Мультигенерационная травма репрессий в семейной эмоциональной системе

Беспокойство моих знакомых часто кажется мне пустячным

Я избегаю размышлять о причинах эмоциональных проблем в нашей семье

Я боюсь (боялась/ся) иметь детей

7.

Незрелая зависимость (Immature Dependency)

34.

35.

15

18

Я часто полагаюсь в финансовом отношении на помощь близких

Мне часто приходится прибегать к различным средствам (алкоголь, пища, секс….), чтобы успокоиться

8.

Разрыв связей с другими поколениями (Broken Generational Linkages)



Приложение 6

Кластерный анализ

Рис. 1 Четыре кластера

стили	Cluster
	1	2	3	4
Оцепеневший, диссоциированный	4	1	1	5
Тревожно-оберегающий	2,3	4,6	1,8	4,5
Боец (11 шкал)	3,3	3,7	1,8	4,5
Преодолевший травму (9 шкал)	1,3	2,6	1,3	3,9

Рис. 2 Дистанции между 4 кластерами

Number of Cases in each Cluster	Distances between Final Cluster Centers
Cluster	1	141	Cluster	1	2	3	4
	2	135	1		1,13328967	1,87594536	1,8085422
	3	70	2	1,13328967		1,85459927	1,92353896
	4	37	3	1,87594536	1,85459927		3,52135922
Valid		383	4	1,8085422	1,92353896	3,52135922

Рис. 3 Три кластера

	Cluster
	1	2	3
Оцепеневший, диссоциированный	1	5	2
Тревожно-оберегающий	4,4	4,5	1,1
Боец (11 шкал)	4	4,5	2,4
Преодолевший травму (9 шкал)	2,1	3,9	1,3

Рис. 4 Дистанции между 3 кластерами

Distances between Final Cluster Centers		Number of Cases in each Cluster
Cluster	1	2	3	Cluster	1	194
1		1,60392717	1,32784444		2	69
2	1,60392717		2,49844751		3	120
3	1,32784444	2,49844751		Valid		383

Приложение 7

Содержательный анализ по двум кластерам («эмоциональный» и «неэмоциональный»)

