Идеократическая традиция в российской консервативной политической мысли

Законом нельзя учесть все случаи, касающиеся столь тонкого дела духовного развития, остается лишь твердая убежденность в непогрешимость отдельных инстанций персоналистского характера, способных стоять выше Закона и представлять Правду, не сводящую все многообразие и комплексность отдельного конкретного случая к абстрактным категориям формального права. Царь превращается в уникальный концепт, обращение к которому мгновенно разрешает любые теоретические затруднения.

Упомянем философию истории Тихомирова, представленную в поздней работе «Религиозно-философские основы истории», содержащую в себе как идеократические элементы, так и противные исследуемому понятию. Труд открывается главой, посвященной смыслу и содержанию истории. Отказ от признания наличия у истории цели, некоего разумного принципа, ее ведущего, ведет к тому, что человечество обнаруживает себя в пучине хаоса и одновременно ловушке действующей механической причинности, лишающей человека свободы и превращающей его в высший вид млекопитающего. «Но с таким воззрением сознательно живущая личность не может примириться. Даже опуская обессилевшие руки при неудачах схватить смысл событий, мы не успокаиваемся надолго на этом познавательном отчаянии, и при малейшей возможности найти какие-нибудь данные для суждения человечество снова устремляется к вечному вопросу о целях жизни, целях истории». Л.А. Тихомиров Религиозно-философские основы истории 11 Разворачивание мысли Тихомирова напоминает идеи Фихте, высказанные в популярной форме в работе «Назначение человека», где первоначало его философии, призыв - «Действуй!», вырывающий Я из пустоты и субъективности представлений, был оформлен такими словами: «Мировоззрение, которого я сейчас придерживаюсь, я выбрал с осмотрительностью, сознательно и после размышлений из всех других возможных мировоззрений, потому что только это мое мировоззрение признал я подходящим к моему достоинству и моему назначению. Я сам, свободно и сознательно, встал на ту же точку зрения, на которой меня оставила моя природа. Я признаю то же самое, что и она; но я признаю это самое не потому, что я так должен поступать, - но я верю, потому что я хочу в это верить». Фихте И.Г. Назначение человека С. 269 Теоретический разум не способен судить ни о существовании Бога, ни о смысле истории, он неизбежно находит себя поглощенным антиномиями, когда направляется на эти вопросы. Кант, открывший этот принцип, Фихте, наконец, Тихомиров, с уверенностью вверяют разрешение этих ключевых для существования отдельных индивидов и целых общностей вопросов во власть практического разума. Существование личности также зависит от целей мира в целом, ибо, только обнаруживая себя частью вселенского проекта, единичность познает свою значимость, ценность и жизненную задачу. «Оценку своей личности и свою выработку мы можем производить только применительно к тем или иным целям мировой жизни, и если их нет или если мы их не знаем, то нет и личной осмысленной жизни, нет, стало быть, именно того, из-за чего стоит жить» (Л.А. Тихомиров Религиозно-философские основы истории 9). Тихомиров не являлся бы представителем идеократической системы смысла, если бы смысл искался исключительно индивидуально, если бы личность вопрошала о целях своего существования вне опосредования этого вопрошания инстанцией нации, являющейся самостоятельным деятелем на арене мировой истории. «Ряд наций и поколений (курсив мой В.П.) пытается решить тайну смысла существования своего, которая неразрывно связана с решением вопроса о том, где основная сила бытия, ибо только в приспособлении к ней решается, что должен делать человек, как вырабатывать себя, как жить, куда идти?». Там же 33 «Развитие и борьба идей происходят не только в умах людей, а и в самой их жизни - личной, общественной и политической. То, что мы рассматриваем в философском рассуждении как содержание идей, в истории человечества является борьбой наций, классов, государств, культур». Там же 15 Таким образом, каждая нация обретает свою уникальную миссию, которая задается единой целью истории всего человечества. Основная часть исследования посвящена именно рассмотрению битвы двух основных идей: утверждающей наличность сверхтварного создателя промыслителя, раскрытой Иудео-Христианским Откровением и полагающей вечную самосущную природу. Первая идея ведет к Царству Бога, а вторая к возведению царства вселенского человека. Очевидно, какой системы придерживается сам автор. Тихомиров пишет, что в ходе этой исторической борьбы, противоборствующие стороны-идеи, при посредстве своих носителей, находили наиболее подходящие формы своего воплощения: вырабатывались системы смысла, прояснялись идеалы, дающие основания различным типам социально-политических институтов. На данном этапе мы видим последовательно идеократическую идеологию: народы представляют собой вечные идеи, действующие в преходящем. Однако заключительная глава труда фиксирует заметный идеологический крен, уводящий Тихомирова далеко за границы пространства идеократии. История интерпретируется по Апокалипсису; автор перечисляет семь эпох человечества, подстраивая под «букву» религиозного писания реальную историю. Вера неизбежно клонится к упадку во всем мире, ряды праведных непреклонно редеют, тон начинает задавать зло, все это отмечается лишь для того, чтобы сохранить истинность неметафоричного прочтения Апокалипсиса. Конец света и торжество Антихриста должны произойти, значит, их должно ждать и хранить свою личную веру. Вероятно, мыслитель, предчувствуя неотвратимость гибели царского режима, а затем, представляя на основе случившегося факта его окончательное падение, проникался эсхатологическими настроениями. Он писал, защищая императорскую власть: «мои идеалы в вечном», когда монархия была крепка, а он был ярым публицистом-охранителем, однако, оканчивает свой второй монументальный труд заключением его смысла во всецело религиозные рамки, отменяющие необходимость политики. Идеократами, действующим во времена, близкие к «концу истории», имплицитно называются именно сторонники антихриста, который после катастрофических революционных потрясений вернет основы власти, станет признанным народом, окажется последовательным консерватором и контрреволюционером, пропагандистом бесконечного могущества человека. История заканчивается согласно предписаниям веры; в земной мир прорывается трансцендентное в лице самого Христа. Отход Тихомирова от идеократизма значим и показателен. Разворачивая систему В.С, Соловьева, мы отмечали, что последний спустя несколько лет после изложения своих религиозно-идеократических взглядов в печати отказался от идеалов Вселенской Христианской Империи и посвятил себя разработке «личного христианства». Кончено, мы не имеем достаточных оснований делать заключения, претендующие на научную значимость. Однако высказать предположение все же стоит: идеократизм как проект философского социально-политического строя неизбежно вступает в противоречие с полаганием господства религиозного формализма. Религия может устанавливаться как желаемое содержание нации или власти, однако, в этом случае она уже подчиняется внешней инстанции ценения, претендующей на обладание универсальным содержанием в более подходящих формах. Тихомиров оценивает Христианство и высказывает философское суждение, согласно которому именно Православная ветвь Христианства становится истинной, наиболее ценной, религиозной формой. Безусловно, в работах данного мыслителя, этот момент прослеживается еще смутно, однако уже у евразийцев, о которых речь пойдет ниже, он кажется очевидным. Видеть истину религии и утверждать вечность определенных, потому необходимо ограниченных и преходящих форм, суть совершенно разные интеллектуальные позиции.

