Идеократическая традиция в российской консервативной политической мысли

Раскрыв значение «зла» в творчестве Леонтьева, перейдем к концепту развития. Мы подходим к наиболее известной мысли Константина Леонтьева - идее цветущей сложности и смесительного упрощения. Она проходит через все творчество философа и собою задает характер всех его идей. Кратко осветим основные положения идеи естественного развития общественных организмов. Каждое социально-политическое культурное Целое проходит во время своей «жизни» три периода: первоначальной простоты, цветущего многообразного и вторичного упрощения. Воображение рисует картины юности, зрелости и старости культур и общностей. Этап становления: «постепенное восхождение от простейшего к сложнейшему, постепенная индивидуализация, обособление, с одной стороны, от окружающего мира, а с другой -- от сходных и родственных организмов, от всех сходных и родственных явлений. К.Н. Леонтьев Византизм и славянство 105 Пик развития Целого не скрывается согласно этой идее за историческим горизонтом, не превращается в нечто, являющееся истинным, лишь оставаясь во мраке, он не представляется чем-то абстрактным и недостижимым вследствие немыслимости. Вершина развития сообщества может быть «схвачена» в эмпирии и узнана нашим, укорененным в относительном, сознанием. Однако понять и создать мысленный образ этого Пика невозможно до тех пор, пока он не будет пережит общностью. Впрочем, и здесь все не столь однозначно. Леонтьев стремится пожать плоды логики, выявленной им в ходе рассмотрения природы и истории народов, намечая высшую точку развития, вероятно, человеческой в ее целости, цивилизации: «Высшая степень цивилизации, если только мысль Гизо совпадает с нашей, должна бы состоять из подчинения весьма разнообразных, сложных, более или менее сильных неделимых -- весьма мудрому, глубокому (т. е. сложно задуманному или инстинктивно уловленному и все-таки сложно чувствуемому) общественному строю (К.Н. Леонтьев Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения 231). Принятие данного вывода усиливает идеократические элементы идеологии Леонтьева, ибо цель конструируется, а достижение идеала еще остается лишенной разрешения задачей. Однако позиция, изложенная нами в основном тексте, представляется более обоснованной, что, конечно, не растворяет идеократизм философа. Иными словами, нельзя нарисовать его воображением и целенаправленно стремиться к нему, он являет себя лишь в Прошлом, при том, однако, условии, что Целое вступило в период своего угасания. Можно сказать, что развитие всех обществ характеризуется не все-восходящим вектором, нацеленным на некую Абсолютную Истину и ведомым истинами конкретными, а выгнутой вверх параболой, вершина которой и становится тем Идеалом, которому угасающее Целое может лишь ставить памятники и поддерживать умирающий огонь в своей груди воспоминаниями о Великом и попытками «подморозить» процесс разложения достигнутой Красоты. Итак, верховная для отдельной общности Истина немыслима в период порыва и стремления к цветению, и достигается она не в результате целенаправленного действования, а в ходе постоянной борьбы, ведомой столкновениями истин конкретных. Если жизнь кипит, и не затихает грохот сражений, значит, Целое движется в сторону своего Пика, хотя и не знает, каким он будет. Стоит подчеркнуть, что на данном этапе развития, Леонтьев не ограничивает позитивной свободы ни отдельных индивидов, ни общества в целом. Именно эта свобода или, вернее, Воля к Власти являются движущей силой на пути к совершенству. Каждый раскрывает себя во всем доступном своеобразии и вправе вступать в борьбу за Истину и Власть, определять пути общности. На данном этапе свобода является максимальной, а результаты сражений определяют образ Вершины, в которой проявятся все качества Целого, и ценность которой будет определяться не итогами битв, а их напряженностью. Период роста характеризуется не только непрекращающейся борьбой, появлением новых Истин и могучих Героев, но и усложнением структуры Целого, «Политическая форма только обособляет одно племя от другого, и если бы внутри этой формы не было еще других граней, - оно было бы бедно организациею, в высшей степени не развито. Развитость здесь, внутри, выражается в проходящих горизонтальных и вертикальных делениях; первые расслаивают племя на сословия; вторые разграничивают на области территорию, им занимаемую. Чем более своеобразия в пределах тех и других граней, чем полнее в них жизненное напряжение, разбегающееся в различные стороны, тем ярче жизнь целого исторического народа, глубже и разнообразнее его творчество…» (В.В. Розанов Эстетическое понимание истории 47). которое, однако, остается именно Целым, а не распадается на множество ярко своеобразных, но рассредоточенных атомов. Леонтьев отмечает особую важность сохранения духовного единства всех элементов целого, развивающих свои потенции и достигающих уникальности. Необходим деспотизм внутренней идеи, которая бы препятствовала бы разложению организма. Единство некоего стиля - вот стержень общности, вокруг которого формируются уникальные черты и элементы Целого, представляемые раскрывшими себя его членами. Пик развития, фаза цветущей сложности немыслимы вне строгих иерархий и общественного неравенства. Однако, достигнув расцвета, общественная единица, как и любой организм, переживает краткий период плодоношения и пышности и вступает в период упрощения, гомогенизации. Идеалы перестают воодушевлять, истины становятся все менее возвышенными, кровь более не обагряет поля битв, а воли к свершениям становится все меньше. Жизнь покидает организм, приближается смерть, из Прошлого на Настоящее смотрят возвышенные Герои с жалостью и презрением в глазах. «Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех. «Счастье найдено нами», - говорят последние люди, и моргают». Ф. Ницше Так говорил Заратустра 11 Наступает эпоха равенства, уничтожения границ, господства «золотой середины». Однако нам важна не столько характеристика этапов, сколько сам принцип развития обществ, берущий свои основы в биологии. Леонтьев в базис построений закладывает Закон жизни, а любой Закон полагает некоторую степень детерминизма, который вступает в противоречие с идеей