Метафорическое моделирование постсоветской действительности в российском и британском политическом дискурсе

Уже на первом этапе изучения политической метафоры российскими специалистами обнаружились существенные особенности отечественного подхода к рассматриваемому феномену, важнейшей из которых стало стремление к полноте и многоаспектности описания, к детальности систематизаций, к использованию корпусных методик, предполагающих значительный объем исследуемых языковых фактов. Показательно, что уже в начале 90-х годов прошлого века А.Н. Баранов и Ю.Н. Караулов подготовили два весьма обширных словаря, в которых были представлены политические метафоры эпохи перестройки и первых лет президентства Б.Н. Ельцина [Баранов, Караулов 1991, 1994]. Описание комплекса метафорических моделей, характерных для последнего десятилетия прошлого века, на основе многотысячного корпуса контекстов представлено в диссертации Ю.Б. Феденевой [1998] и монографии А.П. Чудинова [2001]. Система метафорических моделей начала нового века представлена в диссертации А.А. Федосеева [2004]. В публикации А.Н. Баранова политические метафоры периода августовского кризиса 1998 года рассмотрены на основе корпуса в 750000 словоупотреблений [2003]. Во всех названных исследованиях проявилось стремление авторов детально представить сферы-источники и сферы-мишени метафорической экспансии, подробно охарактеризовать ведущие фреймы и слоты каждой из рассматриваемых моделей, подсчитать частотность использования ведущих моделей в российском политическом дискурсе.

В начале текущего десятилетия появилось множество публикаций, посвященных детальному описанию отдельных метафорических моделей, функционирующих в политической коммуникации [Вершинина 2002; Желтухина 2003; Керимов 2005; Орлова 2005; Ряпосова 2001; Солопова 2005; Сорокина 2004; Сурина 2005; Чудакова 2005; Чудинов 2001; Шехтман 2004].

По существу только в российской лингвистике разработана методика последовательного и детального описания когнитивной структуры метафорической модели с помощью фреймово-слотового анализа, классифицированы основные методики комплексного исследования метафорических моделей, инвентаризированы сферы онтологии, задействованные в метафорических проекциях [Баранов, Караулов 1991, 1994; Баранов 2003, 2004; Чудинов 2001; 2003а].

Вектор исследований по когнитивной метафоре располагается по направлению от системы языка к ментальной среде функционирования системы, что ни в коем случае не означает отказа от самого принципа системности: осознание сложности объекта исследования приводит к поиску системности другого (концептуального) уровня. Положение о концептуальном характере метафоры, конституирующее целесообразность апеллирования к ментальным структурам при экспликации языковых феноменов, поставило вопросы о системности концептуальных структур, их корреляциями с языковыми структурами и метаязыке научного описания этой системности. Исследователи используют различные по объему и содержанию понятия для описания структур знаний и их взаимодействий: архетипы (К. Юнг), фреймы (М. Минский), ментальные модели (Ф. Джонсон-Лэрд), гештальты (Дж. Лакофф), идеализированные когнитивные модели (Дж. Лакофф), ментальные пространства (Ж. Фоконье), образ-схемы (М. Джонсон), концепты (Е.С. Кубрякова и многие др.), концептуальные домены (Дж. Лакофф), перцепты (В. Эванс), модули (В.З. Демьянков), интериоризованные схемы (Ж. Пиаже), семантические сети (М. Куильян), скрипты (Р. Шенк, Р. Абельсон), ментальный лексикон (Е.С. Кубрякова), ментальный язык (Дж. Фодор), промежуточный язык мысли (Ю.Н. Караулов), универсальный предметный код (Н.И. Жинкин) и многие другие.

В теории метафорического моделирования для отображения структуры метафорической модели используются понятия фреймов и слотов. Под фреймом понимается концептуальная структура для декларативного или процедурного представления знаний о типизированной ситуации или о типичных свойствах объекта. Слот - компонент фрейма, детализирующий свойства и элементы типизированной ситуации. Фреймово-слотовая структура метафорической модели отражает не научную картину мира, а то, что исследователи называют обыденными (наивными) представления человека о мире, донаучной картиной мира (А.Д. Апресян, Н.Д. Арутюнова, С.Г. Воркачев, Дж. Лакофф, М. Джонсон, Л.Н. Иорданская, Е.С. Кубрякова, В.А. Маслова, С.Е. Никитина, М.В. Пименова, Г. Радден, Е.В. Рахилина, Е.А. Урысон, Й. Цинкен, А.П. Чудинов, Е.С. Яковлева и др.).

При характеристике составляющих слота используется термин "концепт". Концепт как научный термин используется для описания представлений "о тех смыслах, которыми оперирует человек в процессах мышления и которые отражают содержание опыта и знания, содержание результатов всей человеческой деятельности и процессов познания мира в виде неких квантов знания" [Кубрякова и др. 1996: 90]. Совокупность всех концептов в национальном сознании образует национальную концептосферу.

В лингвистике отсутствует однозначное толкование термина "концепт", [Арутюнова 1993; Бабушкин 1996; Воркачев 2001; Демьянков 2001; Зиновьева 2001; Карасик 2004; Колесов 1992; Кубрякова 1996; Лихачев 1993; Попова, Стернин 2002; Степанов 2001] и существует большое количество дискуссионных и нерешенных вопросов о формировании, структуре, типах и языковой объективации концептов.

Для наших целей важно учитывать, что при анализе метафорической модели нельзя ограничиваться только лингвокогнитивным, ориентированным на отношения языка и сознания, или только лингвокультурологическим, направленным на анализ корреляций языка и культуры, подходом к концепту. Мы привели характерное для лингвокогнитивного подхода определение Е.С. Кубряковой, учитывая одно важное обстоятельство. По справедливому указанию В.И. Карасика, лингвокогнитивный и лингвокультурологический подходы не являются взаимоисключающими, "концепт как ментальное образование в сознании индивида есть выход на концептосферу общества, т.е. в конечном счете на культуру, а концепт как единица культуры есть фиксация коллективного опыта, который становится достоянием индивида" [Карасик 2004: 117]. Конкретное метафорическое выражение есть коррелят фрагмента индивидуальной концептосферы, но при построении метафорической модели из индивидуальных метафор образуется "метафорическая мозаика" [Чудинов 2003], отражающая концептосферу общества и ее культурные доминанты. Сопоставительное исследование метафорической модели по вектору (или методу) начинается с исследования вербализованных компонентов индивидуальных концептосфер независимо от того, присутствует ли в индивидуальном концепте оценочный компонент, является ли это содержание культурно специфичным (что не всегда известно в начале исследования, иначе в анализе нет смысла), но по результату исследования делаются выводы об универсальном и культурно специфичном в национальных концептосферах. Таким образом, при исследовании метафорических моделей корреляции индивидуального и культурно-специфичного концептуального содержания носят неразрывный, диалектический характер.

