Поскольку образ грешницы в различных своих ипостасях является в известной степени междисциплинарным культурным феноменом: принадлежит не только литературоведению, но и истории См.: Дюпуи Е. Проституция в древности и половые болезни / Репринт. Тула: комплексный кооператив «Рось», 1990. 326 с.; Дюфур П. История проституции / Пер. с фр. Л. Каневского. М.: КРОН-ПРЕСС, 1999. 442 с.; Князькин И.В. Всемирная история проституции. М.: АСТ; СПб.: Сова, 2006. 926 с.; Рыбалка Е.А. Проблемы адюльтера в современной культуре. Ростов н/Д: СКИАПП, 2001. 116 с.; Шашков С.С. История русской женщины // «А се грехи злые, смертные…»: Русская семейная и сексуальная культура глазами историков, этнографов, литераторов, фольклористов, правоведов и богословов XIX - начала XX века: В 3 кн. Кн. 2 / Изд. подгот. Н.Л. Пушкарева, Л.В. Бессмертных. М.: Ладомир, 2004. С. 468-706 (Русская потаенная литература)., юриспруденции (институту семейного праву и криминологии) См., например: Абрашкевич М.М. О прелюбодеянии по русскому праву // «А се грехи злые, смертные…». Кн. 3. М.: Ладомир, 2004. С. 383-504; Загоровский А.И. О разводе по русскому праву [Главы II-XIV] // Там же. С. 7-330; Маныч Е.Г. Проституция: криминологические и уголовно-правовые аспекты противодействия: Дис. ... канд. юрид. наук: 12.00.08. М., 2006. 200 с.; Смирнов А.Г. Очерки семейных отношений по обычному праву русского народа // «А се грехи злые, смертные…». Кн. 1. М.: Ладомир, 2004. С. 356-557; Шлык С.В. Криминологическая характеристика и профилактика организованного посредничества в занятии проституцией: Автореф. дис. … канд. юрид. наук: 12.00.08. М., 1997. 27 с.; и др., социологии См., например: Гилинский Я. Девиантология: социология преступности, наркотизма, проституции, самоубийств и других «отклонений». 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Р. Асланова: Юридический центр Пресс, 2007. 525 с.; Голосенко И.А., Голод С.И. Социологические исследования проституции в России (история и современное состояние вопроса). СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998. 123 с.; и др., философии См., например: Абрамович Н.Я. О проститутке, как философском понятии // Абрамович Н.Я. Женщина и мир мужской культуры. Мировое творчество и половая любовь. М.: Свободный путь, 1913. С. 28-32; Лихачева А.Ю. Проблемы семьи и пола как объекты философской рефлексии: Дис. ... канд. филос. наук: 09.00.11. Воронеж, 2002. 155 с.; Федулова А.Б. Семья и семейные ценности: философско-аксиологический анализ: Дис. ... канд. филос. наук: 09.00.11. Архангельск, 2003. 252 с., религиоведению См., например: Габриэлян Н.М. Пол. Культура. Религия // Общественные науки и современность. М., 1996. № 6. С. 126-133; Степанянц М. Образ женщины в религиозном сознании: прошлое, настоящее, будущее // Общественные науки и современность. М., 1993. № 4. С. 177-183; Чуднов И.А. Проституция и христианская мораль: краткая ретроспектива // Социологические исследования. М., 2001. № 11. С. 104?107. и психологии См., например: Антонян Ю.М. Проститутка глазами психолога // Общественные науки и современность. М., 1993. № 2. С. 127-134. - целесообразно было воспользоваться при анализе архетипа грешницы элементы культурологического анализа (Е.Я. Александрова и И.М. Быховская См.: Александрова Е.Я., Быховская И.М. Апология культурологии: опыт рефлексии становления научной дисциплины // Общественные науки и современность. М., 1997. № 3. С. 133-145., Л.М. Баткин См.: Баткин Л.М. О некоторых условиях культурологического подхода // Античная культура и современная наука: [Сб. ст., посвящ. А.Ф. Лосеву] / АН СССР, Науч. совет по истории мировой культуры; [Редкол.: Б.Б. Пиотровский (пред.) и др.]. М.: Наука, 1985. С. 303-312., А.Я. Флиер См.: Флиер А.Я. Современная культурология: объект, предмет, структура // Общественные науки и современность. М., 1997. № 2. С. 124-145., В.Е. Хализев См.: Хализев В.Е. Культурология в ее значимости для современного литературоведения // Литературоведение на пороге XXI века: Материалы междунар. науч. конф. (МГУ, май 1997 г.) / [Редкол.: П.А. Николаев (отв. ред.) и др.]. М.: Рандеву-АМ, 1998. С. 34-41., А.В. Чайковская См.: Чайковская А.В. Культурология: гуманитарная наука в процессе становления // Проблемы культуры, языка, воспитания. Архангельск: Изд-во Помор. междунар. пед. ун-та им. М.В. Ломоносова, 2000. Вып. 4. С. 193-198. и др.).

