Рассмотрение выведенных нами категорий идеократической идеологии позволяет нам утверждать отличность интересующей нас системы от следующих идеологических конструкций. Во-первых, полагание тотальности проекта преобразований отделяет идеократию от всех современных интеллектуальных конструкций, заключающих о необходимости лишь частных преобразований, затрагивающих отдельные аспекты или элементы коллективного существования. Во-вторых, выведение «должного» из Иного, нечто чуждого процессам и естественным стремлениям самого коллектива, проводит жесткую и непреодолимую демаркационную линию между идеократией и всеми идеологиями, признающими верховенство принципа демократизма. В-третьих, привлечение единого волевого и преобразовательного Института к исполнению «проекта» отвергается всеми негативистскими системами, как либерального («гражданское общество»; «частные интересы и консенсус»), так и консервативного («естественность коллективной жизни»; «личная, непосредственная религиозность») направления.

Третий путь к идеократии

Необходимость третьего пути. Историко-фактический и дедуктивный методы выявления структуры идеократии к полному успеху не привели. Образ идеократии был сформирован, однако опасность произвольных заключений крайне велика. Первый путь требует исчерпания случаев использования этого термина, что не представляется возможным. Кроме этого, цельного представления создано быть не может, получается мозаика мыслей, а не концепт. Но самое главное, ответственность за произвольность определения только перекладывается с автора данной работы на некоего другого автора, который мог, как провести исследование для выявления комплекса идеократии, так и просто использовать броское слово в тексте своей журнальной статьи. Второй путь гарантируется множественными натяжками и допущениями, железная колея логики зачастую исчезает. Сведение двух путей минимизирует влияние ошибок, позволяет отбросить нечто, совершенно чуждое, однако, сомнения в правильности заключений, все же, остаются. Основная проблема заключается в том, что по этим путям можно продвигаться, только руководствуясь весьма спорным, а скорее, явно ошибочным, взглядом на саму природу идеократии. Согласно этому убеждению, идеократия есть, существует словно некая вещь. С одной стороны, кажется, будто разные мыслители прикасались к этому Нечто с разных сторон, и именно этой неполнотой опыта знания вызваны все индивидуальные заблуждения. С другой стороны, действия по выведению характеристик Идеократии уже содержат в себе «знание» о том, что эта идеократия есть как понятие, хотя на самом деле она есть только как слово. А вдруг идеократии нет и быть не может? В этом случае наша работа утрачивает всякий смысл. Изберем третий путь, продвижение по которому должно привести нас к выводу, что идеократия есть, ибо она есть необходимо. Требуется начать с обращения к чему-то достоверно известному и прийти к идеократии. В рамках данного исследования мы примем за аксиому существование идеологий и найдем среди них некое поле, для характеристики которого окажется целесообразным привлечь термин идеократия, черты которого нами выявлены. В итоге получим идеальный тип идеократической идеологии. Однако этого недостаточно. Для подтверждения ее реального существования важно найти конкретных идеологов, чьи системы смысла могут быть названы идеократическими, причем, для их обозначения необходим именно этот термин, так как все остальные, уже занявшие свое место в научном дискурсе, по тем или иным причинам не способны корректно отразить суть этих систем. Соответственно, мы попытаемся реконструировать некоторые идеологии, разложить их на составные элементы и воспроизвести их структуру. Только по завершению этого этапа, мы сможем заявить о существовании идеократических идеологий и предложить их идеальный тип на осуждение научного сообщества.

Чистая идеология и первое ее расщепление. Решение выявить понятие чистой идеологии, свободной от какого-либо модуса, являющейся абстракцией, содержащей в себе условие возможности конкретной идеологии, становится первым и необходимым шагом на пути обнаружения внутри пространства идеологий места для идеократизма. Идеология есть мысль о должном, точнее, система высказываний о реальности, каждое из которых посредством самого своего присутствия надстраивает над животной реальностью антропогенную. Подобная система должна имплицитно охватывать собой реальность в ее тотальности, а эксплицитно предписывать законы функционирования конкретному общежитию человеческих существ или социуму в его абстрактности. Однако идеологию нельзя смешивать с утопией, или сказкой, которые раскрывают должное совершенно иначе. Идеология должна содержать в себе обращения к определенным акторам, действующим в конкретной социальной системе, взятой в ее настоящем. Обращение к вне-социальной стороне личности, если таковая предполагается, обнаруживается в отличной от идеологической плоскости. Человек-вне-мира ускользает от идеологов, уходя при посредстве жрецов к Богу, или погружаясь в глубины собственного Я. Я-в-мире, Я-в-ином и я-в-Я суть взаимосвязанные способы человеческого существования, границы между которыми могут размываться вплоть до слияния или заостряться, отделяя сферы существования, «априори» свободные от влияния какой-либо идеологии. Расширение Я-в-мире усиливает идеологию. Атеистическая замена Иного как Нечто на Ничто и материалистическое осмысление Я лишь как эмпирическую сущность, детерминированную средой, расширяют границы, в пределах которых призвана действовать идеология. Здесь важно задать вопрос: как именно производится это расширение? В рамках этой работы ответим просто: не посредством идеологии. Философия и религия формируют в знании те основания реальности, которые имплицитно содержатся в идеологии.

