Прецедентные феномены со сферой-источником "Литература" в дискурсе российских печатных СМИ (2004-2007 гг.)

В связи с этим в когнитивном аспекте представляется возможным выделить прецедентные высказывания с актуализацией поверхностного значения / поверхностного и глубинного₁ / поверхностного и глубинного₂ / глубинного₂. При актуализации только поверхностного значения употребление прецедентного высказывания основано на возможном знакомстве потенциального читателя прежде всего с самим выражением, а в случае трансформации - с его первоначальной формой (где-то слышал, читал или когда-то учил) и не предполагает соположения с текстом-источником. Однако отсутствие даже поверхностного знакомства не вызывает коммуникативного сбоя, т. к. системный смысл высказывания основан на понимании значений его компонентов, а прогнозируемое предшествующее знакомство служит лишь средством привлечения внимания к материалам публикации, повышения интереса читателя: Жара и дождик - день чудесный [название прогноза погоды] (И. Огилько // РГ, 2005, № 158); Ловись, скидка, большая и маленькая (Е. Надрова // РГ, 2005, № 146).

Во втором случае (при актуализации поверхностного и глубинного₁ значений) формирование смысла высказывания предполагает осознание читателем того, что прочитанное им уже когда-то кем-то из великих было помыслено и красиво сказано, при этом знание текста-источника не требуется. Так, например, в тексте Однако когда в двустороннем договоре «строку диктует чувство», а не здравые рациональные мотивы, когда история становится важнее сегодняшнего дня, рушится вся конструкция межгосударственных отношений (мнение редакции // Изв., 2005, № 109) графически маркированное литературное прецедентное высказывание является цитатой из стихотворения Б. Пастернака «О, знал бы я, что так бывает» (1931). Однако для экспликации смысла данного употребления соположение с поэтическим текстом не предполагается, ибо все понятно из имеющегося контекста. К тому же, оставаясь неизменным по семантике, данное высказывание в газетном тексте имеет совсем иные, нежели в тексте-источнике, прагматические смыслы. У Б. Пастернака оно символизирует высшую степень творческой самоотдачи (ср. Когда строку диктует чувство / Оно на сцену шлет раба, / И тут кончается искусство / И дышат почва и судьба), а в анализируемом примере выражает негативное отношение автора текста к ситуации, когда эмоции оказываются сильнее разумных доводов.

В третьем случае (при актуализации поверхностного и глубинного₂ значений) прецедентное высказывание апеллирует к знаниям о тексте-источнике или хотя бы к редуцированному представлению о нем. Однако отсутствие этих знаний или представлений не приводит к существенному коммуникативному сбою (за счет имеющейся актуализации поверхностного значения), а лишь обедняет смысловое богатство интертекстуального знака. Так, например, системный смысл литературного прецедентного высказывания в статье, имеющей заголовок Версия милиции: а был ли мальчик? (И. Павлова // КП, 2006, № 73), формируется несколько иначе, чем в предыдущем случае. С одной стороны, смысл этого заголовка понятен из значения компонентов самого высказывания и из содержания статьи. В ней речь идет о совершившем правонарушении сыне высокопоставленного чиновника и о том, как отец пытается «выгородить» сына, утверждая, что в расследовании допущена ошибка и с места преступления скрылся далеко не молодой (а старшего возраста) человек. С другой стороны, существенное значение имеет тот факт, что данное высказывание является цитатой из романа М. Горького «Жизнь Клима Самгина» и символизирует в нем не только и не столько пропажу некоего мальчика (утонувшего Бориса Варавки), но и вообще зыбкость и относительность многих, казалось бы, очевидных вещей, стремление не решить проблему, а убежать, скрыться от нее.

В четвертом случае (при актуализации только глубинного₂ значения) формирование смысла литературного прецедентного высказывания основано прежде всего на актуализации текста-источника, а поверхностное значение оказывается практически не задействованным. Подобные употребления обнаруживают существенное сходство или даже тождество с фразеологизмами (в их традиционном, основанном на концепции В. В. Виноградова, понимании): с точки зрения их порождения они характеризуются переориентацией значения, а с точки зрения восприятия - его непрозрачностью, т. е. невозможностью или затруднительностью выведения значения выражения, исходя из его компонентов. Данные литературные прецедентные высказывания значительно усложняют коммуникацию, образно переосмысляют действительность и имеют ярко выраженные оценочные коннотации: «Мертвые души» в ЖЭКе [заголовок]. В штатах домоуправления не хватает примерно 30-40% дворников, сантехников и лифтеров, однако туляков заставляли платить за эти «мертвые души» (М. Чижов // АиФ, 2005, № 45); Индустрия зимнего туризма терпит крах - за снегом надо ехать на Волгу и дольше в Сибирь. У метеорологов сплошные интервью. Уф, Остапа понесло. Все, с этим покончено. Зима все-таки есть со снегом, метелями и массой подзабытых проблем (А. Беляев // Собеседник, 2007, № 4).

Актуализация одного из компонентов когнитивной структуры литературного прецедентного высказывания или их совокупности коррелирует с функциональными особенностями данных единиц. В функциональном плане мы выделяем три основных способа употребления литературных прецедентных высказываний в дискурсе СМИ: экспрессивно-стилистический, аргументативно-афористический и собственно семиотический. В основу данного деления положен принцип различий в дискурсивных особенностях порождения смысла, обусловленных формальной и когнитивной структурой высказывания и выполняемыми функциями.