Вопрос	Клас-тер	Согласен, скорее согласен (%)	Не согласен, скорее не согласен (%)	Вопрос	Клас-тер	Согласен, скорее согласен (%)	Не согласен, скорее не согласен (%)
Открытое выражение эмоций, эмоциональная близость в семье. Эмоциональная заторможенность, оцепенелость
22 Открытое выражение эмоций, проявления нежности и открытая демонстрация любви редко встречались в нашей семье.	1	23	56	92 Я избегаю размышлять о причинах эмоциональных проблем в нашей семье	1	14	70
	2	74	10		2	18	73
23 Как было принято проявлять нежность и любовь?	1	Заботой, едой, сдержанно, шутливо 36	объятия, внимание, разговоры по душам, нежность 64		1
22 Открытое выражение эмоций, проявления нежности и открытая демонстрация любви редко встречались в нашей семье.	2	заботой, едой, не было принято проявлять нежности близости 68	объятия, внимание, разговоры по душам, нежность 32		2
26 Близость между родителями и детьми была редкой в нашей семье.	1	23	53		1
	2	59	24		2
42 Мои родители и их родители были чрезмерно эмоциональны: могли вспыхнуть от ярости, а потом плакать от раскаяния.	1	21	60		1
	2	41	43		2
46 Я часто слышал (слышала) от близких, что они любят меня.	1	51	26		1
	2	15	66		2
48 В нашей семье не было места эмоциям.	1	14	65		1
	2	43	28		2
49 Выражать эмоции дома и вовне казалось мне опасным.	1	23	61		1
	2	59	24		2
50 Иногда близкие в семье выглядели безучастными к окружающему, так, как будто мысленно они где-то далеко.	1	16	123		1
	2	44	33		2
33 Старшие близкие в семье часто стыдили меня, призывая поступать правильно.	1	40	64	108 Я очень чувувствительно воспринимаю критику	1	55	30
	2	77	15		2	81	6
32 Близкие в семье часто разговаривали на повышенных тонах, стараясь убедить в своей правоте.	1	40	38		1
	2	69	19		2
59 Я никогда не знал, какой из моих вопросов/замечаний расстроят моих близких поэтому предпочитал/а не говорить, что думаю.	1	22	58	99 Я не знаю, что такое быть довольным	1	14	70
	2	59	21		2	30	52
68 В семье с трудом устанавливали понятные правила, касающиеся поведения детей.	1	12	70	84 Мне трудно прощаться, расставаться, даже, когда этого требуют обстоятельства, например, закончившиеся отношения.	1	62	41
	2	42	26		2	46	13
Присутствие вопоминаний и обсуждение опыта репрессий в семье. Застревание в прошлом
30 В семье избегали смотреть и слушать о репрессиях	1	28	59	94 Я постоянно читаю и смотрю фильмы о репрессиях	1	23	54
	2	27	83		2	25	48
40 В нашей семье никогда не упоминали репрессии	1	33	48		1
	2	29	51		2
43 В семье пережившие репрессии близкие никогда не говорили о своем опыте	1	41	40		1
	2	42	35		2
52 В семье снова и снова рассказывали истории репрессий	1	3	88	112 Я постоянно смотрю и читаю все, что связано с опытом моих близких, прошедших через репрессии	1	21	59
	2	25	59		2	25	47
29 По сравнению с другими семьями, в нашей семье старшие близкие больше ценили все, что связано с прошлым, чем с настоящим (вещи, культурные ценности, манеры поведения, этикет)	1	27	42		1
	2	40	30		2
39 Семья казалась застрявшей в прошлом	1	9	76		1
	2	29	37		2
20 Не считая членов семьи, предпочтение в общении отдавали людям своего круга - с похожей семейной историей	1	19	57		1
	2	40	30		2
41 В моей семье рассказывали о психических проблемах (ночные кошмары, страхи и др.), которыми страдали близкие, пережившие время репрессий.	1	11	85	110 Я часто испытываю физическую боль (головная боль, боль в спине и т.д.), когда испытываю тяжелые эмоции, нахожусь в стрессовой ситуации.	1	33	50
	2	14	75		2	65	24
51 В нашей семье даже на небольшие перемены реагировали как на катастрофу.	1	16	67	98 Я боюсь (боялась/ся) иметь детей	1	25	63
	2	41	28		2	44	43
34 Я часто слышал в семье, как я важен(важна) для близких.	1	44	31	79 У меня всегда было особое чувство, что я должен быть лучше других, должен быть достоин памяти погибших членов семьи.	1	28	52
	2	22	55		2	33	24
47 Браки в нашей семье основывались не на любви, а на других основаниях.	1		78		1
	2		39		2
Гиперопека, тревожность
28 Мои родители и мои бабушка/дедушка всегда должны были знать, где находятся их дети.	1	59	33	109 Для меня важно полностью все контролировать	1	50	21
	2	70	14		2	71	8
18 Самостоятельное поведение и личное пространство в нашей семье были недопустимы . В нашей семье невозможно было быть отдельным. Нельзя было иметь секреты. Ни у кого не могло быть секретов от других членов семьи	1	15	61	93 Я часто полагаюсь в финансовом отношении на помощь близких	1	23	58
	2	36	30		2	21	64
24 Дом моих близких всегда был полон еды	1	77	11	96 Мне часто приходится прибегать к различным средствам (алкоголь, пища, секс….), чтобы успокоиться.	1	27	57
	2	76	9		2	43	41
37 В нашей семье всегда принято было доедать еду до конца, не оставляя на тарелке. С этим были связаны разные ритуалы.	1	58	28		1
	2	80	17		2
35 Члены семьи чрезмерно опекали друг друга.	1	33	37	85 Я чувствую себя ответственным за счастье моих близких.	1	71	10
	2	43	21		2	73	12
58 В моей семье все всегда беспокоились по любому поводу.	1	28	39	82 Мне очень трудно просто расслабиться.	1	43	38
	2	68	11		2	70	13
67 В семье мне не давали никаких советов.	1	12	73	95 Я был/а вынужден/а искать примеры того, как строить свою, жизнь за пределами своей семьи.	1	37	48
	2	22	55		2	67	18
72 Члены семьи слишком активно участвовали в жизни друг друга.	1	30	45	89 Мои близкие кажутся мне уязвимыми	1	55	38
	2	54	16		2	70	10
	1			106 Когда в доме кто-то болеет, я чувствую себя ответственным позаботиться о каждой мелочи.	1	59	24
	2				2	57	19
Недопустимость слабости, ценность достижений, бойцовское отношение к жизни, ценность истории семьи
19 В нашей семье нельзя было проявлять слабость. Было не принято показывать эмоциональную уязвимость.	1	32	46	102 Я проверяю свою способность выживать, часто рискую, люблю экстремальные ощущения.	1	16	69
	2	77	11		2	24	57
31 В нашей семье нельзя было признаваться, что тебе плохо	1	21	59	87 Даже, когда я успешен, я ощущаю себя неудачником	1	38	64
	2	59	17		2	67	15
27 В доме принято было помнить об истории семьи	1	48	35	83 Меня привлекают истории других потомков из семей, переживших репрессии.	1	65	29
	2	46	34		2	49	12
36 В семье считали, что в обществе не относятся с должным уважением к опыту близких	1	26	40	113 Я злюсь и чувствую, что предаю свою семью и себя, если не отвечаю на какое-либо уничижительное высказывание о времени репрессий и пострадавших людях	1	33	47
	2	52	21		2	49	32
38 От меня в семье ожидали успешности (образование, карьера, престижная работа).	1	72	10	100 Иногда я впадаю в отчаяние, если я не соответствую ожиданиям моих близких	1	21	64
	2	84	6		2	41	37
53 В нашей семье безусловной ценностью является борьба с несправедливостью	1	45	33		1
	2	45	33		2
54 родственники избегали быть членами официальных организаций	1	35	45		1
	2	59	25		2
56 (R) Независимость (от общества и власти) высоко ценилась в нашем доме	1	39	30		1
	2	47	27		2
57 Члены моей семьи обычно были не согласны (несогласной) с официальным мнением по политическим вопросам.	1	39	28		1
	2	56	19		2
Недопустимость слабости, ценность достижений, бойцовское отношение к жизни, ценность истории семьи (продолжение)
60 В нашей семье преобладали негативные эмоции и часто проявляли недовольство в связи с тем, что происходит вокруг (в обществе, во власти)	1	20	54		1
	2	54	16		2
61 В семье меня ориентировали на неучастие в каких-либо официальных общественных объединениях, организациях.	1	25	57		1
	2	45	31		2
63 В семье меня учили быть готовым ко всему, что может случиться в жизни.	1	48	15		1
	2	56	24		2
64 Жалость к себе считалась слабостью.	1	38	37		1
	2	78	10		2
65 Меня учили не доверять официальной информации в СМИ	1	34	42		1
	2	49	27		2
70 В семье часто обсуждали вопросы политики и действия властей.	1	40	38		1
	2	48	31		2
74 (R) Мои близкие плохо относились к «вещизму» - желанию покупать много вещей и потреблять.	1	34	38		1
	2	45	35		2
75 В семье считали, что общество никогда не должно забывать о преступлениях сталинского режима	1	42	33		1
	2	52	34		2
76 Мои близкие испытывали негативные эмоции во время советских, государственных, официальных праздников.	1	20	58		1
	2	31	43		2
77 Хотя нас хвалили за достижения, в семье было мало ощущения взаимной близости и доверия.	1	22	53		1
	2	56	23		2