свободы. Недаром Николай Бердяев критиковал Леонтьева за то, что последний недооценивал и даже вовсе не понимал идеи свободы. Однако, по нашему мнению, эта критика актуальна лишь в приложении к размышлениям философа о последнем этапе жизни организма - упрощающего смешения. Свобода этапа роста колоссальна, хотя она и понимается не столько как личностное совершенствование и открытие себя в Боге, глубоко личностное и, в некотором смысле, отрешенная, а как утверждение себя в мире, в котором действует разнообразные силы, представляющие преграды для преодоления. Леонтьев утверждает, в первую очередь, внешнюю Свободу Героя, а не внутреннюю - Подвижника, хотя ценность последней он, безусловно, не отрицает. Можно выразить мысль иначе: героическая свобода в наибольшей полноте возможна лишь в период роста, однако, подвижническая свобода также раскрывается во всем своем великолепии именно в эти эпохи как следствие установления жестоких и кровавых времен, в которых смирение и терпение, духовное превозмогание может проявляться в предельной глубине чувства и ясности решения. Иными словами, оба типа свободы связаны между собой, и масштаб их проявления зависит от контрастности времени. Отношение Леонтьева к фазе увядания не стоит даже обозначать, ибо оно полностью определяется вышеизложенными идеями. Общность мельчает, а вместе с ней и человек, который становится «обычным буржуа», исповедующим ничтожные ценности, обладающий скудными желаниями, не могущий подняться под грузом своих «добродетелей». Однако для нас важно конкретизировать иную идею, возникшую при рассмотрении фазы умирания: проблему свободы. Во-первых, и это очевидно, вместе с измельчанием человека меркнет и его способность и воля к истинной свободе. Во-вторых, что более важно, свобода во всей обостренности ее проявления становится вовсе невозможной в фазу заката. При достижении Идеала единственным, угодным Истине данного сообщества путем развития, является реакция, «подмораживание» и охранительство, которые оказываются производными от некоего уже заданного образа, оформленными им, и пик проявления героической свободы, заключающейся в выражении Идеалов и борьбе за них, становится недосягаемым ни для кого, в том числе, и для познавших эти истины. Если в фазе роста истинных путей не было, и истинность определялась победой и яростью, то в эпоху умирания правильный путь наличествует и даже очевиден - верность идеалам прошлого и консервация. Вопрос встает лишь по поводу методов воплощения заданной цели. Трагизма к этой печальной истине добавляет факт сознания неизбежности гибели общественного организма, осознания, что никакой подвиг его не спасет, не вдохнет в него жизнь. Однако сам Леонтьев не желал идти до конца в признании этой истины и нередко метался в противоречиях, надеясь на спасение России и открытие ее сути.

Какова же миссия России, точнее то, как она виделась патриоту Леонтьеву? Мыслитель верил в то, что Россия еще скажет свое Слово, представит миру нечто уникальное и великое, и измышлял возможные катализаторы процесса оздоровления и духовного подъема. Например, Леонтьев полагал, что взятие Царьграда станет именно тем событием, которое даст шанс на открытие новой вехи в истории России и возврат ее на путь, ведущий к цветению, покинутый ею из-за заражения духом равенства и буржуазной свободы. Нельзя забывать состояния умов того времени. Многие были озабочены благоприятным разрешением «Восточного вопроса», все проявляли интерес к будущему Турции и юго-восточных славян, амбиции и мощь России пугала некоторых ее соседей. Российская Империя второй половины девятнадцатого века это империя сверхзадачи, сведенной к формуле - «Восточный вопрос». Однако этот «вопрос» предполагал различные ответы, единства в кругу мыслителей не было, хотя позиции панславистов были наиболее сильны. Несмотря на свой патриотизм и национализм, а также глубочайшую заинтересованность в скорейшем развязывании этого «гордиева узла», Леонтьев выступал против скорейшего объединения всех славян под властью Романовых, ибо опасался того растлевающего влияния, которое окажут на еще крепкий психический фундамент русского народа буржуазные влияния освободившихся братьев по племени. Мыслитель выступает против узкого понимания «Восточного вопроса», против «племенной», то есть либерально-националистической политики, как в этом регионе, так и в целом: «Не следует низводить это исполинское дело на степень просто племенного вопроса. Политика России (такова судьба ее (курсив мой - В.П.)) не была и не должна быть грубо племенной, односторонней. Племенная политика была бы действием только разрушительным; политика всевосточная, православная есть истинная национальная политика наша, достойная нашего мирового величия...». К.Н. Леонтьев Враги ли мы с греками? 576 Формула таинственная: «всевосточная» политика, которая есть нечто большее, нежели «политика» в современном, даже для того времени, понимании. Здесь композиции сил, стояние в блоках и хитрая дипломатия лишь нечто вторичное. Существенное в идеях, порыве к возрождению разлагающихся организмов Европы, заражающих все на путях распространения плодов западной цивилизации. «Только русские, переменивши центр своей культурной тяжести, могут стать во главе нововосточного движения умов и перерождения жизни...». К.Н. Леонтьев Плоды национальных движений на Православной Востоке 620 Отчего именно Россия призвана свершить эту революцию? Леонтьев верит, что Россия еще сильна своим расслоением на сословия, но главное, он прозревает в глубине русского духа варварство, то есть нечто живое, не ограненное и не обточенное современным упрощающими веяниями, чем-то чреватое. «Немногие чувствуют, какую богатую жатву для всемирной истории готовит эта нация, в которой варварство самое темное и чреватое будущим живет рядом с усталой утонченностью, с глубокими познаниями, в которой этнографические и климатические условия так разнохарактерны и в которой разъединение сословий оставило надолго следы своеобразных путей развития» (К.