Несмотря на то, что для обозначения концептов часто используют слова естественного языка, исследователи отмечают отсутствие жестких соответствий между концептуальными и языковыми структурами [Воркачев 2001; Попова, Стернин 2002; Карасик 2004; Кубрякова 1996 и др.]. При когнитивном метафорическом анализе учитываются не только метафоры в традиционном понимании, но и метонимические переносы, синекдоха, фразеологизмы, перифразы, сравнительные обороты, что связано с признанной в когнитивистике ассиметрией между концептуальной метафорой и языковыми средствами ее объективации (Н.Д. Арутюнова, А.Н. Баранов, Л. Гуссенс, Ю.Н. Караулов, Дж. Лакофф, А.П. Чудинов и др.). Как отмечает А.П. Чудинов, в когнитивной парадигме понятийное сближение рассматривается как фактор более важный, чем уровневые или структурные различия, а язык рассматривается "как единый континуум символьных единиц", поэтому при метафорическом анализе "в равной степени рассматриваются слова, относящиеся к различным частям речи, лексико-грамматическим разрядам и семантическим объединениям" [Чудинов 2001: 37].

В рамках когнитивного анализа, направленного на выявление согласованных с определенной культурой конвенциональных метафорических соответствий, возникают трудности с экспликацией концептуальной "эволюции" метафор, которая в большей степени связана с профилированием в политической коммуникации не востребованных ранее модусов действительности или появлением новых экстралингвистических феноменов, чем с прототипическим опытом взаимодействия человека с окружающим миром. Преодоление этих трудностей в исследовании каузальности порождения и функционирования метафор возможно на пути дополнения когнитивного подхода эвристиками дискурс-анализа, к рассмотрению которого мы и приступаем в следующем параграфе.

1.2 Дискурсивный подход к анализу метафоры

В настоящем параграфе рассматривается проблема определения дискурса, ограничиваются рамки политического дискурса, рассматриваются основные подходы к дискурс-анализу политических метафор в современной лингвистике и обосновывается выбор принимаемого в настоящей диссертации подхода с указанием на эвристики выбранного варианта.

Как показывают специальные обзоры в лингвистике нет однозначного определения термина "дискурс" [Борисова 2004; Карасик 2004; Кубрякова 2000, 2004; Макаров 2003; Паршин 1999; Петрова 2003; Серио 2002; Цурикова 2002; Чернявская 2001; Чудинов 2001, 2003б; Шейгал 2004; Brown, Yule 1983; Schiffrin 1994; Yule 2000]. Как отмечает Дж. Юл, "дискурс-анализ охватывает широкий спектр научной деятельности, начиная от узко сфокусированного исследования того, как слова "oh" и "well" используются в обыденной речи, до изучения доминирования идеологий в определенной культуре, представленных, например, в образовательных или политических дискурсивных практиках" [Yule 2000: 83].

В современных обзорах и исследованиях сущности дискурса сложилось два подхода к определению онтологического статуса рассматриваемого феномена. В первом случае исследователи воспринимают дискурс как такой объективно существующий феномен действительности, при описании которого возможен один наиболее адекватный подход к его описанию. При таком понимании исследователи анализируют существующие определения и, указывая на их "логическую некорректность", предлагают свое, "наиболее правильное" понимание. При альтернативном подходе различные определения дискурса рассматриваются как равновозможные, что не лишает ученого возможности соотносить понимание дискурса со спецификой своего исследования. При таком подходе определение дискурса соотносится с целями, материалом, научными традициями и другими конститутивными факторами исследовательской деятельности. Сущность эволюции понятия "дискурс" и причины его вариативности выразила Е.С. Кубрякова, указывая, что "интуитивное обращение к новому понятию было вызвано не просто модой и не только содержанием слова дискурс, которое в литературном языке могло означать и речь, и беседу, и разговоры, и лекции, и последовательное изложение мысли, и рассуждения с переходом от одной темы к другой. Оно было связано с необходимой потребностью в создании такого концепта, который соединил бы существующие в неясном и смутном виде представления в единый гештальт и помог бы отразить в едином образе порождаемую в особых условиях речь, связанную с самими коммуникативными условиями этого порождения" [Кубрякова 2004: 524]. Различные подходы к дискурсу объединяются по принципу фамильного сходства: ученые акцентируют внимание на различных аспектах условий порождения дискурса в зависимости от исследовательских традиций, целей и материала исследования.

Вместе с тем нет необходимости использовать термин "дискурс" для обозначения понятий, за которыми в лингвистике давно закрепились устойчивые названия [Чудинов 2003б: 18]. Мы присоединяемся к мнению тех ученых, которые рассматривают дискурс как "сложное коммуникативное явление, включающее кроме текста, еще и экстралингвистические факторы (знания о мире, мнения, установки, цели адресата), необходимые для понимания текста" [Караулов, Петров 1989: 8]. Также Н.Д. Арутюнова рассматривает дискурс как "текст в совокупности с экстралингвистическими, прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами" [1990: 136-137]. Как указывает А.П. Чудинов, "преимущество такого подхода в том, что дискурс не ограничивается рамками собственно текста, а включает также социальный контекст коммуникации, характеризующий ее участников, процессы продуцирования и восприятия речи с учетом фоновых знаний" [Чудинов 2001: 196].