Экспрессивно-стилистическое употребление характерно для литературных прецедентных высказываний с актуализацией только поверхностного значения. Автосемантичность данных единиц и произведенные с ними различные трансформации обусловливают возникновение транспозиции, для которой характерно использование «слов и форм в необычных для них <...> значениях и / или с необычной предметной соотнесенностью» [Арнольд 2002: 93]. Подобным образом обычно употребляются названия произведений или небольшие по объему и довольно известные цитаты, призванные стилистически обогатить газетный текст и внести в него экспрессию (которая, однако, как мы уже отмечали, может стираться из-за частой эксплуатации одних и тех же высказываний): Блеск и нищета лучевой диагностики (И. Соколов // РГ, 2006, № 108); Тысяча и одна поправка (Л. Никитский // НГ, 2005, № 96). В таких случаях, как отмечает И. В. Захаренко, «максимум, что «грозит» в общении при незнании прецедентного текста и / или прецедентной ситуации, означающим которых выступает прецедентное высказывание, - не будет оценена красота речи автора» [Захаренко 1997: 95], не произойдет соположения (которое, в принципе, является излишним) реальной и описанной в литературном произведении ситуации.

Аргументативно-афористическое функционирование обнаруживают литературные прецедентные высказывания с актуализацией поверхностного и первой разновидности глубинного значения. В этом случае они используются в качестве генерализованных высказываний, «аккумулирующими в виде формул, правил, афоризмов, сентенций сумму знаний о мире и упорядоченными в индивидуальном тезаурусе» [Караулов 1987: 230 - 231]. Существенным отличием данного употребления от экспрессивно-стилистического является то, что афористические высказывания имеют философский или философско-иронический смысл и «служат своего рода «указателями», обозначают специальное «русло», особого рода «канал», по которому развиваемая в дискурсе языковой личности мысль как бы вливается в широкий «ментальный контекст» духовного арсенала произведения [а в нашем случае - статьи], читателя, эпохи» [Караулов 1987: 230]: <…> Так что воистину всякий народ имеет то правительство, которое он заслуживает (Б. Туманов // НВ, 2004, № 45); В России же главная беда, как известно, - дороги. Поэтому специально для нашего внедорожника придумана вспомогательная резина - гусеничная (П. Молоткова // АиФ, 2006, № 12); Орудия и механизмы, созданные Леонардо да Винчи, демонстрируют в Гуме под им же написанную музыку. Какой-то ребенок спросил: «А поет тоже он?» - «А как же, конечно», - ответила мама. Что ни говори, широк итальянский человек, надо бы, как предлагал классик, сузить (И. Шевелев // РГ, 2006, № 108).

Подобные употребления, сопровождающиеся указанием на авторство, зачастую являются средством усиления аргументации и / или отправной точкой для последующих размышлений журналиста: Когда-то Искандер заметил, что утренний прогноз погоды - маниакальный синдром москвичей. Теперь у нас как минимум два таких психоза - погода и курс доллара (М. Тарусин // Изв., 2006, № 106); Известный прозаик Сергей Довлатов как-то сказал, что гений - это бессмертный вариант простого человека. Именно к таким людям можно отнести Василия Никитича Татищева (А. Заякин // АиФ-Урал, 2006, № 12). В отдельных случаях высказанная известным писателем мысль может опровергаться автором или героем публикации: Лев Толстой морочил нам голову. Его знаменитый тезис о том, что «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастная семья несчастна по-своему», ученые решительно опровергли. Оказывается, семьи больше похожи своими несчастьями, а вот счастье у каждой семьи будет свое В оригинале вместо форм несчастные, несчастна используются несчастливые, несчастлива. [вступление к статье о периодах в семейной жизни и ее отличиях от холостяцкой] (Л. Васильева // КП, 2006, № 71-т/20); Художнику трудно жить без поощрения. Я хочу сказать, без поощрения как некоего внешнего отклика на его труд. Самому себя художнику оценивать сложно. Пусть Пушкин справедливо писал, что художник сам себе «высший суд», тем не менее, всякое признание подхлестывает тебя в самом лучше смысле этого слова (М. Хуциев // РГ, 2006, № 114).

Употребление литературных прецедентных высказываний в качестве афоризмов может быть средством иронического и / или метафорического осмысления той или иной ситуации, однако метафора в этом случае опять же понятна без привлечения смыслов текста-источника: Что делать? «Принимать нужные законы», - говорят депутаты. «Усиливать контроль», - убеждены чиновники. Некоторые из них даже считают, что цены на лекарства в будущем году могут снизиться <…> В общем, говоря словами великого грузинского поэта Шота Руставели, «каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны» (В. Сивкова // АиФ, 2004, № 47); В 1996 году указом президент РФ были утверждены «Основные направления государственной семейной политики», определяющие принципы и механизмы реализации основных напрвлений семейной политики… Однако практического значения эти «Основные направления» не имели. Как говорил в подобных случаях А. Твардовский, «обозначено в меню, а в натуре нету» (В. Переведенцев // НВ, 2004, № 51).

Семиотический способ функционирования был выделен и описан Ю. Н. Карауловым по отношению к прецедентным текстам в целом и определен как случай, когда «весь текст или значительный его фрагмент выступают как целостная единица обозначения» [Караулов 1987: 217]. Принимая данное определение, мы несколько сужаем круг прецедентных единиц, выполняющих семиотическую функцию, актуализируя наличие глубинных, не выводимых из самого прецедентного знака смыслов (в концепции Ю. Н. Караулова употребления, подобные описанным выше экспрессивно-стилистическим и аргументативно-афористическим, тоже относятся к числу семиотических).