Вернемся к идеократизму Тихомирова, который, однако, был провозглашен нами с некоторым опережением, а потому кажется необоснованным. Все необходимые для идеократической идеологии инстанции полагаются логикой системы и ее базовыми аксиомами; контакт трансцендентного с индивидом опосредуется нацией и властью, призванной активно вмешиваться в жизнь общности. Несмотря на это, отсутствует коллективная цель, превосходящая по значимости бесконечное поддержание наличного состояния существования, пускай и одухотворенного связью с Богом. К сожалению, Тихомиров не идет дальше пустого провозглашения русского народа обладателем истины, имеющей всечеловеческое значение. Ясно, что мыслитель имеет в виду, в первую очередь, Православие, а также, можно предположить, Монархический принцип, названный им наилучшим, но ожидающим совершенствования теоретической мыслью и деянием русской нации. Нигде не проясняется содержание ниспосланной миссии, подчеркивается лишь ее данность. Приведем характерные цитаты. «Мы имеем цели, мы живем не для одних себя, не в том смысле, чтобы играть роль международного простака, позволяющего обирать своих крестьян для немцев, а в том смысле, чтобы указать другим народам новые формы быта, новые перспективы развития (курсив мой - В.П.), для связанных же с нами народностей дать также удобнейшие рамки существования». Л.А. Тихомиров Русское дело и обрусение «Всякая страна нуждается, прежде всего, в правительстве прочном, то есть не боящемся за свое существование, и сильном, то есть способном осуществлять свои предначертания. Тем более нуждается в нем Россия с ее далеко не законченными национальными задачами (курсив мой - В.П.)и с множеством внутренних неудовлетворенных запросов». Л.А. Тихомиров Почему я перестал быть революционером? 70 В чем же заключаются эти «новые перспективы развития» и «национальные задачи»? Тихомиров, как некогда ранние славянофилы, проповедует о «новом Слове», которое призвана высказать миру Россия: «Нет в человечестве ничего более высокого, чем богатство русского, лишь слегка раскрытое до сих пор его жизнью и творчеством». Л.А. Тихомиров Праздник русского просвещения 191 Несмотря на трепетное ожидание разрешения русского духа от бремени вынашивания Великой Идеи, Тихомиров заранее выдвигает жесткие требования, которым должна будет соответствовать эта идея, чтоб быть истинной: «Если нам суждено жить, мы должны искать иных путей (курсив мой - В.П.) с сознанием той великой истины, которая так ярко доказывается отрицательным опытом "новой эры": что правильное устройство социальной жизни возможно лишь при сохранении духовного равновесия человека, а оно для современного, христианством выработанного человека дается только живой религиозной идеей». Л.А. Тихомиров Религиозно-философские основы истории 16 Большевизм, которым, как оказалось, была «беременна» Россия, есть выкидыш и заблуждение. «С возвращения к нравственному подчинению государственного закона праву Божественному только и может начаться снова возрождение русского разума, русской мощи, русской доблести, русской исторической миссии» (Л.А. Тихомиров Град Божий 179). Выглядят странными и малоубедительными обосновываемые столь слабыми доводами, на самом деле, вовсе пустыми, имперские амбиции России. Поддерживаемая Тихомировым идея господства русской национальности «требует господства не на «территории», а в государстве, во всех пределах его власти или влияния, а не на одной какой-либо территории». Л.А. Тихомиров Что недостает национальному союзу? 226 Очевидно, что здесь идет речь не о национальном государстве, пускай и полиэтническом, распространяющим свою волю и идеалы в пределах признанных международным сообществом границ, а об империи, опирающейся на некий верховный принцип властвования, не подчиненный линиям на политической карте, легитимирующий безграничное распространение верной себе силы. Выдвинутую критику не отменяет убежденность мыслителя в способности и готовности русского народа принимать в себя и освобождать в себе к духовному творчеству иные народы. Русский народ призван «служить» человечеству, добиваться того, что нужно не ему, а другим, именно в этом, по Тихомирову, заключена его миссия. «Русская национальность есть мировая национальность, никогда не замыкавшаяся в круге племенных интересов, но всегда несшая идеалы общечеловеческой жизни, всегда умевшая дать место в своем деле и в своей жизни множеству самых разнообразных племен. Именно эта черта и делает Русский народ великим мировым народом и, в частности, дает право русскому патриоту требовать гегемонии для своего племени. Мы же теперь слышим иной раз требование прав для русского племени не потому, что это нужно для всех других и для всего человечества, а просто потому, что для русского племени выгодно все забрать себе. Только во имя своей великой общечеловеческой миссии Русский народ может требовать себе руководительства другими народами и тех материальных условий, которые для этого необходимы» (Л.А. Тихомиров Что значит жить и думать по-русски? 253). Конечно, эти указания отводят от системы укоры в национализме и стремлении к эксплуатации чужих обществ, но пустоты, возникшей на месте Задачи России, они заполнить не состоянии. Рассматривая идеологию Тихомирова, нельзя не вспомнить идею С. Жижека о системообразующей пустоте, воображаемом, но «возвышенном» объекте, становящимся ядром нарождающейся вокруг него идеологии. Для идеократии это не важно, принципиально значимо только упоминание о положенности некой Миссии, а определенность ее содержания может быть даже выведена за пределы рассмотрения.