Приложение 8

Вопросы экспертного интервью

1. Представьтесь, пожалуйста! Расскажите о вашей терапевтической специализации: в каком направлении психотерапии вы работаете, какие подходы чаще используете?

2. Я хотела бы, чтобы в интервью звучали какие-то примеры из вашей работы. Пожалуйста, сообщите, насколько это для вас приемлемо? В каком виде, если это в принципе возможно, вы допускаете цитирование мною в тексте анализа и интерпретации интервью примеров или обобщений клиентских историй?

3. Трангенерационная травма. Считаете ли вы, что это собственно травма? Применимо ли понятие травма для процессов семейной истории и трансгенерационной передачи?

4. Встречались ли вы в своем терапевтическом опыте с ТТ?

5. Какие события в истории семьи и общества в целом чаще всего способствуют ТТ по вашему опыту? Есть ли в вашем опыте работа с семейной историей, в которой были сталинские репрессии? Есть ли какие-то особенности в этой работе?

6. Как вы объяснили бы действие травмы через поколения? Каков механизм передачи и актуализации?

7. Есть ли что-либо общее в клиентах, которые готовы или с которыми возникает необходимость идти в ходе терапии в семейную историю и работать с ТТ?

8. Какие актуальные клиентские запросы чаще всего приводят к необходимости работать с ТТ - можно ли это как-то обобщить, есть ли какие-то наблюдения?

9. Какие инструменты работы с ТТ вы применяете? Какие подходы вам ближе в этой связи?