В нашей интерпретации семиотическое использование литературного прецедентного высказывания оказывается характерным для случаев актуализации поверхностного и глубинного₂ значений или только глубинного₂, т. е. когда текст-источник оказывается задействованным в формировании смысла высказывания. Так, например, статья, поднимающая проблему отношения власти и народа к памятникам и к страшному советскому прошлому, запечатленному в некоторых из них, называется Наш Каменный гость -- железный Феликс (Е. Евтушенко // НГ, 2007, № 60) и имеет подзаголовок Что делать с памятниками? А с нами самими? В данном случае происходит актуализация поверхностного и глубинного₂ значений литературного прецедентного высказывания каменный гость, являющегося названием драмы А. С. Пушкина, ибо смысл данного употребления доступен и без знания пушкинского текста, однако создаваемая автором аналогия (даже каменная статуя способна увлечь в ад) существенно его обогащает.

Другая статья, о скандальной смене власти в Волгограде и о наступившем там политическом кризисе, начинается словами Неладно что-то в королевстве Датском (Е. Журавлева // Труд, 2007, № 27). Данное высказывание является несколько искаженной цитатой из трагедии В. Шекспира «Гамлет» и служит средством образного осмысления и оценки освещаемой политической ситуации через установление ассоциативных векторов с известным художественным произведением. В данном случае актуализируется только глубинное значение высказывания, ибо смысл его употребления никак не выводится из значения компонентов.

Подобные семиотически осложненные употребления литературных прецедентных высказываний соотносятся с реминисценциями, т. е. ассоциативными отсылками к другому тексту, полностью или частично отражающими лексико-грамматическую структуру исходного текстового фрагмента [Москвин 2002].

Таким образом, взаимосвязь между актуализированными элементами когнитивной структуры литературного прецедентного высказывания и особенностями его функционирования в дискурсе СМИ можно отразить в следующей схеме:

Данные о частотности актуализаций видов значений литературных прецедентных высказываний и способов их функционирования представлены в следующей таблице.

Как видно из таблицы, экспрессивно-стилистическое использование литературных прецедентных высказываний является наиболее частотным, что связано с «борьбой» современных печатных СМИ за читателя, со стремлением заинтересовать в материалах публикации массовую читательскую аудиторию.

С точки зрения формальных преобразований использование литературных прецедентных высказываний может быть каноническим (т. е. без формальных изменений) или трансформированным. Под трансформацией мы понимаем случаи явного преобразования известного прецедентного высказывания, являющегося стилистическим приемом (в отличие от случаев неточного, ошибочного цитирования), с целью придания тексту особых прагматических эффектов.

Как мы уже отмечали в п. 1.3. данной работы, различные способы трансформаций прецедентных высказываний активно изучаются современными исследователями. Анализ языкового материала позволяет говорить о том, что трансформированные прецедентные высказывания составляют значительную часть (41,8 %) от общего числа имеющихся в картотеке высказываний (408 из 976). При этом чаще всего встречается лексическое замещение (107): За морем жилье не худо (редакция // Труд-7, 2004, №238); Январь! Достать чернил и плакать (А. Ерастов // Труд, 2005, № 2), С вином виноватые [название статьи об алкоголизации населения России]; добавление (46): Выхожу один я на дорогу… А зачем? (И. Николаева // Труд-7, 2004, № 234), К нам едет ревизор! По распоряжению Хлестакова? (Е. Дьякова // НГ, 2004, № 87), Последние из царицынских могикан (Н. Егоршева // Труд, 2005, № 105); усечение (9): Что имеем, не храним … (В. Гаврилов // Труд-7, 2004, № 234), Рожденный ползать (А. Хабургаев // РГ, 2006, № 4027); контаминация (29): «я помню чудное мгновенье, без божества, без вдохновенья» (С. Беднов // Труд, 2007, № 133), Семеро козлят отпущения (М. Хайруллин // НГ, 2005, № 27), Дети капитана Флинта (М. Корец // Труд-7, 2005, № 210); новое лексическое наполнение синтаксической конструкции прецедентного высказывания (5): Но если маразмы плодятся вопреки здравому смыслу, значит, это кому-нибудь нужно (А. Ягодкин // НГ, 2005, № 30); Ведь если двери открываются - значит, это кому-нибудь надо, но если двери закрыты - значит, это тоже кому-то надо (Е. Бунимович // НГ, 2005, № 30); изменение функциональной модальности высказывания (4): Свои люди - сочтутся? (В. Климцев // ТР, 2006, № 3); Из искры возгорится пламя? (С. Телегин // СР, 2006, № 6), а также различные комбинации перечисленных трансформаций (208): Когда мороз и солнце… в квартире (М. В. и Е. С. Кочетовы // ТР, 2006, № 8), Пенсионером можешь ты не быть (И. Невинная // РГ, 2004, № 3629), Как закаляют Сталина [о памятнике Сталину] (НГ, 2005, № 24).

Подобное варьирование литературных прецедентных высказываний можно рассматривать как результат языковой игры, т. е. «неканонического использования языковых единиц с установкой на эстетическое восприятие последних, пусть даже эта установка ограничивается стремлением не быть скучным, пошутить, привлечь внимание к форме речи» [Гридина 1996: 4]. Эффект языковой игры при использовании в газетных текстах широко известных высказываний в трансформированном виде, но при этом легко узнаваемых, основан на том, что каноническая форма высказывания выступает в качестве ассоциативного контекста для интерпретации подвергшихся изменению элементов. Весьма интересна в этом отношении проводимая Б. Ю. Норманом аналогия между языковой памятью человека и складом «секонд хэнд», т. е. «складом» высказываний, уже бывших в употреблении. При этом ученый отмечает, что «ничего обидного в данном сравнении нет: ведь ассортимент тут все равно огромен и выбор на любой вкус!» [Норман 2006: 141].