Национальные цели требуют себе политического инструмента, которым оказывается государство. Но достаточно окинуть общим взглядом всю широту предстоящего нам национального труда для того, чтобы понять немыслимость его совершения без помощи таких государственно-общественных учреждений, которые были бы сообразны с целями нации и давали бы помощь национальной работе, а не задерживали ее. Действительно, что нам нужно сделать? Нужна поистине всеобъемлющая программа действий» (Л.А. Тихомиров Нужна ли нам реформа 192). Данная формулировка сама по себе определяет специфику содержания этих таинственных целей. Обозначим круг вопросов, которые обязано решать государство. Во-первых, необходимо преодоление безразличия к вопросам Добра и зла, должно проводить активное сопротивление идеалам псевдогуманности. «Рядом с внешними мерами охраны порядка наша политика должна стремиться к воскресению народной нравственности». Там же 194 В этих целях предписывается установление союзнических отношений с Церковью, даже беспрекословное подчинение государства религиозному институту в вопросах духовной жизни. Тихомиров воспроизводит классическую идею симфонии светской и духовной власти, представляющейся одним из столпов русской Православной традиции. Кроме этого, государству вменяется в обязанность борьба с тайными обществами и вредоносными учениями, расшатывающими основы общественной жизни и развращающими интеллигенцию. Вот что пишет христианский публицист о борьбе с масонами: «С тех же пор, как государственная власть сняла с себя обязанность следить за вредными учениями и спасать общество от захвата его тайными организациями масонства, эти последние становятся всесильны. Следовательно, там, где еще можно организовать твердое правительство с длящимися целями и с возможностью обеспеченной тайны действия, полное раскрытие масонских планов теперь гораздо легче, чем было в плохо организованных государствах Средних веков». Л.А. Тихомиров К вопросу о масонах 236 Во-вторых, Тихомиров, вспоминая о трагедии русско-японской войны и имперских амбициях восточного государства, а также предчувствуя приближение войны в Европе, пишет: «Возрождение сильной государственности составляет теперь условие «быть или не быть» нашей стране… Обстоятельства, делающие столь необходимым сильное государство, проявляются и внутри, и извне. Между мировыми нациями теперь начался последний раздел Земного шара». Л.А. Тихомиров Перед деловым сезоном 346 Автор «Московских Ведомостей» словно повторяет мысли высоко им оцениваемого Императора Петра Великого, а также предвосхищает деяния И.В Сталина, принимавшего как грядущую Вторую Мировую Войну и признававшего необходимость приведения страны в боевую готовность. Заметим, что «Отец Народов», вероятно, подписался бы под предложением Тихомирова осуществлять принудительное переселение народов в целях закрепления за русским народом господствующего положения в империи. Смотри, например, статью Л.А. Тихомирова Россия и Евреи В-третьих, государство должно формировать внутреннюю среду, расчленять общество на сословия и гармонизировать возникающие отношения, как между отдельными гражданами, так и среди корпоративных групп. Государство становится над противоречием между трудом и капиталом и стремится примирить рабочих и собственников на почве национального чувства и верности справедливому христианскому государству. Разрешению подобных проблем посвящена значительная часть работ Тихомирова, они затрагивают удаленные от ядра идеологии вопросы, хотя и представляющиеся важными для устроения благоприятной жизни внутри сообщества. Тихомиров защищает сословную структуру от уравнительных тенденций либерально-демократической социалистической идеологий. Между человеком и нацией добавляется еще одна инстанция опосредования, а именно профессиональное сообщество. Демократические механизмы представительства функционируют исключительно на сословной основе. «Система представительства от самих групп населения столь же глубоко демократична. Она всем своим влиянием постоянно направляет мысль государства за заботу не о том, что нужно для партий, а на то, что нужно для самого населения, для народа». (Л.А. Тихомиров Два типа народного представительства 455). Государство должно следить за течением жизни общества и регулировать ее посредством признания отдельных нарождающихся групп и выстраивания с ними требуемых интересами целого отношений. Иными словами, имеем систему корпоративного государства, облегчающую реализацию задач государства по преобразованию общества и контролю над ним. Таким образом, подобная система кажется необходимым следствием из аксиом любой идеократии.

Приложение №3. «Эстетизм» К.Н. Леонтьева

Константин Николаевич Леонтьев - философ, стоящий в стороне от магистрального пути русской политической мысли и являющийся ярким представителем отечественного консерватизма. Многие основополагающие идеи его философии находят свое выражение и развитие в трудах постреволюционного социально-политического мыслителя Устрялова. Мы не ставим своей целью дать исчерпывающий анализ идей философа девятнадцатого века, однако, кратко охарактеризовать ключевые смыслы необходимо.

Константин Николаевич Леонтьев - фигура противоречивая и многогранная. Эстет изувер, «Несмотря, однако, на противоречивое иррациональное сплетение отдельных ветвей духовного существа Леонтьева, в нем есть некоторый общий корень. Этот корень сам состоит из двух неразрывно слитых частей, и его вернее всего можно было бы определить, как эстетическое изуверство» (С.Л. Франк Миросозерцание Константина Леонтьева 236). сатанист, «Его вечно манила сатанинская тень христианства, и он пользовался религией любви лишь для того, чтобы узаконить мучения» (Н.А. Бердяев К. Леонтьев - философ реакционной романтики 225).

