Метафорическая репрезентация экономических понятий в семиотическом аспекте

“Россия продолжает изображать “старшего брата” и имитировать имперскую политику, наши соседи, опасаясь призраков имперского прошлого, пытаются искать свое место на Западе…

России необходимо избавиться от синдрома “старшего брата”, реально признать новые нации на постсоветском пространстве равными себе” [ПЖ 2005 № 21: 58].

Отличие ЭП третьей группы от ЭП, образующих вторую группу, состоит в том, что отношения, в которые вступают означаемое и означающее в структуре языкового знака, осмысливаются на фоне более крупного контекста, эти отношения базируются на продуктивных, творческих ассоциациях, объясняемых при помощи ссылки на историю и традиции лингвокультурной общности. Примеры метафорической репрезентации ЭП выделенной нами третьей группы свидетельствуют о широких творческих возможностях человеческого разума, способности фантазировать и делать неожиданно точные сравнения, основываясь на выборе именно той характеристики, которая позволяет познать и определить “ускользающие от разума” понятия, а также об открытости и незавершенности познания.

Фактический материал свидетельствует также об активном использовании метафор для репрезентации новых понятий, рождающихся с новым поворотом общественно-экономических отношений. Причины появления новых и иногда неожиданных значений старых слов по большей части заключаются в изменениях общественной жизни, в развитии производства и других областей человеческой деятельности, а также в развитии мышления.

Анализ материала показал, что понятия, сформировавшиеся в период создания единой экономической Европы и вербализованные через перенос значения, есть “понятия, получившие свое научное осознанное выражение” [Гальперин 1981: 13, выделено нами - Н.Б.].

Характеристики, представленные с помощью метафор, могут изменяться со временем. Так, если в период введения в обращение единой европейской валюты формирование понятия ЕВРО в концептосферах русского и французского языков сопровождалось метафорическими репрезентациями путем ассоциации с новорожденным, то в связи с провалом референдумов по приему общеевропейской конституции появилась новая метафора. Через ассоциацию по сходству с состоянием болезни она передала информацию о сложностях валютного объединения Европы: неизлечимое заболевание и Европы, и евро [ПЖ 2005 № 23: 47].

Незавершенность и открытость процесса формирования ЭП, отражающих постоянные изменения картины мира экономики, проявляется в параллелизме использования метафор, репрезентирующих данные понятия. Так, в статьях отечественных ученых-экономистов, опубликованных в научных журналах, в которых освящаются проблемы реального хозяйственного сближения России и Запада, выявляются метафоры, с помощью которых формируются аналогичные понятия. Сравним:

· “Европа” и “Европейский союз (ЕС)”;

· “европейское экономическое пространство” и “общее европейское экономическое пространство”;

· “общий европейский дом”, “Большая Европа” и “более широкая Европа”.

Эти понятия еще не вполне понятны россиянам, не до конца определены и расплывчаты. Объяснение этому в том, что они находятся в стадии формирования, и поэтому метафоры, выбираемые для их вербального выражения, часто берутся в кавычки, которые по мере привыкания могут постепенно убираться.

Анализ фактического материала дает достаточное количество примеров метафорической репрезентации постоянно возникающих новых экономических понятий. Например, сближение России и Европы представлено как “врастание” в мировой глобальный рынок [Вест. МУ 2004 № 1: 104]. Отсутствие альтернативы присоединения России к ЕС показано как невозможность “переварить” Россию [там же: 109].

Понятие “Большая Европа” характеризуется как новая версия горбачевской концепции “общего европейского дома”, которое применительно к России отражает нерешенность вопроса об ее месте в Европе [МЭИМО 2003 № 5: 20].

Возможности стратегического партнерства Евросоюза и России после кризисных ситуаций представлены метафорой как “надежда на то, что Европейский союз возьмет на себя роль локомотива, который вытянет российско-западные отношения из создавшегося тупика” [МЭИМО 2006 № 12: 9].

Понятие “более широкая Европа” включает не только Европу, но и его центр, периферию и полупериферию. Центр метафорически представляется как ядро государств [МЭИМО 2003 № 5: 29].

Примеры метафорической репрезентации членов ЕС (более подробно стран Балтии) приводятся в работе Н.Н. Клочко [Клочко 2006].

Проведенное нами исследование позволяет продемонстрировать метафорическую репрезентацию стран ЕС, как старых, так и новых, а также соседствующих с ними, в следующей таблице.

Таблица 7.

Метафорическая репрезентация стран членов ЕС и других стран

метафорическая репрезентация	экономическая реалия	источник примера
страны-доноры	наиболее крупные государства ЕС	ВЭ 2006 № 11: 118
страны-соседи	ЕС и Россия	МЭИМО 2006 № 12: 12
страны-второго эшелона	Грузия	ПЖ 2005 № 24: 51
страны-сателлиты	Абхазия и Южная Осетия	ПЖ 2005 №24: 51
страны-аутсайдеры	страны Балтии	ВЭ 2006 № 11: 119
страны-друзья	Беларусь, Молдавия, Украина, Россия	Вест. МУ 2004 № 1: 106-107
старослужащие	страны - члены ЕС с его основания	ПЖ 2005 № 23: 47
европейские “новобранцы”	страны - недавние члены ЕС	ПЖ 2005 № 23: 47
“новобранцы” интеграции	страны - недавние члены ЕС	ПЖ 2006 № 13: 6
15 старых членов	страны со дня основания ЕС	МЭИМО 2007 № 5: 58
группа (страны) ЕС-10	10 присоединившихся стран	МЭИМО 2007 № 5: 58
страны-изгои	страны с непопулярными режимами, от которых исходит угроза терроризма	МЭИМО 2003 № 5: 20
“стыковые” страны	Беларусь, Украина	МЭИМО 2003 № 5: 111

Приведенная таблица демонстрирует высокую продуктивность использования метафор для вербализации ЭП, формирующихся в условиях создания экономически новой Европы.