Различного рода измененные высказывания обычно функционируют в дискурсе СМИ в виде заголовка статьи, являющегося сильной позицией текста, становятся ярким атрибутом последнего (его «фатическим оператором») [Смулаковская 2004], служат прежде всего способом привлечения внимания читателя и не несут при этом какой-то важной смысловой нагрузки. Лишь в отдельных случаях подобные модификации способны расширить смысловые границы газетного текста в целом за счет ассоциативных связей с художественным текстом-источником. Так, например, в заголовке статьи Дом, где разбиваются софиты (К. Кедров // НВ, 2004, № 45), используется название известной пьесы английского драматурга Б. Шоу «Дом, где разбиваются сердца».

Статья освещает произошедший в Доме кино скандал во время проведения VI съезда Союза кинематографистов, на котором в очередной раз на пост председателя Союза кинематографистов был избран его бессменный руководитель Н. Михалков, способствовавший, по мнению автора статьи, полному развалу и Союза, и Дома кино. Возлагавшиеся на этот съезд надежды на изменения в деятельности членов Союза, таким образом, рухнули, причем во многом по вине самих голосовавших, продемонстрировавших «лояльность могущественному представителю могущественного клана».

Так же, как и у героев пьесы Б. Шоу, очевидно, в силу их внутренней слабости и наивности, у отечественных деятелей кино рушатся надежды и разбиваются сердца, вместе с софитами, которым, по мнению журналиста, нечего освещать, ибо в Доме кино царят темнота и запустение. Таким образом, семиотическое использование литературного прецедентного высказывания создает параллелизм в восприятии прецедентной и реальной ситуации, способствует углублению и расширению смысла публикации.

Очевидно, что трансформация формальной структуры литературного прецедентного высказывания неизменно сопровождается изменениями в его когнитивной структуре и обусловливает актуализацию его поверхностного значения, ибо читатель «вынужден «проецировать» подобные трансформированные единицы на фон более знакомых «предшественников» [Норман 2006: 158]. Возможны, однако,

и такие случаи, когда формально высказывание остается практически неизменным, а его семантика претерпевает существенные изменения в силу буквализации отдельных компонентов или актуализации у них иных семантических признаков: Небо в алмазах [заголовок в статье о попытке контрабанды крупной партии драгоценных камней, предпринятой в аэропорту] (И. Зубков, Т. Канахина // РГ, 2004, № 3463); Британцы научились экономить на освещении улиц - новый фонарь работает на солнечных батареях и энергии ветра. Впрочем, англичане готовы сражаться не только с ветряными мельницами - новый автомат <…> сгибается пополам и дает возможность стрелять из-за угла (П. Молоткова // АиФ, 2006, № 12). Для подобных словоупотреблений связь с прецедентным текстом-источником не характерна, ибо они в данных контекстах оказываются автосемантичными.

Активное использование различного рода трансформированных литературных прецедентных высказываний в дискурсе СМИ говорит о «речевой вольнице» сегодняшнего дня [Валгина 2003], о нивелировании противопоставления «своего» и «чужого» слова, об отсутствии неприкосновенности в отношении «чужого» языкового материала, различные модификации которого способны, по образному выражению В. Г. Костомарова и Н. Д. Бурвиковой, влить в старые мехи молодое вино [Костомаров, Бурвикова 2001].

2.2 Литературное прецедентное имя

Основываясь на имеющемся в современных лингвистических исследованиях определении (см. п. 1.2), литературное прецедентное имя мы понимаем как реальное или вымышленное индивидуальное имя, связанное с широко известным художественным текстом, относящимся, как правило, к числу прецедентных. Среди литературных прецедентных имен выделяются реальные имена (имена авторов) и вымышленные имена (имена литературных героев): Только вот одного быть [при Александре III] не могло: трупа Некрасова или Салтыкова-Щедрина в пять часов вечера в собственном подъезде, и чтобы рядом лежал «смит-вессон». А государь император чтобы сказал прилюдно, что убийство Щедрина даже вреднее его творчества. Все-таки был воспитанный человек [об убийстве А. Политковской] (В. Новодворская // НВ, 2006, № 47); И здесь история Димы и Алены [покончивших жизнь самоубийством] действительно похожа на любовь Ромео и Джульетты (А. Беляев // КП, 19. 12. 2006).

Как показывает проведенный анализ, вымышленные литературные прецедентные имена в дискурсе СМИ встречаются гораздо чаще (61,4 %), чем реальные (38,6 %). Полученное соотношение объясняется, на наш взгляд, несколькими причинами. Во-первых, вымышленных прецедентных имен в принципе больше, чем реальных, ибо художественных произведений, и тем более их персонажей, гораздо больше, чем писателей. Вторая причина связана с существенными различиями в функционировании данных единиц и спецификой газетно-публицистического дискурса, призванного не только информировать читателей о происходящих в стране и мире событиях, но и оценивать, интерпретировать последние. А вымышленные имена в силу их связи с текстом-источником оказываются более склонными к метафоризации, в результате которой соответствующее явление подводится под определенную категорию (по Дж. Лакоффу), что позволяет лучше определить сущность того или иного явления и выразить свое отношение к нему [Чудинов 2003: 60].

С позиций семантической связанности с текстом-источником все вымышленные литературные прецедентные имена являются семантически связанными, ибо их употребление в дискурсе основывается на актуализации закрепленных в сознании носителей языка и культуры коннотаций, формируемых художественным текстом (или рядом текстов). Связь с источником у вымышленного имени может быть ослабленной, представление о его носителе - редуцированным, однако подобное имя все равно употребляется в соответствии с прототекстовыми коннотациями или частью из них (Дон Жуан, Анна Каренина, дядя Степа). В отношении реальных литературных прецедентных имен данный критерий оказывается неприменимым, ибо художественный текст является не источником подобных единиц, а своего рода атрибутом (об этом подробнее далее).