Чистая идеология, конкретизируясь, непременно расщепляется, следуя противоречию, заданному требованием вступления в отношение должного с видимым, которые могут сталкиваться, выявляя свое неравенство, или находить себя тождественными. Следуя только логике соответствия-несоответствия, опуская само содержание должного, мы принимаем ситуационный подход к изучению идеологий. В первом случае мы имеем идеологию статус-кво или пролонгированного настоящего, возникающую ситуационно в ответ на вызовы со стороны идеологий второго типа, причем наиболее радикальных. Ситуационный подход к изучению идеологий заставляет исследователя сосредоточить внимание, в первую очередь, на совокупности внешних условий обитания идеологии, только от которых и будет зависеть принадлежность конкретной системы к одной из двух групп. Сущность должного ускользает, однако, можно предположить, что специфика идеократии заключается не в содержании ее «программы», а в изначальном отношении к данности как таковой. В этом смысле, идеократия становится не идеологией, а экзистенциальной позицией, ведущей к отрицанию любой конкретной «действительности». То, что есть, не должно быть только потому, что оно есть. Должное становится Ничто, вечным антиподом неквалифицированного Нечто, которым и оказывается данная видимость в связи с тем, что ее предикаты для подобной «идеологии» не важны. Слово идеология взято в кавычки, так как, по нашему убеждению, «идеология» Ничто немыслима, ибо она должна предполагать отрицание человека-в-мире, то есть радикально преобразовывать те границы, которые мы всецело отдали во владение религии и философии. Однако мы поторопились приравнивать должное к Ничто, которое в пределах рассматриваемой позиции может сводиться к квалифицированному Нечто, определенность которого зависит от содержания действительности. Получается странная установка бегства к горизонту, где сам горизонт находится в зависимости от места нахождения бегущего. Движение становится необходимо скачкообразным, непрерывность немыслима, точнее непрерывность телеологического движения немыслима. Общая цель непрестанно ускользает, оставляя вместо себя нечто целиком внутрисистемное, подчиненное логике данности, которую при подобной позиции необходимо отрицать, что становится невозможным. Остается лишь пустое критиканство, внутри-системный «вне-системный» нарост, появляется фигура резонера, раскритикованная Гегелем. Подобная позиция неконсистентна, тот, кто ее сознательно занимает, должен отрицать самого себя, как созданного в своем отрицании отрицаемой им системой в ее тотальности. Происходит не возвышающее отрицание отрицания, а скорее утверждение данного отрицания, консервация противоречия. Здесь нет действия, есть лишь реактивная позиция: что бы вы ни утверждали, мы станем отрицать. Для исполнения подобной «позиции» необходим деятель, властная система, отрицанию подвергается не она в ее целости, а конкретные ее решения. Однако, что если отрицается не всякое установление? В таком случае, оно производится выборочно, что возвращает нас к необходимости произвести первый шаг конкретизации идеологии совершенно по-иному. Выбор предполагает обращение к сущности должного. Но как можно совершить первичное разделение чистой идеологии, учитывая новое условие?

Вспомним, что должное идеологии всегда обращено к сознательному субъекту, к отдельному и каждому человеку, к потенциальной элите «знающих», гипотетическому лицу, ответственному за принятие Решения, имеющему власть определенным образом воздействовать на социальное пространство и его обитателей. Рождается дихотомия: позитивность (предписание некоего действия), негативность (предписание бездействия, ухода). Лучшим примером станет важнейший, «исторический» спор американских консерваторов и либералов по поводу необходимости вмешательства государства в экономику. Первые предписывают соответствующему актору освобождение экономической деятельности от ограничений, накладываемых деятельностью государства в этой области. Идеология оказывается негативной, по крайней мере, касательно данной политико-экономической сферы. Здесь мы воздержимся от усложнения рассмотрения введением смешанных типов, то есть систем, предписывающих нечто одним акторам в одной области и запрещающим делать нечто другим акторам в иной области. На данном этапе мы обитаем в пространстве абстракций, идеальных типов. Таким образом, имеем чистую позитивную и чистую негативную идеологию. Утверждая подобное разделение, мы находим себя в кругу знаменитых либеральных мыслителей, Карла Поппера Смотри книгу К. Поппер «Открытое общество и его враги». и Фридриха фон Хайека. Смотри книгу Ф. Хайек «Право, законодательство и свобода». Переведем противоположность таксис-космос, введенную представителем австрийской экономической школы, из поля экономики в более широкое пространство идеологий и заострим внимание на ее основании. Идеология «таксиса», чистой позитивности, предполагает необходимость сознательного установления социального порядка. В ее крайней форме, она должна предписывать тотальный контроль над обществом в целом и над каждой ее частью; все должно быть подчинено некоторому плану, единой воле, обладающей определенной целью. Лишь принимая логику таксиса разумно ставить вопрос о смысле существования мира и человека. За результатами последовательного осуществления подобных предписаний можно пронаблюдать в ходе погружения в миры-антиутопии, созданные обеспокоенными писателями-фантастами. В реальности ближе всего к воплощению заветов позитивной идеологии подошли правители тоталитарных режимов, причем в СССР намного ближе. Космос, в рамках нашего исследования, целесообразно рассматривать как последовательный антипод таксиса, представляющий собой стихийно возникающий порядок. Соответственно, его идеология станет чисто негативной, то есть, отрицающей необходимость какого-либо целенаправленного вмешательства в естественное течение жизни. Для того чтобы выдержать ясность типов, не допустить замутнения картины их противостояния, исключим из «космоса» писанные, установленные некоторым органом и поддерживаемые принудительно правила поведения.

Разберем идеологию таксиса. Воззрение, что мир является априори упорядоченным, исходит из предположения существования Бога-творца, причем обязательно должна наличествовать уверенность в том, что мир был создан им сознательно, свободно, согласно некоторой цели. Главное, должна допускаться возможность познания человеком этой цели и сознательное осуществление действий, с ней согласных, а также заинтересованность Бога в определенном поведении человека, причем, в его внутри-мирном измерении существования. Человеку может вменяться миссия - познавать природу и, тем самым, узнавать ее творца и его великий замысел, а далее продолжать Его дело, гарантируя торжество Справедливости и Блага, становясь тем самым подле Него. Кроме этого, воля Бога может передаваться посредством Пророков, возвещающих истины о нездешнем, но призывающих к деятельности в посюстороннем. Однако сама человеческая деятельность по преобразованию мира была бы бессмысленной и даже вредной, если бы реальность природная и социальная была бы полностью упорядоченной и функционировала словно часы, исполняя цель Бога. Не станем разбирать способы выхода из этого затруднения посредством введения события грехопадения или обоснования свободы человека через желание Бога увидеть себя, проявившись в Другом. Важно лишь то, что мир был создан, то есть, упорядочен с некоторой целью, и человек должен продолжить его строительство, то есть проведение целей Бога - должного - к совпадению с действительностью. Однако идеология таксиса не с неизбежностью требует существования Бога. Мыслитель, поддерживающий подобную систему, может указывать на необходимость волевого преобразования реальности, причем цели могут быть совершенно различны.