«И Леонтьева я решаюсь назвать сатанистом, надевшим на себя христианское обличие» (Там же 231). предатель человека, Например, статья Ф.Ф. Куклярского носит именно такое название: К. Леонтьев и Фр. Ницше как предатели человека. пророк, «Участь всех Кассандр - пророчествовать и не быть внимаемым, пока не совершатся пророчества. Леонтьев - Кассндра православно-самодержавной России» (Д.С. Мережковский Страшное дитя 242). романтик, «Леонтьев - романтик, грезящий средневековым рыцарством, замками, средневековым папством, монархической Францией»; «Если славянофилов называли русскими романтиками, то Леонтьев еще более, чем они, западный романтик» (С.Н. Трубецкой Разочарованный славянофил 125). - все это имена, которыми Леонтьева нарекли мыслители, пытавшиеся понять его творчество. «Эстет, имморалист, революционер по темпераменту, гордый аристократ духа, плененный красотой могучей жизни, предвосхитивший во многом Ницше, романтически влюбленный в силу былых исторических эпох, тяготеющий к еще неведомой, таинственной мистике, и - проповедник монашеского, строго традиционного православного христианства, защитник деспотизма полицейского государства» - так писал о Леонтьеве Н. Бердяев. Н.А. Бердяев К. Леонтьев - философ реакционной романтики 215

Эстетизм как ядро системы смысла. Любое мировоззрение имеет свой уникальный идейный центр, вокруг которого выстраиваются все мысли его «автора». Идея Полноты Бытия, носящая у Леонтьева имя «Цветущей Сложности» занимает пьедестал на вершине иерархии ценностей. Для того чтобы охарактеризовать верховенствующую истину, занимающую все сознание Леонтьева, необходимо раскрыть концепт Гармонии. Ключом к пониманию идей мыслителя является Эстетика (всегда Аристократичная), как верховное мерило ценности всех «вещей и призраков». Именно начала Красоты обладают правом над-временного и сверхкультурного Суда В статье Свящ. И. Фуделя Культурный идеал К.Н. Леонтьева приводится обширная цитата из письма Леонтьева, где он определяет области, в которых мистика, этика, политика, биология, физика и эстетика обладают правом судить и ценить. И именно эстетика является верховным критерием «для всего». Она не отменяет ни этику, ни мистику, но становится их базисом и основанием, объемлет их своими системами координат. , лишь категориями эстетики можно охватить Историю и ее Героев «Эстетическое мерило самое верное, ибо оно единственно общее и ко всем обществам, ко всем религиям, ко всем эпохам приложимое» (К.Н. Леонтьев Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения 253). во всем их великолепии и величии. Эстетическое мерило ценения, вскрывающее коллективное должное, останется нашим спутником на протяжении всего этого текста, ибо именно влечение к Красоте жизни одушевляет систему Леонтьева, делает ее цельной.

Начнем с рассмотрения роли, отводимой в системе Леонтьева всему, с моралисткой точки зрения, порицаемому и отвергаемому. Строки из бессмертного гетевского Фауста, по нашему глубокому убеждению, отражают воззрения русского философа на природу зла, силы которой «творят добро, всему желая зла». Вероятно, рассматривать вопрос о зле мы начали с неверных позиций, ибо подходили к нему, как к чему-то по себе сущему, представляющему некоторый отчетливо представляемый и пребывающий в неизменности полюс силы. Полагание, что Леонтьев приходит к утверждению дуализма как основания мира, видится нам ошибочным. Однако, Добро и Зло суть неизбежные полюса, между которыми разворачивается драма истории, человеческая и национальная жизнь. Бог же становится создателем этого дуализма, а соответственно, и источником Зла в человеческой реальности, служащей его промыслу. Верховная моральная оппозиция, столь востребованная человечеством, принесшая ему страдания и боль, но требуемая для сплочения коллективов и выведения их из бездеятельного и бесплодного слияния со средой обитания, оказывается на страницах трудов мыслителя чем-то хрупким и изменчивым. Позиция Леонтьева выступит перед нами более явно, если мы вспомним о творчестве печально известного, возможно, вечно подвергавшегося искажениям, разрушавшим основания морали, превращая Добро в функцию от воли к власти. Не остается сомнений, мы говорим о Фридрихе Ницше. Российские мыслители начала двадцатого века, представители творческой миграции, задавались вопросом о связи этих философов. Безусловно, лично они знакомы не были, однако, духовная близость наличествовала и в творчестве, как мы уже сказали, отмечалась. Конечно, звезда Леонтьева в сравнении с сиянием «немецкого Духа», кажется не столь яркой, более того, ее света до сих пор многие не замечают, однако, для русской мысли она крайне значима и горит своим светом, а не отражает чужие лучи. (О Ницше; из Воли к Власти).

Итак, целесообразнее понимать под «злом» борьбу, войны, страдания и боль, с которыми современная гуманистическая цивилизация столь отчаянно борется, и против усыпляющих и усредняющих стремлений которой последовательно выступает как Ницше, так и Леонтьев. Безусловно, нельзя утверждать, что русский мыслитель столь же радикален и последователен в отрицании субстанциальности Добра. Леонтьев разрывается между христианством и своими эстетическими идеалами, поэтому рассматривать проблемы Зла затруднительно. Таким образом, сам материал, его внутренняя логика, вынуждает нас совершить экскурс к религиозным воззрениям мыслителя, чтобы снять или выразить указанное противоречие.

Специфически понятое христианство занимает центральное место в построениях Леонтьева. Приведем несколько цитат, высвечивающих суть леонтьевского образа христианства.