Итак, ономасиологический подход к исследованию (от понятия к слову) позволил нам выявить возможности обозначения экономических понятий в русском и французском языках через метафоры. Выбирая за исходную точку понятие, мы проследили время “схватывания” его “телом” знака, и таким знаком очень часто оказывается тропеический знак. Классификация ЭП, “схваченных” тропеическими знаками, имеет для нас прикладной характер, она позволила подтвердить, что та сторона тропеического знака, которая связана с ЭП, демонстрирует отношение с временным фактором. С другой стороны, выбор метафор в качестве знака для замещения внеязыкового объекта в системе языка, соотнесенный с традициями, может быть продемонстрирован моделирующими возможностями тропеических знаков.

3.4 Метафорическое моделирование как отражение общекультурного и национального сознания

Термин моделирование широко используется сегодня как особая форма любого научного исследования, как специфическое средство отображения человеком изучаемых объектов с помощью аналогов, “заместителей”, т.е. моделей. Ю.В. Рождественский видит истоки моделирования как метода “изображения” представления предмета в диалоге Платона “Кратил”. Именно принцип моделирования позволяет разрешить спор между Кратилом и Гермогеном: “модель всегда отражает сущность вещи, потому что она тождественна вещи” [Рождественский 1996: 71]. По словам А.А. Леонтьева, моделирование того или иного объекта предполагает “конструирование другого - реального или воображаемого - объекта, изоморфного данному в каких-то существенных признаках” [Леонтьев 1965: 41]. Соединяя через абстрактное структурирование чувственное и рациональное познание с учетом общих черт содержания знаний, этот метод позволяет, кроме того, вычленить и различия в этом содержании, а также соотнести полученные выводы с действительностью.

Структурно-семиотический метод, несмотря на признанные недостатки, в основном связанные с формальным подходом к исследуемым явлениям, показал, тем не менее, основной принцип построения моделей: выявление среди единиц языка, с одной стороны, величин стабильных, с другой - переменных или изменчивых, а также ориентированность на смысловую функцию языковых явлений [Ревзин 1977; Moliniй 1986, 1989]. Как рассуждал В. Пропп, в реальном мире не существует общих понятий, но они есть в сознании человека, и с их помощью “мы познаем мир, раскрываем его закономерности и учимся управлять им” [Пропп 2001: 464]. Таким образом, уже в рамках структурной лингвистики метод моделирования характеризовался включением в него человека, осмыслением той части опыта, которая ограничена человеком и воспринимается самим человеком.

Существенный вклад в разработку метода моделирования применительно к явлениям языка внесла когнитивная лингвистика. Она позволила преодолеть формализм структурного метода и определила когнитивную модель как способ организации знаний человека о мире с помощью определенных структур, как выражение процесса категоризации в естественном языке [Лакофф 1988; Маслова 1989; Пиирайнен 1992; Скляревская 1987; Ченки 1996; Hernбndez 2004; Martinez 2004; Saint-Gйrand 1999; Santibбсez 2004; Sйrio 2002; Ungerer 1996]. Когнитивные модели дают возможность описать “механизмы мышления и образования концептуальной системы человеческого сознания как той базы, на которой мышление протекает” [Кубрякова и др. 1996: 56].

Практически с самого начала появления работ, посвященных метафорическому моделированию, наметились некоторые несовпадения в использовании терминологии. Так, согласно Дж. Лакоффу, в процессе теоретического осмысления явлений и событий реальной действительности человеческое сознание использует четыре типа моделей, среди которых автор различает метонимические и метафорические модели. Метонимические модели есть проецирование в пределах одной концептуальной области и имеют дополнительную функцию, которая проявляется в способности использовать часть для названия целой модели. Метафорические модели предполагают проецирование моделей одной области на соответствующие структуры другой области [Лакофф 2004: 371].

Исследователи политических метафор А.Н. Баранов и Ю.Н. Караулов, расширительно интерпретируя метафору, т.е. включая в данное понятие и метонимические конструкции, трактуют метафорическую модель как “некоторую понятийную область (область источника в когнитивной интерпретации метафоры), элементы которой связаны различными семантическими отношениями (“выполнять функцию”, “способствовать”, “каузировать”, “быть частью”, “быть примером” и др.), причем каждый элемент модели соединен с другими элементами существенно более сильными связями, чем с элементами других понятийных областей” [Баранов 1994: xv]. Такое толкование, с одной стороны, отличается от классификации Дж. Лакоффа, строго разграничившего метафору и метонимию как модели познания. С другой стороны, определение метафорической модели А.Н. Баранова и Ю.Н. Караулова не противоречит в принципе идеям Дж. Лакоффа. Сравним основные идеи разработанных ими классификаций.

Дж. Лакофф: основанием переосмысления служат опыт или знания, которые хранятся в памяти и по мере надобности извлекаются из нее для соотнесения с познаваемым миром, и выявившего на этом основании такие типы метафор, как онтологические, ориентационные, метафоры персонификации и пр. [Лакофф 1990].

А.Н. Баранов и Ю.Н. Караулов: основа классификации - выявление семантических связей внутри понятийных областей, посредством метафорических моделей концептуализированы все знания о человеческой, наивной картине мира и все типы отношений субъекта к ее фрагментам [Баранов 1994].

Таким образом, в обоих случаях за основу моделирования положен принцип осмысления явлений и событий окружающего мира за счет соотнесения с теми образами и представлениями, которые формируются в глубинах ментальной природы человека.

Дальнейшая разработка проблемы концептуальной метафоры привела исследователей к определению метафорической модели как своеобразного “метафорического концепта”, единицы картины мира, воплощающей в языковой форме общекультурную модель мира [Белютин 2007; Макарова 2006; Скиба 2005; Шайхуллина 2007].

Все работы отечественных и зарубежных когнитологов свидетельствуют о том, что в когнитивной модели языка метафора занимает не периферийное, а центральное место: практически все значения слов связаны друг с другом цепочкой метафорических переносов [Рахилина 2000; Rudzka-Ostin 1985; Janda 1990].

