Метафорическая репрезентация экономических понятий в семиотическом аспекте

Актуальным в настоящее время становится изучение научно-популярной проблематики в прессе, которая, по словам О.С. Мурановой, несколько видоизменяет языковые особенности научно-популярного подстиля, приспосабливая его к средствам массовой коммуникации. Это имеет место также в научно-популярных статьях, публикуемых в журналах и в других периодических изданиях [Муранова 2006: 276]. Исследователи подобного рода текстов отмечают, что их авторы, будучи специалистами в той или иной научной области, стремятся донести научное знание до аудитории, различающейся по возрасту, образованию и способностям воспринимать научную информацию. По этой причине авторы либо выбирают компактную и доступную форму для передачи информации, либо стремятся вызвать определенное отношение к описываемым событиям, что достигается с помощью ряда лексических средств.

Исследователи языка научных текстов выделяют две крайние разновидности. С одной стороны, можно наблюдать высшие формы научного изложения. Это произведения крупных ученых, обладающих высокой языковой культурой, их стиль отличается неповторимой индивидуальностью и самобытностью. С другой стороны, существует наукообразный, “гелертерский” стиль, часто сводящийся к набору ограниченных средств выражения, для введения которых в письменную речь, по существу, вообще не требуется умения писать.

И все же большинство отечественных лингвистов сходятся во мнении, что научная мысль может и должна иметь индивидуальное, нестереотипное языковое выражение, при определенных условиях элементы образной речи проникают в научную речь, поскольку человеческое мышление есть средство логического и чувственного познания. Определяя так называемый “метафорический подход” к интерпретации некоторых метафорических словосочетаний, А. Зализняк пишет: “Представить себе - значит “поставить перед собой” - чтобы увидеть. Как, однако, мы можем видеть то, что является невидимым, чего как раз представить себе и нельзя? Для этого и нужна метафора: чтобы представить себе то, что увидеть легко, и говорим, что то похоже на это” [Зализняк 2000].

Использование иностилевых средств объясняется связью науки с практической деятельностью человека, его мировоззрением и мироощущением, проблемами социологии и философии [Дзикики 2001; Кожина 1977, 1980; Мурзин 1991; Славгородская 1983, 1986; Скляревская 1987, 1993].

Исследователи языка науки в поисках общего основания, на базе которого могут быть сравнены различные стили и может быть доказана близость науки и искусства, называют таким общим основанием метафору: без нее не может обойтись ни один стиль. Но если значение метафоры в искусстве неоспоримо, то её распространение на рациональное познание не является столь очевидным. Поэтому и возникает необходимость обсуждения роли метафоры в науке, что может быть даже “шире самой теории метафоры” [Друлак 2006].

Отечественные и зарубежные ученые единодушны сегодня в своем мнении о том, что научные метафоры - это сердце теорий, их суть, без них теории были бы абсолютно бесполезны и не заслуживали бы своего гордого имени. А базовые концепты, используемые в рациональном познании общества, неизбежно метафоричны. Например, понятие из области лингвистики - языковая картина мира - это, безусловно, метафора.

Кроме того, как это отмечает Е.В. Рахилина, в науке часто бывает, что “ метафоры, возникая, как бы “получают обратную силу”, перестраивая всю, так сказать идеологическую базу этой науки. Язык как структура - это ведь тоже метафора. Она заставляла воспринимать суть языка как сложнейшее взаимоотношение отдельно взятых деталей, из которых собирается что-то общее. Метафора же языковой картины мира подразумевает сходство языка с другой системой - зрительной” [Рахилина 2000: 11].

В.А. Звегинцев, характеризуя тенденции к сотрудничеству самых различных наук, также отмечал, что развитие контактов между ними определяется с помощью научных метафор, таких как логическая, естествоведческая, математическая, идеологическая, компьютерная. Они способствуют заимствованию у одних наук методических принципов (и даже конкретных методических приемов) и расширению их уже в качестве общенаучных принципов на широкий круг других наук [Звегинцев 2001: 505-506].

Разделяя семиотику естественного языка и семиотику науки, ученые-семиотики и логики говорят сегодня о гибкости, эластичности, способности к тонкой дифференциации естественного языка при обозначении явлений науки [Гетманова 2006: 18; Мечковская 2004: 214]. С другой стороны, не отрицается необходимость специально выработанного языка, пригодного для описания объектов, необычных с точки зрения здравого смысла и имеющего в реальном мире прообразы, которые нельзя отождествлять с реально существующими предметами [Степин 2003: 46].

Не апеллируя к семиотическому методу исследования, В.К. Харченко, исследующая функциональный аспект метафоры, тем не менее, прямо указывает на перечисленные явления: “Получается любопытная картина: чтобы научно-популярное изложение состоялось, оно должно, помимо научной информации, включать в себя и экскурсы в быт, и заходы в другие науки, и знаки других культур …” [Харченко 2007: 35]. Все вместе это приводит к активной метафорической концептуализации предметов и объектов науки, в частности, науки экономики и значимых событий, происходящих в настоящее время в экономической жизни, как мирового, так и европейского сообщества, связанного, прежде всего, с проблемами европеизации и глобализации. Многочисленные работы приводят примеры использования метафор для репрезентации понятий, которые представляют область экономических знаний, например, ГОСУДАРСТВО, ОБЩЕСТВО, КРИЗИС, БИЗНЕС, ПОРЯДОК, ЭКОНОМИЧЕСКИЕ АФЕРЫ и др. [Исаева 2006; Пасечник 2006; Синеева 2006; Чудинов 2002].