Прецедентное имя, как и прецедентное высказывание, обладает определенной когнитивной структурой, элементами которой являются дифференциальные признаки имени, его атрибуты и оценка. Дифференциальные признаки (по аналогии с дифференциальными семами, выделяемыми в структуре лексического значения слова отечественными исследователями лексической семантики [Никитин 1997]) представляют собой «некую сложную систему определенных характеристик, отличающих данный предмет от ему подобных» [Красных 2003: 198]. Система дифференциальных признаков прецедентного имени обладает структурой, позволяющей выделить несколько групп характеристик, определяющих денотат прецедентного имени: характеристика по внешности, по чертам характерам, по роду деятельности, по связи с прецедентной ситуацией или текстом (в нашем случае - с ситуацией, описанной в известном художественном тексте). При употреблении литературного прецедентного имени в газетном тексте происходит актуализация одного из дифференциальных признаков или их некоторой совокупности: «Природа словно посмеялась надо мной, - сокрушается в своем письме Петр. - С какой стороны ни глянь - хочется заплакать. Просто Квазимодо в чистом виде!» (Л. Сергеева // Труд, 2007, № 552); А сам жених как? Не Отелло? (Е. Лаптева // КП, 2006, № 79-т/22); «Почта России» повысит зарплату для своих сотрудников. Уже сегодня уральские отделения переведены на ЕСОТ - единую систему оплаты труда. Благодаря ей до конца года вырастет фонд заработной платы наших Печкиных. Правда, всего на тридцать процентов (Е. Матафонова // АиФ-Урал, 2006, № 45); То, что произошло со сборной Украины в групповом турнире, напомнило мне сказку о Золушке. Тыква превратилась в красивую карету, а крысы - в великолепных лошадей (О. Блохин // ФХ, 2006, № 24); В его натуре, казалось бы, невозможное сочетание -- Штольц и Обломов. Добрый, грузный, умный, одаренный и неудачливый в любви, как Обломов. Энергичный, неутомимый и деловитый, как Штольц (К. Кедров // Изв., 28.05.07).

Под атрибутами прецедентного имени подразумеваются «некие «элементы», тесно связанные с означаемым прецедентным именем, являющиеся достаточными, но не необходимыми для его сигнификации (кепка Ленина, бакенбарды Пушкина, маленький рост Наполеона)» [Красных 2003: 202]: А Львов, прости меня, Украина, еще раз, он вообще не совсем украинский, разве что у некоторых атлантов усы, как у Тараса Шевченко (А. Ульянова // НВ, 2004, № 46); Фестиваль «Окно в Европу» только стартовал, а одна награда уже нашла своего обладателя. Им стал «Бумер» - лидер проката 2003 года среди российских лент. Приз учредила «Российская газета», вручал его автор этих строк. Вручать довелось не специально отлитую статуэтку, а специально изготовленный стул, похожий на тот, за которым гонялись Остап Бендер и Киса Воробьянинов (Ю. Богомолов // РГ, 2004, № 3550).

Прецедентные феномены, как уже отмечалось, обладают ярко выраженной оценочностью, аксеологичностью. Они имеют существенное значение в формировании мифологической системы лингвокультурного сообщества и в представлении определенных моделей поведения, одобряемых или осуждаемых этим сообществом. Ключевая роль в реализации этой функции принадлежит именно прецедентным именам, задающим пантеон «героев» и «злодеев» [Гудков 2003: 137]. В связи с этим оценка является важным элементом когнитивной структуры прецедентного имени. Отечественными исследователями оценка рассматривается в качестве одного из видов модальности, «которые накладываются на дескриптивное содержание языкового выражения» [Вольф 2006: 11]. При этом оценочная модальность определяется как «связь, устанавливаемая между ценностной ориентацией говорящего / слушающего и обозначаемой реалией (точнее -- каким-либо свойством или аспектом рассмотрения этой реалии), оцениваемой положительно или отрицательно по какому-либо основанию (эмоциональному, этическому, утилитарному и т. п.) в соответствии со «стандартом» бытия вещей или положения дел в некоторой картине мира, лежащим в основе норм оценки» [Телия 1986: 22 - 23]. Как отмечает Д. Б. Гудков, прецедентные имена «указывают на инвариантные представления тех «культурных предметов», которые представляют собой эталоны национальной культуры» [Гудков 2003: 152].

Е. М. Вольф в монографии «Функциональная семантика оценки» утверждает, что оценка «подразумевает ценностный аспект значения языковых выражений, который может интерпретироваться как А (субъект оценки) считает, что Б (объект оценки) хороший / плохой» [Вольф 2006: 5 - 6]. В связи с широким спектром актуальных для периодических изданий общественно-политических проблем объектом оценки посредством использования литературных прецедентных имен (обычно - имен персонажей, реже - имен авторов) выступают современные политические лидеры, деятели литературы, театра, кинематографа, журналисты, спортсмены, а также обычные люди - герои публицистических статей: Жак Ширак - Гаргантюа и Пантагрюэль [о гастрономических предпочтениях политического лидера] (Я. Бедовая // КП-Екат., 2006, № 74); Вообще есть спрос на стилистику 20--30-х годов: оформление, бабушкины (иногда прабабушкины) туалеты. И неизменный Остап Бендер в качестве ведущего! (М. Тумашкова // НГ, 2007, № 41); Ромео с петлей на шее [о трагической гибели влюбленного юноши] (М. Корец // Труд-7, 2006, № 92).