Противопоставление «открытого» и «закрытого» обществ у Поппера направляется сходными соображениями. Первое общество не скованно принудительным содержанием, по крайней мере, если не считать оковами «минимум этики». Нет ни исторического детерминизма, ни Проектов мирового переустройства. Политика оказывается всего лишь инструментом поиска компромиссов. Она полагает способы разрешения проблем, возникающих спонтанно в процессе жизнедеятельности. Интеллектуальная игра с полюсами всеобъемлющих дихотомий крайне занятна и, безусловно, важна для понимания реальности, однако, останавливаться на этом уровне нельзя. Бинарная оппозиция дает слишком мало, смешивает разнородные идеологии вплоть до неразличимости. Кроме этого, производство таких оппозиций, лишенных дальнейшего углубления, лишь воспроизводит нечто, напоминающее основную дихотомию политического Карла Шмитта. Вспомнив о Друге и Враге, уже не сможешь отделаться от мысли, что простые оппозиции суть отчетливое проявление идеологической борьбы, наследие Холодной войны. Кажется, будто биполярность мира отпечаталась в сознании мыслителей и отразилась в их построениях. Однако любой путь начинается с первого шага и важно сделать его правильно, то есть, в нашем случае, разрубить чистую идеологию напополам, взяв за критерий нечто наиболее принципиальное. Идеи Поппера и Хайека, кажется, корректно совершают это разделение, хотя и выбирают разные слова для обоснования сделанного выбора. Складывается впечатление, что многие мыслители, вводя первую оппозицию, высказываются об одном и том же, высвечивая, впрочем, новые аспекты изначального разделения. Например, Бенно Хюбнер Смотри книгу Б. Хюбнер «СМЫСЛ в бес-СМЫСЛенное время». противопоставляет общества гетерономного Смысла обществам автономного Смысла. Рене Генон Смотри книгу Р. Генон «Кризис современного мира». сталкивает Традицию и современность. Мишель Фуко Смотри лекции М. Фуко в книге «Безопасность, территория, население». анализируя техники властвования, пишет о Дисциплине, как принципе упорядочивания общественной реальности и о биополитике. Ален де Бенуа разводит систему Блага и систему Справедливости. Смотри статью А. Бенуа Либерализм перед лицом морали в книге «Против либерализма к четвертой политической теории». Александр Дугин, Смотри лекции А. Дугин в книге «Философия традиционализма». продолжая тему традиционализма, говорит о Холизме и Индивидуализме, как противоположных принципах знания о бытии. Борис Гройс, Смотри книгу Б. Гройс «Коммунистический постскриптум». размышляя о советском опыте строительства коммунизма на основе диалектики Гегеля, выделяет два медиума: языка и цифры, формирующих совершенно различные социальные порядки. Ален Бадью Смотри книгу А. Бадью «Этика». критикует идеологии, воспринимающие человека как Жертву, противопоставляя им системы, где человек видится как потенциально Бессмертный. По нашему убеждению, все они говорят об одной единственной оппозиции. Вернемся, впрочем, к нашему разделению чистой идеологии на позитивную и негативную.