Несомненно, важным для данного исследования явилось применение гендерного подхода (О.В. Рябов См.: Рябов О.В. Русская философия женственности (XI-XX)., Н.В. Ходырева См.: Ходырева Н.В. Современные дебаты о проституции: гендерный подход. СПб.: Алетейя, 2006. 276 с., Э. Шоре См.: Шоре Э. Феминистское литературоведение на пороге XXI века. К постановке проблемы (на материале русской литературы XIX века) // Литературоведение на пороге XXI века: Материалы междунар. науч. конф. (МГУ, май 1997 г.) / [Редкол.: П.А. Николаев (отв. ред.) и др.]. М.: Рандеву-АМ, 1998. С. 97-103. и др.) уже в силу того, что различные художественные репрезентации образа грешницы, понимаются, в частности, и как грани Женственности - социокультурного конструкта, который создается в том числе и литературой.

Наконец, общую методологическую картину работы определяет также обращение к идеям, высказанным в рамках постколониальных исследований (Б. Андерсон См.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества: размышления об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В.Г. Николаева. М.: Канон-Пресс-Ц: Кучково поле, 2001. 286 с., Х. Бхабха См.: Nation and Narration / ed. by Homi K. Bhabha. London: Routledge, 1990. 352 p. (особенно в данном сборнике нас будет интересовать статья D. Sommer “Irresistible romance: the foundational fictions of Latin America”); Bhabha H.K. The Location of Culture. London: Routledge, 1994. 304 p.; и др., Л. Ганди См.: Gandhi L. Postcolonial Theory: A Critical Introduction. N.Y.: Columbia University Press, 1998. 192 p., Э. Саид См.: Саид Э.В. Ориентализм: западные концепции Востока. М.: Русский Миръ, 2006. 638 с. Также см.: Кудачинова Ч.В. «Ориентализм» Эдварда Саида и постколониальный подход к литературе путешествий // Феномен творческой личности в культуре: Памяти профессора Валентина Ивановича Фатющенко: Материалы II междунар. конф. / [отв. ред. А.В. Ващенко, М.Д. Потапова]. М.: Московский гос. ун-т им. М.В. Ломоносова, 2006. С. 495-498.), прежде всего там, где речь заходит о дефиниции «нации». Это было необходимо при постановке, а, возможно, частично и решении вопроса, как в национальной литературе отражаются культурные универсалии и архетипы нации, поскольку, на наш взгляд, очевидно, что внутри художественной словесности постепенно выкристаллизовывается и закрепляется некий единый арсенал сквозных моделей, служащих кодом (гарантом национальной идентификации) для всех членов сообщества.

Положения, выносимые на защиту:

1. Категория греха, заключающая в себе идею о нарушении предписанной нормы, является важнейшим концептом русской языковой картины мира и архетипической константой национального сознания, реализующейся в языке, художественной литературе и культуре в целом во взаимосвязи с христианскими представлениями о последующих наказании, покаянии и спасении и противопоставленной понятиям добродетели, чистоты и святости.