10. Какова эффективность, по вашим наблюдениям, этих инструментов?

11. Каков чаще всего эмоциональный статус (эмоциональное состояние) человека, который склонен, готов работать с ТТ, идти в семейную историю? (В каком состоянии клиенты приходят?)

12. Какие изменения в эмоциональном состоянии клиента происходят в результате работы?

13. По данным количественного опроса, проведенного мной, есть некоторая связь между опытом эмоциональной близости в родительской и расширенной семье и актуальными жизненными стратегиями потомков: чем больше проявляли чувства и говорили о них, тем менее враждебно потомки воспринимают мир, более комфорны, не настроены на борьбу. И, наоборот, чем меньше было открытости, а любовь проявлялась в гиперопеке, тем более заряженными, протестными бойцами ощущают себя люди, чувствуют себя неудачниками при объективных показателях успеха в их жизни. Откликается ли в вашем опыте такая связь? Что вы могли бы сказать об этом, вспоминая о работе с клиентами?

14. Работа с коллективной травмой часто предполагает и работу с коллективными эмоциями - от форматов психологических тренингов и групп до работы в массовых перформативных, драматических жанрах (театр, кино и так далее). Как вы считаете, что полезного или неполезного в такого рода работе? В чем есть риски?

15. Есть ли что-то еще, что вы хотели бы добавить?



Приложение 9

Особенности травматического опыта клиентов, по свидетельствам экспертов

Травмы, связанные и с историческими событиями - голод, война, и травмы, связанные с индивидуальными ситуациями - убийствами, суицидами, Непосредственно репрессии не часто. Насилие посткомбатантов

Травмы переселений, этнических чисток

Раскулачивания, репрессии и другие лишения

Не обязательно будет травма репрессий, но это будет какая-то потеря. Потеря бизнеса, если про 90-е годы, какие-то семейные тайны, секреты, умолчания, если про 30-е - 50-е. Это будут эмигрировавшие родственники или люди, пострадавшие от раскулачивания и еще от чего-то. То есть касаемся семьи и находим травму.

Например, травма выжившего у молодых людей, которые никогда не видели войны. И репрессии, и войны: становится видно, насколько это перекореживает следующие поколения.

Гражданская война, раскулачивание, ВОВ. Главный траур, который у нас не совершен - это Гражданская война, плавно вытекающая из империалистической. Например, одной из особенностей потерь Российской империи в дореволюционной войне было то, что не так уж прямо огромны они были, но было много ситуаций, когда тела оставались непогребенными. А кроме того много людей научилось убивать. Семья изменилась до неузнаваемости.

Выясняются какие-нибудь чудовищные истории про голодомор. Про то, как какая-то прабабушка выбирала, какого ребенка кормить, а кого не кормить. Как ни странно, про войну травм меньше. Такое ощущение, что в силу того, что это коннотируется все-таки, как героизм, это скорее про трудные времена, «мы это пережили». А вот именно репрессии, голодомор и раскулачивание оставляют более горький след.

Часто в активизм приходят те люди, которые так или иначе из тех семей, в которых мы можем говорить о наличии трансгенерационной травмы. В этих семьях были и репрессии, и другие утраты. Многие активисты, с которыми я работаю - они как раз такие: переживают свою деятельность и свое состояние сейчас сквозь призму того, что происходило тогда.

Репрессии или история репрессий послевоенных, после плена. При этом это семьи, где не было забвения…Секретов не было, но при этом само как бы сохранение памяти, оно обязывало вести себя подобным же образом. отказываясь от слабости, отказываясь от уязвимости, разделяя этот мир на своих и не своих. Мне кажется, что очень сложно, когда ты думаешь с клиентской позиции, отделить коллективную травму от травмы частной. Ну то есть коллективная травма становится индивидуальной в твоей собственной истории.

Там, где есть репрессированные и раскулаченные родственники

Раскулачивание и репрессии

Если очень покопаться, то найти ее можно абсолютно всегда, потому что вся страна травмирована. Измены как травмы привязанности в нескольких поколениях. Репрессии.



Приложение 10

Примеры с опорой на генерализованные клиентские истории и семейные истории терапевтов.