Следует также отметить, что, выделяя в плане содержания знаков, используемых в науке, научное понятие, ученые не пришли к единому определению содержательной стороны языкового знака, понятия, и тем более, научного понятия. Этот вопрос остается сегодня одним из самых дискуссионных в отечественном языкознании. Возможно, объяснение этому кроется в том, что, говоря о понятии, мы выходим за пределы теории знаков и рассматриваем понятие не как характеристику знаков, а как “определенную форму отражения действительности на ступени абстрактного мышления, т.е. на ступени познания действительности с помощью языка” [Войшвило 1989: 90]. А, как и всякая мысль, понятие выражается в знаковой форме.

Обобщая различные точки зрения, В.И. Карасик указывает на то, что позиции философов, логиков, психологов, лингвистов и специалистов в области когнитивных наук сходятся в следующем:

1) понятие есть ментальное образование;

2) понятие - это более обобщенное образование, чем представление, понятие относится к мышлению, в то время как представление - к сознанию;

3) понятие может быть зафиксировано в том или ином знаке;

4) понятие - это вариативное образование, включающее относительно стабильную и относительно подвижную части;

5) понятие может быть обыденным и научным, при этом научность не является синонимом истинности, более того, именно научные понятия подвергаются критике и переосмыслению (иначе говоря, есть понятия практического и теоретического мышления) [Карасик 2004: 38].

Говоря о научном понятии, ученые указывают на его отличие от лексического значения слова. По словам Н.Б. Мечковской, если последнее отображает наглядно-чувственное представление об объекте, явлении, то, понятие включает в себя знание о непосредственно не наблюдаемых чертах объекта и возникает обычно как плод абстрактного мышления в ходе которого “сознание обязательно “отвлекается” от наблюдаемой пестроты свойств вещей и пытается понять их сущностную глубину”. Научное понятие фиксирует, таким образом, “наиболее глубокие и важные (сущностные) черты объектов, соответствующие научной картине мира (своего времени)” [Мечковская 2004: 207-208].

Способность абстрагироваться и сосредотачивать внимание на важнейших для человека предметах и явлениях, отражающих научную картину мира, стимулирует поиск адекватных способов их выражения языковыми средствами. Иногда сознательно, иногда на уровне подсознательного человек выбирает для кодирования научной информации из арсенала знаков те, которые соотносились (соотносятся) с любыми фрагментами окружающей его действительности. Это и приводит к такому способу репрезентации научных понятий, как использование средств метафоризации.

Обобщая теоретический опыт, накопленный в области анализа понятийного аппарата человека, которым он распоряжается для фиксации своей научной деятельности, а также результаты проведенного нами исследования способов представления знаний о мире экономики языковыми средствами, мы определяем экономическое понятие как:

1) относящееся к ментальному миру,

2) представляющее собой форму мышления, в которой отражаются существенные, т.е. достаточные для разделения (выделения, обобщения) признаки объекта (явления, события) экономической действительности,

3) выраженное в языке посредством знаков.

Опираясь на положения, сформулированные Ф. де Соссюром о роли ассоциаций и о связи изменения значения слова со временем, мы отмечаем широкие возможности использования языковых знаков, за которыми в лексической системе языка уже закреплены определенные значения, зачастую совсем не связанные с экономикой, как один из способов репрезентации экономических понятий.

Наши выводы постоянно подкрепляются примерами, которые можно черпать из непрекращающегося потока лексического материала, отражающего изменения экономической действительности. ХХ-ый век, особенно его последние годы, а также вступление в новое тысячелетие демонстрируют формирование нового лексикона, характерными признаками которого становятся: влияние либерализма, демократизации, “карнавализации окружающей нас действительности”, “тропологичности разума” [Бурвикова 2008: 3-5].

Характерны ощутимые сдвиги в отношениях между означающим и означаемым, на возможность которых указывал в свое время основатель “Курса общей лингвистики”. Прежде всего, это вызвано бурным развитием науки, техники, средств массовой информации, переходом книжного языка в разговорный язык и наоборот, а также событиями, происходящими в общественной и экономической жизни европейских стран.

В настоящее время страны, языки которых мы исследуем, переживают как раз такое эпохальное развитие. Строительство экономически единой Европы, роль и место Франции в ряду стран-членов Евросоюза, регулярные встречи на высшем уровне, развитие экономического сотрудничества, а также внешняя и внутренняя политика России, стремящейся занять достойное место в мировом экономическом сообществе, все это отражается в языке. Актуализация наиболее важных на сегодняшний момент направлений экономического развития достигается, как показывает настоящее исследование, в числе прочих за счет использования языковых средств, основанных на переносе значения.

По словам отечественных и зарубежных ученых [Гусев 1988; Ортега-и-Гассет 1990; Pietarinen 2004], в основе порождения новой информации, лежат углубление и расширение процесса познания, осуществляемые с помощью операций, на которые указали еще Ч.С. Пирс и Р. Якобсон. Речь идет о селекции (метафора) и комбинации (метонимия) знаков. Историческое развитие семиотики как науки подводит нас к возможности рассмотрения этих языковых средств как комплексных знаков.

С точки зрения семиотики и когнитивной лингвистики, метафора и метонимия - это разные модели, по которым сознание человека, основываясь на исходном содержании знака, формирует новое представление о событиях, происходящих в окружающем его мире [Бабина 2003: 7-8; Мечковская 2004: 185; Кубрякова и др. 1996: 158; Lakoff 1990: 288, 435].