Н. Леонтьев Несколько воспоминаний и мыслей о покойном Ап. Григорьеве. Письмо к Николаю Николаевичу Страхову 698). Невольно вопрошаешь: о каком варварстве здесь идет речь? Имеется ли в виду интенсивность темной христианской веры, сопротивляющейся духу модерна, или религиозность в целом в своем противопоставлении культу Разума обретает черты дикости, а, быть может, автор отсылает к самой теллурической, языческой силе, до сих пор несломленной и не подчиненной христианству? Кроме этого, столкновение в самом национальном единстве этого смутного варварства с европейской культурой создает мощнейшее напряжение, которое лишь усиливает сословные разобщения. Воспользуемся термином А.Г. Дугина, использованным им для характеристики русской культуры, а именно, археомодерн. Допустимо ли предположить, что, согласно Леонтьеву, преобразовательные потенции русского народа есть следствие такового «противоестественного» положения дел? Постановка этого вопроса открывает путь размышлениям о том, мог ли Леонтьев принять Октябрьскую революцию, ставшую разрешением этого многовекового конфликта, и, возможно, обернувшейся тем самым «новым словом», которого от России ждал еще П.Я. Чаадаев и первые славянофилы. Оставим догадки в стороне. Важно следующее, Леонтьев прочит Россию в спасительницы самой Европы! Этот духовный переворот не просто продлит годы «цветущей сложности» империи Романовых, но и превратит Россию в достойную преемницу Европы, бывшую законодательницей мира. Россия, если не спасет сам западный мир в его величии, не сохранит его ценность в нем, то заберет ее в себя, тем самым осуществив цивилизационную жатву, отбор исторически значимого и истинно великого. «Если Запад впадет в анархию, нам нужна дисциплина, чтобы помочь самому этому Западу, чтобы спасать и в нем то, что достойно спасения, то именно, что сделало его величие, Церковь, какую бы то ни было, государство, остатки поэзии, быть может... и самую науку... (не тенденциозную, а суровую, печальную)» (К.Н. Леонтьев Византизм и славянство 166). На высоте этой миссия неимоверно трудно удержаться! Затрагивая вопрос о «мировых целях», о требованиях, которым они должны удовлетворять, чтобы соответствовать своему понятию, стоит подчеркнуть следующее - демаркационную линию, отделяющую проповедника миссии России В.С. Соловьева от не менее страстного проповедника русского призвания- К.Н. Леонтьева. Вспомним, Соловьев искал общечеловеческой задачи для России, пользуясь критерием исключительно «служения» и «жертвы»: лишь то есть вселенское, что абсолютно альтруистично. Сравним мысль Соловьева с положением Леонтьева: «Истинно мировое есть, прежде всего, свое собственное, для себя созданное, для себя утвержденное, для себя ревниво хранимое и развиваемое, а когда чаша народного творчества или хранения переполнится тем именно особым напитком, которого нет у других народов и которого они ищут и жаждут, тогда кто удержит этот драгоценный напиток в краях национального сосуда?! Он польется сам через эти края национализма, и все чужие люди будут утолять им жажду свою. К.Н. Леонтьев Над могилой Пазухина 793 Разница очевидна, комментария не требует, обозначает две принципиально отличные позиции: искать истину внутри себя и превратить в нечто общезначимое, Тот народ наилучше служит и всемирной цивилизации, который свое национальное доводит до высших пределов развития; ибо одними и теми же идеями, как бы не казались они современникам хорошими и спасительными, человечество постоянно жить не может (К.Н. Леонтьев Грамотность и народность). или пытаться принять ее извне и сделать всецело своей. Вчитываясь в работы Леонтьева, убеждаешься, что философ стоит на изломе не только истории России, но и самой идеократической мысли. Изучая российскую политическую консервативную мысль, часто сталкиваешься с исполненными пафоса восклицаниями о миссии России. Субъекту, произведшему подобного рода высказывания, сложно удержаться на высоте произнесенного: при расшифровке задач народа и государства может выясниться их скудность и недостойность звания «миссии», а уход от ответа оставляет еще более печальное впечатление от прочитанного. Что же предлагает Леонтьев, неужели только охранение социально-политических устоев и медленное умирание? Приведем одну малоизвестную выдержку из письма Леонтьева к Соловьеву: «Вы, греки, имели дар благоустроить впервые Церковь; но никогда не могли создать сильного государства; мы, русские, не оказались способными к религиозному созиданию, но зато создали великое государство. Надо соединить эти способности, и плод будет великий.

Разве это не то же самое, что я всегда говорил? Разве это не тот же самый «византизм» будущего, о котором идет у меня речь? К.Н. Леонтьев Письмо 9// Кто правее? Письма к Владимиру Сергеевичу Соловьеву. О национализме политическом и культурном 1084 Будущее сливается с прошлым, византизм признается динамичным и полагается как тип, нечто всеобщее, свободное от единичного воплощения. Восточный вопрос, развитие своего национального своеобразия, верность эстетически ценным традициям, жажда будущего и оживления, - все это примиряется в единой формуле: «Византизм будущего». Новый строй, взращенный на крепких, как пишет Леонтьев, идеальных основах, воплотит в действительность, свершит на новом историческом этапе мечту Платона. Философ прямо упоминает великого грека и его государственную систему в качестве бессмертного ориентира для построения совершенного общественного строя на российской почве. Платоновское государство получило дурную славу у всех сторонников «открытого общества», «чары Платона» всегда ввергали в ужас апологетов индивидуализма, однако для Леонтьева, «изувера» и «махрового реакционера», общность, жестко разделенная в себе на сословия и корпорации, видится истинной. Нужно отдать мыслителю должное, он не пытается замаскировать свои, даже в его эпоху, непопулярные идеи, прикрыв их оторванными от корней системы, отдельными высказываниями об абсолютной ценности личности в земной жизни. Он прямо заявляет: «По нашему мнению, одним из главных призваний славянства должно быть именно постепенное уничтожение в среде своей того свободного индивидуализма, который губит все современные общества...». А.