2. Православное толкование греховности выступает сущностно важным смысловым ядром архетипа грешницы в русской словесности - сложного художественного конструкта, реализующегося на персонажном, мотивном и сюжетном уровнях, в основу которого помещена устойчивая схема «падение ? раскаяние ? страдание ? искупление ? спасение», значительно трансформированная писателями в ходе литературного процесса конца XIX - первой трети XX века. Архетип грешницы коррелирует с другой аксиологически значимой для русской культуры и литературы художественной моделью - мифом о Великом грешнике, однако, когда речь идет о грехе, совершаемом женщиной, диапазон греховных поступков сужается до прелюбодеяния, а греховность героини определяется ее полом и сексуальностью, поэтому ипостаси «падших» представлены главным образом соблазненными и покинутыми девушками, любодеицами, содержанками, продажными женщинами и кровосмесительницами.

3. «Канон» описания грешницы, отсылающий к христианскому праобразу «кающейся блудницы», сложился в 1830-1860-е годы. Однако затем русская утопия о спасении «падшей» становится предметом тотальной критики в параметрах художественной словесности и происходит разрушение и значительная трансформация архетипической цепочки «падение ? страдание ? раскаяние ? искупление ? спасение». Критический взгляд на «миф» о возрождении грешницы закрепляется к концу XIX века, и в этот же период наблюдается обновление архетипа, поскольку именно на рубеже XIX-XX столетий писатели как бы подводят итоги более чем столетнего осмысления феномена «женщины во грехе», создавая своеобразные «энциклопедии» по истории женского «падения» и продажности.

4. Топос женской греховности понимается, с одной стороны, как многоуровневая единица «резонантного пространства» культуры и литературы, представляющая собой совокупность отдельных локусов-репрезентантов, а с другой - как стратегии описания греха, совершаемого женщиной, в русской литературе на персонажном, мотивном и сюжетном уровнях. При этом данный топос является конкретной текстовой реализацией архетипа грешницы, локализованного в коллективном бессознательном и несущего в себе идею греха-«падения» женщины. Топос женской греховности также выступает частью «бордельного пространства» русской литературы, которое можно определить как «место» нерегламентированной эротики, т. е. нарушения предписанных норм сексуального поведения, чаще всего описываемого в терминах греха, морального падения, скверны и пр.

- «Рамка» произведений, формирующих «бордельный текст» русской литературы, оказывается не менее значимой, чем само произведение, и особую нагрузку в данном случае несет заголовочно-финальный комплекс (ЗФК), с которого начинает «раскрываться» тема женской греховности и который представлен типологическими, именными, аллюзийными, ассоциативными, топологическими и символическими заглавиями.

- На конкретно-историческом и художественном уровнях «бордельное пространство» многосоставно и пластично: наиболее показательный локус - дом терпимости - может «сужаться» до комнаты грешницы, «соперничать» с различного рода увеселительными или бытовыми заведениями, «маскируясь» под «норму», «расширяться» до улицы борделей, «перерастать» в греховный «бордельный город», наконец, достигать максимального «развертывания» в образе страны-борделя, нации-борделя.

- На греховность «бордельного пространства» указывают: световая «аранжировка» предметного мира (передается через полутона, символическое описание борьбы света и тьмы), звуковая гамма, (отличается принципиальным отсутствием гармонии и акцентом на безумии, вакханалии, переступании границ не только нравственности, но и разумного поведения вообще), дразнящая палитра запахов. Назойливость атмосферы призвана соблазнить героев, приобщить их к греху.