Однако в то же время исследователи метафор и метонимий отмечают их схожесть и взаимодополняемость. Н.Б. Мечковская, сравнивая метафору и метонимию, говорит о более плавном, “ползучем” характере последней: “это настолько плавные шаги сознания, что в сравнении с метафорой они как бы менее заметны” [Мечковская 2004: 187]. Е.В. Падучева, называя метафорические переносы и метонимические сдвиги двумя крупными классами, к которым относится основная часть семантической деривации, отмечает, что метафора часто возникает как следствие метонимии: “метонимия чревата метафорой” [Падучева 2004: 194]. Цв. Тодоров, характеризуя систему отношений, создающих тропы, указывает на то, что термины “метафора” и “метонимия”, взаимно исключающие друг друга, в то же время “совместно включены в некоторое более широкое целое” [Тодоров 2001: 374]. В.Н. Телия рассматривает наличие в языке тропа в тропе (вправлять мозги), а также взаимодействие тропов с символами и квазиэталонами (нести крест, разбить сердце) и случаи, когда метафора совмещена с метонимией, основана на метонимии (давать сто очков вперед) [Телия 1996: 199]. Отечественные ученые указывают на то, что метафора вместе с метонимией служит основой для символа (змея, ползающая по земле, - символ земли - метонимия; символ подземного божества - метафора) [Маслова 2001: 101], что в политическом дискурсе они имеют общие функции (с их помощью можно скрыть истинное положение дел) [Поппель 2000: 308-309].

Дж. Лакофф пишет о том, что существует метонимия, близкая к метафоре - “ГОСУДАРСТВО КАК ИНДИВИД”: ПРАВИТЕЛЬ ВМЕСТО ГОСУДАРСТВА. С помощью этой метонимии, можно, например, представить себе Ирак как Саддама Хусейна и тем самым получить одного человека вместо аморфного государства для исполнения роли злодея в сценарии справедливой войны [Лакофф 2006].

Отечественные ученые, исследующие метафоризацию, рассуждают также о закономерностях образования переносных значений. Большинство из них, как, например В.Н. Телия, считают, что метонимические отношения придают полисемии регулярный, повторяемый результат, а метафорические отношения - нет, они скорее могут определяться как “капризы” языка, его “причуды” [Телия 1996: 179-180]. Но есть и такие, кто, признавая активное участие метафор и метонимий в когнитивной деятельности человека, обосновывает возможность регулярности переосмысления на концептуальном признаке, эксплицирующем результат переосмысления двух концептов, изначально составивших основу комплексного знака [Полянчук 2006].

Наличие определенных закономерностей и их регулярная повторяемость обнаружена современными исследователями в области политической метафорологии в самых различных политических дискурсах [Чудинов 2007, 2008; Андерсон 2006; Будаев 2007].

Следует также помнить, что еще в античной номенклатуре тропов, а позже и в теориях основателей семиотики [Барт 2001: 337-338; Моррис 2001: 86-87; Якобсон 2001: 122-125] были увидены и определены организующие возможности переносных значений как универсальных способов развития значения.

Е.Н. Зарецкая, анализируя понимание тропов в языкознании как стереотипного употребления слова или высказывания в переносном значении, указывает на неудачность самого определения “переносное значение” и утверждает, что переносного значения, вообще говоря, не существует. По мнению автора курса риторики, каждый знак имеет несколько толкований, некоторые из них являются распространенными и тогда называются “главными”, другие, “неглавные”, могут встречаться только в одном словосочетании, но быть, тем не менее, представленными в языке. Попадая в контекст, слово реализует только одно из своих значений. Часто бывает так, что знак в качестве одного из своих неглавных значений содержит такое, которое для другого знака является главным, то есть в естественном языке знаки в наборе своих значений имеют пересечения с другими знаками. Например, слово “шляпа” может стать метафорой для обозначения человека - растяпы, а может обозначать и человека в шляпе. Е.Н. Зарецкая указывает далее на трудности классификации тропов, а также выявления отношений между ними и между тропами и фигурами. Так, например, в прозе ХХ века распространено явление так называемой “обратимости тропов”, при котором один и тот же объект получает различные тропеические обозначения. С помощью тропов достигается эстетический эффект даже в научной речи. Однако с риторической (коммуникативной) точки зрения, как отмечает автор курса риторики, они мало изучены [Зарецкая 1998: 378-380].

Таким образом, устанавливая различие между метафорой и метонимией (которые, в свою очередь, понимаются перечисленными авторами по-разному), ученые указывают на связь между ними. Эта связь становится более очевидной, если принимать во внимание творческий характер и креативные возможности метафор и метонимий. Именно это позволяет рассматривать метафоризацию как “озарение, которое случается раз в жизни” [Минский 1988], говорить об ее “эстетическом потенциале” и способностях представлять эмоциональную оценку деятельности человека [Чудинов 2007].

Кроме того, в определениях метафор и метонимий прослеживается связь с интеллектуальными способностями человека. Так, в высказывании Н.К. Рябцевой показано, что наиболее яркая черта человеческого интеллекта - это возможность фантазировать и представлять то, что “не может произойти ни сейчас, ни в будущем, т.е. никогда”, это естественная способность “нарисовать в сознании то, что в данный момент не наблюдаемо” [Рябцева 2004: 460].