В зависимости от того, носителем каких качеств или характеристик является литературный герой, его имя может становиться средством отрицательной или положительной оценки, причем более частотной оказывается отрицательная оценка. Это объясняется, на наш взгляд, критическим взглядом журналистики на реалии современной жизни. Так, например, имя Чичиков актуализирует в сознании читателя такие негативные качества (являющиеся дифференциальными признаками имени), как мошенничество и притворство: Тронная речь бессменного председателя [Союза кинематографистов] по интонации напоминала признания Чичикова о том, что много в жизни претерпел, а все потому что и сироте, и вдовице ни в чем не отказывал. Кроме того, Павел Иванович обладал чувствительным сердцем и, завидя нищего, обязательно давал ему грошик. Так Михалков рассказывал о какой-то нищей вдовице-актрисе и о не менее нищем знаменитом актере, которым он, конечно, помог. Похоже, что эти нищие и уволокли миллион (К. Кедров // НВ, 2004, № 45). Другой герой Н. В. Гоголя - Хлестаков - ассоциируется с наглостью, фамильярностью: Хочу, чтоб журнала не коснулась ни цензура, ни самоцензура, но самоконтроль, внутренний критик был всегда. Он должен подсказать, например, что неприлично называть Чехова «Антон Палыч» - это значит уподобиться Хлестакову («С Пушкиным на дружеской ноге») (Н. Смирнова // НВ, 2005, № 1-2), или взяточничеством: Юлия Тимошенко готовит новый аукцион по «Криворожстали» и проверку всех государственных монополий Украины. <…> Но уже до проверки г-жа Тимошенко уверена, что они используют теневые схемы и занимаются незаконной деятельностью, и советует директорам освежить в памяти пьесу Гоголя «Ревизор» - «к вам приедет человек, который не будет брать взятки», сказала она, пояснив, что имеет в виду далеко не Хлестакова (Е. Арсюхин // РГ, 2005, № 44). Дубровский, герой одноименной повести А. С. Пушкина, имеет ореол положительных ассоциаций и является воплощением благородства. Словами Не бойся, Маша, я Дубровский! (КП, 2005, № 34/8) названа статья корреспондентки Марии Кирсановой о попытке выйти замуж за иностранца через Интернет. Данную фразу М. Кирсанова слышит от русского эмигранта, живущего в Великобритании, в ответ на ее сомнения по поводу «нормальности» предыдущих «электронных женихов». Имя Маша в данном случае является, с одной стороны, непосредственным обращением к автору и одновременно героине публикации, а с другой стороны, служит способом номинации испытывающей страх молодой женщины.

В приведенных примерах литературные прецедентные имена употребляются в качестве признакового дейксиса, т. е. служат указанием на некий конкретный образец, известного носителя некоторой образцовой совокупности признаков [Арутюнова 1988: 63 - 64].

С функциональной точки зрения в отношении литературных прецедентных имен выделяется употребление денотативное и коннотативное [Гудков 2003] (номинативное и образно-семиотическое - в терминологии Ю. Н. Караулова) [Карулов 1987]. При денотативном происходит апелляция непосредственно к денотату, имя называет автора (или посредством метонимического переноса его произведение / творчество в целом) или персонаж художественного текста. Такое словоупотребление выполняет своего рода иллюстративную функцию: Есть такие слияния творческих сиамских близнецов, где отрубить одного партнеры от другого все равно, что приставить руки к Венере Милосской. Вспомним хрестоматийных Ильфа и Петрова, Тарапуньку и Штепселя <…> (Е. Елагина // РГ, 2006, № 132); Папки дела [М. Ходорковского] выглядят, как библиотека Толстого (А. Боссарт // НГ, 2005, апрель, спецвыпуск); Но если вслед за Фаустом мы зададимся вопросом, как бы вы начали жизнь сначала, если бы вам такая возможность была представлена? (А. Тучинская // Труд, 2006, № 105).

Ядро денотативных употреблений составляют реальные литературные прецедентные имена, т. е. имена писателей. Весьма распространенной формой денотативного употребления в данном случае является использование прецедентного имени в составе перифразы, когда происходит вторичная номинация многоаспектных «культурных предметов» [Гудков 2003: 159 - 160] с целью вычленения определенного набора их характеристик. Подобными «культурными предметами» при перифрастической номинации с использованием литературных прецедентных имен чаще всего оказывается язык, на котором писал тот или иной известный автор, или страна, национальным достоянием которой являются его произведения: <…> зугдидская учительница Фати учит языку Шота Руставели русскую студентку Марину (М. Рогачева // Изв., 06.10.06); Они [В. Жириновский и др.] создавали представление о России не как о стране Пушкина и Достоевского, а как о слоне в посудной лавке (С. Белковский // Труд, 07.06.2006).

Денотативное употребление вымышленного литературного прецедентного имени обычно является указанием на имя литературного персонажа, которому принадлежит то или иное высказывание, ставшее прецедентным и релевантное для данного газетного текста: Огорчила статья Татьяны Щербины… Как сказал небезызвестный литературный герой: «Может быть, здесь… в этом вами сейчас выраженном изъяснении… скрыто другое… Может быть, вы изволили выразиться так для красного слога?» (Манилов - Чичикову) (Н. Вернандер // НВ, 2004, № 45); Вы спрашиваете, изменились ли люди за последние 20 - 30 лет. Не изменились. <> вы вспомните слова Воланда: «Обывенные люди, в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их» (А. Розумный // НГ-ежемес. обозр., 2006, февр.). Следует отметить, что подобное денотативное употребление более свойственно реальным литературным прецедентным именам, нежели вымышленным, ибо последние чаще всего функционируют коннотативно.