- «Бордельное пространство» является не только сферой выхода женщины за рамки нормативных гендерных отношений (измена, проституирование, лесбиянство, инцест и т. д.), что превращает ее в грешницу, но в нем также аккумулируются и другие виды негативного (преступления: физическое и моральное насилие, убийство, воровство; самоубийство / доведение до самоубийства, пьянство) и позитивного (феномен героизма) девиантного поведения, направленного как на героиню, так и на героя. Сексуальное «отклонение», таким образом, порождает новые формы девиаций, с одной стороны, еще больше усугубляя греховность героини и погружая ее в «бездну», с другой - выступая «наказанием» за совершенный грех, а «страдание» следовательно должно вести к искуплению.

- В текстах о грешницах такие категории, как поведение, речь и костюм / макияж / прическа героев, воплощаются через ложные иллюзии, игру воображения, фантазерство, эротические игры и сопровождаются мотивами маски, ряженья, шутовства, балагана, притворства, актерства, обмана / самообмана, появлением псевдонимов / кличек, ложной исповеди / проповеди, особого языка. «Бордельное пространство», таким образом, обнаруживает игровой характер, основными маркерами которого выступают ролевое поведение персонажей и дискурс маскарадности.

- Представляется, что «домашнее пространство» соотносится с «бордельным» как «дом» и «антидом», однако в художественной реальности граница между ними очень зыбкая. С одной стороны, изображение ненормативных сексуальных отношений (адюльтер, инцест), дискурс купли-продажи женщины актуализируются в виде дополнительных коннотаций при описании жилища, семейного очага, а с другой - существует и обратная связь, когда «бордельное» пространство описывается в терминах семейного родства. Среди основных мотивов, отражающих взаимопроникновение двух пространств, можно выделить такие, как, например, мотивы семейных отношений, брака / свадьбы (более частными его разновидностями выступают те сюжетные ситуации, когда укрупняются фигуры жены / невесты и мужа / жениха), отцовства, материнства, детскости / детства, сестринства, побратимства, свободы / несвободы / защищенности. Когда речь идет о взаимосвязи между «домашним» и «бордельным» пространствами, актуализируется мотив пути. Путь героя соответствует схеме «дом - антидом», обозначающей, что мужчина лишь временно пересекает границу с целью познания сути «антидомашнего» (путем наблюдений и рефлексии, из исповеди грешницы, через сексуальное познание женщины, участвуя в «спасении» «падшей»). Путь героини условно можно определить как «дом > антидом». Перешагнув границу «домашнего» (= ситуация «падения»), героиня принципиально не может вернуться в «дом», и это тем более показательно, если учесть, что для большинства текстов о грешницах сюжетообразующим началом выступает как раз эта гипотетическая возможность возвращения героини в рамки нормы.

5. Национальная оригинальность воплощения архетипа грешницы в русской словесности ярче проявляется при сопоставлении с реализацией темы женской греховности в латиноамериканской прозе, осуществляющейся в два этапа:

В творчестве латиноамериканских романистов 1900-1920-х годов - феномен грешницы раскрывается на пересечении идей Л. Толстого и Ф. Достоевского (и в целом в русле реализма) и эстетики натурализма (творчество Э. Золя). В романе М. Гальвеса «Наха» синтезировались различные европейские художественные концепции рубежа XIX-XX веков, перенесенные на латиноамериканскую почву. В образе проститутки-грешницы сконцентрированы все интересующие аргентинского писателя проблемы: и идея Толстого о духовном воскресении героев, и мысль Достоевского о страдании, лишь испытав которое, героиня может вернуться к чистоте и нравственности. Гальвес использует «готовую» сюжетную ситуацию о Спасителе (при этом сам «спаситель» также нуждается в нравственной поддержке) и кающейся грешнице, активно используемую в русской литературе XIX - начала XX века. И все это «приправлено» натуралистическими подробностями, апелляцией к наследственности, абсолютному социальному детерминизму и другими элементами натурализма. В дилогии М. де Карриона «Честные» и «Нечистые» также, с одной стороны, сильны натуралистические тенденции, с другой - кубинский писатель обращается к мыслям Толстого о проституировании женщины в браке, выдвигая на первый план «женский вопрос» и проблемы феминизма. В художественном мире Карриона женщина является носительницей и хранительницей семейных традиций, которые, однако, насквозь прогнили, поэтому ярлыки «честные» и «нечистые» превратились в пустые обозначения ханжеских представлений, искажающих истинную женскую сущность. Но «бунт» женщины против косности общественных устоев, негласно или открыто декларируемый в форме супружеской измены или гражданского брака, заранее обречен.