Благодаря работам уральского филолога А.П. Чудинова и его учеников, в отечественной лингвистике стала активно разрабатываться теория метафорического моделирования [Будаев 2006, 2007; Керимов 2007; Пшенкин 2006; Чудинов 2004, 2005, 2007]. Что касается использования метафорических моделей в научных трудах, то они трактуются как принцип построения концепции, фиксирующей как сознательные, так и подсознательные движения мысли автора [Алексеева 1998; Ракитина 2007; Скрипак 2006; Туленинова 2006].

Анализ многочисленных работ, посвященных проблемам метафорического моделирования, а также наше исследование метафорической репрезентации ЭП приводят нас к выводу, что мир экономики моделируется в сознании человека, и в основе этого моделирования находится антропоцентрическая модель. В терминах А.Н. Баранова и Ю.Н. Караулова, это метафора персонификации, т.е. “осмысление неодушевленного как одушевленного”, которая стоит на первом месте среди 53 выделенных авторами моделей из 9525 контекстов употребления в современном русском политическом языке и насчитывает 912 употреблений [Баранов 1994: xvi].

Следует отметить, что авторы словаря политических метафор разделяют модель ПЕРСОНИФИКАЦИИ и такие модели, как ВОЙНА, МЕДИЦИНА, ИГРА, РОДСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ, БОЛЕЗНЬ, СПОРТ, УГОЛОВНЫЙ МИР, ОДЕЖДА, ОРГАНИЗМ, которые характеризуют либо самого человека, либо тесно связаны с его окружением. В проведенной нами классификации [Бородулина 2006] в группу антропоцентрических моделей объединены все случаи переноса значений, которые основаны на восприятии субъектов экономики (как неодушевленных, так и одушевленных) с действиями и качествами человека, а также на ассоциациях с отношениями между людьми. В эту группу включены модели “человек экономика”, “болезнь экономика”, “здоровье экономика”, “школа/ учеба экономика”, “семья экономика”, “война экономика”, “правопорядок экономика”, “игра экономика”.

При общем основании переосмысления, являющимся основой структурирования экономической действительности с помощью метафор, выбор тропеических знаков, наполняющих метафорические модели русского и французского языков, не всегда бывает инвариантным. Наличие вариантов объясняется стереотипным мироощущением и мировосприятием той или иной лингвокультурной общности, и понимание выбора ассоциации способствует проникновению в концептуальную систему русского или французского языков.

В.Н. Телия свела в следующий список источники культурно значимой интерпретации:

ритуальные формы народной культуры (поверья, мифы и т.п.);

пословицы как прескрипции - стереотипы народного сознания;

система образов-эталонов (эталон - это характерологическая подмена свойств человека или предмета какой-либо реалией);

слова-символы и слова, получившие символьное прочтение;

христианство и его нравственные устои;

интеллектуальное достояние нации и человечества в целом: философия мироздания, история, литература и т.п.;

сведения о реалиях, которые служат предметом описания в страноведчески ориентированных словарях;

внутриязыковые ресурсы культурной интерпретации (по сравнению с перечисленными выше внешними ресурсами): отражение в тропеических основаниях “наивной картины мира”. В связи с данным положением метафоры понимаются как “узлы” или “стержни” языкового отражения, по которым может быть восстановлено воззрение народа в ту или иную эпоху.

Перечисленные источники включают как внеязыковые, так и языковые факторы, которые могут накладываться друг на друга и даже содержать “контрадикторные установки”. В.Н. Телия считает это естественным, поскольку они “выделены по типу знания, соответствующему семиологической природе этих источников, список которых, впрочем, не может быть конечным” [Телия 1996: 240-251].

На наш взгляд, бесспорно, в основе подобного толкования источников метафорического моделирования лежат положения, разработанные одним из родоначальников семиотики Ф. де Соссюром, который в своих размышлениях о произвольности языкового знака пришел к выводу о смещении отношения между означающим и означаемым под влиянием культурно-социальных факторов. Эти факторы способны изменить любую из сторон языкового знака. Традиции, лежащие в основе развития этих отношений, могут покоиться в самых глубинных слоях формирования национально-культурного сознания и проявляться затем в отображении картины мира языковыми средствами.

Как отмечают исследователи российской ментальности В.С. Жидков и К.Б. Соколов, первоначальное сырье для формирования российской общенациональной картины мира представляла древнеславянская картина мира. Постоянным эпитетом высшего женского божества был “Мать - сыра земля”. В формировании общенациональной картины мира занимали центральное место так называемые рожаницы, верхним божеством был бог земли и неба Род. Культ рожаниц был связан с представлением о продолжении рода и судьбе новорожденного, которому рожаницы определяли судьбу [Жидков 2001: 99-106].

Анализ фактического материала демонстрирует, что план выражения тропеических знаков, образующих антропоцентрическую модель репрезентации ЭП, представлен словами, в значении которых есть указание на зачатие ребенка, рождение человека, его первый опыт в окружающем мире. Например:

· демократия - любимый дитяти, забеременеть демократией;

· перестройка - собственное дитя, детище;

· исполком Моссовета - новорожденный кабинет исполнителей;

· революция - колыбель;

· рыночная экономика - делает первые шаги, рождается (еще не родилась);

· фермерство - ребенок;

· хозяйство - эмбрион, зародыш [цит. по: Баранов 1994: 14-15].

Как видим, с помощью данной модели показаны наиболее актуальные реалии для российской экономики. Материал проведенного исследования демонстрирует ее использование для репрезентации ЭП, связанных с образованием Евросоюза и введением в обращение единой валюты: Европа - колыбель гуманизма, свободы и демократии; рождение евро; евро родился; евро - новорожденная валюта; этап младенчества евро.

В русском языке экономическое понятие ЕВРО репрезентируется также через ассоциирование с первыми шагами, который делает человек: “евро будет вставать на ноги, хотя этот путь труден и конкурентная борьба предстоит жесткая … евро еще делает первые шаги на мировом рынке… ” [ДиК 2001 № 3: 61-62].

“ европейская валюта сумела встать за два года не просто рядом с долларом, но и кое в чем впереди него ” [МЖ 1999 № 7: 64].

Использование в качестве источника концепта ДВИЖЕНИЕ (человека) также свойственно русской культуре, в которой жизненный цикл человека часто представляется в виде движения, пути [Арутюнова 1997; Гачев 1998].