Для определения границ политического дискурса важны идеи ряда исследователей, придерживающихся широкого понимания политического измерения дискурса. Как отмечает П. Серио, не существует высказывания, "в котором нельзя было бы не увидеть культурную обусловленность и которое нельзя было бы тем самым связать с характеристиками, интересами, значимостями, свойственными определенному обществу или определенной социальной группе, их признающей в качестве своих. В любом высказывании можно обнаружить властные отношения" [Серио 2002: 21]. Широкой трактовки придерживается К. Хадсон, отмечавший, что "политика - это одежда, еда, жилища, развлечения, литература, кино и отпуск - в такой же мере, как речи и статьи" (цит. по [Шейгал 2000: 12]). По мнению Р. Водак и Людвига, дискурс "неразрывно связан с властью и идеологией. Не существует социального взаимодействия, в котором не доминировали бы отношения к власти или не играли релевантной роли нормы и ценности" [Wodak, Ludwig, 1999: 12].

Некоторые уточнения такого "сильного" варианта, размывающего границы между различными видами дискурсов, преодолеваются в работе Е.И. Шейгал [2004], в которой определяются критерии для определения границ именно политического дискурса. Указывая на диффузные границы между различными видами дискурсов, Е.И. Шейгал предлагает использовать полевой подход. Политический дискурс включает как институциональные, так и неинституциональные формы общения, в которых к сфере политики относится хотя бы одна из трех составляющих: субъект, адресат или содержание сообщения [Шейгал 2004: 18-32]. При этом важно учитывать, что содержание сообщения нередко соотносится со сферой политики имплицитно. Как отмечает Дж. Юл, исследование дискурса направлено на изучение того, что не сказано или не написано, но получено (или ментально сконструировано) адресатом в процессе коммуникации. Необходимо обнаружить за лингвистическими феноменами структуры знания (концепты, фоновые знания, верования, ожидания, фреймы и др.), т.е. исследуя дискурс, "мы неизбежно исследуем сознание говорящего или пишущего" [Yule 2000: 84].

В настоящем исследовании принят "слабый" вариант определения границ политического дискурса. Например, не подвергались специальному рассмотрению материалы, посвященные вопросам спорта, искусства, экологии и т.п. Однако анализ материала показывает, что некоторые сферы общественной жизни эксплицитно связываются адресантом коммуникации с политической жизнью общества, а многие метафорические выражения, посвященные неполитическим сферам общественной жизни, позволяют адресату без особых затруднений получать инференции политического свойства.

В лингвистике сложилось два основных направления анализа политического дискурса: дескриптивный и критический [Fairclough 1985]. Критический подход направлен на анализ социального неравенства, выраженного в дискурсе, а исследователь политического дискурса открыто занимает позицию лишенных власти и угнетенных. Как отмечает Т. ван Дейк, среди исследователей этого направления "не может быть ученых, занимающих отстраненную и тем более индифферентную позицию" [Dijk 1993: 253].

Тот факт, что различные подходы к политическому дискурсу объединяются по принципу фамильного сходства можно продемонстрировать, рассмотрев общее и особенное в критическом дискурс-анализе. На настоящий момент в зарубежной лингвистике сложилось три основных школы критического подхода к анализу политического дискурса:

- немецкая школа критического анализа дискурса (З. Егер, У. Маас, Линк), особое место в которой занимает социолингвистический дискурс-анализ Р. Водак и ее коллег (венская школа дискурс-анализа) (Г. Вайс, Х. Людвиг, П. Новак, Й. Пеликан, М. Седлак).

- социо-когнитивный анализ дискурса Т. ван Дейка.

- школа дискурс-анализа Н. Фэйрклау.

В зависимости от исследовательских традиций в понимании дискурс-анализа ученые указывают на различные элементы экстралингвистической действительности, обладающие дискурсообразующим характером. Так, отправной точкой в разработке принципов дискурс-анализа по Т. ван Дейку стало положение о том, что "пренебрежение социально-когнитивными факторами представляется одним из главных теоретических недостатков большинства работ в русле критической лингвистики и дискурс-анализа" [Dijk 1993: 251]. В школе Т. ван Дейка акцент ставится на моделировании когнитивных структур в общественном сознании посредством анализа дискурса политических элит, стремящихся к легитимизации социального неравенства [Dijk 1993, 2001 и др.].

Другой вариант критического дискурс-анализа предложен Н. Фэйрклау [Fairclough 1989]. Характерными чертами этого подхода являются привнесение в дискурс-анализ эвристик анализа интертекстуальности и пристальное внимание к вопросу о различиях в восприятии одного и того же коммуникативного события разными аудиториями, что сближает идеи Н. Фэйрклау с теорией релевантности Д. Спербера и Д. Вилсона.

Дискурс-анализ по Р. Водак восходит к "социолингвистике в Бернштейнианской традиции и идеям франкфуртской школы" [Wodak 1995: 209]. Анализ дискурса антисемитизма привел Р. Водак к разработке подхода, определяемого ею как "социо-исторический метод в дискурсе". С помощью социо-исторического метода предпринимается попытка "систематически интегрировать всю доступную фоновую информацию в анализе и интерпретации всех уровней письменного или устного текста" [Wodak 1995: 209]. Согласно теории Р. Водак, язык не только отображает социальные процессы и социальное взаимодействие, но и конституирует их. Дискурс "всегда историчен, т.е. он всегда синхронически и диахронически связан с коммуникативными событиями, происходящими в настоящий момент или происходившими прежде" [Wodak, Ludwig 1999: 12]. Фокусировка внимания на социо-историческом контексте дискурса в процессе объяснения и интерпретации - особенность, отличающая этот подход от дискурс-анализа по Т. ван Дейку и сближающая его с идеями об интертекстуальности в дискурс-анализе Н. Фэйрклау.

При дескриптивном подходе превалирует стремление описать и объяснить феномены, избегая при этом собственной (особенно связанной с политическими убеждениями субъекта исследования) идеологической оценки, что, конечно, связано не с отсутствием гражданской позиции, а с представлениями о критериях научной объективности исследования. По мнению П. Чилтона, большей научной значимостью для достижения постулируемых последователями критического дискурс-анализа целей обладают разработки в области когнитивной науки, чем идеологические позиции субъекта исследования [Chilton 2005].