И. Кошелев и община в московском журнале «Русская мысль» 606 «Возвращение к Платону» отсылает нас к пути, пройденному самим Платоном, избранным им в ответ на яд субъективности, расточаемый методом Сократа, подрывающий гармонию нравственной жизни греческих полисов, о которой, правда сами греки не догадывались, ибо бессознательно направляли свои частные стремления к общему благу государства. Сам Платон был реакционером, по крайней мере, именно таким он представлен на страницах «Лекций по Истории Философии», где Гегель, отводя Платону высочайшее место в процессе становления разума, пишет о проекте идеального «Государства» следующее: «Его отличительный характер состоит в том, что нем подавляется принцип единичности, и может казаться, что этого требует идея, что именно в этом заключается вообще противоположность между философией и обычным представлением, которое признает значение единичного. … В том-то, однако, и состоит ограниченность платоновской идеи, что она выступает лишь как абстрактная идея. На самом же деле истинная идея именно и состоит в том, что каждый момент сполна реализуется, воплощается и делает себя самостоятельным, и в своей самостоятельности все же представляет собой для духа некое снятое». Г.В.Ф. Гегель Лекции по истории философии. Т.2. С. 206 Возможно, состояние интеллектуальной и общественной среды в эпоху жизни Леонтьева в России и Платона в Греции, были схожи: всеобщее, нравственное, целое подвергалось эрозии со стороны принципа субъективности, свободной в отрицании воли, верящей в «законы своего сердца». Однако нельзя упустить существенное различие: Леонтьев знал развитие христианства, которое, согласно Гегелю, заключало в себе раскрытие этого начала. Таким образом, «утопия» русского мыслителя, заключает в себе оба момента, развернутых в своей силе, составляющих в единстве и примирении разумное целое. С другой стороны, значительная часть населения все же лишается права на владение частной собственностью во всей его полноте: крестьяне должны быть прикреплены к земле и связаны с общиной. Кроме этого, самодержавие, полагание неограниченной и активно воздействующей, согласно своим представлениям о Должном, власти, «Воля большинства будет противиться ясному разуму немногих, постигших научную необходимость новых оттенков теократии, сословности, монархизма, аристократизма и порабощения» (К.Н. Леонтьев Владимир Соловьев против Данилевского 886). весьма чуждо полаганию Монарха лишь неизбежной вершиной Государства, который призван расставлять точки над i, Хотя конечно не стоит недооценивать роль личности в философии Гегеля, лишать властителя причитающихся ему прав, в том числе ниспосланных самим Мировым Духом, колоссальных в эпохи неупорядоченности государственности. существовать как личностное воплощение суверенитета. «Суверенитет, представляющий собой сначала только всеобщую мысль этой идеальности, существует только как уверенная в самой себе субъективность и как абстрактное и тем самым не имеющее основания самоопределение воли, от которого зависит окончательное решение. Это - индивидуальное в государстве как таковое, и само государство лишь в этом индивидуальном есть одно» (Г.В.Ф. Гегель Философия права 368). Наконец, свобода, принесенная христианской религией, кажется, не переводится в общественную жизнь, оставаясь на уровне утверждения «свободы и в цепях», то есть, сущей вне зависимости от институтов государства. Таким образом, идеал Леонтьева все же весьма далек от государства «разума» немецкого классика. Впрочем, приведем многозначительную в данном контексте фразу Леонтьева: «Государство свое сильное есть. Правда, нет до сих пор своей ясной и резкой государственности; нет целой и своей системы юридических и политических идей, воплощенных в законах и в самой жизни (курсив мой - В.П.)». К.Н. Леонтьев Письма г-ну Астафьеву 946

Леонтьев желает увидеть Россию именно сильной нацией, этой целью влечется его мысль. А нация сильна своей особенностью, неповторимой совокупностью ярких и самобытных черт. Таким образом, «Византизм будущего» представляет «новый культурно-государственный тип. Для того чтобы он продержался несколько веков, ему нужна более твердая, чем теперь, сословная организация; во главе этой сословной организации должна стоять духовная иерархия, более независимая и от светской власти, и от народа, чем теперь». К.Н. Леонтьев Владимир Соловьев против Данилевского 840 Православие также должно обновиться: «Будет это Православие полуновое: догматически по-прежнему верное, на своем корню незыблемое, исторически же и канонически глубоко измененное и широко над всем разросшееся». Там же 859 К сожалению, деталей предвосхищаемого социального порядка, Леонтьев не дает нам, однако это, в целом и не важно, так как сущность нового режима проявлена достаточно отчетливо.

Оптимистический тон подобных высказываний философа, впрочем, компенсируются излагаемыми им сомнениями в великой судьбе России и значимости русской культуры. «Оригинален наш русский психический строй, между прочим, и тем, что до сих пор, кажется, в истории не было еще народа менее творческого, чем мы. Разве турки». К.Н. Леонтьев Письмо 8// Кто правее? Письма к Владимиру Сергеевичу Соловьеву. О национализме политическом и культурном 1069 «У нас слишком еще мало своих смелых мыслей; своих оригинальных вкусов; своего творчества; своей, скажем вообще, культуры. Мы даже охранители плохие до сих пор». Леонтьев Письмо 9// Кто правее? Письма к Владимиру Сергеевичу Соловьеву. О национализме политическом и культурном 1077 Леонтьев словно понимал необоснованность своих надежд. Отметим, что герой этой главы, во всех своих трудах возвышал Н.Я. Данилевского, подчеркивал его значимость для русской науки, считал его, как и Н.Н. Страхов, основоположником некой неевропейской, славянской науки, а также желал разделить веру автора теории культурно-исторических типов (Данилевского, а не Г. Риккерта, примерно в те же годы развивавшего весьма схожие идеи) в призвание России осуществить полноценный четырехосновный тип. Именно желал, то есть хотел обрести разумные основания подобной веры, но, стремясь их найти, приходил к сомнениям и разочарованиям. Тогда он испускал клич полный досады: «Россия, дорогая Россия, неужели ты не дашь пышную эпоху миру, когда даже и то, чего недоставало тебе прежде, -- политическое движение умов --нынче тебе дано, и семена этой жизни неугасимы никакой временной усталостью? Неужели ты перейдешь прямо из безмолвия в шумное и безличное царство масс? В безличность не эпическую, не в царство массы бытовой-русской, а в безличность и царство массы европейской, петербургской, в безличность торгашескую, физико-химическую и чиновничью? К.