По исследованиям специалистов в области межкультурного общения и лингвокультурологии, и русская культура, и французская представляются в образе женщины, но, если для первой характерен образ “Женщины-матери”, то для второй - “Женщины-возлюбленной”. Легкость в любовных отношениях приписывается французскому национальному стереотипу [Zeldin 1990; Гачев, 1998]. Именно поэтому отражение приближения евро по курсу и по стабильности к доллару показано во французском языке через образ “флирта” в модели “человек экономика”, что можно считать проявлением стереотипного национального мышления:

“Six mois aprиs la naissance, l'euro flirte avec le dollar” [M. 1999 le 19 aoыt: 6].

Возможность моделирования экономических событий с помощью метафор не означает замкнутости той или иной модели. Наоборот, в том или ином контексте слово, входящее в ту или иную модель, неожиданно может проявиться в новом ракурсе. Речь идет о том, что представленные нами модели отражают не только общекультурную картину мира, но и национальную, со всеми особенностями, свойственными лингвокультурной общности. Так, французское и русское слово famille, семья, представляющее ключевую метафору метафорической модели “семья экономика”, обычно репрезентирует объединение стран в союз. Однако ельцинский период российской действительности дополнил русское слово значением, которое имплицирует ближайшее окружение Ельцина, что придало метафоре семья культурно-маркированный характер:

“Именно с октября 1993 года, с первой крови в независимой России началась деградация ельцинского режима … породившего все последующие проблемы и явления …. включая небезызвестную “семью” [МЭИМО 2006 № 12: 8].

Анализ других групп метафорических моделей, также свидетельствует о том, что знаковая сущность метафоризации проявляется в ее национально-культурной специфике. Образное основание интерпретируется с учетом тех фоновых знаний, которые дают представление о реалиях, лежащих в основе “прообраза” метафоризации, ее источника. Так, если во французском языке Франция обозначается через форму, которую она имеет на географической карте, - шестиугольник, то в экономических текстах соответственно entrepreneurs hexagonaux интерпретируются как “французские предприниматели” (группа пространственно-ориентационных метафор).

Роль фоновых знаний особенно важна, когда для осмысления метафоры необходимо иметь представление о тех объектах и явлениях, которые характерны только для данной культуры. Так, в следующем примере через строительную метафору репрезентируется понятие ГОСУДАРСТВО:

“Ces trois fonctions … sont, en fait, souvent imbriquйes” [ЭМ: 138].

Источник метафоры представляет собой концепт, отражающий способ покрытия крыши черепицей, который актуализирует в ЭП характеристику “последовательно соединенные функции”. Ассоциация со способом строительства привычным для французов, делает метафору культурно-маркированной. В русском языке подобная метафора не была выявлена.

В некоторых случаях сложно определить принадлежность тропеического знака к той или иной модели. Прежде всего, это происходит при “оживлении” “мертвых” метафор. Если этот процесс касается одной смысловой группы за счет указания на дополнительные свойства объекта, то проблем с определением типа модели нет. Например, в следующем примере многочисленные финансовые кризисы и скандалы представляются как действие “электрошока” на страны “большой восьмерки”. Электрошок - вариант “стертой” метафоры “шок”, в которой действие удара подчеркивается сравнением с мгновенностью и силой удара при электрическом разряде. “Ожившая” метафора остается в группе физических моделей, при этом рисуемый с ее помощью образ критической ситуации становится более ярким:

“La multiplication des crises financiers dans le monde et les nombreux scandales financiers (Encron, Woridcom) qui ont secouй les Etats-Unis en 2002 ont agi comme un vйritable йlectrochoc sur le G8” [LF 2003 № 50: 7].

Сложнее обстоит дело, если “оживление” метафоры происходит за счет совмещения различных концептуальных областей, задействованных в механизме смыслопреобразования. Когда эти области противопоставлены друг другу, нагромождение тропеических знаков превращает их, пользуясь сравнением авторов словаря политических метафор, в некий “стилистический монстр”, образованный “контрастивными моделями” типа МЕХАНИЗМ и ОРГАНИЗМ: “нащупать рычаги преодоления “паралича власти” [Баранов 1994: хх]. Однако в случае “поддержки” стертой метафоры моделями, связанными с ней потенциально возможными компонентами, данный способ текстопостроения может служить примером актуализации метафоры. Так, структурирование ситуации в регионах в терминах военных действий (поле битвы, борьба, маневры) “поддерживаются” идеей интенсивности этих действий, переданной техническим термином (зашкаливание), характеристиками участников действий через транспортные метафоры (парус, корабль) и отсылкой к прецедентному тексту (известная песенка О. Бендера в исполнении А. Миронова о “белеющем среди стальных кораблей одиноком парусе”). Все вместе определяет связанность высказывания и актуализирует ситуацию распределения властей в регионах:

“В России есть “поля битв”, где зашкаливает плотность олигархов на квадратный метр, где идет бесконечная позиционная борьба. В таких регионах губернаторам приходится искусно маневрировать, спасая свой “одинокий парус” на фоне “стальных кораблей” [ПЖ 2004 № 41: 53-54].

Отмечая тот факт, что значительная часть метафор реализуется не отдельно, а вместе, в одном метафорическом контексте, А.Н. Баранов указывает на роль исследования сочетаемости метафорических моделей [Баранов 2003].

Что же касается национальной самобытности, то наиболее ярко она проявляется в моделях, основанных на символах, традициях, преданиях, исторических фактах и в которых репрезентация ЭП осуществляется на основании символики цвета и животных, религиозных и исторических преданий, традиций и событий, в том числе произошедших в недавней жизни социума. В этом смысле любое слово, вызывающее в сознании лингвокультурной общности определенные, свойственные только для данной общности ассоциации, может в данном контексте стать культурно-маркированным.