Разделение позитивной идеологии. Итак, позитивная идеология требует преобразования мира и человека-в-мире, однако, она неизбежно расщепляется, как только мы задаемся вопросом об источнике плана-проекта, идеальной конструкции, содержащей в себе должное и определяющей пути его достижения. Во-первых, план может созревать в глубинах Я и вырываться наружу в форме прометеевского желания. Воля к могуществу и объективации себя в мире, стремление к признанию, требующее некоторых форм, в которых оно может выражаться, составляют базис первого типа. Содержание должного не важно, однако, оно, индивидуальное должное, призвано быть навязанным миру посредством признания со стороны некоторых обитателей социального пространства. Для обозначения этого типа, стоит обратиться к термину «чистый идеократизм», так как он обозначает форму идеологии, оставляя содержание на откуп конкретному мыслителю-идеологу. Однако может ли мыслиться этот тип в его отделенности как «идеология»? С одной стороны, да, так как мы имеем некое должное, предписание действовать определенным образом в мире. С другой стороны, к кому обращается мыслитель? Вероятно, здесь можно вспомнить слова Ницше, предваряющие «Так говорил Заратустра»: «книга для всех и ни для кого». Рассматриваемый тип системы смысла не имеет адресата, «второго субъекта» идеологии. Слышится лишь призыв к преобразованию индивидуальной экзистенциальной позиции, переходу к активизации деятельности в мире. Бороться и трудиться, утверждать свое Я, проявляя его в Других и в Природе, признавать справедливыми победы, взятые силой самоутверждения, вот главный и единственный мотив «чистого идеократизма». Передача данной идеи неспособна создать «второго субъекта», делающего нечто в социальном мире, так как это нечто - план - остается неквалифицированным. Я не входит в мир, ни непосредственно, ни через иное, он остается в состоянии порыва к миру, что лишь обостряет границу. Призыв - «Действуй!» - сам по себе вводится только как указание на границу между Я и Не-Я, по Фихте, с него и начинается история Я как Я. Таким образом, данный тип позитивной идеологии в своей чистоте, оказывается немыслимым, ибо мы имеем дело не с идеологией вовсе, а с философией. Смешение с другими типами теоретически позволит ему войти в исследуемое нами пространство идеологий, соответственно, пришло время обозначить иные возможности позитивной идеологии. Переустройство мира согласно законам, выявленным в ходе научного обращения к самому миру. Подобный вариант: мир-мир, можно обозначить научным типом позитивной идеологии. К идеократии он, однако, отношения не имеет, так как видимой действительностью «правят» не идеи, коренящиеся в ином плане бытия, а сам мир. В итоге имеем идеологию имманентизма, замыкающую Иное и Я на Я-в-мире. Можно даже использовать термин «оптимизация» для обозначения подобного типа, так как, сами цели человека-в-мире являются естественными, заключены в самой природе вещей, а не в некоем сверх-мировом пространстве, мире идей, а потому остается лишь гармонизировать существующие потоки сил. Вскрывается точка соприкосновения идеологий либерализма, социализма и национализма. Все эти системы смысла, стремятся корректировать течение «голой жизни», точнее способствовать плавности и легкости ее существования. Либералы полагают необходимым закрепление неформальных институтов, доказавших свою эффективность и способность отражать запросы людей переводом их в состояние всеобщего закона, ясного и всех затрагивающего предписания. Власть призвана создавать «правила», гарантирующие следование договорам. Власть ничего не навязывает и никого никуда не направляет, она просто создает лучшие условия для взаимодействия свободных, эгоистичных акторов. Конечно, подобная власть так же охраняет собственно саму голую жизнь, человека-как-жертву. В итоге имеем идеологию минимума позитивности. Движение к полюсу позитивности добавляет власти полномочий, например, вменяет ей в обязанность вмешиваться в экономику или ограничивать всплески «иррациональности» среди населения. Социализм утверждает, что необходимо планирование экономической деятельности, чтобы производить больше товаров и сберегать ресурсы, в первую очередь, труд, то есть, в конечном счете - «жизнь». Национализм ничем принципиально от своих модернистских собратьев не отличается; он лишь вносит концепт «голой жизни» в сферы иных социальных отношений. Забота о крови и чистоте, крепости национального тела и незамутненности коллективного «разума» сообщества чуждыми культурными влияниями приводят к регламентации все той же «жизни». Духовная «пища» служит укреплению «организма» нации и выдается дозировано и по расписанию, словно витамины в детском лагере. Конечно, мы изобразили радикальный вариант национализма, воспроизводящий характерные черты гитлеровского расизма, однако, сущность национализма от этого не изменяется. Возникает коллективное тело, животное-нация, обязанное поддерживать крепость мускулов и «естественную» чистоту сознания. Недаром нацистский сверхчеловек был здоровой белокурой бестией, породистым зверем, далеким от идеала Ницше. Наконец, третий тип позитивной идеологии: ковка человека-в-мире согласно неким вечным и совершенным идеям, обитающим в Ином. Логика - Иное-мир - очевидная отсылка к традиции платонизма, развитой христианством.

«Активный» традиционализм. Назовем последний тип активным традиционализмом. Название подчеркивает необходимость, встающую перед идеологом, отослать адресата своих идей к чему-то выходящему за пределы Я самого идеолога, оправданному временем и уже имеющему некоторое признание. Идеолог никогда не говорит как Пророк, возвещающий Истины, он лишь отсылает к тому, что уже когда-то было возвещено. Неважно, остается ли идеолог верен первоначальному Событию, он даже может его придумать, принципиальна лишь ссылка на него. Если идеолог этого не делает, то интеллектуальный продукт, им производимый, попадает в другую категорию: Я-Мир. Интересующие нас мыслители станут возводить свои идеи к постулатам Учителей, которые, в свою очередь, основывали свои Истины на некой единой и первоначальной Истине, которую они только раскрывали миру. Возможно, они изложат свои мысли устами некоего легендарного персонажа, как это сделал Платон, использовав, фигуру Сократа или Достоевский, введший самого Христа в Легенду о Великом Инквизиторе, который, хотя и ничего не говорит, но все же заявляет свою позицию. Термин «традиционализм» выбран не случайно, мы отсылаем к работам Рене Генона и Юлиуса Эволы, основоположникам интеллектуального течения традиционализма. Воспроизведем в общих чертах ядро данной системы смысла, очистив от преходящего. Постулат наличия Иного - вечного, совершенного мира Принципа - с которым видимый мир становления определенным образом связан. Человек способен трансцендироваться к Иному, созерцать истину, а затем выстраивать свою жизнь согласно над-мирным Правилам. Он формирует Законы для посюстороннего, чтобы приблизить «падший» мир к совершенству. Представления Вечного могут отличаться. Вокруг проблемы истинности того или иного образа Истины и Блага в среде традиционалистов могут вестись споры. Отошло ли христианство от Принципа или наоборот именно оно выражает его наиболее совершенным образом; возможны ли разные традиции, то есть, допустимо ли мирное сосуществование нескольких «одинаково истинных» Истин; должны ли они непременно возводиться к некоторой примордиальной Традиции; каковы критерии определения достоверности конкретной традиции; как определить, подвергалась ли она с течением времени искажению и есть ли способ очистить ее от наносного; происходит ли ее развитие в восприятии подверженного становлению человека - все эти и многие другие вопросы относительно традиции нас в данный момент не волнуют, хотя мы признаем их колоссальную важность для конкретных идеологий. Знание об Ином задает Этос, совокупность предписаний, посредством исполнения которых человек возвышается над духовной пустотой своего животного Я. Собственно, он и становится Я только через деятельное принятие характерного ему Этоса. Богатство и глубина его внутреннего мира находится в прямой зависимости от напряженности служения тем целям, через которые осуществляет связь с Иным. «Идея» предписывает модели поведения и иерархии ценностей. Агонический дух оказывается необходимым следствием, ибо система смысла призывает к борьбе с анемией, погружением в болото экзистенциальной косности Я=Я, заставляет соответствовать идеальным требованиям. Следовательно, образуются соответствующие иерархии, определяющие каждому человеку его место, соответствующее его заслугам, служащим основным критерием справедливости. Ценность и значимость определенных заслуг задается обширной идеологической системой, исходящей из набора догматов религиозного и философского характера, открывающих само Иное и выявляющих его предикаты. Внешние организации выступают в качестве форм, объективирующих саму иерархию, опосредующих признание. Однако пессимистический, пассивный традиционализм интересовать нас не будет, так как подобная система смысла отрицает возможность восстановления господства традиции, истинного социального порядка, если наступила эпоха упадка. Детерминизм философии традиционализма может блокировать любые возможные пути создания идеологии традиционализма. Оптимистичный традиционализм, допускающий социальную активность, разрешает данную проблему, допуская способность человека утверждать свою свободу как человека-в-мире в противовес инволюционнным тенденциям. Традиционалист должен исчерпать все мыслимые возможности возрождения истинного порядка, только после этого он обретет право замкнуться в себе. Надо отметить, что активный традиционализм, в противовес классическому, не обязательно выступает против прогресса: социальное воплощение Принципа может развиваться, приближаться к идеалу. Иными словами, философия истории акцидентальна для идеологии традиционализма. Активный традиционализм расщепляется (распадается) на два варианта: действительность мира может соответствовать идеалу или, по крайне мере, осуществлять становление согласно идеалу, а может вступать в непримиримое противоречие, удаляясь от образа совершенства. В первом случае имеем охранительную идеологию, причем, надо заметить, противоречия со смысловым компонентом, обозначенным словом «активный», здесь нет, так как, сохранение созданной системы и заложенного в ее основания тренда развития в окружении врагов, сил хаоса и разложения требует значительных затрат, в том числе и интеллектуальных. Второй вариант предполагает революционную деятельность, направленную на преобразование некоторых основ социальной системы.