1. Субъективное переживание жесткости установок и требований, предъявляемых к самому себе, реализующихся в стратегиях выживания, борьбы за справедливость, повышенной лояльности к прошлому и др.:

Трансляция, что системе доверять нельзя - она хорошо выращивает диссидентов. Внезапность, ужас... пришли, увели... Моей бабушке было три года, когда приходит погром и убивают всех мужчин, и самого младшего ребенка рикошетной пулей. Семья имела много собственности, все было разграблено. Бабушке было три года. А у моего папы - аллергия на золото, которой, вообще-то, не бывает. Мне самой пришлось прорабатывать отношения с деньгами, договариваться - а какую сумму денег я могу себе позволить заработать так, чтобы меня за это не убили?

Человеку трудно общаться с людьми. Выясняется, что есть идея, что людям нельзя доверять. От кого узнали: от мамы и бабушки. А как и где жила бабушка? - На Урале. Семью раскулачили и выслали в Казахстан, когда она была маленькой. - Каким был мир для бабушки? - Изолированным и недружелюбным. - Как вам кажется, мир для вас сейчас также опасен, как был для бабушки?

Девушка-студентка точно также, как предки, отказывается от еды, если кому-то другому надо или кто-то другой пришел к ней в гости. Считывается героизм в том, чтобы отдать последний кусок хлеба, даже тогда, когда ты умираешь сама с голоду… Сразу же всплывают истории про всякие голодные смерти, экономии на еде, бабушки, которые не могут выкинуть кусок хлеба.

В беседе с клиенткой всплывает тема: когда будут деньги, случиться катастрофа. В истории у нее есть репрессии.

Семья диссидентов, были репрессированные в семье. Молодое поколение переживает историю своей семьи. Человек хочет выйти из государственной организации. И во многом эта история переплетается для него с историей неподчинения в семье - активисты, которые шли против системы…Возможно, неподчинение тому, что сейчас происходит, это не результат травматизации, но, по крайней мере, человек знает, видит, что такой опыт в семье есть, и это способ для него найти в своей семье опору для принятия своих решений.

В принципе, в расширенной семье у меня есть репрессированные, а среди родственников совсем близких нет. Но я в контакте с таким узлом, который еще не до конца распутан. Моя мама меня родила очень поздно, и, соответственно, она сама родилась в 37-м году перед войной как раз. И они были с бабушкой в эвакуации в Харькове. Одно из первых воспоминаний моей мамы - как они со старшим братом - моим дядей уже покойным - бегут по полю и вокруг рвутся бомбы. И я уже взрослой, уже будучи психологом, психотерапевтом, начала понимать, как вот некоторые эмоциональные моменты, которые мне были очень трудны, мягко скажем, в моей маме - насколько они связаны с тем ее детским опытом. Что, по сути дела, в уязвимом возрасте она пережила практически не переживаемое, а бабушка ими очень мало занималась, потому что она работала на заводе. Ну и плюс, конечно, опыт выживания - у бабушки было трое детей. Их надо было поднимать, кормить в эти очень тяжелые годы. Вот этот опыт держаться, не переживать эмоций, говорить по минимуму - он в семье есть. Ну и такой некоей эмоциональной жесткости, от которой я очень страдала в детстве, но со временем я начала понимать откуда это.

Клиентка - внучка раскулаченного…У ее мамы, дочери раскулаченного, все время рассказы были, как будто это все было вчера. Но по отношению к детям была эмоциональная закрытость, отдаленность. То есть была гиперопека, был контроль, было все, но эмоциональной связи не было. И, как потом говорила дочь, мне даже заболеть было страшно: я старалась до последнего скрывать, что я болею, потому что для мамы это было очередным поводом сказать, что я виновата сама в том, что заболела. При этом уход, лечение, все было, но пожаловаться было нельзя - эмоционального контакта и близости не было…"Я иногда терплю до последнего и первые признаки недомогания игнорирую. Прихожу к врачу, и он меня спрашивает: когда вы почувствовали первые признаки, а я не могу понять, потому что терплю. И это про то, что страшно было маме предъявлять, что ты заболела. Вплоть до того, что, когда звонишь по телефону не дай бог чихнуть, кашлянуть». Это про то, что нельзя расслабляться.

Клиент говорит: мама мне постоянно напоминала, что мы очень честные, у нас не было в роду никого, кто чужое бы взял. И она так долго в детстве говорила это все, что у клиента возникла тайная мысль что в роду уголовники были. Уж очень звучало, как заклинание. И потом мама как-то рассказала, что у ней до сих пор стоит в ушах крик семьи, которую с соседней улицы выгоняли, выселяли из дома, по делу за «колоски». Нельзя было собирать эти колоски. Тогда посылали детей, и стали ловить детей, узнавать, из каких семей, и всю семью выгоняли из дома. И потому бабушка постоянно говорила: переступи, но не возьми! Потом у мамы трансформировалось в то, что мы - люди честные, мы никогда ничего чужого не возьмем.