В.И. Карасик пишет, что фиксированное соотношение значения и формы знака, являющееся гарантией адекватного понимания, “имеет свои издержки”, и это проявляется в “ограничении языкового творчества, уменьшении экспрессивности, погашении личностного начала и клишированности в речи” [Карасик 2004: 47]. Такие издержки могут быть преодолены “в актах продуктивного воображения, фантазии, в поисковой деятельности” [там же: 101]. А С.Г. Тер-Минасова, характеризуя креативные возможности переносного значения, называет его “кукушонком-приемышем”, который может вытеснить первичное значение слова [Тер-Минасова 2007: 10].

Орудием научного поиска, главным творческим механизмом, создающим новые понятия и “структурирующим закодированный в языке понятийный материал”, которому присущ также экспрессивный характер, отечественные исследователи называют метафоризацию, посредством которой развиваются возможности языка. Человек силой воображения способен создать или преобразить образ мира, раздвинуть границы человеческих чувств и переживаний [Калашникова 2007; Корнякова 2005; Ширяева 1997, Шрагина 1997].

В данной работе мы придерживаемся точки зрения тех отечественных лингвистов, которые объединяют одним термином “метафоризация” собственно метафору, а также метонимию и синекдоху как разновидность последней и понимают перенос значения по сходству или по смежности как “метафору в широком смысле” [Баранов 1994; Крюкова 2000; Макеева 1999, 2000; Алексеева 1998], что отвечает этимологическому значению термина (ср. греч. metaphora “перенос”).

Рассуждая о возможностях представления теоретического знания из области экономики с помощью метафор, мы можем определить их как особые знаки, в которых реализуется информация о событиях и явлениях экономического характера. Поскольку формирование подобных знаков связано с переосмыслением, мы вводим в данной работе понятие тропеический знак по аналогии с выделением в античной риторике понятия “тропа” (такие приемы выразительности, как метафора, метонимия и синекдоха). А в трудах отечественных исследователей языковых значений мы также встречаем использование прилагательного “тропеические” по отношению к обозначениям с помощью тропов (например, у Е.Н. Зарецкой и В.Н. Телия).

Как любые языковые знаки, тропеические знаки, выделенные и исследуемые нами, имеют две стороны, которые невозможно отделить одну от другой - означающее, представленное словом в переносном значении, и означаемое, которым в нашем исследовании является понятие из области экономики. Как любые знаки, тропеические знаки могут быть проанализированы по трем измерениям семиозиса, что должно продемонстрировать их особенности и возможные преимущества перед другими языковыми знаками.

Итак, можно сказать, что метафоры играют существенную роль при порождении, хранении и передаче информации, в том числе экономического характера. Будучи носителями такого рода информации, метафоры выступают как знаки, обладающие двумя сторонами: материальной (словами, употребленными в переносном значении) и идеальной (заключенная в них информации в виде понятий из области экономики). Охарактеризовать их как знаки особого рода возможно, прибегнув к семиотическому анализу по трем измерениям - синтактике, семантике, прагматике, предложенному Ч. Моррисом и разрабатываемому сегодня отечественными учеными лингвистами и семиотиками.

ВЫВОДЫ ПО 1 ГЛАВЕ

1. Определив язык “как систему знаков” (Ф. де Соссюр), подчеркнув творческие возможности языка (Ч.С. Пирс) и связав эти возможности с разумом человека (Ч. Моррис), семиотика как наука во многом определила развитие лингвистики. Исторически она подвела к смене парадигмы современных научных исследований и открыла новые пути для исследования знаковой природы единиц лексического состава языка во всем многообразии их проявлений в речи. Семиотика, призванная исследовать любые знаковые системы как средства обозначения и передачи значения, разработала общие положения о знаках, об их различительных признаках, о способах их классификации и возможных комбинациях, о закономерностях функционирования знаков в коммуникационном пространстве языка. Вследствие глубокой научной обоснованности положений семиотический метод может быть применен в качестве основного при анализе таких сложных языковых средств, как метафора и метонимия, основанных на переносе значения и обладающих широкими возможностями, зачастую скрытыми и замаскированными, порождения, сохранения и передачи информации, связанной с изменениями окружающей человека действительности.

2. Хотя все ученые-семиотики сходятся во мнении, что язык есть система знаков и что знак материален, т.е. доступен восприятию, не существует единого определения того, что можно назвать знаком, в частности, языковым знаком. Не существует также единого мнения в понимании его структуры: от соссюровской дихотомии означаемое - означающее, их нерасчленимого единства в терминах Ч.С. Пирса и до “сколько угодно сторон” языкового знака Г. Фреге. Остается также неясным вопрос о знаковой структуре таких комплексных языковых знаков, как метафоры и метонимии, их знаковой сущности, их отличия от других знаков языка и возможных преимуществ по сравнению с последними. Выбирая путь исследования, предложенный Ч.С. Пирсом и Ч. Моррисом, мы ставим задачу провести комплексное исследование знаков языка, основанных на переносе значения и широко используемых сегодня в науке экономике.