Итак, мы обозначили три типа идеологии: Я-Мир, Иное-Я-Мир, Мир-Я-Мир'. Продемонстрируем, что ничего не упущено. Выделение трех сил, пластов бытия, обуславливающих друг друга, порождает некоторый набор вариантов их взаимодействия. Среди условий, сокращающих количество возможных вариантов выделим следующие: (а) Иное не может быть обуславливаемо, так как полагание его зависимости от конкретного Я приравнивает иное к объективации Я, то есть некоторой идеологии или любому интеллектуальному продукту, порождению субъективности; (б) Я не может оказаться целиком обуславливаемым Иным и Миром, иначе исчезнет свобода, а вместе с ней погибнет идеология; (в) Иное и Мир требуют нахождения между собой Я. В итоге, остается лишь три варианта.

Возвращение к «чистому» идеократизму: эстетизм и революционаризм. Настало время вернуться к чистому идеократизму. Призыв к Действию требует воображения некоторой цели, объекта желания. Воля должна связать себя, этим решением она концентрирует себя, ставит себе границы, мешающие ей растекаться, тем самым переходит от возможности к действительности. Воля к позитивной свободе, то есть, воля, направленная к внешним объектам, и воля к негативной свободе, то есть, воле, желающей саму себя. В первом случае субъект воли наслаждается созерцанием себя в движении к поставленной цели, а во втором случае он стремится найти себя в созерцании своего успеха. В зависимости от случая, цели буду различны. Первый путь ведет к подчинению воли некоторому Закону, Принципу, недостижимому и извечному Идеалу, в котором (подчинении) она находит свою свободу, свободу служить. Второй путь с неизбежностью ведет к революции, утверждению себя как стихийное Ничто в Нечто Старого Порядка. Осознание факта успеха, возникшего разрыва, возвращает волю к себе самой; она узнает в нем себя как его причину. Однако воля к негативной свободе оформляется только в позитивной идеологии, так как Ничто должно быть утверждено. Разрыв не возникает спонтанно, отказ от действия, к которому призывает негативная идеология, никогда не проявит эту волю негативной свободы. Негативная идеология отсылает к раскрепощению естественной свободы, которая детерминирована естественной склонностью к «жизни», к некоему вполне квалифицированному бытию. Позитивная идеология негативной свободы отсылает абсолютному действию, тотальному успеху, которым и является революция, причем именно та, которая «завершает историю», что, впрочем, должно быть осознано лишь апостериори. Если перед деятелем стоит цель «завершить историю», то его действие окажется не абсолютным и перейдет в категорию Иное-Я-Мир. Здесь же остается источник это Я и только Я, которое жаждет быть Героем, тем, кто действует на мировой исторической арене из себя и для себя, не осознавая, что его ведет некий мировой дух, которого затем домыслят философы. Получается, что идеология снова уничтожается. Однако это не совсем так. Идеолог, разворачивающий на страницах своих работ сходную логику, преследует не цели преобразования мира. Он призывает к признанию свершившегося факта, оправданию какого-либо события колоссальной значимости, таким образом, апологет негативной свободы становится своеобразным «летописцем», констатирующим свершившееся. Он возводит систему, в которой Событие оказывается предсказанным самой логикой данной системы, появляется философия истории, где «исторические» силы с ясной периодичностью сменяют друг друга; систему, в которой словно картины выписаны эти великие люди - Герои истории, желающие только абсолютного действия; систему, выкладки которой любой разумный человек должен признать. Идеолог не собирается участвовать в борьбе за мир, он не стремится переделать его согласно своим идеалам или спасти от разложения и врагов, он «просто» возвышается над системой, сливаясь с теми историческими силами, которые «на самом деле» управляли историей человечества. Но это не значит, что подобный идеолог не выполняет важной социальной функции, от корректного исполнения которой зависит жизнь системы: база признающих систему расширяется. Является ли подобная система идеократической? По нашему убеждению, да. Хотя для причисления подобной системы к идеократическому полю, необходимо разложить второго субъекта идеологии. Мыслитель классической идеократии обращается со своим проектом к деятелю настоящего или видимого будущего, причем с требованием сознательного исполнения велений идеологии. В нашем, исключительном случае, идеолог направляет свою мысль в прошлое, к уже свершившемуся Событию. Революция произошла, здание мировой Империи было возведено и разрушено, Человек стал Богом, а Бог - Человеком - минувшие события обретают историческую значимость в рамках некой системы смысла, где они становятся необходимыми ступенями некоторого всемирного процесса становления. Вновь мы обращаемся к философии истории Гегеля, а точнее к отдельному концепту «конца истории», который и позволяет, завершив историю, осуществлять суд над эпохами, народами и правителями. Успех оправдывает все, но для возникновения культа фактичности некто должен завершить историю, точнее, вписать Событие в Историю, сделав его свершение неизбежным и всемирно значимым, а итоги необратимыми. Настоящее должно вобрать в себя все прошлое, преодолев его, возвышаясь над ним. Очевидно, имеем дело с прогрессистским детерминизмом. Событие в его отдельности от философски осмысленной Истории не казалось его вершителям ведомым некой идеократической силой, желающей именно того исхода, который был достигнут в результате. Таким образом, они действовали бессознательно, то есть, не знали целей этой исторической силы, мирового духа. Для правильной оценки результата должен явиться пророк-философ и возвестить Успех. Наполеон стал совершенной Индивидуальностью, единичность достигла всеобщности, однако, сам он этого не знает, но знает Гегель, который признает в нем Бога. Таким образом, мыслитель делает идеологии прошлого и индивидуальные осмысления отдельных исторических поступков идеократическими. Освещая их лучами знания, он снимает пелену мрака бессознательного. Идеократизм, благодаря усилиям в настоящем, обретает место в прошлом. Однако пока это лишь философия, так как, нет призывов. Идеократической идеологией это делает обращение к другой части расщепленного второго субъекта идеологии, обитающего в настоящем. От него можно требовать некоторого действия, и в данном случае, оно будет сводиться к сознательному акту Признания свершившегося. Никто не должен, подобно Белинскому, требовать от мирового духа и его героических орудий ответа за беды человечества. В итоге, имеем идеократическую идеологию, обретшую свою специфику, благодаря своему первому смысловому ярусу.