«Истинное христианство тем и божественно, что в нем все есть: и высшая этика, и залоги глубочайшей государственной дисциплины, и всякая поэзия: и поэзия нищего в лохмотьях, поющего Лазаря, и поэзия владыки, сияющего золотом и «честным» камением...». К.Н. Леонтьев Страх божий и любовь к человечеству 364 Например, И.Н. Берговская утверждает, что для Леонтьева «Настоящая христианская любовь - это сердечные порывы не только «сверху вниз» - к бедным и страждущим, но и «снизу вверх» - «бескорыстное движение в пользу высших и власть имеющих»». И.Н. Берговская Особенности «субъективного» понимания православия в философии К.Н.Леонтьева Культ Власти и мирского превосходства совсем не отменяется христианской этикой. «Нет! Христианство есть одно, настоящее… Это христианство - монахов и мужиков, просвирен и прежних набожных дворян. Это великое учение, для личной жизни сердца столь идеальное (столь нежное даже!), для сдерживания людских масс железной рукавицей столь практическое и верное…». К.Н. Леонтьев Религия - краеугольный камень охранения 334 Христианство ценится Леонтьевым не только как система смысла, в которой осуществляется индивидуальная свобода и духовное самосовершенствование, но и как жесткая организующая сила, канализирующая энергии масс, воспитывающая их, причем в первую очередь, хлыстом. Приведем последнюю цитату, прекрасно характеризующую не только идеи Леонтьева и его ценностные приоритеты, но и саму личность мыслителя: «Когда страстную эстетику побеждает духовное (мистическое) чувство, я благоговею, я склоняюсь, чту и люблю; когда эту таинственную, необходимую для полноты жизненного развития поэзию побеждает утилитарная этика - я негодую, и от того общества, где последнее случается слишком часто, уже не жду ничего!». Цит. по Свящ. И. Фудель Культурный идеал К. Леонтьева 173 Вышеприведенное откровение философа, кажется, подрывает неограниченное господство начал красоты и эстетических критериев в оценивании моментов бытия. Эстетика подчиняется христианской этике. Однако к данному выводу мыслитель пришел лишь к концу жизненного пути. И нельзя безапелляционно утверждать, что мистика христианства полностью вытеснила «языческий» эстетизм из души философа. Эстетический принцип ценения истории и деятельности народов и их героев вступал в конфликт с христианством, и сам Леонтьев стремился это противоречие преодолеть.

Можно отметить способы осмысления этих начал и пути их примирения. Во-первых, христианские истины он понимал как религию не любви и свободы, а страха и насилия. Борьба, а не смирение. Христианство он стремился понять, в первую очередь, через идеи Красоты, полюбить мистическое через познание в нем прекрасного. Оно предоставляет столь колоссальный простор для Подвига - страдание во имя Истины, мученичество и аскеза, духовное переламывание, через которое проходил сам философ, вытравливая из души своей бурного язычника. Во-вторых, «в конце концов, он говорит лишь о замене «поэзии изящной безнравственности» - «поэзией религии»» С.Н. Булгаков Победитель - Побежденный 378. Христианство подчинялось Красоте. В этой же статье Булгаков излагает весьма любопытную и наводящую на интересные размышления мысль, рожденную как следствие анализа идей Леонтьева: ««Значительное усилие мистических чувств, то есть православия», оказывается нужно для культурного цветения и для русской государственности, для которой «необходимо постоянное подогревание, подвинчивание церковности православной». Здесь, а также в некоторых других трудах, между строк вычитывается скрываемое желание Леонтьева по-иному расставить приоритеты и подчинить религию государственности. Недаром он превозносил Екатерининское время и прославлял казенную Россию, критиковал «розовое» универсалистское христианство и советовал любить, ценить и подчиняться той Церкви, которую считает правильной господин Победоносцев. В-третьих, Леонтьев утверждал, что христианство не поддается эстетическому ценению, ибо оно шире его и значительнее и позволяет прикоснуться к тонким материям индивидуального религиозного опыта. Церковь выше отвлеченных критериев оценивания и осмысления. Однако «эстетике оставлено широкое поле применения в той области, где христианское начало либо отсутствует, либо слабо проявлено». В. Бородаевский О религиозной правде Константина Леонтьева 263 Наконец, в-четвертых, Леонтьев отмечал, что само это противоречие между христианством и началами Красоты и Жизни, крайне желаемо, ибо, как пишет Бородаевский, рассматривавший идеи философа: «Борьба этих начал в душе не может быть осуждена как нечто недостойное, эта борьба - основа всякого подвига, который есть постоянное «понуждение о Боге» или «предание» себя Богу». Там же 264 Жизнь должна подчинять свои порывы Вере, и это отречение становится залогом познания мистических откровений.

Иными словами, мыслитель снимает противоречие путем узаконивания этого противоречия. Однако насколько удовлетворительно данное разрешение проблемы? По нашему мнению, подобный путь снятия противоречия полагает доминирующим и более ценным начала эстетики, формирующиеся вокруг борьбы. Леонтьев, осознанно или нет, полностью подчиняет христианство эстетическим системам координат. Только пройдя долгий и мучительный путь примирения, он смог прийти к выводу о подчиненности эстетики христианству. Вне зависимости от того, верил ли Леонтьев в этот постулат, те теоретические метания, которые он пережил, доказывают шаткость и даже необоснованность этого вывода, который отменяется обещаемой христианством «концом истории». Церковь, погруженная в мирские дела, действующая в той «грязи», неизбежно прилипающей к ее одеждам и столь ценимой самим Леонтьевым, представляется мыслителю ценной с точки зрения его эстетики: «Временное и высшее торжество земной, воинствующей Церкви будет, вероятно, больше похоже на последнее и сознательное единство в последнем организованном разнообразии, чем на смешение в однородности». К.Н. Леонтьев Письмо 3//Кто правее? Письма к Владимиру Сергевичу Соловьеву. О нацинализме политическом и культурном 997 В этом письме В.С. Соловьеву, уже преодолевшему свои идеократические воззрения, утверждается невозможность торжества Церкви на земле. Борьба за ее господство, осуществление ее проекта преобразований, Можно, осмеливаюсь думать, и развивать дальше Православие, но только никак не в эту --какую-то национально-протестантскую сторону, а уж скорее в сторону противоположную, или действительно сближаясь с Римом (по-Вашему, Владимир Сергеевич), или, еще лучше (по-моему), только поучаясь многому у Рима, так, как поучаются у противника, заимствуя только силы, без единения интересов (К.Н. К.Н. Леонтьев Письмо 9// Кто правее? Письма к Владимиру Сергевичу Соловьеву. О нацинализме политическом и культурном 1074). желаемо, но успех представляется мыслителю временным. Земное благо нежелательно Благоденствие земное вздор и невозможность; царство равномерной и всеобщей человеческой правды на земле -- вздор и даже обидная неправда, обида лучшим (К.Н. Леонтьев Наше болгаробесие 586).