Мать клиентки, когда рассказывает о дедушке, которого раскулачили, всегда говорит про несправедливость. И ключевое слово там - зависть. Председатель райисполкома, раскулачивавший деда, не был зажиточным и указывал на «кулаков», доносил. И это вот про зависть…Эта зависть диктует: нельзя чуть лучше жить и тем более показать, что ты лучше живешь. До такой степени, что мама покупает себе новую вещь, выходит, возвращается и говорит: больше не надену. Почему? - На меня так смотрели! Позавидовали.

Иногда бывает буквально так: человек приходит и говорит: «На мне венец безбрачия! Я не могу выйти замуж, мама не могла выйти замуж, и бабушка не могла выйти замуж. Человек верит в какое-то проклятье, то есть это внутренняя реальность, которую не надо оспаривать. Рисуешь генограмму и понимаешь, что там прадедушку расстреляли и, спасая свою семью, он заставил прабабушку свою от него отказаться. Что она переживала как дикое предательство, и передала дочери какой-то аффект про то, что быть с мужчиной - это, значит, всегда боятся его потерять. Соответственно та строила отношения, точнее не могла построить и так шло дальше, дальше, дальше. Плюс накладывается на это искажение, что если тебе страшно мужчину потерять, то ты с ним не связываешься, и тогда у тебя «заводится» ребенок от какой-то связи и понятно, что возникает симбиоз «мать-дитя», и "нам никто больше не нужен". Здесь семейная легенда начинает работать в пользу убеждения. И, таким образом, мы можем дойти до внучки, которая уже имеет опыт не только нарратива о том, что мужчина - это опасно, ненадежно и что-то еще, но уже опыт пары поколений про то, что без мужчины нормально жить, все отлично сами умеем, «на фига они вообще нужны»?

2. Субъективные переживания эмоциональных разрывов с семейной историей, связи с прошлыми поколениями, семейной тайны:

Женщина обратилась по поводу дочери, поведение которой ее очень злило: как будто бы ребенок все делает чтобы мать только о ней думала, только ею занималась. В ходе работы женщина рассказала всплывшую у ней историю из жизни семьи, связанную с насилием родственника, героя, силовика, посткомбатанта по отношению к его молодой жене (речь о тридцатых годах 20 века). Жена, родив двоих детей, все-таки решила его покинуть, но он вернулся из командировки, узнал об этом и застрелил ее на глазах у детей в припадке ярости. Детей потом растили бабушки. История в семье рассказывалась как ужас, и клиентка была заворожена ею. Она часто думала, как той женщине больно было и страшно. Клиентка была прямым потомком насильника и испытывала чувство вины, которое оттягивало ее внимание от родной дочери. Дочь назвала именем той женщины. Это история про связь потомков «палачей и жертв», вину, и чувство, что они принадлежат друг другу и связаны.

Меня поразила интересная история моих родственников. Дяди моего уже нет, а тетя еще жива, но уже в очень-очень преклонном возрасте. Мы всю жизнь обсуждали их историю, что они поженились и шестьдесят с лишним лет они были вместе. У обоих отцы были репрессированы. И, когда они поженились, их матери - одинокие женщины, сдружились. И, наверное, лет десять назад, когда можно было посмотреть архивы, другой мой брат, нашел дело дядиного отца, которого он никогда не видел. Он сфотографировал с приговором тройки и указанием, что он расстрелян тогда-то и там-то. Когда он принес домой фото, они посмотрели эту страничку : в первой половине ее была информация про дядю, про его отца, а во второй половине - про отца тети. Они оказались на одной странице! Самое интересное, что эти две женщины, жены этих двух репрессированных, они под окнами этой тюрьмы встречались. Потом тетина мать уехала вообще в Дагестан, и они не виделись, пока тетя не приехала и где-то в учебном заведении, где учились дети, они не встретились…Вот здесь ярко очень видно, как этими ранеными местами люди соединяются.