Вернемся к идеологии позитивной свободы, «эстетизму». Воля должна быть детерминирована определенным Нечто, а требование качественности возвращает нас к выявленным ранее типам: Мир-Я-Мир' и Иное-Я-Мир. Извлечение, сделанное Я из Мира или Иного, есть некоторая система смысла, возможно, являющаяся идеологической. Однако обусловленность второго уровня первым - Я-Мир бросает своеобразную тень на стандартное идеологическое построение. Выявление подобной двухуровневой системы отсылает нас к постулатам Юлиуса Эволы. Традиционалист, верный ряду утверждений Густава Лебона, полагает необходимость управления массами со стороны элиты, наделенной особым тайным эзотерическим знанием. Раскрыть все секреты перед толпой значит ослепить ее, оставшись непонятым и, возможно, ставшим в их глазах смешным. Допустить этого нельзя, но управлять ими необходимо, причем не важно, окажется ли подобное управление благом для них или нет. Выживание и развитие аристократии - единственно, что ценно и значимо. На сцену выходит «миф», система идей, призванный упорядочивать «профанное». Источник мифа должен пользоваться им словно инструментом, не попадая под власть его чар, лишь так он доказывает свою принадлежность к высшей касте. Изучать подобные двухуровневые конструкции не представляется возможным, так как взгляд извне обязательно наткнется на «чучело», идеологию для толпы. Схватывание намеков на наличие некого истинного смыслы, ступени для избранных, лишь запутает исследователя, так как оба уровня будут непрестанно сливаться между собой, плавно переходя друг в друга, и отделить Знание от видимости окажется невозможным. Такую «идеологию» в ее конкретности можно познать только, находясь внутри нее, что становится непреодолимым препятствием для науки. Однако некий чистый тип, абстракцию, подобной системы схватить пониманием все-таки можно, хотя очертания ее неминуемо окажутся расплывчатыми. Традиционализм можно назвать крайней версией анархизма, впрочем, жизненный путь Эволы только подтверждает это. Культ «солярной» духовности в противовес жреческой, пассивной и женственной, пресмыкающейся перед Иным; ненависть к все-смешению современной рационалистической и научной цивилизации, перекраивающей мир согласно неким всеобщим законам, извлеченным из самого мира; отрицание тотального государства, ликвидирующего пропасть между «кастами-сословиями»; полагание обладания человеком потенциального могущества, возводящего его во всей полноте его личности на уровень богов; принцип самоутверждения и совершенной свободы, обосновывающий самые жесткие социальные иерархии, - все это лишь подтверждает выдвинутый тезис, который лежит на поверхности. Иного нет, есть лишь особый взгляд на мир. Множество миров имеют своим истоком только самодержавное и тотальное Я, наделенное правом претендовать на любое содержание. Вступая в пространство конкретных форм Традиции, мы неизбежно утрачиваем нить размышления. Является ли настоящая форма или некий проект истинной Традицией, или всего лишь оборачивается очередным мифом для толпы? Без обращения к истории тайных обществ и жизни закрытых каст не приблизиться к разрешению проблем, однако, погружение в бездны конспирологии и истории различных сект выбрасывает нас из сферы исследования, поэтому мы не станем двигаться в этом направлении, а лишь обозначим его наличие. Скажем лишь, что здесь мимо нас вновь проскальзывает тень чистого идеократизма, где конкретные идеи суть мифы и ступени, по которым прыжками передвигается «высшая каста». Но вот всякие попытки ухватить именно идеологию в форме «чистого» идеократизма оказываются тщетными, хотя ее существование в пространстве философии вполне доступно познанию. Лишь некоторые утверждения мыслителей становятся намеками на тот самый первый уровень, конструирующий второй, «мифологический» и явный. Возможно, сформированные на основе обостренного чувства эстетического, постулаты о мире и человеке, сыграют роль подобной наводки. Эстетическое суждение глубоко субъективно, оно коренится в самом Я. Борьба и самоутверждение, цветущее многообразие и жесточайший террор утратят запрос на санкцию свыше, то есть некоторой Истины, если будут угодны чувству прекрасного. Однако они не избавятся от необходимости опосредования: они перестали требоваться Истиной, но сами стали требовать ее, чтобы водрузить Нечто на щит. Мы вновь возвращаемся к определенным формам Традиции, которые в этом случае неизбежно станут радикальными, найдут себя в крайностях. Вновь расщепление: радикальное действие или радикальное охранение. Пересечения с типами Иное-Я-Мир избежать непросто, однако, если искать указанные нами особенности, то отличить все же можно, тем более сама внутренняя суть этих идеологий, вероятно, будет весьма сильно розниться.