При более детальном рассмотрении дискурс-анализ представлен "микролингвистикой" У. Мааса (Micro-Sprachwissenschaft), "лингвистикой намека" Ф. Янушека (Linguistik der Anspielung), исследованиями коллективных символов в политическом дискурсе Ю. Линка [см.: Jдger 1996] и работами других исследователей, тщательный обзор которых проведен М.В. Гавриловой [2003, 2004].

Не совсем верно ставить в один ряд с дескриптивным и критическим подходами когнитивный подход ввиду гетерогенности критериев, положенных в основу классификации. Разделение дескриптивного и критического подходов основано на критерии присутствия или отсутствия идеологической, гуманистической оценки объекта субъектом исследования, а выделение когнитивного подхода - на критерии метода (и шире - методологии) исследования. Другими словами, критический дискурс-анализ не может быть дескриптивным, в то время как и тот и другой могут дополняться или не дополняться когнитивными методами (например, когнитивный критический дискурс-анализ по Т. ван Дейку или К. О'Халлорану, некогнитивный критический по Н. Фэйрклау, дескриптивный когнитивный у многих российских исследователей и т.д.).

По этому наиболее общему критерию настоящее исследование относится к когнитивному дескриптивному анализу политического дискурса.

Прежде чем приступить к рассмотрению современных подходов к дискурсивному анализу политической метафоры, необходимо отметить, что в зарубежной лингвистике феномен функционирования метафоры в политической коммуникации активно разрабатывался с середины 20 века, а идеи, положенные в основу современных подходов к дискурс-анализу, в той или иной степени разрабатывались в работах по политической метафоре в русле исследований по риторике и прагматике (Р. Аден, Р. Айви, Ф. Брайан, А. Гастингс, В. Гриббин, Л. Гриффин, Р. Карпентер, М. Осборн, В. Риккерт, В. Стелцнер и др.).

Важно подчеркнуть стремление многих исследователей рассмотреть роль метафоры в развитии социальных процессов. С этой точки зрения особого внимания заслуживают современные работы американского ученого Р.Д. Андерсона, посвященные роли метафоры в процессах демократизации общества. В публикации "The Discursive Origins of Russian Democratic Politics" [Anderson 2001] автор излагает дискурсивную теорию демократизации, суть которой состоит в том, что истоки демократических преобразований в обществе следует искать в дискурсивных инновациях (под дискурсом автор понимает совокупность процедур по созданию и интерпретации текстов, под текстом - единичное коммуникативное событие), а не в изменении социальных или экономических условий. По Р.Д. Андерсону, при смене авторитарного дискурса власти демократическим дискурсом в массовом сознании разрушается представление о кастовом единстве политиков и их "отделенности" от народа. Дискурс новой политической элиты элиминирует характерное для авторитарного дискурса наделение власти положительными признаками, сближается с "языком народа", но проявляет значительную вариативность, отражающую вариативность политических идей в демократическом обществе.

Для подтверждения своей теории Р.Д. Андерсон обращается к анализу советско-российских политических метафор [Anderson 2002a; 2002b]. Материалом для анализа послужили тексты политических выступлений членов Политбюро 1966-1985 гг. (авторитарный период), выступления членов Политбюро в год первых общенародных выборов (1989 г.) (переходный период) и тексты, принадлежащие известным политикам различной политической ориентации периода 1991-1993 гг. (демократический период). Исследовав частотность нескольких групп метафор, Р.Д. Андерсон приходит к выводу, что частотность метафор размера и метафор личного превосходства и субординации уменьшается по мере того, как население начинает самостоятельно выбирать представителей власти. Специальный анализ показал, что на смену "вертикальным" метафорам приходят метафоры "горизонтальные": диалог, спектр, цветовые метафоры, метафоры сторон и др. Гигантомания и патернализм метафор, характерные для дискурса авторитарного периода в СССР, присущи монархическому и диктаторскому дискурсу вообще, поэтому пространственные метафоры субординации представляют собой универсальный индикатор недемократичности общества.

Поскольку Р.Д. Андерсон отводит метафоре роль фактора, оказывающего большое влияние на общественные процессы, его теория вполне согласуется с взглядами на прагматический потенциал концептуальной метафоры в теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона, хотя исследователь эксплицитно не апеллирует к процедурам обработки знаний.

В современной политической лингвистике дискурс-анализ политической метафоры представлен и многими другими направлениями. Так, П. Друлак [Drulak 2004] предпринял попытку синтезировать эвристики концептуального исследования с методами дискурсивного анализа социальных структур по А. Вендту. Базовая идея подхода состоит в том, что дискурсивные структуры (в том числе и метафорические) являются отражением структур социальных. Исследователь проанализировал метафоры, которые использовали лидеры 28 европейских стран в дебатах о составе и структуре Европейского Союза (период 2000-2003 гг.). Выделив концептуальные метафоры "самого абстрактного уровня" (КОНТЕЙНЕР, РАВНОВЕСИЕ КОНТЕЙНЕРОВ и др.), П. Друлак выявил, что лидеры стран ЕС предпочитают метафору КОНТЕЙНЕРА, а лидеры стран-кандидатов на вступление в ЕС - метафору РАВНОВЕСИЯ КОНТЕЙНЕРОВ. Иначе говоря, лидеры стран ЕС предпочитают наделять надгосударственное объединение чертами единого государства, а лидеры стран-кандидатов предпочитают видеть в ЕС сбалансированное объединение государств.

Во многих публикациях методика концептуального анализа метафор в политическом нарративе дополняется методами критического дискурс-анализа и сочетается с гуманистическим осмыслением анализируемых событий. Так, в январе 1998 года резко увеличилось количество курдов-иммигрантов, ищущих убежища в Европе. Исследуя осмысление этих событий в австрийских газетах, Е. Рефайе [Refaie 2001] выявляет, что доминантные метафоры изображают людей, ищущих убежища, как нахлынувшую водную стихию, как преступников, как армию вторжения. Регулярная апелляция к этим образам во всех исследованных газетах представляется показателем того, что "метафоры, которыми мы дискриминируем" [Refaie 2001: 352], стали восприниматься как естественный способ описания ситуации.