Я это видела в родной семье, когда моя родная бабушка, к которой я приставала с вопросами про генограмму, пять раз врала мне взаимоисключающие вещи о том, как именно погиб ее отец. То есть он погиб на войне, которой тогда не было, умер от воспаления легких, от алкоголизма, и там еще какие-то были версии... и все это одновременно…Детям было опасно рассказывать о том, кто мы и откуда... И все мы росли в ситуации тревожной неопределенности, потому что все вокруг враги, но мы не должны (были) показывать виду...

У меня все детство было ощущение, что я не знаю, с кем я общаюсь. Это очень тяжелое для ребенка переживание. Потому, что я знала, что меня есть бабушка, но я никогда не знала, кто моя бабушка. Она была кандидатом философских наук и работала в Институте социологических исследований. Она ездила на все социологические конгрессы всю жизнь, во все капстраны, когда мало кто мог ездить. Одновременно с этим, я достаточно быстро поняла, что это была не основная ее работа. Она там работала как переводчик-синхронист еще и общалась на разных языках с разными людьми. И я полагаю, что далеко не во всех ее поездках все, с кем она общалась, знали сколько языков она знала. И предположим, она ехала как переводчик с одного языка, а слышала и понимала она еще пять других. И вот это оставалась за кадром для ее собеседников. Она очень мало что рассказывала, но я помню одну историю, которая меня испугала до такой степени, что я какое-то время не могла с ней нормально коммуницировать. Она рассказала историю о том, что перед войной было очень много информации разведки советской и немецкой о том, когда начнется война, буквально, какие города первыми попадут под удар. И часть сотрудников, при чем значительная часть, об этом знала, а другая не знала. И те, кто не знали, они отправили детей на каникулы к бабушкам и дедушкам. И часто это была зона линии фронта. Многие дети погибли. Она об этом рассказывала так, как я, наверное, могу рассказать, что я смотрела тяжелый фильм на прошлой неделе. И я говорю: подожди, я не поняла, то есть ты знала, у тебя там были твои друзья, твои подруги, твои коллеги, ты знала, что у них погибнут дети и ничего не сказала? Она мне говорит: так невозможно было сказать! Я: почему? И вот я много лет жила с этим почему, пока мне папа одной моей подруги не объяснил: ты понимаешь, если бы твоя бабушка или любой другой человек предупредили хотя бы одного коллегу - первое что сделал бы коллега, это тут же написал бы донос. И вот тут до меня впервые дошло, что ее "не могла" было не про то, что моя бабушка - предатель, и не про то, что она - человек без души и сердца, а про то, что она не могла! А я не могла до конца представить себе, какая степень страха за этим стояла.

Моя бабушка не была замужем за моим дедом. Мама родилась вне брака и была знакома со своим отцом. Он был этническим немцем, служил главным садовником Аптекарского огорода в Москве с конца 19 века по 1941 год. Ему было на момент рождения мамы около 50 лет, и он был женат. В ноябре 1941 его арестовали по доносу, выслали, и по дороге в ссылку он был убит уголовниками. На тот момент ему было под 70 лет. Пока мама росла, в семейной истории было много таинственностей: внебрачность и репрессии. Репрессия, конечно, уменьшила значимость внебрачности, но все равно этот факт воспринимался как постыдный. Мне об этом ничего не рассказывали до 90-х годов. Мой сын в 5-6 классе начал рисовать генеалогическое дерево, и тогда мама мне сказала, как зовут деда. Я полола грядку на даче, и тут она мне сказала… И я офигела, ничего не могла переспросить в этот момент, и с первого раза не могла запомнить его имя, хотя мать называла его. Мне было 35 лет. Еще два следующих года мы это не обсуждали. Потом у мамы случился афазический инсульт, и я уже ничего больше не могла с ней обсудить. Я знала, что в семье что-то не так. Отчество у мамы было не дедовское. Историю я не знала. При этом семья была вполне «теплая», просто были информационные купюры. Про деда рассказывали, но не при мне…Даже на момент рисования генограммы во время обучения в ИПИП я еще не могла об этом говорить. Только потом начала. Но и до сих пор болит и горит это во мне.