В современном экономическом тексте национальные стереотипы используются как знаковая форма, представляющая целое (страну) через часть (характерный для данной страны объект или предмет). Именно таким образом с помощью метонимического переноса получили свои названия еврооблигации: янки бондс с эмиссией в США, бульдог бондс с эмиссией в Великобритании, самурай бондс с эмиссией в Японии, матадор бондс с эмиссией в Испании, шоколад бондс с эмиссией в Швейцарии [ДиК 2001 № 3: 65-73]. При осмыслении переноса значения в сознании реципиента происходит соотнесение созданного с помощью метафоры тропеического знака со стереотипным восприятием страны, выпускающие данный тип облигаций.

Пересечение семиотического анализа средств метафоризации со сферой концептологии, со сферой культуры становится особенно наглядным, когда мы говорим об использовании символа в качестве основания переноса значения. Исследователи языковой картины мира указывают также на то, что слова (в том числе метафоры) отражают не сами предметы и явления мира, а их видение, навязанное носителю языка, сохраненное в сознании в виде представления или понятия о данных предметах или явлениях [Тер-Минасова 2000: 40].

Проникновение в систему символов, определяющую мировоззрение носителей данного языка и содержащую в себе глубинную информацию об ассоциациях, сложившихся в обществе и его культуре, является важным обстоятельством при осмыслении тропеического знака. По мнению лингвистов, исследующих символ, он имеет более высокий семиотический потенциал по сравнению с образом [Добровольский 1997; Лосев 1991; Лотман 2002; Маковский 1997; Топоров 1995; Langacker 1999]. И.Р. Гальперин определяет символ как “отстоявшийся в нашем сознании знак знака” [Гальперин 1981]. А.Ф. Лосев считает, что символ - это “арена встречи обозначающего и обозначаемого, которые не имеют ничего общего между собой, но в то же самое время он есть сигнификат вещи, в которой отождествляется то, что по своему непосредственному содержанию не имеет ничего общего между собой, а именно символизирующее и символизируемое” [Лосев 1991: 166].

Н.Б. Мечковская следующим образом определяет условия, при которых знак становится символом: “а) высокая употребительность (воспроизводимость); б) наличие коррелятов в семиотиках разных сенсорных модальностей (некоторые авторы связывают генезис символа с художественным образом, т.е. постулируют его существование как минимум в двух семиотиках - в том или ином искусстве и в обыденном сознании. Однако практика показывает, что не только искусство может быть источником символа - крейсер “Варяг”, “Берлинская стена”, “Уолл Стрит” и т.д.); в) семантическая насыщенность плана содержания; г) вхождение в узкую (малочисленную) группу высокопопулярных знаков” [Мечковская 2004: 586].

Исходя из определений символа и условий его образования, мы выделяем в группе моделей, основанных на символах, традициях, преданиях, исторических фактах, следующие типы широко употребляемых (т.е. не единичных случаев) тропеических знаков языка экономики, получивших символьное прочтение:

1. Зоосимволика. Животное как эталон свойств субъекта мира экономики, определяемый либо семантикой слова, либо традициями, может представлять как общий для русского и французского языков символ, так и иметь различия, о чем подробно пишет В.Г. Гак [Гак 1996: 95-97]. Однако в современном экономическом лексиконе, для которого характерно сближение метафорических картин, мы встречаем одинаковые зоообозначения одних и тех же реалий: mammouth, мамонт, мастодонт - старое предприятие, старинный банк, jeunes loups и молодые волки - молодые и удачливые предприниматели, Toile d'araignйe и паутина - Интернет, галопировать и galoper - о повышении цен. В русском и французском экономических текстах мы выявили метафору, представленную словом animal, зверь, с помощью которой Евросоюз характеризуется как не вполне понятная организация, свойства которой еще не ясны (она пока не ассоциируется в сознании социума с каким-либо конкретным животным). Сравним:

“… многим в России и других странах трудно понять, что такое Европейский Союз и каким он хочет быть. В конце концов, ЕС - это сложный и уникальный “зверь”, и его природа меняется…” [МЖ 2001 № 2: 38].

“Elaborй comme une constitution, il doit кtre soumis а ratification comme un traitй. Mais l'Union, cet йtrange animal politique, n'en est pas а une innovation prиs pour avancer” [LF 2004 № 53: 24].

В то же время исследователи указывают, что зооморфная модель, при которой человек уподобляется животному, довольно распространена в русском языке. Примеры из жаргона языка бизнеса приводятся в книге
С.Г. Тер-Минасовой:

Рыба на дне океана - экономические шпионы.

Заяц - биржевой маклер.

Бык - тот, кто скупает или сохраняет акции, играет на повышение (рогами снизу вверх).

Медведь - играющий на понижение (бьет лапой сверху вниз).

Овца - спекулянт, ведущий игру вслепую [Тер-Минасова 2007: 221].

В языке экономики тропеические знаки образуются также, основываясь на символах, которые родились из традиций данной лингвокультурной общности. Так, французское финансовое учреждение Caisses d'йpargne (et de prйvoyance) имеет символическое название Йcureuil “Белка”, которое происходит от фирменного знака, изображающего белку [Франция: лингвострановед. слов. 1997: 369]. Ассоциация данного финансового учреждения с белкой позволяет показать финансовые операции как сбор и хранение белкой орешков: l'Ecureuil engrange les “noisettes” “Белка собирает “орешки” (орешки = вклады) [Expan. 1999 № 592: 22].

Другой пример: производитель спортивной одежды Рене Лакост получил прозвище “крокодил” после того, как выиграл на пари у капитана сборной Франции по теннису чемодан из крокодиловой кожи. На знаке его фирмы художник Робер Жорж изобразил крокодила [Франция: лингвострановед. слов. 1997: 298].

2. Символика цвета. Переносное значение здесь определяется семантикой слова русского или французского языков, традициями либо коррелятом другой семиотики. В первом случае символика цвета стала источником эквивалентных метафорических обозначений ЭП, что прослеживается при формировании тропеических знаков со словами, обозначающими классические цвета - черный, красный, белый. Однако и здесь наблюдаются расхождения, которые подробно анализирует В.Г. Гак [Гак 1966: 230-234]. Так, слово blanc чаще, чем русское белый имеет значение “чистый, незаполненный”, что порождает у французского слова значение “пустой, с отсутствием чего-либо”. Сравним:

“Les votes blancs et nuls … participeraient d'un refus de l'offre йlectorale tout en manifestant la volontй de remplir son devoir civique, celui de voter” [LF 2007 № 66: 31].