При коннотативном использовании литературного прецедентного имени оно служит средством характеристики, оценивания объекта, определяет сущность этого явления, выражает отношение автора к нему и является метафорой. Ориентируясь на исследования метафоры с позиций когнитивной теории, для которой характерен широкий подход к выделению метафоры по формальным признакам, под метафорическим словоупотреблением мы понимаем любое смысловое уподобление вне зависимости от наличия / отсутствия формальных показателей компаративности (как, будто, похож, словно и др.) [Чудинов 2003: 54]: Путин уничтожает Ходорковского, испугавшись соперника. Путина, как Эллочку-людоедку, душила жаба по прикиду Вандербильдихи, и он его получил (А. Боссат // НГ, 2005, апрель, спецвыпуск); Со мной не очень просто жить, я такая Шерлок Холмс и доктор Ватсон в одном флаконе (Н. Королева // Труд, 2006, № 45).

Если для денотативного функционирования литературных прецедентных имен ядерным является использование имен авторов, то для коннотативного - имен персонажей, ибо в отношении последних важно знание не только того, что это литературный герой, но и того, какой он (хороший / плохой, добрый / злой, толстый / худой, высокий / невысокий и т. д.). Другими словами, использование в дискурсе СМИ вымышленных литературных прецедентных имен актуализирует прежде всего не денотативную, а коннотативную составляющую семантики данных единиц. Актуальность тех или иных коннотаций имени детерминируется спецификой использующего его дискурса, содержательными особенностями текста-источника и менталитетом представителей той или иной лингвокультуры (известно, что отношение к одному и тому же литературному герою может существенно разниться у представителей различных национальностей или у различных поколений одной нации).

Коннотативные употребления вымышленных литературных прецедентных имен соотносятся с аллюзиями, которые определяются как прием, состоящий в ассоциативной отсылке к известному для адресата факту виртуальной или реальной действительности [Москвин 2002: 65]. Отличием аллюзии от реминисценции является то, что основой аллюзии выступает однословная единица либо ряд однословных единиц, не отражающих лексико-грамматическую структуру исходного текстового фрагмента [Москвин 2002: 65]. Возможен, однако, и другой подход, когда аллюзия рассматривается как разновидность реминисценции [Слышкин 2000] или не рассматривается вовсе, а словоупотребления, подобные приведенным выше, обозначаются как реминисценции [Валгина 2003]. Думается, что целесообразнее все-таки разводить эти понятия, но не в отношениях часть-целое, а как частные разновидности другого целого - феномена интертекстуальности.

Следует отметить, что коннотативное использование реальных прецедентных имен хотя и не является частотным, но все-таки возможно. При этом актуализированными дифференциальными признаками оказывается обобщенное представление о нравственно-философской проблематике или стилистических особенностях произведений того или иного писателя: Ваша любимая Америка вас все еще не разочаровала? / Что ты! Это как в случае с Шекспиром. Чем глубже узнаешь, тем больше нравится (А. Джигарханян // Изв., 2006, № 103); Россия 90-х экзотики миру не выдала… Скучной оказалась страна Россия, когда революция схлынула, - по-чеховски скучной и заселенной чичиковыма да маниловами, башмачкиными да собакевичами (Т. Щербина // НВ, 2005, № 3); В развлекательном жанре появилась плеяда молодых талантливых актеров… Но тексты, которые они поизносят, в мое время не пропустили бы даже в самодеятельности. Как можно вообще не заботиться о смысле и формулировке фраз? Сколько перьев было поломано в свое время в спорах о том, что Тонков и Владимиров недостаточно хорошие актеры, что мало внимания уделяют текстам. Но Авдотья Никитична и Вероника Маврикиевна рядом с теми, кто работает сейчас, - как минимум Лев Николаевич Толстой. А то и Шекспир (А Лысенко // Собеседник, 2007, № 4).

Подобные употребления, в отличие от коннотативного употребления вымышленных литературных имен, за которыми стоит определенный литературный сюжет, нельзя назвать аллюзиями, ибо они все-таки не осуществляют ассоциативной отсылки к какому-то известному для адресата факту виртуальной или реальной действительности, а апеллируют к имеющемуся у членов русского лингвокультурного сообщества представлению, связанному с носителями данных прецедентных имен. Аллюзия - это намек на что-то, прежде всего - на какой-то литературный (или исторический) сюжет, в данных же примерах никакого намека нет. Это лишь метафорическое употребление реального прецедентного имени, основанное на актуализации некоего представления.

Количественное соотношение в употреблении вымышленных и реальных литературных прецедентных имен и их денотативного или коннотативного использования представлено в следующей таблице.

Как видно из таблицы, вымышленные литературные имена количественно превосходят реальные, что уже отмечалась нами ранее, а коннотативное употребление более частотно, нежели денотативное. Последнее связано со стремлением современной журналистики усилить личностную составляющую, смысловую многослойность газетного текста и обеспечить его оценочно-воздействующую направленность.

С позиции наличия / отсутствия формальных трансформаций литературные прецедентные имена, функционирующие в дискурсе СМИ, как и высказывания, могут быть каноническими или трансформированными, т. е. сознательно измененными. Однако количество трансформированных литературных прецедентных имен (12 из 828) в несколько раз меньше, чем высказываний (1,44 %), что объясняется существенными различиями в формальной и когнитивной структуре данных единиц. Использование трансформированных литературных прецедентных имен (как вымышленных, так и реальных) характерно для заголовков статей, ориентированных на привлечение внимания читателя к публикации, выполнение рекламной функции. Обязательным условием коммуникативной эффективности подобного словотворчества является высокая степень знакомства читающей публики со звуковым комплексом данного имени. Как и при использовании трансформированных высказываний, читатель вовлекается в стихию языковой игры, основанной на неканоническом употреблении языковых единиц [Гридина 1996: 4].