Обозначим достигнутый рубеж. Мы обозначили четыре идеологических поля, пространство трех из которых интересует нас напрямую и замыкается на (имеет в себе) некоторую Традицию полагания гетерономного Смысла, а разворачивание четвертого открывает простор для интерпретаций, что теоретически может привести нас к желаемому. Очевидно, пока мы вращаемся вокруг Активного Традиционализма, к которому предполагаемые представители выделенных типов, подходят с разных концов.

Категории Традиционализма. Дальнейшая конкретизация требует разделения концепта Я. Идеология должна быть кем-то помыслена, система в целом должна находиться в чьем-то сознании. Это единичность, ставшая всеобщностью, по крайней мере, претендующая на достижение подобного состояния. Предполагается, что она ничем внешним не детерминирована. Последовательный и радикальный «националист» не станет исключением: он просто утверждает, что любое человеческое Я задано в определенной степени принадлежностью к духу группы, нации. Однако, когда он постулирует это, он неминуемо полагает свою находимость вне этой определенности. Допустим, идеолог может быть убежден в том, что «дазайны» у представителей различный культурных миров принципиально различны, что препятствует установлению взаимопонимания. Подобное утверждение немыслимо вне имплицитного допущения существования существа, собственно нашего идеолога, который бы имел полный доступ к мировосприятию отдельных людей и был в состоянии «сравнить» их взгляды и отношения, а затем вынести столь неутешительный для глобалистов приговор. Это Я, назовем его первым, высказывая идеологию, обращается ко второму Я, которое может быть, как иным субъектом, так и конкретно-историческим пластом самого себя. Второе Я есть деятель, вписанный в определенный пространственно-временной контекст, занимающий определенную позицию и обладающий комплексом навыков и сил, позволяющих претендовать на подобную позицию. Оно обусловлено культурой сообщества и исторически. Идеология, принимая во внимание особенности общности-объекта, может стремиться навязать ей чуждую Традицию знания о самом Ином и о пути Иного в мир чуждую. Дать людям новых Богов - как возможная цель идеолога, задающая идеологию активного внешнего традиционализма. Другой путь противоположен: восстановить/укрепить/осуществить исконную Традицию общности. Далее - сплошные споры о пути и «истинной сути» своей Традиции, а также борьба за право суверенным решением постановить историческое событие или эпоху, когда было совершено отклонение от Традиции. Власть погружается в историю и утверждает свое господство над стихией прошлого. Частности нас пока не волнуют, важно осветить то общее, что роднит идеологов этого типа, а именно темы, поднимаемые ими в процессе спора, а также специфика аргументов и доводов, к которым они прибегают. Во-первых, они вынуждены или доказать параллельное существование различных истинных Традиций и необходимость возвращения именно к своей, родной или постулировать единство некоей изначальной Традиции, которую в современных условиях с наибольшей полнотой может быть реализована именно данным обществом, или, наконец, Традиция едина и лишь одна конкретная цивилизационная группа обладает ею или возможностью ее возродить и нести далее другим. Имеем: (а) риторику уникальных «своих путей» и обоснование существования различных культурных миров; (б) риторику классического Традиционализма; (в) риторику мессианизма. Причем, (б) и (в) в этом контексте взаимно предполагают друг друга. Единую и универсальную Традицию должен восстановить некто и этот коллективный некто должен обладать совокупностью экстраординарных качеств, то есть быть особенным, а истинная Традиция желает быть разнесенной во все уголки мира, и единственный путь к Благу должен быть указан всем народам, желающим внимать и способным к просветлению и обращению, соответственно, некоторая группа обретает Вселенскую Миссию. Идеологи станут спорить о «цивилизациях», столкновении «культур», географически и этнически заданных «мирах место-развития», множественности путей развития или будут привлекать «факты», подтверждающие уникальность конкретного племени-нации, делающую его достаточно могущественным или призванным к исполнению некоторой Миссии. Возможно, будет предложена даже философия истории, или, по крайней мере, брошены намеки на действие неких Законов Истории, благоволящих именно сегодня и именно этому несчастному сообществу, которое должно через своих верных пророков узнать о своей выдающейся роли. Во-вторых, в работах этих мыслителей значительную роль будут играть религиозно-философские споры. Размышления об Ином, о значимости его для Мира. Некоторые признаки активного традиционализма были выявлены, причем разница между внутренним и внешним его вариантом скрадывается, так как вне зависимости от Бога, оправдания его истинности окажутся сходными. Заметим лишь, что внешний традиционализм уводит нас в мифические времена, отправляя к князю Владимиру и Крещению Руси, ознаменовавшему «смену традиции». Если бы это событие было идеологически оформлено, то оно попало бы в фокус нашего внимания. Французский традиционалист Рене Генон призывал к освобождению от христианства во имя глубинных, но «своих» Традиций. Короче говоря, актуальность выделения данного типа сомнительна. В эпоху идеологий, между собой сражались уже не Боги, а знающие Иное системы и те, редуцирующие его к миру и Я, тем самым преобразовывая статус подобного смыслового комплекса. Система Иное-Я-Мир боролась с системой Мир-Я-Мир', которую мы уже вывели за рамки рассмотрения.