Ирландские лингвисты Х. Келли-Холмс и В. О'Реган [Kelly-Holmes, O 'Regan 2004], определяя методологической основой своего исследования критический дискурс-анализ, рассматрели немецкие концептуальные метафоры родства, болезни, школы, криминального мира, войны и дома как способ делегитимизации ирландских референдумов 2000 и 2001 гг.

Важное место в политической лингвистике занимает комбинаторная теория кризисной коммуникации (CCC-theory) К. де Ландтшер и ее единомышленников. Исследователи указывают на возможность и необходимость объединения субституционального, интеракционистского и синтаксического подходов к анализу политической метафоры, которые не исключают друг друга, а только отражают различные перспективы рассмотрения одного феномена и имеют свои сильные и слабые стороны [Beer, Landtsheer 2004]. Некогда К. де Ландтшер доказала на примере анализа голландского политического дискурса, что существует зависимость между частотностью метафор и общественными кризисами [Landtsheer 1992]. В очередном исследовании К. де Ландтшер и Д. Фертессен [Vertessen, Landtsheer 2005], сопоставив метафорику бельгийского предвыборного дискурса с метафорикой дискурса в периоды между выборами, обнаружили, что показатель метафорического индекса увеличивается в предвыборный период. Подобные факты, по мысли авторов, еще раз подтверждают тезис о важной роли метафоры как средства воздействия на процесс принятия решений и инструмента преодоления проблемных ситуаций в политическом дискурсе.

Теория дискурсивного понимания метафоры (the discursive notion of metaphor) разрабатывается рядом немецких лингвистов (Й. Вальтер, Й. Хелмиг, Р. Хюльссе). По мнению исследователей, метафора не столько когнитивный феномен, сколько феномен социальный. В первую очередь метафора рассматривается не как средство аргументации, а как отражение общих для определенной группы людей имплицитных категоризационных структур, оказывающих значительное влияние на "конструирование социальной реальности" [Hьlsse 2003]. Например, Р. Хюльссе, проанализировав метафоры ДВИЖЕНИЕ и КОНТЕЙНЕР в дебатах о возможном вступлении Турции в ЕС в немецкой прессе, пришел к выводу, что немцы "помещают" Турцию в "между-пространство" (in-between-space), не считая ее ни европейским, ни азиатским государством [Hьlsse 2000]. Согласно названной теории, сам дискурс порождает метафоры, а метафоры рассматриваются как "агенты дискурса" (другими словами, индивидуально-когнитивным особенностям участников политической коммуникации отводится малозначительная роль) [Walter, Helmig 2005].

Еще одно направление представлено исследованиями в русле постмодернистской теории дискурса Э. Лаклау. Теория постулирует всеобщую метафоричность всякой сигнификации, а анализ политического дискурса считается наиболее подходящим способом выявления этой онтологической метафоричности. Все "пустые означающие" (empty signifiers) политического дискурса конститутивно метафоричны, причем метафоричность проявляется в различной степени [Laclau 1996]. При таком подходе стирается граница между метафоричностью и "буквальностью" (метафорическим может считаться, например, лозунг "We can do it ourselves" - "Мы можем сами собой управлять"), а при анализе дискурса можно говорить только о степени метафоричности "пустых означающих" [Hansen 2005]. При более широком рассмотрении этот подход включается в направление постмарксистской теории дискурса [Howarth 2005].

По мнению В. Моттьер, адекватный анализ проблемы взаимодействия метафоры и властных отношений необходимо основывать на синтезе герменевтического подхода с эвристиками дискурсивного анализа М. Фуко, что позволит преодолеть крайности слишком широкого деконструктивизма и слишком узкого когнитивизма [Mottier 2005].

С дискуссионным вопросом о конвенциональности прагматических смыслов определенной сферы-источника и их корреляций с политическим дискуром связан ряд публикаций А. Мусолффа [Musolff 2000a, 2000b, 2001a, 2001b, 2003, 2004a, 2004b]. По мнению исследователя, одни и те же сферы-источники реализуются в политическом дискурсе разных стран для привнесения как пейоративных, так и мелиоративных смыслов. Конкретная сфера-источник - это точка отсчета для развертывания разнообразных метафорических сценариев, для отражения оценок и интенций участников коммуникации. А. Мусолфф не отрицает частичную детерминацию осмысления событий структурой сферы-источника, но показывает, что значительное влияние на функционирование политической метафоры оказывают не только языковые или когнитивные факторы, но и экстралингвистическая среда.

Характерная черта современных российских исследований - теоретическая и практическая разработка когнитивно-дискурсивного подхода к анализу метафоры, объединяющего описание роли метафоры в категоризации и концептуализации политического мира с рассмотрением особенностей ее функционирования в реальной коммуникации (А.Н. Баранов, Т.С. Вершинина, Ю.Н. Караулов, А.А. Каслова, Р.Д. Керимов, Е.В. Колотнина, Н.А. Красильникова, А.Б. Ряпосова, Н.А. Санцевич, Т.Г. Скребцова, А.В. Степаненко, А.М. Стрельников, Ю.Б. Феденева, Н.М. Чудакова, А.П. Чудинов, О.А. Шаова и др.). В основе этого подхода лежит тезис о невозможности четкого разграничения когнитивного и дискурсивного измерения метафоры. При когнитивно-дискурсивном подходе "усилия исследователя направляются прежде всего на то, чтобы выяснить, как и каким образом может удовлетворять изучаемое языковое явление и когнитивным, и дискурсивным требованиям" [Кубрякова 2004: 520]. Метафора одновременно описывается и как ментальный, и как лингвосоциальный феномен, соответственно только когнитивная или только дискурсивная трактовка метафоры препятствует ее адекватному описанию.