Приходит женщина, у нее ребенок пошел в первый класс. Дочка. И она понимает, что она не может ее отпускать в школу. То есть она ее доводит, выпускает. Девочка учится в еврейской школе. Все прекрасно. Но, как только она ее выпускает, у нее случаются панические атаки. И не умирали у нее ни братья, ни сестры, и все в порядке с ее родителями, и ничего вроде бы такого нет. Понятно, что это какая-то дальняя история семейная. И вот как-то мы с ней про это говорили, про маму и папу, а потом ей снится сон: погром или гетто, что-то вроде этого. Происходит зачистка. Она где-то лежит под полом, держит каких-то детишек. Кому-то она закрывает рот, чтобы они не заплакали. Но при этом она видит сквозь доски, что там происходит на улице. И ощущение, что часть ее детей гуляли на улице, и их убивают прямо сейчас там. Когда женщина рассказывала, она реагировала очень остро. И она говорила, что не может вообще смотреть все эти Списки Шиндлера. Она не знала, было ли у нее это в семье, но очень могло быть, потому что у нее не так много было родственников и сложные отношения в семье. Она вообще не знала историю: папа, мама, а дальше непонятно. Понятно, что тебе страшно ребенка выпустить дальше, и понятно, почему один ребенок: многих не убережешь.

Клиент, который проходил коучинг для улучшения своей жизни и своей работы. В какой-то момент он ощутил, что ему не хватило в коучинге, как он называл это, глубины. Он сказал, что тема семейной истории ему интересна, и мы в эту тему вместе с ним зашли. Зашли в его переживания. Он поговорил о линии рода, проследил, поплакал. И для него это была какая-то история про чувство связи с переживаниями, которые касались вот этой линии семейной истории. И после этого он пошел обратно в коучинг с удвоенной энергией. И мы с ним так и не поняли, почему это было важно для него? И он сам это никак не концептуализировал. И я это никак не концептуализировал. Но ровно потому, что в постмодернистской психотерапии не принято это делать. Так или иначе это сработало. И имело большой прагматический эффект.

В семье клиентки есть практики осуждения - массированного принятия то одной, то другой стороны конфликтов. То одного осудили, то другого, встали на одну сторону, встали на другую сторону. И она в своей жизни имела отношение с тем, что она называла страхом осуждения, который проявлялся в разных сторонах ее жизни… У нее осталась вот эта идея, что сложности, с которыми она сталкивается, могут иметь происхождение не из ее жизни, а из вот широкого ее контекста…Она поговорила со многими членами семьи и выяснила, что эта практика осуждения травмирующа для большинства из них: много страхов и всяких тайн.

Приходит клиент, рисуешь генограмму и на вопрос, живы ли родители, он отвечает, что мама да, а «папы не было». Нередкая история. Как не было? Меня всегда впечатляет ответ: сначала мама не говорила, кто папа, а теперь я сам не хочу знать. Правда не хотите? - Нет, зачем это мне. И вот сидишь и размышляешь: правда ли человеку норм или вот такое нелюбопытство про вторую часть твоей ДНК про что-то? Если работа длительная, то все равно доходишь до того, что была мама, которая молчала. И эту стратегию человек перетащил в свою семью. Или часто жена боится что-то спросить у мужа и приходит у психолога это выяснять. В генограмме у мужа папы не было. Когда спрашиваешь у жены, почему она не может спросить, она отвечает: ну как бы нельзя! И никто не понимает, почему нельзя, но знают, что нельзя. Мифы и атмосфера передается и даже не ловится. Когда я первый раз к мужу пришла в гости, мы обсуждали какую-то поездку на лето. Отец мужа сказал, что хочет туда-то, и я спросила: а мама? И увидела полнейшее изумление у всех на лицах, потому что по умолчанию «мама хочет туда, куда хочет папа». Необходимость в женщине, которая ни в чем тебя не оспаривает там была наследием семейной истории про мать, которая была замужем за военным и оставила ребенка бабушке, сталинистке-коммунистке, у которой кругом были враги, и она внуку внушала, что все, кто не согласен с тобой и твоими принципами, все «идут лесом». И внук нашел женщину, которая транслировала: что ты не скажешь, все верно. Это такой патриархат от травмы.

3. Трудности с реализацией жизненных задач, «застревание» в «типичных» для человека проблемных ситуациях, отношениях и т.д.:

Клиентка жалуется, что не складывается личная жизнь. Успешная в других сферах, дети выросли, с мужем развелась. Есть ощущение, что «ходит по кругу». Простое упражнение в тренинге: в медитации встретиться с ресурсным предком и получить от него какое-то послание, подарок... Всем давалось легко. У нее никто не пришел. Вообще ничего. На индивидуальной сессии выяснилось, что у нее вообще нет никакой связи с отцом и с его родственниками. Все скрывалось. После тренинга она начала этой темой заниматься уже сама. Стала раскапывать, и задавала мне какие-то вопросы мне и себе как это может влия...