В произведениях писателей 1930-1970-х годов самобытный образ «грешницы» представлен в форме мифологемы «подлинной» женщины Латинской Америки и определяется уникальностью латиноамериканского литературного процесса этого периода (возникновение «нового латиноамериканского романа», зарождение «магического реализма» и т. д.). Общей платформой для сопоставления отдельных ипостасей грешницы в русской словесности рубежа XIX-XX веков и в латиноамериканской литературе (Ж. Амаду, Г. Гарсиа Маркес, М. Варгас Льоса) выступает сближение в этих культурах конструкта Женственности и представлений о родной земле (причем понятие «земля» варьируется от значения «почва», «природный мир» до «нация», «страна», «родина»), результатом которого является идея персонификации женщиной этнического пространства, национальной души, самого сокровенного, тайны нации (для Латинской Америки это еще и путь обретения самоидентификации). При этом «идеал содомский» - грешница - символизирует в самом обобщенном смысле проституирование сути национального.

Апробация исследования. Основные положения работы получили апробацию на следующих конференциях: XII Филологические чтения «Морфология дискурса лжи в литературе и искусстве» (20-21 октября 2011. Новосибирск. ГОУ ВПО «Новосибирский государственный педагогический университет». Институт филологии массовой информации и психологии. Доклад: «Ложная исповедь падшей женщины: притворство и самообман в рамках топоса женской греховности в русской литературе XIX - начала XX века»), Международной научной конференции VII Майминские чтения «Эпические жанры в литературном процессе XVIII-XX веков: забытое и “второстепенное”» (5-9 октября 2011. Псков. Кафедра литературы Псковского государственного педагогического университета им. С.М. Кирова. Доклад: «Тема проституции в произведениях “забытых” писательниц русской литературы начала XX века: Ольга Белавенцева и ее книга “Трагедии падших”»), XIV Международная научная конференция «Феномен заглавия» «Заглавие в контексте» (1-2 апреля 2011. Москва. Российский государственный гуманитарный университет. Институт истории и филологии. Журнал «Вестник гуманитарной науки». Доклад: «Специфика озаглавливания произведений о грешницах и «падших» в русской литературе XIX - начала ХХ века»); Международная научная конференция «Русская литература XVIII-XXI вв.: диалог идей и эстетических концепций» (21-23 сентября 2010. Лодзь. Кафедра русской литературы и культуры Лодзинского университета. Институт славистики в Гиссене (Германия). Доклад: «“Вечная Сонечка” и методологические аспекты изучения архетипа грешницы в литературе»); ХIII Международная научная конференция «Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе. Проблемы теоретической и исторической поэтики» (17-19 сентября 2010. Гродно. Кафедра русской и зарубежной литературы Учреждения образования «Гродненский государственный университет имени Янки Купалы». Доклад: «“Погибшее, но милое созданье”: лики Женственности в русской литературе XIX - начала XX века»); X международная студенческая научная конференция (16-18 апреля 2010. Нарва. Нарвский колледж Тартуского университета. Доклад «Феномен падшей женщины как проблема сравнительного литературоведения (к постановке вопроса)»); Международная научно-практическая заочная конференция «Архетипы и архетипическое в культуре и социальных отношениях» (5-6 марта 2010. Пенза. Научно-издательский центр «Социосфера». Пензенская государственная технологическая академия. Российско-Армянский (Славянский) государственный университет. Факультет бизнеса Высшей школы экономики в Праге. ПФ НОУ ВПО «Академия МНЭПУ». Доклад: «“Падшая женщина”: архетип? неомиф? “вековой” образ?»); Вторая международная конференция «Актуальные вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков» (25?27 февраля 2010. Санкт-Петербург. Государственная полярная академия. Доклад «Специфика изображения