Характерная для Леонтьева резкость формулировок прекрасно передана в этой фразе. Задумаемся, насколько христианской является подобная позиция, отрицающая саму ценность человеческой «Правды» и земного благоденствия? Конечно, христианин не должен верить в «рай на земле», однако стремится к облегчению мирского существования ближних обязан способствовать. Радикальное отвержение «всеобщей правды», особенно посредством отсылки к «лучшим» видится жестом достойным «антихристианина» Ницше. и даже титаническими усилиями Церкви недостижимо. «Религия в истории» примиряется, хотя и с рядом допущений, со «злом», однако, «религия конца и цели» разрывает сеть «земных» критериев ценности и требует себе монопольного права на истинность. Проникнемся страданием Леонтьева, пишущего эти строки: «Всеобщему христианству я должен (курсив авторский!), если это окажется необходимым, принести в жертву: и драгоценные мне национальные особенности моей дорогой Отчизны, и все еще недавно столь великолепное разнообразие исповеданий, бытовых форм, государственных учреждений и даже, быть может, и разнообразие самой природы; ибо христианство роковым образом влечет в наше время за собой повсюду всю опустошительную, подавляющую искусственность новейшей европейской жизни». К.Н. Леонтьев Письмо 3// Кто правее? Письма к Владимиру Сергевичу Соловьеву. О нацинализме политическом и культурном 1001 Христианство служит разрушительным тенденциям, губит столь дорогой философу мир «цветущей сложности», однако, отступится от него он не в силах. В этом величайшая драма Леонтьева. Мысль прошла проверку самой жизнью автора (не это ли подтверждение ее истинности?): мыслитель жаждал борьбы и противоречия - он носил их в себе, подчиняя разум и чувство Вере в спасение душ. Спасение же самой системы Леонтьева обеспечивается на путях утверждения «загробной жизни», размышлять о которой он не изъявляет особого желания, скорее, полагание некоего, предположительно Благого мира всеобщей любви к Богу, служит своеобразным громоотводом, снимающим сложные вопросы. Таким образом, мысль Леонтьева остается целиком на земле, окно в Иное предписывается, но вот его оправдание и право заглянуть сквозь него или втянуть себя в теологические споры оставляется философом другим, как он говорит, «более склонным к метафизическим размышлениям».

Обратившись к пониманию Леонтьевым христианства, вернемся к проблеме зла, помня о противоречивости мировоззрения мыслителя, заключавшего в себе религиозное и эстетическое видение зла. Тотальное искоренение Зла является ли благом для русского мыслителя? Нет, отвечает Леонтьев, без сил Зла Красота мира недостижима, а если Красота есть верховная ценность, значит Зло, обретает также верховную ценность, как неизбежное средство приближения и достижения истинной Красоты человечества «Аморализм же его в том, что он не хотел, чтобы добро окончательно победило зло, ибо тогда ведь прекратится та борьба между этими началами, то напряжение, в котором он находил столько поэзии, столько красоты!» (Ю.П. Иваск Константин Леонтьев (1831-1891). Жизнь и творчество 364).

«Он предпочитал драматизм истории с противоречиями, с контрастами, с добром и злом, со светом и тьмой, с борьбой» (Н.А. Бердяев Константин Леонтьев. Очерк из истории русской религиозной мысли 95). . Однако, важно указать, что мыслитель не впадает в другую крайность и не переворачивает систему координат «Добро-Зло», не меняет местами символы, которыми называются некоторые смыслы. Зло как таковое ценностью не становится и не вытесняет собой Добра из фокуса Истины и Правды. Говоря о «Добре» и «Правде» применительно к творчеству Леонтьева, всегда нужно помнить о том, что мыслитель никогда обеими ногами не заступал на почву религиозной веры, поэтому содержание этих понятий может оказываться относительным, зависящим от обстоятельств и перспективы. Возможно, иногда, позицию «зла» создает сам деятель; она служит ему поддержкой того «мифа», ради утверждения которого стоит сражаться. «Зло» необходимо лишь как противник, тогда мы имеем дихотомию «политического», или «зло» требуется для исполнения божественного плана, приведения человечества к Богу, тогда получаем религиозную теодицею. Нельзя забывать о многогранности и богатстве системы смысла русского философа. Зло необходимо лишь как могущественная сила, борющаяся с Добром и предоставляющая ему шанс в яркой и ожесточенной схватке утвердить свое превосходство. Порядку нужен Хаос, чтобы, искореняя его, канализируя и облагораживая его мощь, придавая растекающейся материи прекрасные формы, проявлять и утверждать себя. Отсутствие Зла ликвидировало бы саму возможность борьбы, лишь в которой и проявляется самое Благородное, Возвышенное, Сильное, а, значит, и Красивое Приведем здесь сильную в своей откровенности мысль Леонтьева (цит. по С.Л. Франк Миросозерцание Константина Леонтьева 239): «С отупением турецкого меча, -- говорит он, -- стало глохнуть религиозное чувство... Пока было жить страшно, пока турки насиловали, грабили, убивали, казнили, пока во Храм Божий нужно было ходить ночью, пока христианин был собака, он был более человек, т. е. был идеальнее».