3. Непосредственным предметом современных семиотических исследований является система, несущая информацию. Законы семиотики позволяют фиксировать и анализировать способы языкового выражения изменений, происходящих в информационном мире. В конечном итоге знаковый анализ вскрывает глубинное устройство мира, каковым он предстает с точки зрения данного текста, в том числе текста, популяризирующего научные (экономические) знания. Семиотический метод позволяет, кроме того, привлечь в процесс анализа субъекта, выступающего в качестве центральной категории современной прагматики, с его ментальным миром, способностями разума и памяти. Семиотический метод, экстраполированный в область метафорической репрезентации экономических понятий и органически дополненный достижениями герменевтики, когнитологии и риторики, примененный к исследованию таких сложных языковых знаков, как метафоры, понимаемые расширительно и включающие собственно метафору, а также метонимию и синекдоху, позволил нам определить их как тропеические знаки языка экономики. Осуществляя свои репрезентирующие функции в научно-популярных экономических текстах через ассоциации по сходству или по смежности с реалиями внешнего мира, они, как любые другие знаки, обладают двумя сторонами: в качестве означаемого выступают экономические понятия, а означающее представлено другими знаками естественного языка, бытового или научного, взятыми в переносном значении.

4. Семиотическое наследие отечественной и зарубежной науки, определяющее знаковую ситуацию как репрезентацию, включающую знак и отношения, позволяет подойти к анализу тропеических знаков языка экономики как к элементам, составляющим целое - систему языка. Такой подход дает возможность исследовать их знаковую сущность и отношения, в которые они вступают в акте семиозиса, в соответствии с тремя измерениями, разработанными Ч. Моррисом, предполагающими исследование формальных преобразований и отношений знаков в системе языка; отношений элементов к внешнему миру, его означивание, категоризацию и концептуализацию; а также отношение человека к тому, что им означивается, включая словесное воздействие, убеждение, оценивание, национальную специфику и т.п.

5. Следующая глава будет посвящена синтактическому анализу используемых в научно-популярных текстах тропеических знаков, т.е. анализу внутренних отношений в структуре тропеического знака, а также его внешних отношений с другими знаками данной языковой семиотической системы, включая такие под-системы, как обыденный язык и научный язык, а также со знаками других семиотических систем: культурой, цвето- и зоосемиотикой, нумеративной семиотикой.

ГЛАВА 2. СИНТАКТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ МЕТАФОРИЧЕСКОЙ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ПОНЯТИЙ

Современные отечественные ученые отмечают, что тексты, фиксирующие результаты научного познания, могут быть подвергнуты всем трем измерениям семиотического анализа, предложенным Ч. Моррисом. Однако, как считает В.С. Степин, применительно к языку науки каждое из данных измерений имеет свои особенности: синтактика предполагает выдвижение на первый план формальных операций со знаками (термины рассматриваются как знаки); семантика требует обращения к содержанию языковых выражений (устанавливается, какие стороны внеязыковой действительности репрезентированы посредством “идеальных объектов и их связей”); прагматика предполагает рассмотрение отношения к социокультурной среде, породившей ту или иную “популяцию” научных знаний [Степин 2003: 102-104].

Начиная анализ метафор, участвующих в репрезентации явлений мира экономики и определяемых нами как тропеические знаки, традиционно с синтактического измерения, мы разделяем точку зрения Ю.С. Степанова, который подчеркивает, что данное измерение семиозиса в той или иной мере связано с семантикой [Степанов 2001: 9]. Применительно к нашему исследованию это особенно актуально, поскольку анализируемые единицы языка сформированы на основе переноса значения, а значение - это область семантики.

Мы также разделяем мнение А.В. Кравченко, считающего, что синтактика и семантика не могут рассматриваться в отрыве от прагматики. [Кравченко 2004: 10]. Иначе говоря, типы отношений, в которые вступает любой языковой знак, рассматриваемый в трех измерениях семиотики, с одной стороны, связаны между собой, а с другой - пронизаны главным отношением человек > знак, поскольку знак имеет антропогенную природу, является “человеческим” продуктом, призванным удовлетворять потребностям человека.

Тем не менее, именно через синтактику определяется формальная сторона тропеического знака и те типы отношений, которые устанавливаются внутри знаковой структуры, а также выводят его к внешнему миру (отношения между планом выражения и планом содержания). По мнению Ч. Морриса, синтактический подход к исследованию языка является “удивительно плодотворным” и дает возможность точно определить различные виды знаков, а также правила их образования и преобразования [Моррис 2001: 57].

Ученые-семиотики считают синтактику самой разработанной отраслью семиотических исследований, проводимых зачастую неосознанно, восходящих к математическим представлениям древних греков в форме дедуктивной или аксиоматической системы, давшей человечеству образец тесно связанной системы знаков, где с помощью действия над некоторыми исходными совокупностями знаков могли быть получены другие совокупности знаков.

Исследование знаков языка науки экономики, определяемых нами как тропеические, начинается с обращения к материалам специальных словарей (экономических, финансово-коммерческих), поскольку слова в их терминологических и стандартизованных значениях могут отражать картину экономической реальности, определять нормы экономической деятельности и взаимоотношения людей в этой деятельности. По словам
Ю.В. Рождественского, “словари не могут по своей природе не учесть достаточно полно номенклатуру социально-значимых семиотических явлений”, и тезаурусное представление итоговых данных позволяет выяснить закономерности движения семантической информации: “от изобретения мысли к ее знаковому представлению и практическому использованию” [Рожественский 2003: 91].

2.1 Материальная сторона тропеического знака

Формулируя в данной работе определение тропеического знака, используемого для представления языковыми средствами окружающей нас экономической действительности, мы пользуемся общими положениями, предложенными А.А. Реформатским относительно языкового знака вообще:

1. Знак должен быть материален, т.е. должен быть доступен чувственному восприятию, как и любая вещь.