эротического в русской литературе XIX - начала XX века (на примере сюжета о «падшей женщине» и молодом человеке)»); Третья Международная научная конференция «Коды русской классики: “Дом”, “Домашнее” как смысл, ценность и код», посвященная 90-летию со дня основания и 40-летию со дня возрождения первого классического университета в Самарском крае (19-20 ноября 2009. Самара, Самарский государственный университет. Доклад: «От локуса публичного дома к топосу проституции в русской литературе»); Аспирантская конференция VIII Тертеряновские чтения «Литературный процесс: возможности и границы филологической интерпретации» (23 марта 2009, Москва, Институт мировой литературы РАН. Доклад: «Метаморфозы образа «падшей женщины» в латиноамериканской и русской литературах»); Всероссийская научная конференция XIV Шешуковские чтения «Литературы народов России в социокультурном и эстетическом контексте» (2-3 февраля 2009, Москва, Московский государственный педагогический университет. Доклад: «Миф о возрождении падшей женщины в русской литературе XIX - начала XX в.»); VI Международная научная конференция «Лев Толстой и мировая литература», посвященная 180-летию со дня рождения Л.Н. Толстого (11-15 августа 2008, Тульская область, Щекинский р-н, п/о Ясная Поляна, ФГУК ГМПЗ «Музей-усадьба Л.Н. Толстого «Ясная Поляна». Доклад: «Испаноязычная литература Латинской Америки первой трети XX века о проституции в свете идей толстовства и эстетики натурализма»); V Международная летняя школа на Карельском перешейке (30 июня - 4 июля 2008, Санкт-Петербург, Семиозерье. Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена. Институт русской литературы РАН (Пушкинский Дом). Хельсинкский университет. Женевский университет. Петербургский институт иудаики. Международный благотворительный фонд им. Д.С. Лихачева издательства «Вита Нова». Доклад: «Номинации падших женщин в русской литературе XIX-XX века»); XV Международная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов» (8-11 апреля 2008, Москва, МГУ им. М.В. Ломоносова. Доклад: «Философия любви и брака в романе «Маскарад чувства» М. Криницкого»); XV Международная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов» (8-11 апреля 2008, Москва, МГУ им. М.В. Ломоносова. Доклад: «Испаноязычная литература Латинской Америки первой трети XIX века о проституции в свете идей толстовства и эстетики натурализма Э. Золя»); II Международные Весенние Толстовские чтения (23-25 мая 2007, Москва, Институт мировой литературы РАН. Доклад: «“Воскресение” Л.Н. Толстого: латиноамериканский вариант»).

Теоретическая значимость работы состоит не только в осмыслении архетипа грешницы как целостного художественного феномена, но и в том, что результаты, полученные в процессе исследования, могут послужить основой при дальнейшей разработке данной проблемы в русской и зарубежной литературах. Также ключевые положения диссертации важны для разысканий в области истории русской литературы рубежа XIX-XX веков, гендерных штудий, компаративистики, культурологии и т. д. При этом особое значение приобретают те выводы, которые могут рассматриваться как вклад в изучение культурного и литературного взаимодействия между Россией и Латинской Америкой.

Практическая значимость заключается в возможности использовать материалы диссертационного сочинения в курсах лекций по истории русской литературы конца XIX - начала XX века, гендеристике, сравнительному литературоведению и при подготовке спецкурсов и спецсеминаров, посвященных вопросам литературной топики и архетипики, феминологии, образной системы персонажей и пр. Также информация о литературе «второго ряда» и «паралитературе», о «второстепенных» писателях, полученная диссертантом в ходе работы, открывает широкие возможности для публикаторской деятельности, т. е. для восстановления подлинно масштабного полотна художественного наследия отечественной словесности.