Н. Леонтьев Несколько воспоминаний и мыслей о покойном Ап. Григорьеве. Письмо к Николаю Николаевичу Страхову 689 А выдвигая свою теорию цивилизаций, отмеряя сроки их жизни, лишь подтверждал свои опасения: «Разве решено, что именно предстоит России в будущем? Разве есть положительные доказательства, что мы молоды? Иные находят (курсив мой - В.П), что наше сравнительное умственное бесплодие в прошедшем может служить доказательством нашей незрелости или молодости. К.Н. Леонтьев Византизм и славянство 169 Очевидно, что для Леонтьева бесплодие настоящего не является гарантией бурного творческого будущего. В целом, вся его органицистская теория противоречила изложенным выше идеям о миссии России, опирающимся на воззрение, допускающее волевое, целенаправленное созидание истории. Организмы стареют и гибнут, Россия стара и уже проникнута духом разложения. Мировоззрение Леонтьева заключает очередное противоречие, проистекающее из того, что, как патриот, он не мог не мечтать о могуществе и красе России, но, будучи приверженцем натуралистической теории развития и умирания, вынужден был признать, что фаза цветения Россией была преодолена и, увядая, она становится «страной отцов». Над Россией нависала гроза «социализма», или, что более страшно, опасность растворения в пучинах смесительного «либерального демократизма», и он это ощущал, поэтому в главной работе его жизни он писал страшные строки: «Мы прожили много, сотворили духом мало и стоим у какого-то страшного предела». Там же 171

Натуралистическая трактовка приводит к специфическому осмыслению проблем свободы и абсолютной/конкретных истин. Фаза роста. Абсолютная Истина, мыслимая как Цель, заключается в том, что каждый народ должен раскрыть свой уникальный потенциал и этим своим свершением внести вклад в культурное богатство всего человечества. Розанов в работе «Эстетическое понимание истории, также посвященной рассмотрению идеи стремления к «цветущей сложности» Константина Леонтьева, пишет: «В самых неудержимых порывах и в вековом труде, в прихотливой игре гения и в упорном постоянстве воли мы видим, как великие народы выводят каждый свою черту в истории…» В.В. Розанов Эстетическое понимание истории 55 . Конечно, эта Истина слабо раскрывается у Леонтьева, и, можно сказать, что она читается скорее между строк. Вероятно, эту идею привнес в построения Леонтьева сам Розанов, и весьма непросто отделить творческое развитие идей Леонтьева от смыслов новых, привнесенных Розановым. Более обоснованная трактовка Абсолюта как Цели у Леонтьева обнаруживается Бердяевым, который, приводя цитаты самого философа «Верно только одно - точно одно, одно только несомненно - это то, что все здешнее должно погибнуть! И потому - на что эта лихорадочная забота о земном благе грядущих поколений? На что эти младенчески болезненные мечты и восторги? День - наш, век - наш!» (цит. по Н.А. Бердяев К. Леонтьев - философ реакционной романтики 223). , утверждает, что Константин Николаевич верил в конец мира и гибель всего живущего и даже в глубине души надеялся на подобный исход. Бердяев стремился понять особенности подхода Леонтьева к истинам христианства и в результате признал философа-пессимиста исказителем этой святой веры, ибо Леонтьев привносил в христианство слишком много грубо языческого и воспринимал Бога, в первую очередь, как того, кто Карает, вершит Суд и повергает в благоговейный Страх. Леонтьев ждал Апокалипсиса - это его Верховная Цель всего человечества и, по мнению Бердяева, выводил такой софизм: «Христианская религия предсказывает торжество зла на земле, следовательно, нужно служить злу, чтобы предсказания оправдались» Там же 225 . Вторая трактовка идеи Леонтьева кажется нам более убедительной, однако, не стоит забывать о противоречивости Версия о «противоречивости» подтверждается анализом статей Бердяева, который, пересказывая идеи Леонтьева, пишет: «Расцвет культуры, «цветущая сложность», возможен лишь для России, для славянства, объединенного не либерально-демократическими, разлагающими принципами, а византийскими, организующими. Таким образом, на Россию возлагается великая миссия быть оплотом мирового охранения от страшной гибели, всеобщего разложения, смерти всех государственных организмов» (Там же 218). Бердяев утверждает, что Леонтьев полагал, что человечество вступает в новую эпоху, в которой Абсолютная Истина всего мира сольется с Истиной России. Судьба мировой Культуры зависит от способностей России исполнить свой долг! Это означает, что человечество не обречено, и смысл Истории в наполнении всемирной кладовой уникальными культурами. леонтьевских смыслов. Пессимизм, безусловно, доминирует, но лучи Надежды иногда пронзают померкшее небо. Он жаждет конца времен, и, одновременно, надеется, что его Родина окажется достойной великих культур Прошлого. Более важно другое: Абсолютная Истина как Принцип. Это борьба. В результате достигается пик развития и постулируется некая Конкретная истина, становящаяся для данного общества абсолютной и неоспоримой. Фаза упадка характеризуется стремлением к выстраиванию жизни вокруг этой Истины. Если мы сравним подход к истинам Николая Устрялова, то вынуждены будем отметить, что харбинский мыслитель разрешил эту проблему, избрав путь, намеченный уже самим Леонтьевым. Устрялов возвел на пьедестал не Закон натуралистический, а Закон идейный, полагающий бесконечность поиска Истины и постоянное приближение к верховной идее Полноты, отражающейся в Истории. Иными словами, модель развития общности Леонтьева представляет собой волну, а Устрялов рисует пред нашим воображением множество таких волн, которые в целом стремятся вперед и вверх по пути становления. Устрялов оставляет шанс любому Целому, готовому за величие сражаться. Он разрешает проблему фатализма, заменяя биологическую неизбежность свободой в Идее, не прерываемой достижением мнимой вершины развития. Пока общность жива - Вершина всегда впереди, - вот лозунг Устрялова. Итак, согласно теории Леонтьева, прогрессизм требуется на стадии роста, а охранение в эпоху упадка.