“Пустые бюллетени … свидетельствуют о том, что ни один из кандидатов не удовлетворяет избирателя, притом, что желание проявить свое гражданское право - право голоса - проявлено” [LF / Русское издание 2007 № 66: 31].

Согласно исследованию Е.В. Рахилиной, для семантики русского прилагательного зеленый существенно обозначение плодов растений. В русской языковой картине мира зеленый ассоциируется не с конечной, а с начальной стадией созревания. Существенно и то, что зеленый как `неспелый' применяется и к плодам, которые в реальной жизни не бывают зеленого цвета (например, апельсины, рябина). Следующим шагом этой семантической цепочки стал метафорический перенос `зеленый как незрелый' > `зеленый как слишком молодой, еще необученный' [Рахилина 2000: 182-183]. Французское же прилагательное vert в отличие от русского зеленый не получило такого семантического развития и имеет переносное значение “полный сил, крепкий”. В связи с этим метафора la Banque verte метафорически характеризует старейший банк Франции Crйdit agricole как банк, полный сил. В соответствии с метонимическим переносом значения слова vert банк Crйdit agricole характеризуется также как имеющий отношение к сельскому хозяйству (сравним: партия зеленых, образованная фермерами).

В русском экономическом тексте зеленый получает символьное прочтение как доллар. При этом прослеживается тенденция к употреблению единственного числа (по аналоги с рублем). Например:

“Зато есть потеря средств Резервного фонда … из-за падения курса “зеленого” [АИФ 2008 № 26: 14].

Названия западных политических партий часто получают символьное обозначение через цветообозначения, на что указывает В.Г. Костомаров: красные - коммунисты, оранжевые - левые социалисты и анархисты, желтые - социал-демократы, зеленые - либералы, голубые - либеральные консерваторы, синие - правые консерваторы и т.д. [Костомаров 1999: 149, 156-207].

Обозначение французской экономики как йconomie tricolore также получает символьное прочтение: триколор - флаг Французской республики. Les Tricolores “Трехцветные” - таково название всех сборных национальных команд Франции, выступающих под трехцветным флагом Франции.

3. Религиозные символы. Перенос значения в обоих исследуемых языках может определяться представлениями о религиозной картине мира, и тогда он характеризуется оппозициями, которые в этой картине играли ключевую роль: рай на небе, ад на земле; бог - покровитель, дьявол - соблазнитель; ангел - добро, черт - зло. В данном явлении мы усматриваем связь с пространственно-ориентационным представлением верх - низ (высшее - низшее). История христианства и других религий служит источником ассоциаций, которые закрепились в сознании народа в виде символов: названия священных мест (например, использование в переносном значении названия священного города мусульман, Мекка, как символ восхищения, преклонения), атрибуты религии (крест). Так, тяжести и заботы экономических реформ часто показаны через метафору, основанную на символе креста:

“… у новой российской власти столько же критиков, сколько и новых забот. Крест, что тащит на себе “команда Ельцина”, тяжек непереносимо” [цит. по: Баранов 1994: 180].

Метонимические переносы значения слова croix, крест дали названия многочисленных наград (Croix de guerre 1941 “военный крест 1941 года”, Croix de la Lйgion d'honneur “крест ордена “За освобождение”), а также организаций (“Croix d'Or” “Золотой крест” - общество по борьбе с алкоголизмом; Международный Красный Крест).

4. Элементы, восходящие к античной мифологии и древней истории. Герои и сюжеты мифов получают одинаковое символьное прочтение в русском и французском языках. Например, упоминание дамоклова меча как предупреждение о постоянно грозящей близкой опасности (из предания о Дамокле, над которым во время пира подвесили меч на конском волосе). В контексте европейского объединения через ассоциацию с дамокловым мечом метафорически показана угроза влияния США на восточные страны Европы:

“Внутреннее разделение ЕС на страны ядра и периферии будет висеть постоянным дамокловым мечом, напоминающим о возможности ухода восточноевропейских стран под покровительство США” [ПЖ 2005 № 24: 51].

В этой же статье страны-кандидаты для вхождения в Евросоюз вроде Польши или Турции сравниваются с троянскими конями. Троянский конь - это подаренный данайцами (греками) Трое огромный деревянный конь, укрывший в себе воинов, которые, выйдя из него, впустили войско, напавшее на город. Троянский конь стал, таким образом, символом предательства. Через метафору, использующую в качестве источника этот символ, передается настороженное отношение к расширению Евросоюза за счет стран, испытывающих влияние США:

“США играли свою игру, предлагая в качестве кандидатов “троянских коней” вроде Польши или Турции: чем больше Европа, тем она более рыхлая” [ПЖ 2005 № 24: 50].

Во французском примере для характеристики экономики предложения используется образ сирен - русалок-соблазнительниц. В греческой мифологии “сирена” - это демоническое существо, полуптица-полуженщина, обитающее на морских скалах и своим сладкоголосым пением завлекающее мореплавателей в гиблые места. В метафоре заложено предупреждение о возможности быть втянутым в подобное “гиблое место”:

“Autant d'actions qui prennent du temps et, surtout, de l'argent, а un moment oщ les sirиnes de l'йconomie de l'offre sont entendues par une majоritй de la population” [EH 1994 № 330: 45]. Ср.: Столько действий, который отнимают как время, так и деньги, в тот момент, когда “сирены” экономики предложения услышаны большинством населения.

5. Слова, отражающие реальные культурно-исторические события или явления нового времени и получившие символьное прочтение в результате семантической насыщенности плана содержания. Их современное осмысление описано в толковых и страноведческих словарях. Например, Клондайк - неисчерпаемый источник прибыли, доходов (от названия золотоносного района на северо-западе Канады, открытого в 1897г. и вызвавшего в начале 20 в. “золотую лихорадку”) [Толковый словарь русского языка конца ХХ века 2002: 299].