Выведем дополнительные категории, требуемые активным традиционализмом. Во-первых, Традиция должна быть осознана кем-то. Им не может быть физическое лицо, только институт. Традиция существует во времени, она осмысляется и хранится, способность быть переданной составляет важнейшее ее качество. Отдельное человеческое существо ни вечно, ни всеведуще, что позволило бы ему стать вместилищем Традиции, тем более, оно неделимо, что не побуждает к выработке механизмов передачи, требуемых, чтобы традиция соответствовала своему понятию. Появляется некая организация, призванная хранить, возможно, развивать и исполнять Традицию, в том числе расширяя ареал ее господства. Мгновенно в уме возникают образы христианской Церкви или Ордена, а также тайных обществ. Активный традиционализм обязательно полагает подобные институты. Во-вторых, будучи активным, то есть преобразовательским и частично «мирским», традиционализм окажется нуждающимся во властных механизмах. Важно заметить, что теоретически вполне допустимо их скрещивание с институтами, выявленными ранее. Сакральное и смыслообразующее может оказаться совмещенным с деятельным, мирским и инструментальным. Видение в Государстве земного Бога ничуть не препятствует ему быть активным, занятым преобразовательной деятельностью, наоборот, согласно, например, Гегелю, именно действенность Государства, способность задавать собой Общество и возносит его на вершину ценностей. В традиции, восходящей к Византии и воспринятой Русскими князьями, демаркационная линия между началом духовным и светским проложена относительно отчетливо: Церковь возвышается над миром, сохраняя чистоту и святость, охраняя истину Христову, а Государь пытается в меру сил и возможностей творить «Правду» на земле и держать Меч. Хотя, безусловно, и здесь слияния неизбежны, так как мы говорим о едином целом, а оно непрерывно.

Подведем итог: пространство идеологий должно заключать в себе некое поле, которое мы назвали активным традиционализмом. Имя присвоили мы сами, подчиняясь, впрочем, некоторой логике самого процесса раскрытия идеологического пространства, таким образом, оно не укоренено в научном дискурсе. Сверив ключевые характеристики этого поля с мысленным образом идеократии, заключаем, что мы не видим никаких препятствий, сдерживающих нас от замещения «активного традиционализма» на «идеократизм». Однако возникает вопрос, что делать с тем полем, которое мы, несколько поторопившись, нарекли «чистым идеократизмом»? До опыта анализа идеологии мы не можем знать, обладает ли она одним или двумя уровнями, поэтому нам остается лишь, ориентироваться на «идеократизм».

Поиски идеократических идеологий в русской традиции. Как определить, что есть русская традиция? Первый путь: ориентироваться на происхождение автора той или иной системы смысла. В этом случае в фокус внимания попадают все русскоязычные мыслители, что весьма затрудняет отбор. Кроме этого, как быть с русской эмиграцией? Вплоть до какого поколения будет «сказываться» происхождение? Обращаться ли к работам на иностранных языках? Определим элементы «русской традиции». Это не решает многих проблем, однако суживает горизонт поиска. Во-первых, христианство, причем неважно какого направления. Православие, ортодоксальное христианство, бесспорно, является ключевой составляющей русской культуры, но оно может восприниматься как искажение первоначального христианства и соответственно считаться ложной традицией. Теоретически мыслима идеология возвращения к славянскому язычеству, поиски примордиальной традиции могут уходить настолько далеко вглубь веков, уходить в мифические времена. Во-вторых, идея Империи, византизм, связанный, безусловно, с христианством, однако, выражающий его несколько иначе, и указывающий на отношения властей между собой и их подход к преобразованию мира, а также обосновывающий безграничность светской власти в лице Императора. Идея Империи, в свою очередь, противопоставляется идее национального государства. Великая Октябрьская Социалистическая Революция позволяет по-новому взглянуть на традицию. Бескомпромиссное отрицание «переворота», обосновывающееся верностью христианству, свергнутому большевиками, возвращает нас к первому параметру. Однако признание необходимости, неизбежности, и даже, «русскости» революции реформулирует вопрос о «русском». Если большевики только продолжили дело Романовых, то в чем же это дело заключалось? Первый возможный ответ кроется в утверждении уникальности русской цивилизации, заданной не религией, а этно-географическими факторами. Следовательно, Россия призвана развивать свои задатки, соответствовать своему типу и идти по уникальному пути. Обязан признать революцию тот, кто желал бы отказа России от западного пути, на который она встала то ли при Петре Великом, то ли благодаря реформам Александра Освободителя или, наконец, вследствие бездарности Николая Кровавого. Автаркия суть благо, а революция ее сделала неизбежной. Возврат в лоно буржуазного капитализма мог казаться невозможным. Кроме этого, можно было разглядеть за маской коммунизма столь родную России идею Империи. Новая могучая Идея, способная пробудить жизненные силы народа и привести к историческому скачку. Именно здесь могут крыться корни «чистого идеократизма» и революционаризма. При последних Романовых «православная идея» была исчерпана, она перестала воодушевлять народ и звать государство к новым завоеваниям и свершениям. Она не была исполнена, однако, свою роль в созидании империи сыграла, поэтому место в истории ей обеспечено. В формы коммунизма облачен русский эсхатологический мессианизм. Требуется поддержка этой Идеи, так как через нее Россия вернет себе право на становление духовным центром мира.

Идеократия и постсекуляризм

Изложив особенности идеократической системы и определив ее место в пространстве идеологий, а также выявив теоретическую необходимость существования данной системы, перейдем к рассмотрению отношений идеократической идеологии и внешней действительности.