Не всегда возможно заранее инвентаризировать или указать на экстралингвистические факторы, апелляция к которым понадобится для экспликации порождения и функционирования политических метафор, чем и объясняется столь широкая на первый взгляд трактовка дискурса, принимаемая в настоящей работе. В этом отношении показательно сопоставительное исследование А. Мусолффа [Musolff 2004a], посвященное анализу метафор со сферой-источником "политическое тело" в английском и немецком политическом дискурсе 1989-2001 гг. А. Мусолфф выявил, что 45 % словоупотреблений концептуальной метафоры "ЕС - это человеческое тело" приходятся на метафору сердце Европы (heart of Europe / herz Europas). Немцы предпочитают использовать метафору herz Europas как ориентационную, что неудивительно, если учесть, что географически Германия находится в центре Европы. Британцы намного реже используют ориентационный потенциал политической метафоры heart и акцентируют внимание на функциональном значении сердца для человеческого организма (Евросоюза), поскольку по сравнению с Германией Великобритания относится к географической периферии Европы. А. Мусолфф, прослеживая хронологические изменения ("эволюцию") в актуализации метафоры heart of Europe в английской прессе, показывает, что по мере усиления разногласий между Великобританией и ЕС в британской (но не в немецкой) прессе начинают доминировать метафоры болезни сердца. Подобные образы отражают скептическое отношение британцев к политике ЕС, сменившее оптимистические настроения начала 90-х годов, когда акцентировалась значимость Великобритании в европейской политике.

Таким образом, указание на социально-политические и историко-культурологические факторы действительности не исчерпывает потенциального многообразия экстралингвистической каузации порождения и функционирования метафоры в политическом дискурсе. Как отмечает А.П. Чудинов, при исследовании концептуальной метафоры в политическом дискурсе необходимо учитывать "все присутствующие в сознании говорящего и слушающего (пишущего и читающего) компоненты, способные влиять на порождение и восприятие речи" [Чудинов 2003б: 18].

Вместе с тем дискурсивный подход к анализу метафоры не означает, что необходимо предварять исследование метафоры социальными, политологическими, историческими, культурологическими и прочими очерками, опираясь на необходимость "учета экстралингвистических факторов". Обращение к экстралингвистической действительности целесообразно для экспликации фактов собственно лингвистических, не представляются плодотворными детализированные историко-политические экскурсы, предваряющие описание политических метафор. Поэтому вполне закономерно, что неоправданная интердисциплинарность вызывает справедливую критику (см., например [Попова, Стернин 2002]).

Как показывает анализ, российская школа дискурсивного анализа вобрала в себя некоторые эвристики дискурс-анализа по Т. ван Дейку (потеряв критичность), близка идеям социополитического дискурс-анализа Р. Водак, конститутивно интегрирует дискурс-анализ с когнитивной методологией. Вместе с тем многие европейские лингвисты все чаще в разработке принципов дискурс-анализа занимают близкие когнитивно-дискурсивной парадигме методологические установки [Yule 2000; Chilton 2005], в том числе применительно к дискурс-анализу политических метафор [Musolff 2004a, 2004b; Steen 2002; Walter, Helmig 2005; Hьlsse 2003; Mottier 2005; Zinken 2002, 2004b].

То общее, что объединяет различные подходы на методологическом уровне, в еще большей степени проявляется на уровне методик анализа когнитивной метафоры в политическом дискурсе, к анализу которых мы и приступаем в следующем параграфе.

1.3 Методика анализа метафорических моделей

В настоящем параграфе на основе анализа современных исследований рассматриваются основные методики исследования метафорических моделей с целью определить и обосновать подход к исследованию, интерпретации и представлению материала настоящего исследования. Изложение имеет следующую структуру: изложение общей методики описания и характеристики метафорической модели, рассмотрение основных методик исследования метафорических моделей и обоснование методики для сопоставительного анализа метафорических моделей в настоящем исследовании.

Как указывает А.П. Чудинов [2001: 44-46; 2003: 70-72], для описания метафорической модели необходимо охарактеризовать ее следующие признаки:

- исходную понятийную область (в других терминах - ментальную сферу-источник, сферу-донор, откуда-сферу, сигнификативную зону, источник метафорической экспансии, область источника), то есть понятийную область, к которой относятся неметафорические смыслы охватываемых моделью единиц;

- новую понятийную область (в других терминах - ментальную сферу-магнит, сферу-мишень, куда-сферу, денотативную зону, реципиентную сферу, направление метафорической экспансии, область цели), то есть понятийную область, к которой относятся метафорические смыслы соответствующих модели единиц;

- относящиеся к данной модели фреймы, каждый из которых понимается как фрагмент наивной языковой картины мира и которые структурируют исходную концептуальную сферу, а в метафорических смыслах служат для нетрадиционной ментальной категоризации сферы-магнита;

- составляющие каждый фрейм типовые слоты, то есть элементы ситуации, которые включают какую-то часть фрейма, какой-то аспект его конкретизации;

- компонент, который связывает первичные (в сфере-источнике) и метафорические (в сфере-магните) смыслы, охватываемых данной моделью единиц, то есть выяснить, что дает основания для метафорического использования соответствующих слов;

- дискурсивную характеристику модели (типичные для соответствующих метафор концептуальные векторы, ведущие эмотивные характеристики, прагматический потенциал модели, ее взаимосвязи с экстралингвистическими факторами, взглядами и интенциями субъектов коммуникации);

- продуктивность модели, то есть способность к развертыванию на основе актуализации новых фреймов, слотов, концептов (степень продуктивности модели увеличивается по мере использования все новых и новых лексических единиц); частотность модели и при необходимости ее доминантность (если потенциал развертывания и частотность использования метафорической модели на данном этапе развития общества и языка значительно увеличиваются).

Прежде чем приступить к обзору методик и исследований, необходимо отметить, что понятие метафорической модели в зарубежной лингвистике используется редко (в аналогичном смысле используются понятия метафорической системы (metaphoric system) или концептуальной метафоры в широком смысле), а во многих исследованиях по концептуальной метафоре вопрос о системности междоменных корреляций ограничивается ссылками на монографию Дж. Лакоффа и М.Джонсона [1980]. Вместе с тем разработанный в теории метафорического моделирования метаязык вполне позволяет описывать эти исследования в рамках названной теории.

Основываясь на анализе исследований концептуальной метафоры можно выделить четыре основные методики.

1. Методика исследования метафор, объединяемых сферой-источником метафорической экспансии.

2. Методика исследования метафор, объединяемых сферой-мишенью метафорической экспансии.