К данному типу символов мы присоединяем также имена собственные, ставшие нарицательными в результате метонимического переноса и символизирующие политическое руководство стран. В обоих языках это названия столиц и резиденций:

“Трудно предположить, что этого в Кремле и в Белом доме не ожидали” [ПЖ 2004 № 46: 28].

Сюда же могут быть отнесены такие “знаковые” реалии внеязыковой действительности, как “Берлинская стена” (символ разделения, разобщения):

“Важно, чтобы этот рубеж соприкосновения не стал новой “берлинской стеной”, а полоса “балтийско-черноморского перешейка” послужила бы соединительной линией для двух центров силы” [МЭИМО 2003 № 5: 111].

Мы относим к этой группе символов также артефакты типа железный занавес, rideau de fer, пропасть, fossй “яма”, которые долгое время служили символом разделения между странами социалистической и капиталистической Европы:

“…il faut йviter que ne se crйe en son sein un fossй entre un Ouest riche et un Est moins dйveloppй ... trop longtemps sйparйes par le rideau de fer, nos sociйtйs se connaissent pas suffisamment” [LF 2004 № 53: 11]. Ср.: нужно избегать создания пропасти между богатым Западом и менее развитым Востоком … нас слишком долго разделял железный занавес.

“Представляется, что именно поднятие “железного занавеса” стало началом конца СССР” [МЭИМО 2006 № 12: 8].

Следует отметить, что символьное прочтение получают некоторые тропеические знаки, образующие другие группы моделей, в результате частотности употребления в данном переносном значении в языке экономики, а также явного пересечения с другими семиотическими культурами. Так, в обоих исследуемых языках под влиянием внутренней семиотики определенные части тела получили символьное прочтение, на чем основано формирование значительного количества телесных метонимий: рука - власть, сердце - центр, мозг - интеллект, глаза (око) - внимание и т.д.

Базовые понятия, с помощью которых осмысливается научная картина мира физики и химии, перенесенные в область экономики, также воспринимаются как символы: пузырь, bulle (financiиre) - нечто непрочное (финансовый пузырь), ядро, noyau (dur) - образующее центр (например, Евросоюза или предприятия) и т.д.

В обоих языках мы отмечаем также наличие современных символов, представляющих наиболее важные реалии современного экономического развития Европы, как, например, образование Евросоюза и еще шире - процесс глобализации, с помощью которых резюмируется смысл эпохи: общий дом, maison commune, европейское строительство, construction europйenne, большая восьмерка, G8, пространство, espace (поле, champs), Интернет, Internet.

Возможности появления новых символов, их смена с учетом социально-экономических условий нового времени могут быть прокомментированы следующим образом:

“ … если символами холодной войны были стена, разделяющая миры, а также “горячая линия” между Москвой и Вашингтоном, то символом современной эпохи стал Интернет, при помощи которого все участники мирового сообщества “управляют миром и вместе с тем никто не имеет всеобщего контроля над ним” [Глобализация: человеческое измерение 2003: 11].

В русском языке частотность некоторых тропеических знаков, отражающих экономические изменения, связанные со становлением и развитием рыночной экономикой, также способствует их символьному прочтению. Среди новых символов мы отмечаем появление такого термина, как подушка безопасности, обозначающего возможное ограждение от рисков. Например:

“Нынешняя бюрократия чувствует себя гораздо спокойнее, если ее оберегает такая мягкая финансовая подушка безопасности, как стабилизационный фонд” [ПЖ 2005 № 6: 33];

“Стабилизационный фонд начал формироваться в нашей стране с 2004 г. в целях создания “подушки безопасности” на случай ухудшения внешнеэкономической конъюнктуры и в качестве источника средств для погашения внешнего долга” [МЭИМО 2007 № 6: 37].

С другой стороны, проявлением национальной специфики можно считать наличие аналогичных символов, которые согласно источнику переноса значения относятся к разным моделям в русском и французском языках. Например, поведение тех субъектов экономики, которые пользуются общественными благами за счет других субъектов, может ассоциироваться с проездом в транспорте без билета. В русском языке используется стереотипное представление зайцы (модель “животные экономика”), а во французском языке акцентируется безответственное поведение человека - passager clandestin “безбилетный пассажир” (модель “человек экономика”). На самом деле речь идет об одном и том же. Сравним:

· “Проблема “зайцев” - состоит в том, что “зайцы” преуменьшают ценность общественных благ в надежде извлечь выгоды от взносов и усилий других людей при затратах меньших, чем их собственная предельная полезность” [Вечканов 2002: 473].

· “Рassager clandestin - безбилетный пассажир. Логику коллективных действий нельзя свести к логике индивидуальных поступков. Неорганизованная группа людей, имеющих общие интересы и средства их реализации, может ничего не делать для их осуществления. Каждый человек может надеяться на получение выгод в результате общей деятельности, ничего не делая при этом. Нельзя создать коллективное имущество путем поиска людей, готовых обеспечить его финансирование, т.к. каждый будет заинтересован “проехать без билета”. Если большинство людей встанет на подобные индивидуалистические позиции, то возникнут проблемы с мобилизацией усилий и покрытием расходов” [Телон 1996: 80].

Итак, моделирующие возможности тропеических знаков демонстрируют способность структурировать экономическую действительность не только в соответствии с фрагментами обыденной или научной картин мира, но и в соответствии с национально-культурными представлениями носителей языка.

ВЫВОДЫ ПО 3 ГЛАВЕ

1. Семантический анализ тропеических знаков языка экономики позволил выявить связи между исследуемыми языковыми знаками и фиксируемыми ими реалиями внеязыковой действительности. Используя основные положения филологической герменевтики, согласно которым метафоры представляются результатом столкновения смыслов, мы проанализировали смыслопорождающую функцию тропеических знаков. Именно столкновение смыслов в структуре метафорического значения приводит к вербализации новых экономических понятий, зачастую не поддающихся чувственному восприятию, а также к отражению средствами языка тех признаков объекта (явления, события) экономической действительности, которые представляются наиболее актуальными на данный момент развития общества. Являясь по сути герменевтической техникой переопредмечивания, метафоризация пробуждает потребность в рефлексии и способствует формированию понятийной картины мира экономики. Репрезентация экономических понятий через метафоры - это удобная и экономная форма репрезентации знаний в соответствии с теми реакциями на отношения, которые координируют знак и реалии окружающего мира, которые он замещает.