Иными словами, прекрасно то рабство, которое пробуждает возвышенные чувства и заставляет расцветать Добро в душах. . Вне антагонизма нет развития и самосовершенствования, ибо оно бессмысленно без постоянного осознания необходимости преодоления самого себя и искоренения Зла. Праведность и Истина расцветают, только будучи изничтожаемыми Грехом и Ложью «Милосердие, доброта, справедливость, самоотвержение -- все это только и может проявляться, когда есть горе, неравенство положений, обида, жестокость» (Н.А. Бердяев Константин Леонтьев. Очерк из истории русской религиозной мысли 162). и во имя торжества Добра, его воины и жрецы обязаны извлекать из ножен своих благословленные мечи и в бою утверждать духовное превосходство Добра. Иными словами, Правда должна побеждать, ибо она - Правда, однако, вышеизложенные размышления можно прочесть совершенно по-иному, прийти к выводу, лежащему на поверхности, а именно: лишь побеждающее становится Правдой и обретает Власть утверждать себя, монополизируя на время Право давать Имена и проводить Ценение. Не означает ли это отмены морали как таковой и выход за пределы Добра и Зла, ведь, исходя из подобной логики, остается лишь Столкновение двух Идей, Объектов, apriori, наделенных смыслом, но приобретающих моральную оценку лишь после опыта борения. Является ли проповедь борьбы аморальной? Ответим словами Николая Бердяева: «Когда К. Н. восклицает: «Вождей создает не парламентаризм, а реальная свобода, т. е. некоторая свобода самоуправства. Надо уметь властвовать беззастенчиво!», он не аморалист, он проповедник морали власти, морали вождей и водителей против морали масс и автономных личностей». Н.А. Бердяев Константин Леонтьев. Очерк из истории русской религиозной мысли 88 Власть рождается из борьбы, она есть следствие возвышения одного над другими, ставшего возможным лишь в результате некоего преодоления и самосовершенствования, инициированного и реализованного тем, кто по итогам столкновения утвердил свое Господство. «Вождем», в широком смысле этого слова, становится тот, кто познал сложившуюся и навязанную ему «реальность», смог выйти за ее пределы и своей духовной мощью утвердить воображаемую им новую «реальность», водительство в которой принадлежит только ему. Леонтьев постулирует мораль аристократа и художника, воина и жреца, и с отвращением отворачивается от морали ressentiment, морали слабости, умеренности и компромисса, заключаемого с действительностью и своими противниками - конкурентами за блага. Леонтьев представляет мораль «любви к дальнему», которая представляется глубоко аморальной апологетам иного типа морали, проповедующей «любовь к ближнему».

Высочайшая значимость, приобретаемая конфликтом в философии Леонтьева, с необходимостью превращает войну в ценность. Идеал Леонтьева - гармония, «но не в смысле мирного и братского нравственного согласия, а в смысле поэтического и взаимного восполнения противоположностей и в жизни самой, и в искусстве. Борьба двух великих армий, взятая отдельно от всего побочного во всецелости своей, есть проявление «реально-эстетической гармонии»...» К.Н. Леонтьев О всемирной любви. Речь Ф.М. Достоевского на Пушкинском празднике 746 Гегель заканчивал свою Феноменологию Духа, различая орудийные залпы битвы под Йеной; мировая История для него творилась посредством столкновения народов, носящих в себе идеи, на полях сражений. Для Леонтьева, скорее художника, нежели философа, не важна история, нечто мысленное и лишенное яркости красок, он размышляет о ней мало, настроен по отношению к цивилизационным трендам скорее пессимистично; для него важен момент - столкновение и бой, а не его «глубинный» Смысл, вероятно, вменяемый уже потомками. Войны пробуждают народы, благодаря им «сохраняется нравственное здоровье народов, их безразличие к застыванию конечных определенностей; подобно тому, как движение ветров не дает озеру загнивать, что с ним непременно случилось бы при продолжительном безветрии, так и война предохраняет народы от гниения, которое непременно явилось бы следствием продолжительного, а тем более вечного мира». Г.В.Ф. Гегель Философия права 420 Сравним эту истину, скорее революционера, нежели охранителя Пруссии, Гегеля со следующим заключением радикала Леонтьева: «Частные инсуррекции, под определенными национальными знаменами, -- вещь сносная; они возбуждают и в нас религиозное чувство и национальную доблесть хоть на время. Тихий и мирный ход домашнего разложения во сто крат ужаснее». К.Н. Леонтьев Православие и католицизм в Польше 375 Согласие немецкого классика и русского «консерватора» все же не стоит переоценивать: для последнего на первом месте всегда стоит искусство, прекрасное и возвышенное, то есть ценное само по себе, а не нечто необходимое для разворачивания истории и снимаемое развитием Духа. Например, показательна следующая фраза: «Войны развивают индивидуальность, как наций, так и лиц; они прямо и косвенно подают людям повод обнаруживать творческие силы; например, одно Ватерлоо дало множество превосходных страниц искусству». К.Н. Леонтьев Несколько воспоминаний и мыслей о покойном Ап. Григорьеве. Письмо к Николаю Николаевичу Страхову 692 Кроме этого, вооруженные столкновения позволяют вдохнуть силы в стареющие национальные тела посредством стимулирования расслоения, которое порождает напряжение внутри организма и поддерживает его жизненный тонуС. О завоевания Наполеона Леонтьев пишет следующее: «Быть может, руководимый гениальным инстинктом своим, он и к завоеваниям стремился не для того только, чтобы прославить себя и славой укрепить свою династию, но вместе с тем и для того, чтобы неравноправностью национальной, внешней, провинциальной возместить недостаток неравноправности внутренней, сословной, горизонтальной». К.Н. Леонтьев Над могилой Пазухина 799 Заслуживает внимания размышление Леонтьева об Англии и ее культуре, которую он ставит много выше Российской. Вспомним, что для философа основанием ценности является единство в многообразии. «В России (т. е. в ее великорусском ядре) было сильно единство нации; в Турции было больше разнородности; в Англии была гармония того и другого. В Англии завоевание, чужое насилие было глубоко и дало глубокие охранительные корни стране. Завоеватели настолько слились с побежденными, что составили одну нацию, но не составили одного с ними класса. К.Н. Леонтьев Византизм и славянство 167 Схожую черту Английской нации и свойственного англичанам чувства национального единства и достоинства, подчеркивал М. Саркисянц в работе «Английские корни немецкого фашизма». В этом труде была предпринята попытка выявить причины нескрываемого уважения, которое питал лидер национал-социалистов Германии к английской расе. Культ господ, школы как кузницы властителей, высокая оценка иерархии, презрение к интеллектуализму и иные черты здесь нас интересуют мало. Однако Саркисянц отмечает одну важную деталь: активная империалистическая политика Англии, агрессивная экспансия и превращение «свободных» и «незанятых», то есть, не видевших европейского господства земель в колонии, а также взращиваемое презрение по отношению к коренному населению, положительно влияло на разрешение внутренних конфликтов, особенно столь опасных для континента противостояний труда и капитала. Любой английский солдат ощущал себя частью высшей расы, чувствовал свое превосходство даже по отношению к вождям и знати покоренных народов, поэтому никакие материальные выгоды и права на особо свободное и широкое участие в политической жизни метрополии не могли поставить его в оппозицию к своей национальной аристократии, благодаря которой и вместе с которой он полагал себя аристократом расы. Как писал Ницше, правда, применительно к иного вида антагонизмам и разграничениям («Прекрасное» и «безобразное», «истинное» и «ложное», «добро» и «зло»), которые, впрочем, лежат в основе всех конфликтов между коллективами: Война «есть средство отграничения, которое усиливает изоляцию». Ф. Ницше Воля к власти 689