3. Методика исследования метафор в дискурсе адресанта.

4. Методика моделирования базовых когнитивных структур категоризации политического мира на основе анализа метафор.

Каждая методика представлена в двух вариантах: исследования метафорических моделей на материале одного языка и сопоставительные исследования.

1.1. Методика исследования метафор, объединяемых сферой-источником метафорической экспансии (на материале одного языка)

Используя эту методику, исследователи пытаются выявить ингерентные характеристики и типичные прагматические смыслы политических метафор определенной сферы-источника.

Так, Дж. Лакофф [Lakoff 2004] выделил две модели со сферой-источником "Семья" во внутриполитическом американском дискурсе. Согласно Модели Строгого Отца дети рождаются плохими, потому что стремятся делать то, что им нравится, а не то, что правильно, поэтому нужен сильный и строгий отец, который может защитить семью от опасного мира и научить детей различать добро и зло. От детей требуется послушание, а единственный способ добиться этого - наказание. Модель Воспитывающего Родителя несет смысл гендерной нейтральности: оба родителя в равной степени ответственны за воспитание детей. Дети рождаются хорошими, а задача родителей воспитать их таким образом, чтобы они могли улучшать мир и воспитывать других. Анализируя развертывание этих моделей применительно к различным вопросам внутренней политики, Дж. Лакофф устанавливает корреляции между политическим доминированием консерваторов и неудачами либералов с использованием этих двух моделей [Lakoff 2004: 5-34].

В монографии А.П. Чудинова [2001] выявлены и проанализированы основные сферы-источники метафорической экспансии, востребованные в российском политическом дискурсе 1991-2000 гг. С. Хайден [Hayden 2003] рассмотрел политическую эффективность метафор с исходной понятийной областью "Семья". Морбиальную метафору и ее прагматический потенциал в дискурсе европейской безопасности исследовала М. Луома-ахо [Luoma-aho 2002]. Детальная характеристика метафорической модели со сферой-источником "Неживая природа" представлена в диссертации Н.М. Чудаковой [2005]. Исследователи обращались к самым разнообразным понятийным сферам: "Семья" [Cienki 2004, 2005], "Женитьба" [Hahn 2003; Koller 2002], "Дом" [Bachem, Battke 1991; Chilton 1996], "Механизм" [Ezrahi 1995], "Человеческий организм" [Harvey 1999], "Война" [Koller 2002; 2004], "Спорт" [Howe 1988; Jansen, Sabo 1994], "Театр" [Ezrahi 1995; Lawton 1996] и др.

В некоторых исследованиях анализу подвергается группа близких по сферам-источникам (относящихся к одной субсфере по классификации А.П. Чудинова) или объединяемых схожими ингерентными характеристиками метафорических моделей. Примером первого типа служит диссертация Т.С. Вершининой [2002], в которой рассматриваются метафорические модели с исходной биологической сферой. Примером второго типа служит анализ метафорических моделей с агрессивным прагматическим потенциалом (исходными понятийными сферами "Мир животных", "Война" и "Криминальный мир") в диссертации А.Б. Ряпосовой [2002].

При более детальном рассмотрении анализу подвергаются отдельные концепты сферы-источника (например, гетто в исследовании А. Чаглара [Зaglar 2001]).

1.2. Методика сопоставительного исследования концептуальных метафор, объединяемых сферой-источником метафорической экспансии

Применяя эту методику исследования метафорических моделей, авторы описывают общую для двух языков модель (по сфере-источнику) и делают выводы об общих характеристиках и особенностях исследуемых метафорических моделей в разных лингвокультурах.

На материале разных языков сопоставительные исследования с применением такой методики проведены на примере сфер-источников "Болезнь" [Телешева 2004], "Война" [Муране 2001; Шудегова 2002], "Дорога" [Musolff 2001], "Спорт" [Шехтман 2004а], "Мир животных" [Shelley 2003], "Дом" [Chilton, Ilyin 1993; Chilton, Lakoff 1995; Musolff 2000], "Океанские воды" [Chung et al. 2003с], "Театр" [Чернякова 2004; Шехтман 2004б], "Механизм" [Каслова 2004], "Строительство" [Каслова 2004], "Человек" [Chung et al. 2003а], "Транспортное средство" [Chung et al. 2003b], "Медицина" [Муране 2002; Шмелева 2001] и др.

Возможно сопоставительное исследование отдельных концептов сферы-источника. Примером такого подхода служит проведенное А. Мусолффом исследование метафор "heart of Europe" и "herz Europas" в немецком и английском политическом дискурсе [Musolff 2004a].

В другом исследовании А. Мусолфф [Musolff 2000] прослеживает "эволюцию" метафоры "ЕВРОПА - ЭТО ДОМ / СТРОЕНИЕ" за последнее десятилетие 20 века на материале английских и немецких газет. Вслед за рядом исследователей [Bachem, Battke 1991; Chilton, Ilyin 1993; Chilton, Lakoff 1995] автор моделирует два различных концепта: российский концепт "дом" (многоквартирный дом) и западноевропейский вариант (частный дом, обнесенный забором). При переводе метафоры М.С. Горбачева европейцы актуализировали другой прототип, что и объясняет, по мнению автора, популярность этой метафоры в европейском дискурсе. Автор выделяет два периода в развитии метафоры дома. 1989-1997 гг. - это оптимистический период, когда разрабатывались смелые архитектурные проекты, укреплялся фундамент, возводились столбы и др. По мере роста противоречий в 1997-2001 гг. начинают доминировать скептические (реконструкция, хаос на строительной площадке) или пессимистические (горящее здание без пожарного выхода) метафоры. Оптимистический период характеризуется значительным сходством британских и немецких метафор. Сравнивая метафоры второго периода, автор отмечает, что немцы были менее склонны к актуализации негативных сценариев (необходим более реалистичный взгляд на строительство), в то время как англичане чаще отражали в метафоре дома пессимистические смыслы (немцы - оккупанты евродома или рабочие, считающие себя архитекторами).