2. Анализ на семантическом уровне позволяет определить тропеические знаки как такие комплексные знаки, которые, используя и развивая смыслы, заключенные в знаковой оболочке “старых” слов, активно участвуют в категоризации и концептуализации явлений и событий мира экономики в соответствии с осмыслением сложных абстрактных (или конкретных) экономических субъектов по образу простых и легкодоступных человеческому сознанию объектов, а также с подключением к общей системе формирования научных знаний. Тропеические знаки представляют собой эффективный способ отражения реалий мира экономики и одновременно их репрезентацию в концептуальной картине мира в виде экономических понятий.

3. Анализ процесса “схватывания” понятий тропеическими знаками продемонстрировал, что формирование понятий, отражающих мир экономики через ассоциации по сходству или по смежности, определяется временным фактором. Временный фактор способствует стиранию из памяти способа опредмечивания и лишает образности те понятия, которые репрезентированы за счет метафор. Такие экономические понятия составляют первую группу нашей классификации. С течением времени старые понятия обрастают новыми характеристиками, которые могут быть переданы через метафору. Эти понятия входят во вторую группу проведенной классификации. Наконец, новая эпоха экономических изменений в Европе и в мире поставляет новые понятия, часто вербализованные через метафоры. Новые экономические понятия, метафорическая репрезентация которых наиболее ярко раскрывает творческие способности человеческого разума, составляют третью группу.

4. Характер отношений плана содержания тропеического знака обусловлен также традициями, существующими в том социуме, который сделал свой языковой выбор в пользу метафор. Анализ моделирующих возможностей тропеических знаков продемонстрировал наличие национально-культурного восприятия мира экономики, выявил случаи стереотипного осмысления действительности, показал стимулирующую роль символов как источников переноса и как связующее звено в общем семиотическом континууме.

5. Исследование на уровне семантики демонстрирует отношения человек > знак > значение > смысл > реалия мира экономики. Показано, что выбор этого типа знаков есть выбор человека, либо сознательный, либо сделанный на уровне подсознательного (коллективного подсознательного). Проследить отношение человека к сделанному им выбору позволит прагматический уровень исследования. В следующей, четвертой главе, будут рассмотрены отношения, в которые вступают тропеические знаки и те, кто их формирует, с одной стороны (продуцент), и получает, с другой (реципиент).

ГЛАВА 4. ПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ МЕТАФОРИЧЕСКОЙ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ПОНЯТИЙ

Границы прагматического анализа были исторически определены его соседством в рамках семиотики как науки, с одной стороны, с семантикой, с другой, с синтактикой. Исследователи языковых явлений, пользующиеся семиотическим методом, единодушны в том, что все три измерения семиотики - “лишь аспекты одного и того же процесса”, и “между терминами этих дисциплин обнаруживаются определенные связи” [Моррис 2001: 52]. Так, Ч. Моррис, характеризуя синтактическую структуру языка, связывал условия формирования знаков с реакциями, которые эти знаки вызовут у возможных интерпретаторов, определяя в то же время прагматическую структуру как структуру поведения, в которой формируются отношения между знаковыми реакциями [там же: 59, 73].

Дж. Лич, разграничивая прагматику и семантику, пришел к выводу о необходимости рассматривать эти две дисциплины как дополняющие друг друга: “И семантика и прагматика связаны со значением языкового знака, но различие между ними трактуется с точки зрения разных пониманий глагола “значить”. Семантика отвечает на вопрос “Что означает?”, прагматика отвечает на вопрос “Что вы хотите сказать, употребив слово?” [Leech 1985: 61].

Ю.С. Степанов подчеркивал, что, если синтактика - это сфера внутренних отношений между знаками, семантика - сфера отношений между знаками и тем, что они обозначают, то прагматика есть сфера отношений между знаками и теми, кто ими пользуется, и поэтому ее центральной категорией является субъект. С одной стороны, это отношение субъекта, формирующего знаки, к тому, что он формирует: истинность, объективность, предположительность речи, ее искренность или неискренность, ее приспособленность к социальной среде и социальному положению воспринимающего и т.д. С другой стороны, это интерпретация речи воспринимающим субъектом: - как истинной, объективной, искренней или, напротив, ложной, сомнительной, вводящей в заблуждение [Степанов 2001: 28-29].

Субъективность речи вообще и научной, в частности, является предметом многих исследований, проводимых как отечественными, так и западными лингвистами [Амвросова 1991; Апресян 1993; Вольф 1988; Рахилина 2000; Фененко 2001; Kerbrat-Orecchioni 1980; Poulin 1999].

В научных работах последнего времени показана зависимость языковой формы от прагматики - человеческого опыта, ценностей, правил, норм и установок, регулирующих поведение [Архипкина 2006; Бергельсон 2005; Бурдье 1994; Калашникова 2007; Нифанова 2005; Bonhomme 2005]. Наметилась тенденция интенсивного анализа аксиологической (оценочной) функции языковых единиц, выражающей реакцию пользователя языком на описываемую ситуацию и связываемую с процессами понимания, осмысления [Герасимова 2000; Гуревич 2004; Муранова 2006; Петренко http://www.akka.ukrbiz.ru; Рябцева 2004; Садохин 2005; Repeko 2004]. Подчеркивается необходимость не только понять замысел автора, оценить его с точки зрения содержания, но и оценить его направленность и полезность.

Лингвисты, разрабатывающие теорию метафоризации, указывают на необходимость исследования номинативного аспекта метафоры в широком смысле с учетом производимого ею прагматического эффекта, называя в качестве основных отношений, создаваемых при переносе значения, отношения оценочного и эмотивного характера. Это придает экспрессивность, как самим наименованиям, так и высказываниям, в которые их включил человек [Арутюнова 1988, 1997; Рябцева 2000; Телия 1996, 2004].

...