Структура диссертационного сочинения подчинена логике представления материала, соответствует целям и задачам работы и коррелирует с основными положениями, выносимыми на защиту. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, библиографии и двух приложений.

Во введении обосновывается выбор темы, актуальность и научная новизна работы; представлен краткий аналитический обзор литературы по теме диссертации; систематизируется и аргументируется отбор текстологического материала; определяются объект и предмет, цели и задачи исследования; выдвигается главная гипотеза диссертационного сочинения; раскрывается теоретико-методологическая база работы; формулируются ключевые положения, требующие доказательства; перечисляются основные направления апробации результатов исследования (в том числе участие в международных и всероссийских конференциях, публикации в журналах гуманитарного профиля и сборниках научных докладов); указывается теоретическая и практическая значимость работы; акцентируется внимание на ее структуре.

В первой главе диссертации «Архетип грешницы в литературе: теоретические аспекты», состоящей из двух параграфов, рассматриваются представления о грехе в русской культуре, данные сквозь призму языка и художественного творчества, утверждается высокий аксиологический статус концепта «грех» в русской языковой картине мира и подчеркивается необходимость осмысления темы человеческой греховности в отечественной словесности как одного из ее лейтмотивов. Кроме того, систематизируются результаты отдельных аспектов изучения архетипа грешницы в русской литературе.

Вторая глава «Национальное своеобразие воплощения архетипа грешницы (на примере русской и латиноамериканской литератур)» посвящена компаративистскому аспекту исследования. В ней, с одной стороны, речь идет о функционировании архетипической схемы «падение ? раскаяние ? страдание ? искупление ? спасение» в качестве смысловой матрицы в текстах о грешницах в русской литературе. С другой стороны, диссертант акцентирует внимание на рассмотрении феномена грешницы как проблемы сравнительного литературоведения. Прицельный анализ получает испано- и португалоязычная литература Латинской Америки XX века. Объектом исследования при этом выступают образы латиноамериканских «грешниц», созданные как под влиянием идей Л.Н. Толстого (романы аргентинца М. Гальвеса «Наха» и кубинца М. де Карриона «Честные» и «Нечистые»).

Наконец, в рамках третей главы «Топос женской греховности в русской литературе XIX - начала XX века» осуществляется попытка дать развернутую характеристику «бордельному пространству русской литературы», в частности, предлагается описание реально-исторического и художественного уровней его воплощения, возникает указание на девиантное поведение личности в рамках «бордельного пространства», а также на маргинальность его нахождения, выявляется игровое начало «бордельного текста», обнаруживаются ключевые мотивы, связанные с «бордельным пространством», с дискурсом «дома», «домашнего пространства» и т. д.

В заключении суммируются результаты диссертационного сочинения, формулируются выводы и намечаются перспективы дальнейшего исследования.

Библиография является самостоятельной значимой частью данной работы и включает 1011 наименований.

Анализ архетипа «грешницы» как самобытной художественной репрезентации латиноамериканской Женственности в прозе 1930-1970-х годов («Зеленый дом» и «Капитан Панталеон и рота добрых услуг» перуанца М. Варгаса Льосы; «Сто лет одиночества», «Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабушке» колумбийца Г. Гарсиа Маркеса; «Мертвое море» и «Тереза Батиста, уставшая воевать» бразильца Ж. Амаду и пр.) как выходящей за рамки исследования представлен в приложении 1 «Метаморфозы архетипа «грешницы» в латиноамериканской литературе 1930-1970-х годах в сопоставлении с русскими мифологемами» ко второй главе.

В специальном приложении 2 «К вопросу о заглавиях произведений о грешницах и «падших» в русской литературе XIX - начала XX века» к третьей главе рассматривается специфика заглавий произведений, формирующих топос женской греховности.

топос женский греховность русский

Глава 1. Архетип грешницы в литературе: теоретические аспекты

§ 1. Представление о грехе в русском языковом и художественном сознании