2. Знак не имеет значения, но направлен на значение, для этого он и существует, поэтому знак - член второй сигнальной системы.

3. Содержание знака не совпадает с его материальной характеристикой, тогда как содержание вещи исчерпывается ее материальной характеристикой.

4. Содержание знака определяется его различительными признаками, аналитически выделяемыми и отделяемыми от неразличительных.

5. Знак и его содержание определяется местом и ролью данного знака в данной системе аналогичного порядка знаков [Реформатский 2006: 27-28].

Очевидно, что определение метафор как тропеических знаков полностью соответствует первым двум пунктам: они материальны, поскольку представляют собой единицы языка; будучи таковыми относятся ко второй сигнальной системе и ориентированы на значение, которое может быть получено в результате операций с другими существующими в языке знаками (возможные комбинации знаков).

Если первые два пункта относятся к той стороне знака, которую принято называть планом выражения (“означающее” в терминологии, восходящей к Ф. де Соссюру; или “тело знака” в терминах когнитивной лингвистики), то три следующих пункта относятся к плану содержания (означаемое) и отношениям, которые устанавливаются между планом выражения и планом содержания.

Данная глава начинается с анализа материальной стороны тропеического знака, т.е. плана выражения. Комментируя классическое представление Ч. Морриса об акте семиозиса, Е.С. Кубрякова подчеркивает, что в языке в качестве знаков выступают такие “вещи”, как графические или звуковые последовательности, именуемые знаконосителями или “телами знака” и трактуемые как коррелятивные первому измерению семиотики, синтактике. И первым требованием, которому должен удовлетворять знак, есть требование его материальности [Кубрякова 2004: 246].

Характеристика формальной стороны тропеического знака, т.е. плана выражения (означающего) предполагает, прежде всего, выяснение того, какие материальные средства подходят под определение языкового знака вообще. Однако до настоящего времени этот вопрос остается дискуссионным, и можно выявить несколько точек зрения в работах крупных отечественных и зарубежных ученых:

· знаками языка являются только слова. Эта точка зрения восходит к Гумбольту, который пришел к выводу, что слово есть знак понятия, ее придерживается большинство отечественных ученых, например, Ю.В. Рождественский, В.А. Звегинцев и др.;

· знаками могут считаться все двусторонние единицы языка: морфемы, словосочетания, предложения. Эта идея восходит к положению Соссюра о билатеральной природе языкового знака, ее разделяют Л. Блумфильд, В.Г. Гак и др.;

· под определение знака подводится текст как сложный знак, способ организации смысловой информации для общения. Данная точка зрения родилась из рассуждений Пирса о том, что как любой языковой знак вообще, текст является общим знаком постольку, поскольку он состоит из элементов некоторого конвенционального набора (репертуара) знаков. Данная точка зрения развивалась впоследствии Р. Якобсоном в семиотических работах по поэтике, а в настоящее время - в семиосоциопсихологических исследованиях Т.М Дридзе, предметом которых являются социально-психологические закономерности внедрения “текстопорождающей” интеллектуальной знаково-мыслительной деятельности в общественную практику, в образ жизни людей, в культуру и в общественное сознание;

· в категорию знаков зачисляются признаки как материальные составляющие, из которых строятся единицы языка. Сторонники данной точки зрения опираются на подход к значению слова А.А. Потебни, согласно которому в основе связи слова с понятием лежит некоторый признак предмета, “знак”, избираемый для указания на предмет и закрепленный в слове. Сторонники данной точки зрения именуют знаками и фонемы, например, Л.М. Васильев и некоторые другие.

Приведенная классификация точек зрения относительно того, что считать языковым знаком, в свою очередь порождает два существенных вопроса, которые связаны с темой нашего исследования. Вопрос первый: что считать словом, если придерживаться первой точки зрения, поскольку понимание слова является дискуссионным в языкознании, что привело к широкому использованию терминов “единица языка”, “лексическая единица” (ЛЕ). Вопрос второй, связанный с первым: можно ли считать метафоры словами, если до настоящего времени не сформировалась единая теория метафоризации, и существует мнение, что любое языковое выражение с переносным значением может рассматриваться как метафора (слово, словосочетание, предложение, текст) [Алексеев 1996: 73; Буйнова 2001: 50].

Пользуясь семиотическим методом исследования, вслед за Н.Б. Мечковской, мы рассматриваем язык как многоуровневую семиотику, т.е. такую семиотику, между подсистемами которой существуют отношения иерархии. Иерархически связанные подсистемы представляют собой отдельные уровни, что предопределяет возможность образовывать новые сложные знаки, например, путем комбинирования элементарных знаков, что, в свою очередь, повышает “информационную емкость” данной семиотики. При строго семиотическом подходе к уровневой характеристике языка число уровней в нем может быть сведено к двум: 1) уровень слов и других воспроизводимых единиц (клише), извлекаемых из сознания в готовом виде; 2) уровень образуемых знаков (законченных “произведений” языковой семиотики), создаваемый в ходе общения по имеющимся в языке синтаксическим моделям. Слово, таким образом, является основной единицей знаковой системы языка, в то время как высказывание - законченное произведение, результат использования языка в акте коммуникации [Мечковская 2004: 261-270]. В этом ракурсе синтактический анализ метафор, используемых для языковой репрезентации экономических понятий (далее - ЭП), представляет собой рассмотрение таких отношений, в результате которых слова используются языком не в своем прямом значении, а в переносном.