Перейдем к освещению самого охранения, защите принципа Порядка. Сильная Власть и крепкие, развитые организующие начала - вот, что необходимо для проявления скрытой Красоты. «Создание есть, прежде всего, прочная дисциплина интересов и страстей (К.Н. Леонтьев Храм и Церковь 343). Без оформляющих социальную материю начал, она сливается в некое ужасное месиво или распадается на атомы. Но вне зависимости от исхода отданный во власть разнонаправленных векторов социум теряет свою уникальность, духовную силу и, соответственно, Красоту. Эти идеи наиболее отчетливо проявились в понимании Леонтьевым проблемы «наций», общностей, в которых воплощается совокупность идеального и материального. Сама по себе «почва» или «племя» ценности не имеют, но лишь в Идее, их пронизывающей и одухотворяющей, они раскрывают себя и становятся для истории значимыми. «Аристократизм К. Леонтьева вел к тому, что правду и красоту он всегда видел не в национальном начале, как в начале автономном, а в мировых, организующих, церковных и государственных началах, принудительных по отношению к народной жизни, в объективных идеях» Н.А. Бердяев Константин Леонтьев. Очерки из истории русской религиозной мысли 133. Наконец приведем бескомпромиссную цитату самого философа: «Что такое племя без системы своих религиозных и государственных идей? За что его любить? За кровь?.. И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное!.. Любить племя за племя -- натяжка и ложь». К.Н. Леонтьев Византизм и Славянство. 65 Господство аристократического принципа Порядка над демократическим принципом саморегулирующегося Хаоса определило отношение Леонтьева к таким идеологиям, как национализм (верховная ценность - «племя»), анархизм и либерализм.

Но где берет основания столь священный принцип Порядка? На чем базируются организующие структуры и идеи? По убеждениям Леонтьева, все возвышающее, стимулирующее рост и хранящее потенциал раскрытия, коренится в цивилизационном капитале общности - в «Государстве» Государственная форма у каждой нации, у каждого общества своя; она в главной основе неизменна до гроба исторического, но меняется быстрее или медленнее в частностях, от начала до конца (Там же 120). и «Традиции» «Так как состав цивилизации для Леонтьева сводится к религии, государственности и, собственно, культуре (включает науку, искусство, бытовое своеобразие и т. д.), то, соответственно, и традиция состоит из религиозных, государственных и культурных идеалов» (М.А. Емельянов-Лукьянчиков Традиция и антрополатрия в наследии К.Н. Леонтьева). в целом. Слияние этого утверждения и восприятия сформированного им самим образа всех идеологий, возводящих на вершину иерархии ценностей Человека, привело к отрицанию этих систем смысла. Целое превыше отдельного Человека; абстрактного Человека, которого необходимо наделить какими-то Правами не существует; не существует кросс-культурных Идеалов (как Цель); - вот базовые аксиомы мировоззрения Константина Николаевича Леонтьева. Эти «краеугольные камни мысли» не могут стать основой интеллектуального здания, родственного идеологиям Человека. Леонтьев остается верным основаниям своего мировосприятия и открыто, даже агрессивно критикует национализм и коммунизм, а также, что особенно важно, давший им жизнь и потому более страшный и разрушительный, либерализм. Мы не станем приводить подробные цитаты из статей Леонтьева в целях конкретизации этой критики. Обозначим лишь несколько ключевых постулатов, из которых рождается критика. Эстетическое презрение к «среднему человеку»: «Цель либерализма, -- пишет Леонтьев,- средний человек, дешевый как все среднее. Не герой, не пророк, даже не злодей, а просто самодостаточная посредственность, которой всегда проще управлять»; М.А. Емельянов-Лукьянчиков «Proteia Antropolatria»: Диагноз болезни от Константина Леонтьева «Система либерализма есть, в сущности, отсутствие всякой системы, она есть лишь отрицание всех крайностей, боязнь всего последовательного и всего выразительного». К.Н. Леонтьев Чем и как либерализм наш вреден? 175 Негативность либерализма (дух «критиканства» и отрицания): «Разрушив все старое, подкопавшись под все прежние верования, демократический либерализм не дал взамен ничего созидающего и прочного». К.Н. Леонтьев Либерализм как разрушение христианской культуры 28 Да, либерализм сражается за Свободу, но каков ее смысл, какова ее Ценность, если эта всеобщая и глобальная Свобода может установить свое господство, только уничтожив все культуры, заставив все миры поклоняться некоему несуществующему «Человеку», лишенному всех, возвышающих Дух добродетелей стремления к сверхчеловеку, а, также, высмеяв борьбу, побуждающую к творчеству и раскрывающую могущество человеческого существа, рождающую истинную Красоту? - вот вопрос, доносящийся со страниц трудов Леонтьева, который направлен своим острием на образ либерализма, родившийся в метущемся сознании русского философа.