В других публикациях А. Мусолфф [Musolff 2001a, 2001b] сопоставляет метафоры со сферой-источником ДОРОГА/ДВИЖЕНИЕ/СКОРОСТЬ в британской и немецкой прессе, освещающей политические процессы в Европейском Союзе. Анализ материала обнаружил различия в эксплуатации прагматических смыслов метафор немцами и британцами, которые используют потенциал сферы-источника для отображения различных взглядов на перспективы развития ЕС: британцы критикуют Германию за излишнюю поспешность, немцы метафорически порицают Великобританию за медлительность.

Детальный анализ метафор из сферы-источника "Дом/Строительство" как средства концептуализации Европы в российском и немецком газетном дискурсе 2000 г. проведен Й. Цинкеном [Zinken 2002]. Прежде всего, Й. Цинкен разделил рассматриваемые метафоры по сферам-источникам на две группы: "Здание" и "Строительство". Проанализировав первую группу, автор показал, что в российском дискурсе очень продуктивен фрейм "Структура здания": для россиян важно определить, стоит ли Россия на пороге европейского дома или ее впустили в прихожую, отгородились ли европейцы от России или позволяют ей обживаться в европейском доме и т.п. В немецком дискурсе метафоры этого фрейма почти не используется, но продуктивны метафоры порядка в доме, договора о найме помещения, которые отсутствуют в российском дискурсе. Этот факт Й. Цинкен объясняет, например, тем, что в повседневной жизни россиян договор о найме реалия малоизвестная. Продуктивность и частотность метафор второй группы (сфера-источник "Строительство") в российском дискурсе значительно уступает аналогичным показателям в немецком дискурсе.

2.1 Методика исследования метафор, объединяемых сферой-мишенью метафорической экспансии (на материале одного языка)

При использовании этой методики точкой отсчета для исследователя становится сфера-мишень. К этой группе относятся исследования, авторы которых анализируют, какие метафоры (сферы-источники) актуализируются для осмысления определенного фрагмента действительности.

Например, в монографии О. Санта Аны [Santa Ana 2002] рассматривается метафорическое представление иммиграции из Латинской Америки по материалам калифорнийской газеты The Los Angeles Times. Автор подразделяет выявленные метафорические модели (исследователь называет их метафорическими системами - metaphoric systems) на три группы: окказиональные (ИММИГРАЦИЯ - ЗАГРЯЗНЕНИЕ СРЕДЫ или ОГОНЬ), вторичные (ИММИГРАЦИЯ - ВТОРЖЕНИЕ, БОЛЕЗНЬ или БРЕМЯ) и доминантные (ИММИГРАЦИЯ - ОПАСНЫЕ ВОДНЫЕ ПОТОКИ, ИММИГРАНТЫ - ЖИВОТНЫЕ).

Исследователи рассмотрели сферы-мишени "мировая экономика после терактов 11 сентября" [Holmgreen 2003], "расовая сегрегация" [Durrheim, Dixon 2001], "международные отношения" [Chilton, Lakoff 1995; Jewell 1999; Lakoff 2001a; Скребцова 2002],

Большая часть публикаций с применением этой методики посвящена исследованию концептуальных метафор в политическом нарративе. Под политическим нарративом понимается совокупность политических текстов, тематически сконцентрированных вокруг определенного политического события (выборов, референдума и т.п.) [Чудинов 2003: 162].

Как было доказано в исследовании Х. де Ландтшер [Landtsheer 1991], количество метафор увеличивается в периоды политических кризисов, поэтому вполне закономерно, что политический нарратив "Вторая война в Персидском заливе" вызвал повышенный интерес среди исследователей политической метафоры. Первое исследование было опубликовано Дж. Лакоффом [Lakoff 2003b] еще до начала военных действий. Анализируя метафоры, используемые администрацией и СМИ США для оправдания второй войны в Персидском заливе, Дж. Лакофф выделяет базовые метафорические (метонимические) модели, которые, дополняя друг друга, занимают центральное место в осмыслении внешней политики в американском сознании (Государство - это индивид, Модель Рациональной Личности, Сказка о справедливой войне).

Дж. Льюл [Lule 2004] на материале дискурса новостей NBC рассмотрел базовые метафоры, актуализированные для осмысления отношений Ирака и США в преддверии второй войны в Персидском заливе. Метафорическому представлению второй войны в Персидском заливе посвящена публикация Дж. Андерхилла [Underhill 2003], в которой автор выявляет 13 метафорических моделей в британской прессе. Дж. Гуднайт [Goodnight 2004] анализирует метафоры "Ирак - это Вьетнам Буша", "вьетнамское болото" в американских политических дебатах.

Детальный анализ "метафорической войны" по косовской проблеме в американском политическом дискурсе представлен в работе Р. Пэриса [Paris 2001]. Как показывает автор, в выступлениях администрации Б. Клинтона и дебатах членов Конгресса доминировали четыре группы исторических метафор: "Вьетнам", "Холокост", "Мюнхен" и "балканская пороховая бочка". Р. Пэрис выделяет два уровня метафорического противостояния политических мнений. Участники дебатов спорили не только об уместности исторических метафор применительно к ситуации в Косово (первый уровень), но и об оценочных смыслах используемых метафор (второй уровень). Например, если мюнхенское соглашение в большинстве случаев рассматривалось, как пример нежелания остановить агрессора, то на уроки вьетнамских событий ссылались как противники, так и сторонники военного вмешательства. Противники говорили о невинных жертвах и других ужасах войны, а сторонники считали, что во Вьетнаме американская армия воевала "со связанной рукой за спиной", поэтому не следует повторять вьетнамских ошибок в Косово.

С анализом метафор в нарративе войны тесно связаны исследования, посвященные метафорическому представлению событий 11 сентября 2001 г и их последствиям. Так, К. Халверсон [Halverson 2003] анализирует метафоры в политическом нарративе "Война с террором (11 сент. 2001 - янв. 2002)" и выделяет две основные метафоры, моделирующие осмысление терроризма в американском политическом дискурсе: Антропоморфизм ценностей и Сказка о справедливой войне. Анализ корреляции метафор в американском сознании и событий 11 сентября 2001 г. в сочетании с осмыслением социо-культурных причин терроризма представлен в публикации Дж. Лакоффа [Lakoff 2001b].