Проведенное исследование показало значительную продуктивность словообразовательных процессов с использованием переноса значения, сопровождающих те социально-экономические изменения, которые характеризуют нашу эпоху, а также широкую синтаксическую вариативность современной терминологии. Это отмечают и составители словарей, фиксирующих современный экономический лексикон. В предисловии к “Французскому финансово-экономическому словарю” Ф. Телон отмечает: “С разных сторон нас осаждают такие термины, как кризис, снижение процентных ставок, эффект рычага, кружки качества и т. п. Слова изменяют свое значение, появляются новые выражения. Это можно рассматривать как влияние моды, но чаще всего речь идет о новых подходах к старым явлениям” [Телон 1996: 3]. Так, в толковом словаре Г.Я. Солганика [Солганик 2002], представляющем лексику газетно-публицистического стиля и включающем 6000 слов и выражений, согласно нашим подсчетам, 20,5% словарных единиц даются с пометой “перен.” и сопровождаются подробным толкованием переносного значения. Таким образом, можно говорить о наличии тенденции метафоризации языка экономики.

С другой стороны, в экономическом лексиконе XX-го века (особенно его последних лет) и начала XXI-го века отмечается сближение метафорических картин, причем иностранный язык (чаще английский) оказывает влияние на русский [Балашова 2006: 187]. По мнению авторов современной экономической энциклопедии Г.С. Вечканова и Г.Р. Вечкановой, уклон в сторону рыночной экономики трансформирует действительность России таким образом, что экономика превращается в часть мировой экономики, и это неизбежно вызывает потребность в обозначении понятий и терминов, свойственных мировой экономике. С другой стороны, возникли и возникают новые отрасли экономики, обуславливающие необходимость применения обозначений новых понятий [Вечканов 2002: 3].

Преобладание словарных единиц, отражающих государственно-политический и социально-экономический уклад страны, отмечается и составителями токовых словарей новых слов и значений русского языка. Эти единицы воплотили в себе “плоды” произошедшей в мире информационной революции” и определили включение в словарь слов и словосочетаний из следующих тематических разрядов: наименования финансово-экономических сфер общения, новых научно-технических достижений, производственных изобретений и научных направлений; а также лексику, отражающую специфику жизни социума в наши дни [Катлинская 2008: 4].

В языке науки экономики с помощью переноса значения образуются термины, отражающие стиль научной литературы, а также используются слова обиходного языка, репрезентирующие в экономическом контексте научные понятия. Анализ словарных статей демонстрирует, что практически любое слово, простое или сложное, а также словосочетание могут употребляться в переносном значении.

Ограничиваясь условно в рамках данного параграфа формальной стороной языкового знака, отметим, что проведенный анализ выявляет то, что направленность значения на экономику у “старого” слова существенна и не порывает полностью с первоначальным значением. Об этом, например, свидетельствует тот факт, что в словаре, описывающем динамические процессы сложного и противоречивого момента истории русского языка конца ХХ-го века, чаще всего показана связь переносных значений с прямыми [Толковый словарь русского языка конца ХХ века 2002]. Продемонстрируем данное положение на примерах, сведенных в следующую таблицу, где в первой колонке представлено слово, во второй - его прямое значение, а в третьей - переносное значение, зафиксированное в словарной статье.

Таблица 1.

Фиксирование словарем переносного значения с указанием на связь с прямым

Аналогичная картина наблюдается и во французском языке, на что указывают многочисленные пометы “Fig.” наряду с толкованием прямых значений слов. Например: aiguillon “жало” - Fig. ce qui incite а l'action “что побуждает к действию” [Dictionnaire de Franзais 1993: 30], либо отсылка к источнику - от … : pantouflage (от pantoufle - `домашняя туфля') // Практика перехода высокопоставленных чиновников к занятиям частнопредпринимательской деятельностью в качестве руководителей фирм, банкиров, юридических советников [Франция: лингвострановед. слов.1997: 722].

Если же в словарной статье отсутствует помета перенос., то это рассматривается авторами толкового словаря русского языка конца ХХ-го века как свидетельство об общеизвестности образованных через перенос значения слов. В следующей таблице показаны примеры словарных толкований переносных значений без указания на связь с прямыми.

Таблица 2.

Фиксирование словарем переносного значения без указания на связь с прямым

С точки зрения внешней структуры слов с переносным значением, используемых в экономическом лексиконе, анализ словарных статей выявляет все возможности, которые присущи словообразовательным процессам русского и французского языков. Прежде всего, это простое слово:

· существительное - crйneau, ниша (возможное место на рынке), “пуля” (ценная бумага с фиксированным процентом), еnfer “ад” (положение, в которое попадают банки);

· субстантивированное прилагательное - “длинный” и “короткий” (о лице, купившем (продавшем) фьючерсный контракт или опцион на фьючерсный контракт для открытия рыночной позиции);

· субстантивированное числительное: les Onze, les Douze;

· прилагательное - инфляция ползучая, гибкий валютный курс;

· причастие - “хромающая” валюта, плавающий валютный курс;

· глагол - заморозить цены.

Во-вторых, это производное слово:

стержень (основная, ведущая часть чего-л.) - стержень всей работы, человек без стержня, стержневая работа.