Трансформация может основываться на паронимической замене или на расчленении, сегментации сложного имени. Россия в лирике блога (И. Куринной // НГ, 2005, № 25) называется статья о получающих в России все большую популярность онлайн-журналах, или «Живых журналах», являющихся результатом свободного интеренет-общения и служащих способом отдыха, знакомства его посетителей; Эллочки и людоеды (Э. Николаева // НГ, 2005, № 83) - заголовок публикации о рублевских домохозяйках, любящих смотреть ТВ, по которому показывают различные ужасы. Мамин сибиряк (Г. Бородянский // НГ, 2005, № 24) - название статьи, сообщающей о рождении потомства у проживающих далеко от исторической родины (в одном сибирском зоопарке) бегемотов. При этом имеющиеся у литературного прецедентного имени дифференциальные признаки могут быть задействованы в большей или меньшей степени. В первых двух примерах языковая игра с формой сочетается с актуализацией окружающих имя коннотаций. Так, например, паронимическая замена существительных Блока и блога в приведенном контексте возможна не только в силу фонетической близости данных слов, но и в связи с имеющимися у них общими коннотациями, актуализатором которых выступает существительное лирика. Как лирические произведения являются актом самовыражения поэта А. Блока, так и онлайн-журналы оказываются способом самовыражения российских интернет-пользователей, т. е. тоже своего рода лирикой. Во втором примере в трансформированном виде используется имя героини романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» Эллочки-людоедки, наиболее важными характеристиками которой являются весьма скудный словарный запас, интеллектуальная ограниченность и алчность. Ничего откровенно негативного о рублевских домохозяйках в статье не говорится, но использование данного имени служит способом их имплицитной характеристики и оценки автором публикации. Слово людоедки в приведенном контексте, с одной стороны, служит актуализатором коннотаций, окружающих имя героини романа, а с другой - имеет и прямое значение, являясь обобщенным именованием транслируемых по ТВ передач про настоящих людоедов, маньяков и убийц. Для формирования системного смысла выражения Мамин сибиряк наличие фоновых знаний о носителе прецедентного имени нерелевантно, ибо помимо сегментации, характерной и для предыдущего случая, произошла полная буквализация обеих частей сложного имени: сибиряк, потому что живет в Сибири, мамин, потому что продолжает жить с матерью в одном вольере. Очевидно, что данное словоупотребление никаких дополнительных смысловых пластов не образует, главное здесь - завлечь, заинтриговать читателя, используя в заголовке известное имя.

Помимо формальной трансформации литературных прецедентных имен в дискурсе СМИ возможна когнитивная трансформация данных единиц, когда звуковой и структурный комплекс имени остается неизменным, а модификации подвергается один из элементов его когнитивной структуры. Так, например, в статье о сносе московских гостиниц имеется подзаголовок И вновь продолжается бой Руслана с собственной головой (А. Люсый // НВ, 2004, № 52), в котором трансформируется связанная с прецедентным именем ситуация, описанная в известном художественном тексте. В поэме А. С. Пушкина Руслан сражался с отрубленной головой великана, а в приведенном примере - с собственной. Герой Пушкина здесь символизирует Россию, а его голова - историческую память страны, воплощенную, в том числе, и в столичных гостиницах. Воздействующая функция анализируемого высказывания усиливается путем ироничного использования в нем цитаты из известной советской песни А. Пахмутовой на стихи Н. Добронравова «И вновь продолжается бой» (1973 г.). В данном случае модификации подвергается отдельный эпизод художественного текста, в приведенном далее примере использование литературного прецедентного имени сопровождается трансформацией сюжетной линии произведения в целом: И там [в театре А. Васильева в Москве] вдохновенно расхаживает талантливый сын великого Эфроса Дима Крылов в очках и джемпере, похожий на Гамлета, плюнувшего на эльсинорские интриги и датский престол и уехавшего-таки в университет вместе с Горацием (В. Новодворская // НВ, 2004, № 49). Использованное автором публикации уподобление основано, вероятно, на общности мировосприятия литературного персонажа и героя публикации (возвышенность помыслов, стремление к идеалу и др.), а также на сходстве Д. Крылова с актером, играющим роль Гамлета и расхаживающим по сцене во время длительных монологов. Имеющиеся же различия между сопоставляемыми объектами корректируются путем трансформации известного литературного сюжета и, как следствие, изменения в когнитивной структуре литературного прецедентного имени: связанная с Гамлетом ситуация мести за гибель отца нивелируется, и актуализируется созидающая, жизнеутверждающая составляющая в образе литературного героя и сопоставляемого с ним героя публикации.

2.3 Описательная и комбинированная вербализация

Под описательной вербализацией в данной работе понимаются случаи указания на относящуюся к определенному художественному тексту и легко узнаваемую читателем ситуацию без использования имен литературных персонажей или литературных высказываний: Старуху-процентщицу зарубят по новой [заголовок в статье об экранизациях романов Ф. М. Достоевского] (М. Суранова // Собеседник, 2007, № 4).

Подобные словоупотребления, как мы уже отмечали, встречаются в дискурсе СМИ значительно реже, чем прецедентные высказывания или имена. Низкая частотность данного способа связана с ограниченностью текстов, для апелляции к которым характерно использование описательных отсылок: источником в этом случае служат преимущественно фольклорные или созданные на основе фольклорных сюжетов произведения, герои которых не имеют собственных имен; или, как в приведенном примере, описательная номинация является более известной и узнаваемой, чем само имя (старуха-процентщица в романе Ф. М. Достоевского наделена именем Алена Ивановна).