Войны приносят страдания, одобрение первых и отрицание второго представляется непоследовательным, впрочем, Леонтьев в данном случае не дает оснований для подобных упреков. Страдание обязательный спутник развития и роста: «Страдания сопровождают одинаково и процесс роста и развития, и процесс разложения. Все болит у древа жизни людской...». К.Н. Леонтьев Византизм и славянство 117 Страдание не должно служить ключевым доводом для заключений о ценности и истинности: «Какое мне дело, в более или менее отвлеченном исследовании, не только до чужих, но и до моих собственных неудобств, до моих собственных стонов и страданий?» Там же 116 Действительно, принятие за аксиому «человеческое благо», некое всеобщее добро, подчиняет мысль, делает ее моральной, а потому ущербной. Повышенное внимание к силам, ограничивающим свободу, приносящим боль, может вести как к побуждению к росту, расширению своего господства, так и к бесплодной, зависти, не способствующей «возвышению типа человек», остракизм которой ведет к уничтожению всего прекрасного и возвышенного «силами количества». Подавить своей силой чужую силу и снять постороннюю власть, или взывать к нечто Всеблагому и заковывать могущественное в цепи ограничений - вот два принципиально различных ответа на страдание. Стоит ли обращаться к страданию за советом, тем более, из своей слабости и зависти выводить претендующие на всеобщую значимость системы смысла? Наоборот, «Великий эгоизм нашей господствующей воли требует от нас того, чтобы мы закрывали глаза перед самими собой, чтобы мы являлись «сверхличными», «desinteresses», «объективными»!». Ф. Ницше Воля к власти 759 Вновь обращаясь к корню мировоззрения Леонтьева, скажем, что без страдания история утратила бы свой возвышенный трагизм, а ведь «горячее, самоотверженное и нравственно привлекательное обусловливается непременно более или менее сильным и нестерпимым трагизмом жизни...». К.Н. Леонтьев О всемирной любви. Речь Ф.М. Достоевского на Пушкинском празднике 737 Даже религиозное чувство, по убеждению Леонтьева, иссякнет, если исчезнет все «злое». «Несмотря на то, что развитие прекрасного в жизни сопряжено со многими скорбями, пороками и даже ужасами, эта эстетика жизни гораздо менее губительна для религиозных начал, чем простая утилитарная мораль. Ослабеют все проявления героического, живописного, трагического, демонического в жизни обществ, иссякнут мало-помалу в ней и все религиозные, и даже все государственно-практические силы, разве за исключением одной индустрии, одного утилитаризма (весьма вдобавок обманчивого)». К.Н. Леонтьев Письмо 2//Кто правее? Письма к Владимиру Сергеевичу Соловьеву. О национализме политическом и культурном. 979

Прекрасным переходом от проблемы «зла» к концепту развития, связанного у Леонтьева с органической жизнью и природой, станет реабилитация страсти, чувственного, всего «слишком человеческого», развенчанного культом Разума. «Надо, чтобы сознание попыталось восстановить хоть сколько-нибудь культ бессознательности, чувства, преимущества страстной воли над рассудком, крови и плоти над нервами». К.Н. Леонтьев Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой 780 Иначе жизнь в ее великолепии станет монопольным достоянием музейных экспонатов, с течением времени лишь утрачивающим популярность среди «усредненных» и скорее мертвых, нежели «Живых», созерцателей-посетителей, перестающих понимать их значимость и ценность. Воспевание фанатизма, «Если верующий человек не фанатик своей веры, то это только личная слабость его, и больше ничего. Не нужен, может быть, фанатизм насилия; но фанатизм отпора, фанатизм самоотвержения прекрасны…» (К.Н. Леонтьев Православие и католицизм в Польше 370). невозможного без страсти, чего-то иррационального, служит той же цели, а именно, восполнению «природного» и «мистического» в идеале Человека гармоничного, наслаждающегося Полнотой Бытия.

Подведем итог, подчеркнем дуализм понимания зла в творчестве Леонтьева. С одной стороны, зло представляется могущественной силой, проявляющей себя в действительности путем осуществления воздействия на окружающую среду. Согласно данной позиции не прослеживается идеи а-субстанциальности зла, полагающей его производность от репрезентаций Добра. Зло не является неполнотой проявлений Добра, оно есть нечто самостоятельное и для развития мира необходимое. Зло относительно; зло как перспектива; зло согласно моральному видению мира. Силы этого зла самостоятельны, позитивны. С другой стороны, зло понимается как нечто, лишенное субстанции, ничто, противостоящее миру, стремящееся поглотить его, разлагая сложные структуры в пыль простейших и единообразных частиц. Скажем, что имеет место относительное, временное и частное зло и абсолютное, универсальное. Нижеследующая фраза неплохо передает эту двойственность зла: «Либерализм же умеренный и законный, лично и для себя, и для других в настоящем безопасный и покойный, для государства в будущем, иногда и очень близком, несравненно опаснее открытого анархизма и всех возможных заговоров». К.Н. Леонтьев Владимир Соловьев против Данилевского 883