Но что можно противопоставить либеральному тренду? Спасение кроется в Традиции, но в чем кроется основа этой Традиции России? Ответим на этот вопрос обширной и всеобъемлющей цитатой самого мыслителя, в которой раскрываются элементы, этот стержень составляющие: «С какой бы стороны мы ни взглянули на великорусскую жизнь и государство, мы увидим, что византизм, т. е. Церковь и царь, прямо или косвенно, но, во всяком случае, глубоко проникают в самые недра нашего общественного организма. Сила наша, дисциплина, история просвещения, поэзия, одним словом, все живое у нас сопряжено органически с родовою монархией нашей, освященною православием, которого мы естественные наследники и представители во вселенной. Византизм организовал нас, система византийских идей создала величие наше, сопрягаясь с нашими патриархальными, простыми началами, с нашим еще сырым и грубым вначале славянским материалом». К.Н. Леонтьев Византизм и славянство. 64 Византизм является верховной Идеей, организовавшей славянское «племя» и объединяющий в себе идеи Монархизма и Православия. Русская «почва» была оплодотворена Византизмом, и получившийся сплав стал хранилищем сильных культурных потенций. От мощи каждого элемента зависит гармония и красота Целого, однако, Государство Я говорю о государстве; я не говорю о государственности, т. е. о своеобразном, глубоком строе политических учреждений. Это уже культурная точка зрения (К.Н. Леонтьев Г-н Катков и его враги на празднике Пушкина 720). как наиболее активное начало обладает первостепенным значением в «миру». «Государство обязано всегда быть грозным, иногда жестоким и безжалостным, потому что общество всегда и везде слишком подвижно, бедно мыслью и слишком страстно». (К.Н. Леонтьев О либерализме вообще 33). Иными словами, Государство формирует и укрепляет общественные структуры и институт, оплодотворяет народную мысль и оживляет ее, а также сдерживает силою принуждения людские пороки. Его силою обеспечивается жесткость разветвленной структуры общности и достижение идеалов через победы в битвах и посредство организации коллективного труда. Централизованная и волевая власть необходима общности вне зависимости от фазы жизни: в период роста требуется направляющая и координирующая сила; эпохе цветения свойственно сложное многообразие, иерархии и сословные разломы, Сословное деление общества - ориентир для Леонтьева не по причине его «консерватизма», неспособности выйти за пределы российской государственности. Сословный строй есть требование самого эстетического принципа. Невозможно достигнуть в действительности чистоты различных человеческих типов, не устанавливая институциональные ограничения свободы личности. Могущество рождается в борьбе с ограничениями, которые будят в сильном человеке тягу к деятельности. Человек должен направляться к своему призванию, развиваться, находясь в той среде, которая будет благоприятно влиять именно на складывание его личности, характерного комплекса качеств и добродетелей, согласно определенному заданному образцу, требуемого самой идеей общности. Свасьян, обрисовывая мировоззрение Гёте, писал: «Неограниченность - таков парадокс совершенства - возможна лишь путем жестких ограничений; в противном случае она выльется в хаос» (Свасьян К.А. Философское мировоззрение Гёте 53). Рекомендации Леонтьева: «Именно то, что нужно для долговечности государства: разнообразие не смешанное, но организованное в единстве; разнородность положений и воспитания, поставленные в некоторые юридические пределы для избежания разнородности хаотической, для предотвращения слишком быстрого смешения социальных типов и неопределенности, неустойчивости тех простых и основных душевных навыков, которыми главным образом определяются роль человека в жизни и сила его к ней приспособления (К.Н. Леонтьев Славянофильство теории и славянофильство жизни 805). следовательно, без упорядочивающей и примиряющей, несущей справедливость, идею Целого, силы нация «цвести» не сможет; наконец, в период разложения единственной надеждой на продолжение существования остается централизованная власть, способная «подморозить» общественные структуры. Крепость организации и внутренняя дисциплина необходима всегда.

Оптимизм или пессимизм, ожидание будущего или желание остаться в прошлом, чем пропитана идеология Леонтьева? Оба варианта возможны, а рекомендации, выдаваемые мыслителем, в целом, схожи. Рассмотрим взгляды философа на Историю, попытаемся выяснить ее сущность, согласно системе Леонтьева и, возможно, это позволит преодолеть указанную неясность. История творится бессознательно. Ее «Герои» никому неподсудны и наделены непререкаемым правом вершить свою волю, однако, ускользающая от них самих логика разворачивания Истории ведет мир к определенному финалу. Вновь мы встречаемся с гегелевским утверждением «права Героев учреждать Государства», высмеивавшего «школьных учителей», судящих великих преобразователей за недостаток моральности, жестокость и эгоизм, а также отводящего именно Личности, заключающей в себе всеобщее и действующей изнутри национального духа, первую роль в разыгрывании драмы Становления. Эти люди, направляемые нередко эгоистическими и тактическими целями, совершают деяния, имеющие всечеловеческую значимость: Великий государственный инстинкт, который, при сознательном стремлении к цели ближайшей и нередко даже низшей, достигает бессознательно целей дальних и глубочайших. К.Н. Леонтьев Плоды национальных движений на Православной Востоке 631 Но что есть та сила, которая управляет ходом Истории? Разум ли это? Ясного и однозначного ответа мы получить от импульсивного и не озабоченного формированием системы мыслей или школы, мыслителя, ожидать не стоит. Впрочем, ряд соображений привести следует. Леонтьев говорит о «Богине Революции», которая «смеется над людскими усилиями создать... будто бы что-то свое!» К.Н. Леонтьев Письмо 4// Кто правее? Письма к Владимиру Сергеевичу Соловьеву. О национализме политическом и культурном 1019 Заменив «революцию» в следующем отрывке на «разум», можно получить философию Гегеля в форме, доступной широкой публике: «Революция» моего заглавия (не совсем удачного) -- это представление мифическое, индивидуальное, какая-то незримая и дальновидная богиня, которая пользуется слепотою и страстями как самих народных масс, так и вождей их для своих собственных, как бы сознательных целей». Там же 1011 Провидение, но куда все же оно влечет? Быть может, уже проявлено достаточно, чтобы хотя бы предположить конечную точку движения? Хотя вопрошать об этом и ожидать получить ответ, не прояснив, можно ли вообще знать историю? «Высшая сверхчеловеческая логика истории, ее духовная телеология нередко в том именно и видна, что для человеческой логики большинства современников тех или других исторических явлений -- связи прямой между этими явлениями не видно. Многими она узнается поздно; немногим она открывается раньше». К.Н. Леонтьев Письмо 5// Кто правее? Письма к Владимиру Сергеевичу Соловьеву. О национализме политическом и культурном 1022 Из этой цитаты видно, что История не столь незрима, правда, открывается она лишь немногим, читай, философам, то есть, тем, которые видят действительное по ту сторону мнимого. Таким образом, заглянуть немного в будущее все же можно, … а дальше раскрывается простор для спекуляций на тему: можно ли что-либо изменить, и что зависит от воли человека. Итак, знать ее можно. Вернемся к вопросу целях истории. «Если мы обратим больше внимания на причины конечные, т. е. все на ту же всесмесительную и всеуравнивающую телеологию, то нам опять станет все ясно». К.Н. Леонтьев Национальная политика как орудие всемирной революции. Письма к отцу И. Фуделю 302 Равенство лиц, равенство сословий, равенство (т. е. однообразие) провинций, равенство наций -- это все один и тот же процесс; в сущности, все то же всеобщее равенство, всеобщая свобода, всеобщая приятная польза, всеобщее благо, всеобщая анархия либо всеобщая мирная скука. К.Н. Леонтьев Византизм и славянство 66 Неважно, эксплицитно ли ставятся цели всеобщего равенства, как например, у Прудона или у радикальных социалистов, или подобные результаты оказываются неизбежными и словно неожиданными следствиями либерального, «освободительного» национализма. Философ «националист» критикует многие современные ему «национальные» движения и идеологии, их поддерживающие, предлагая политику «культурного национализма» в противовес «государственническому и грубо «эссенциалистскому»: «Истинно национальная политика должна и за пределами своего государства поддерживать не голое, так сказать, племя, а те духовные начала, которые связаны с историей племени, с его силой и славой. Политика православного духа должна быть предпочтена политике славянской плоти, агитации болгарского «мяса»...» (К.Н. Леонтьев Панславизм 592).

Еще одно высказывание, демонстрирующее презрение Леонтьва к «государственническому» национализму: «Избави Боже большинству русских дойти до того, до чего, шаг за шагом, дошли уже многие французы, т. е. до привычки служить всякой Франции и всякую Францию любить... На что нам Россия не самодержавная и не православная?» (К.Н. Леонтьев Г-н Катков и его враги на празднике Пушкина 708). В итоге имеем, последовательный традиционализм, запечатленный в трудах Р. Генона, предрекавшего «царство количества» и призывавшего пережить Кали-Югу в духовной изоляции, принять путь отказа от участия в делах гибнущего мира. Впрочем, даже наиболее пессимистично настроенные традиционалисты все же ждут начала нового Цикла, великого обновления и установления таинственного солярного Принципа. На свой лад им вторит Леонтьев, хотя он и опередил Р. Генона и Ю. Эволу на полвека: «Средство одно -- желать, чтобы прогресс продолжал скорее свое органическое развитие и чтобы воспаление перешло в нарыв, изъявление или антонов огонь и смерть. К.Н. Леонтьев Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения 227 А здесь присутствует явная надежда на некий прорыв трансцендентного: «Я полагаю, судя по разрушительному ходу современной истории, что именно высший разум принужден будет выступить, наконец, почти против всего того, что так популярно теперь, т. е. против равенства и свободы (другими словами, против смешения сословий, конечно), против всеобщей грамотности и против демократизации познаний». Там же 206 Хотя, быть может, он всего лишь взывает к правителям России, чтобы последние совершили нечто значимое не только для спасения России, но и обновления «цивилизованного» мира. На фоне столь мрачных картин ближайшего будущего, выстроенных вскрытой мыслителем логики Истории, кажется несколько неуместным высказывание: «Культуры государственные, сменявшие друг друга, были все шире и шире, сложнее и сложнее: шире и по духу, и по месту, сложнее по содержанию. К.Н. Леонтьев Византизм и славянство 162 Очевидно, мы вернулись к тому же самому - обращение к Истории в целом не дало адекватного разрешения выявленного противоречия, однако, в целом, заметим, что применительно к разворачиванию Истории человечества, Леонтьев оказывается скорее пессимистом.

Завершая характеристику идей Леонтьева, стоит штрихами обозначить образ пути, следуя которому Россия сможет побороть яд либерализма/социализма. Идея «Социалистической монархии». Европа гибнет. Наступление социализма неизбежно (вопросы взаимоотношений труда и капитала настоятельно требуют решения), однако, каким оно будет? От этого зависит судьба России и Запада. Теоретически социализм есть орудие уничтожения культур, «Первое -- социализм как теория. В этом смысле социализм Константином Николаевичем решительно отвергается. Ведь "социализм со всеми его разветвлениями есть не что иное, как вполне законное по логике происхождения детище тех прогрессивно-эвдемонических идей, тех верований в благо земное от равенства и свободы, которые Франция объявила в 89-м году”» (К.С. Сергеев «Окончательное смешение» или «Новое созидание») и нельзя желать последовательного проведения в жизнь всех его предписаний и укоренения всех превозносимых им ценностей. Однако воплощение его догматов на практике приведет к рождению «нового феодализма» с его закрепощением, неравенством, привилегиями и корпоративными группами. Подобный исход нежелателен, ибо новое общество окажется бездуховным, хотя сами структуры, по мнению Леонтьева, оказались бы приемлемы и даже для общественного здоровья полезны. Спасти Россию можно, только избрав третий путь - скрещения организационных структур этого «феодализма» с Византизмом,- распадающийся на истины Православия, могущие осуществить осмысление Целого, и на идеи Государства, способного возглавить корпоративные структуры. «Только одна могучая Монархическая власть, ничем, кроме собственной совести не стесняемая, освященная свыше религией, благословенная Церковью, только такая власть может найти практический вывод из неразрешимой, по-видимому, современной задачи примирения капитала и труда». (К.Н. Леонтьев Записка о необходимости новой большой газеты в С.-Петербурге). Во имя осуществления этой идеи, Леонтьев призывает «оседлать тигра», подчинить государственной воле стихию социализма и облагородить ее смыслами русской культуры. Даже этого, весьма поверхностного рассмотрения достаточно, чтобы увидеть в идее «Социалистической монархии» Константина Леонтьева прототип «национал-большевизма» Николая Устрялова. Последний пережил революцию, застал НЭП и сталинскую пятилетку, стал свидетелем тех событий, которые философ девятнадцатого века лишь предсказывал.