В-третьих, это сложное слово:

· карт-бланш (неограниченное полномочие, полная свобода действий);

· маски-шоу (об одетых в маски людях, появляющихся внезапно как официальные контролеры в учреждениях или административных отделах банков);

· золотообрезные ценные бумаги (английские правительственные ценные бумаги, традиционно оформляемые золотым обрезом, каймой), железобетонная логика;

· узуфрукт (от лат. usus - пользование + fructus - фрукт - устанавливаемое законом или по договору на определенный период право пользования имуществом, принадлежащим другому лицу);

· boule de neige “снежный ком” (техника продажи, оказывающаяся в конечном счете мошенничеством).

Наконец, в-четвертых, в качестве “тела” тропеического знака может использоваться словосочетание:

· vente а la boule de neige “лавинная” продажа (продажа товара со скидкой, сопровождаемая обещанием покупателя найти некоторое количество покупателей того же товара);

· vente а la chandelle “продажа при свечах” (особая форма продажи с аукциона, при которой участники могут набавлять цену только до тех пор, пока не догорит одна или несколько свечей);

· Trente glorieuses, “30 Великих лет” - стадия роста после Второй мировой войны;

· карта кривых безразличия (способ графического изображения функций полезности для некоторого конкретного потребителя);

· “отравленная пилюля” (тактика выживания компании, стоящей перед угрозой поглощения).

Наименования некоторых производственных изделий, а также предприятий, их производящих, представлены собственными именами (географическое место, имя производителя или основателя предприятия). Основанием данных обозначений является перенос значения по смежности:

· бордо (вино по названию французского города);

· форд, бьюик (типы автомобилей по именам изобретателей);

· Michelin (крупнейшая фирма по производству автомобильных и велосипедных покрышек, колес, кабеля по имени основателя Э. Мишлена);

· Renault и Citroлn (французские автомобильные предприятия - по именам основателей) и т.п.

Анализ словарных статей показывает, что при обозначении понятий, отражающих становление законов экономики, во французском языке используется перенос значения (по имени установившего закон). В то же время русский язык прибегает к обычному словообразованию. Например:

Giffen -принцип Жиффена [Телон 1996: 54];

Gosse - закон Госсена [там же: 55];

Goudhard - закон Гудхарда [там же: 152];

Gresham - закон Гришема [там же];

Malraux - закон Марло [там же: 164] и т.п.

По мнению А.А. Реформатского, в основе переходов собственных имен в нарицательные лежат закономерности метонимии [Реформатский 2006: 70].

Имена собственные используются при формировании тропеического знака не только на уровне простого слова, но и на уровне словосочетания. Например:

· Veuve de Carpentras “вдова Карпентра” - выражение, возникшее в 1989 г. для обозначения мелкого провинциального акционера, опасающегося, что либерализация ставок комиссионных приведет к исчезновению прямого владения акциями [Телон 1996: 212];

· Чикагские мальчики - группа молодых чилийских экономистов, начавших свою деятельность в период экономического хаоса в Чили и достигших к 1974 г. руководящих позиций в экономике, проводя теорию свободного рынка. В переносном значении - о группе ведущих преобразователей советской экономики 1990-х годов, взявших в качестве безвариантного образца идеологию Чикагской экономической школы, возникшей в 1960-х годах - полное устранение вмешательства государства в экономику и т.д. [Катлинская 2008: 361 - 362].

Анализ формальной стороны тропеических знаков, используемых в языке экономики, свидетельствует о том, что многие из них сформированы как “чужие” термины, т.е. “термины, почерпнутые из других областей знаний” [Харченко 2007: 35]. Анализ словарных статей выявляет толкования специальных областей знания, из которых черпается перенос значения, либо пометы, указывающие на эти области (прежде всего, это наука и техника, а также религия, мифология, карточные игры и спорт). Примеры показаны в следующей таблице.

Таблица 3.

Фиксирование словарем переносного значения с указанием на специальные области знания

В разряд ЛЕ, сформированных через перенос значения и используемых в экономике, попадают слова с пометами “оцен”, “разг.”, “шутл.”, “негатив.”, “неодобр.”, “высок.”, “ирон.”, “жарг.”, “презр.”, что представлено в следующей таблице.

Таблица 4.

Фиксирование словарем переносного значения с указанием специальных помет

Кроме того, перенос значения наблюдается у слов, которые в прямом значении имели помету “устар.” или “арх.”, например, кормчий, лоно.

В.Г. Костомаров пишет о том, что сегодня можно говорить о “номинативном взрыве” [Костомаров 1999: 208]. Продолжая эту мысль, редактор “Толкового словаря русского языка конца ХХ века” Г.Н. Скляревская характеризует новую жизнь слов как “лавинообразное словообразование”, связанное с переменами, которые произошли в русском языке на переломе общественной жизни, в период экономических, социальных, политических и психологических катаклизмов [Толковый словарь русского языка конца ХХ века 2002: 5].

Лавинообразность в использовании метафор при формировании современного экономического лексикона проявляется не только в количестве новых значений у “старых” слов, но и в том, что вокруг слов с переносными значениями быстро формируются “гнезда” производных слов, отражающих актуальные понятия нового времени. Анализ на уровне синтактики свидетельствует о том, что формирование таких “гнезд” подчиняется словообразовательным тенденциям, свойственным исследуемому языку. Так, в русском языке это активизация словообразовательных аффиксов, а также интенсивная демократизация языка, которая привела к тому, что “сниженная лексика стала нейтрализоваться и постепенно допускаться в словари нормативной лексики” [Толковый словарь русского языка конца ХХ века 2002: 9 - 10]. Например: