Архетип грешницы в русской литературе конца XIX – начала XX века

В предыдущем параграфе мы рассмотрели феномен греха с точки зрения лингвокультурологии и литературоведения. Теперь обратимся к более частным работам, посвященным грешникам и грешницам отечественной словесности. Прежде всего укажем, что авторами этих исследований принимается во внимание семантическая динамика внутри одноименных концептов. Так, грешник / грешница в XI-XVII веках - «тот, кто нарушает религиозные предписания» Геза Ю.Н. Словообразовательное гнездо с вершиной «грех» в диахронном аспекте // http://www.nsu.ru/conf/issc/99/philolog/index.htm. Следовательно, оппозицией в данном случае выступала лексема святой / святая. И.Ю. Абрамова, затронув проблему специфики одного из стилей древнерусской литературы «плетение словес» (появляется в конце XIV - начале XV века), обратилась к анализу произведений Епифания Премудрого («Житие Стефана Пермского», «Житие Сергия Радонежского») и пришла к выводу, что наиболее полно идея святости раскрывается в агиографии См.: Абрамова И.Ю. Концепт «святость» как базовое понятие русской духовности и средства его выражения в агиографических текстах («плетение словес») // Проблемы взаимодействия духовного и светского образования. История и современность. Нижний Новгород: Нижегор. гуманитар. центр, 2004. С. 513-521., т. е. в житийной литературе. Каноническое же житие святого - «это прежде всего описание пути подвижника к спасению, утверждение определенного типа святости» Растягаев А.В. Агиографическая традиция в русской литературе XVIII в.: проблема генезиса и жанровой трансформации: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук: 10.01.01. Самара, 2008. С. 11.. Нас, напротив, будет интересовать именно «житие грешника (грешницы!)» и формы его воплощения в художественной литературе, однако с учетом того, что в XX веке смысловой объем концепта «грешник» расширяется до значения «человек, совершающий проступки, преступления; порочный, нарушитель религиозных предписаний» Геза Ю.Н. Указ. соч..

В отечественном литературоведении обращение к образу Великого грешника традиционно связано с творчеством таких разных писателей, как А.С. Пушкин («Родрик») См.: Сурат И.З. Два сюжета поздней лирики Пушкина // Московский пушкинист: Ежегод. сб. / Рос. акад. наук, Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького, Пушкин. комис.; Сост. и науч. ред. В.С. Непомнящий. М.: Специализир. изд.-торговое предприятие «Наследие», 1997. Вып. 4. С. 51-85; Она же. «Родрик»: житие великого грешника // Новый мир. М., 1997. № 3. С. 187-199., Н.А. Некрасов («Кому на Руси жить хорошо») См.: Андреев H.П. Легенда о двух великих грешниках // Изв. Ленингр. пед. ин-та им. А.И. Герцена. Л., 1928. T. 1. С. 183-198; Гин М.М. Спор о великом грешнике // Русский фольклор: Материалы и исследования. Т. 7. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 84-97; Мельник В.И. О смысле и бытовании некрасовской легенде «О двух великих грешниках» // Литература и культура в контексте христианства: Тр. II Междунар. науч. конф. Ульяновск 16-18 июня 1999 г. / Редкол.: В.И. Мельник (отв. ред.) и др. Ульяновск (Симбирск): УлГТУ, 1999. С. 55-59; Нольман М.Л. Легенда и жизнь в некрасовском сказе «О двух великих грешниках» // Русская литература. СПб., 1971. № 2. С. 134-140., Ф.М. Достоевский («Влас» Именно в этом очерке Ф.М. Достоевского из «Дневника писателя» за 1873 год «кающийся грешник» провозглашается одним из важнейших типов русского человека., замысел романа «Житие Великого грешника») См.: Пономарева Г.Б. Творческая история житийного замысла Ф.М. Достоевского: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Специализир. совет К 113.08.11. М., 1987. 16 с.; Сайченко В.В. «Житие Великого грешника»: трансформация замысла, жанровое своеобразие, роль в творческой эволюции Ф.М. Достоевского: Автореф. дис. ... канд. наук: 10.01.01. Краснодар, 2002. 27 с.; и др., Л.Н. Толстой (например, рассказ «Кающийся грешник») См.: Николаева С.Ю. «Недельное чтение» о кающемся грешнике в контексте «Круга чтения» Л.Н. Толстого // Феномен русской духовности: словесность, история, культура: Материалы Междунар. науч. конф. (Калининград, окт. 2006 г.) / [редкол.: Л.Г. Дорофеева (отв. ред.) и др.]. Калининград: Изд-во Российского гос. ун-та им. Иммануила Канта, 2007. С. 70-79., Д.Н. Мамин-Сибиряк («Великий грешник») См.: Комогорцева Г.Ю. Тип священнослужителя в рассказе Д.Н. Мамина-Сибиряка «Великий грешник» (в контексте «Жития» Аввакума и «Соборян» Н.С. Лескова) // Классическая словесность и религиозный дискурс (проблемы аксиологии и поэтики): Сб. науч. ст. / [редкол.: О.В. Зырянов (отв. ред.), Е.К. Созина, Н.В. Пращерук]. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2007. C. 249-266. (Эволюция форм художественного сознания в русской литературе / Федеральное агентство по образованию, Уральский гос. ун-т им. А.М. Горького; Вып. 2)., М. Горького («Отшельник») См.: Климова М.Н. Отражение мифа о великом грешнике в рассказе А.М. Горького «Отшельник» // Вестн. ТГПУ. Сер. Гуманитарные науки (филология). Томск, 2000. № 6. С. 39-42., А. Блока («Двенадцать») См.: Климова М.Н. Влас, Кудеяр и другие (по поводу «спора о великом грешнике» в русской литературе) // Традиция и литературный процесс: К 60-летию со дня рождения чл.-кор. РАН Е.К. Ромодановской / Рос. акад. наук. Сиб. отд-ние. Ин-т филологии; Отв. ред. А.Б. Соктоев. Новосибирск: Изд-во СО РАН. Науч.-изд. центр ОИГГМ СО РАН, 1999. С. 232-243; Она же. Между Власом и Кудеяром, или Еще раз о финале поэмы А.А. Блока «Двенадцать» // Трансформация и функционирование культурных моделей в русской литературе (архетип, мифологема, мотив): Материалы II Междунар. науч. конф. (25-26 янв. 2005 г.) / Федер. агентство по образованию, Гос. образоват. учреждение высш. проф. образования Том. гос. пед. ун-т; [науч. ред. В.Е. Головчинер]. Томск: Том. гос. пед. ун-т, 2005. С. 96-103. и др. Судьба заглавных героев этих произведений «встроена» в «одну из важнейших для русской литературы архаико-мифологических сюжетных схем» - миф о великом грешнике, - «смысловое ядро которого образует идея нравственного возрождения падшего человека» Климова М.Н. «Миф о великом грешнике» в русской литературе (этапы эволюции и некоторые особенности бытования). С. 54.. М.Н. Климова, посвятившая данной проблематике несколько интереснейших статей, попыталась проследить основные этапы эволюции указанного мифа. Так, исследовательница, подчеркивая тот факт, что «учение о покаянии и отпущении грехов занимает … одно из центральных мест в нравственной проповеди христианства» Климова М.Н. Миф о великом грешнике в русской литературе (к постановке вопроса) // От сюжета к мотиву: Материалы к «Словарю сюжетов и мотивов русской литературы»: Сб. науч. тр. / Рос. акад. наук, Сиб. отд-ние, Ин-т филологии; Отв. ред. В.И. Тюпа. Новосибирск: Ин-т филологии, 1996. С. 86., в качестве образцов для рассказов о раскаявшихся грешниках в христианских литературах Запада и Востока называет «евангельские притчи о мытаре, блудницах и благоразумном разбойнике, а также чудесное преображение гонителя Савла» Там же.. Композиция таких рассказов, по мысли М.Н. Климовой, соответствует богословской триаде «грех - покаяние - спасение», однако если «первые памятники подобного содержания (например, патериковые рассказы) сообщают о былых прегрешениях своих героев стыдливой скороговоркой, уделяя основное внимание описаниям их последующей святости, а само превращение грешника в святого изображается здесь как мгновенный и необратимый акт, зачастую лишенный какой-либо психологической мотивировки» Там же. С. 87., то «с течением времени значимость и удельный вес первой части триады начинает возрастать…» Там же.. Таким образом, например, изменяются Житие Марии Египетской и Великий канон Андрея, архиепископа Критского. «Такая этическая категория, как “грех”, - пишет М.Н. Климова, - имеет для русского национального самосознания чрезвычайное значение, являясь одним из важнейших архетипических понятий, корни которого уходят в глубины этнического коллективного бессознательного» Там же. С. 95.. Поэтому для русской культуры характерным оказывается восприятие героя-грешника как «героя национального (курсив наш. - Н.М.), в индивидуальной борьбе которого определенным образом отразилась и преломилась историческая судьба его Родины» Там же..

Следующий виток, на котором произошли актуализация и переосмысление этого в'идения греховности и падшести человека, пришелся на рубеж XIX-XX веков, т. е. совпал с периодом кризисного состояния культуры и духовности России и Европы в целом. Нам представляется, что М.Н. Климова совершенно оправданно усматривает связь между нравственными потрясениями прошлого столетия и пристальным вниманием философии и литературы к феноменологии греха: «Сотрясавшие планету социальные катаклизмы XX в. перечеркнули, казалось бы, все представления традиционного гуманизма и одновременно придали новую злободневность старому библейскому мифу о грехе, покаянии и искуплении. И эту, поистине неистребимую потребность грешной человеческой души в покаянии мировая литература “безбожного” XX в. несомненно выразила» Климова М.Н. «Русская версия» «мифа о великом грешнике» и зарубежная литература XX века. С. 67..

Что касается феномена грешницы, воспроизводимого в литературе, то здесь ситуация сложнее. Несмотря на живейший интерес отечественной литературы к теме женской греховности, которую в той или иной мере затрагивал, наверное, каждый русский писатель, факты литературоведческой рефлексии, лишенные необходимого концептуального ядра, при всем многообразии производят впечатление спорадических. В основном исследования посвящены отдельным воплощениях образа грешницы, в то время как в настоящей работе сделана попытка не только представить данное явление как целостное, как совокупность всех его реализаций, но и вывести понимание этого феномена на более сложный уровень архетипики и топики, в том числе с учетом сравнительного потенциала работы.

Однако прежде заметим, что в истории отечественной культурфилософской мысли не обойдена стороной и тема женской святости См.: Забияко А.П. Категория святости: философско-религиоведческий анализ: Дис. ... д-ра филос. наук: 09.00.06. М., 1998. 330 с.; Касаткина Т. Святая Лизавета // Социум. М., 1993. № 30/31. С. 67-69; Язева Е.В. Женская святость как феномен духовной культуры России // Феминология: методология исследования и методика преподавания: Тез. докл. всерос. науч.-метод. конф. (Иваново, 26-27 апр. 1996 г.) / [Редкол.: О.А. Хасбулатова (отв. ред.) и др.]. Иваново: ИвГУ, 1996. С. 92-95., тесно связанная, с одной стороны, с почитанием Богородицы в русском православии См.: Белова Т.П. Почитание Богородицы в русском православии и западная феминистская теология // Феминология: методология исследования и методика преподавания: Тез. докл. всерос. науч.-метод. конф., Иваново, 26-27 апр. 1996 г. / [Редкол.: О.А. Хасбулатова (отв. ред.) и др.]. Иваново: ИвГУ, 1996. С. 28-30., с богородичным символом в русской культуре, реализованным в иконах, акафистах, духовных стихах См.: Богословский В.В. Богородичный символ в русской культуре // Культура. Образование. Православие: Сб. материалов регион. науч.-практ. конф. / [Отв. ред. А.М. Селиванов, протоирей Н. Лихоманов]. Ярославль: ЯрГУ, 1996. С. 168-171; Плюханова М.Б. Солнце, обходящее Вселенную: образы Богоматери в русских и итальянских исторических контекстах XV-XVII веков // Arbor mundi. Мировое древо: Междунар. журнал по теории и истории мировой культуры. М., РГГУ, 2009. № 15. С. 99-127., культом Богородицы как «спасительницы всего мира, главной заступницы и покровительницы русской земли» Малето Е.И. Образ Богородицы в русском средневековом сознании и его эволюция (по материалам хождений XII-XV вв.) // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.): Сб. ст. / Рос. акад. наук. Ин-т Рос. истории; [Редкол.: Аксенов А.И. (отв. ред.), Тихонова Е.Ю. (отв. сост.)]. М., 2003 (ИЦ Ин-та). С. 19. и т. д. В целом это дало возможность В. Розанову полагать, что «русский народ свел христианство к почитанию Богоматери» Розанов В. Религия и культура // Розанов В. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: Правда, 1990. С. 444, 558., а Н. Бердяеву утверждать, что русская религиозность - это «не столько религия Христа, сколько религия Богородицы» Бердяев Н.А. Душа России. М.: Тип. т-ва И.Д. Сытина, 1915. С. 88.. Л.В. Савельева на материале апокрифов и произведений А.С. Пушкина, М. Кузмина, С.А. Есенина и др. не только пришла к выводу, что Дева Мария - «единственное лицо церковной истории, подвергшееся в православном сознании полнейшему обожению» Савельева Л.В. Образ Богоматери в русской концептуальной картине мира // Православие в Карелии: Материалы 2 междунар. науч. конф., посвящ. 775-летию крещения карелов / [Редкол.: В.М. Пивоев (отв. ред.) и др.]. Петрозаводск: Карельский науч. центр РАН. Ред.-издат. отд., 2003. С. 253., но и указывает на то, что образ Богоматери - один из ключевых в русской концептуальной картине мира. С другой стороны, тема женской святости отражена в русской идее материнства (Матушка-Русь). Как отмечает С. Аверинцев, «для русского народа Богородица не могла быть предметом даже самой одухотворенной и аскетически очищенной влюбленности, она - Матерь, и только Матерь» Аверинцев С. Горизонт семьи: о некоторых константах традиционного русского сознания // Новый мир. М., 2000. № 2. С. 170-175.. Эту идею подхватывает Г.А. Брандт: «Святость материнства, кажется, пропитывает все поры русской культуры - не случайно образ Божьей матери для русского православного сознания едва ли не более значим, чем образ самого Спасителя» Брандт Г.А. «Материнство» в русской классической литературе XIX века: к феминистской постановке вопроса // Адам & Ева: Альманах гендерной истории / Российская академия наук, Ин-т всеобщей истории. М., 2006. № 11. С. 189..

Интерес к феномену женской святости и благочестия, видимо, находится в контексте начавшейся оформляться уже в XIX веке идеи женственности России (так называемая русская «утопия женщины», или русский миф о женщине) См.: Рябов О.В. Русская философия женственности (XI-XX). Также на эту тему см.: Здравомыслова О.М. «Русская идея»: антиномия женственности и мужественности в национальном образе России // Общественные науки и современность. М., 2000. № 4. С. 109-115; Рябов О.В. “Mother Russia”: гендерный аспект образа России в западной историософии // Общественные науки и современность. М., 2000. № 4. С. 116-122; Он же. «Загнивающий Запад» как феномен «Вечно-бабьего в русской душе» // Глобальный кризис: метакультурные исследования: Материалы междунар. науч. симп. «Глобальный культурный кризис Нового времени и русская словесность» памяти Андрея Тарковского, 3-4 апр. 2006 г.: В 2 т. Т. 2. Шуя: ШГПУ: Киноассоц., 2006. С. 105-107; Он же. Матушка-Русь и ее защитники: гендерные аспекты конструирования образа русской интеллигенции в контексте историософских поисков национальной идентичности // Интеллигенция и мир. М., 2001. № 2/3. С. 75-81; Он же. Миф о русской женщине в отечественной и западной историософии // Филологические науки. М., 2000. № 3. С. 28-37; Он же. «Россия-Сфинкс»: гендерный аспект западного образа «таинственной русской души» // Гендер как интрига познания: Сб. ст. / Моск. гос. лингвист. ун-т., Лаб. гендер. исслед.; [А.В. Кирилина]. М.: Рудомино, 2000. С. 36-46; Он же. Русская идея и женский вопрос (к постановке проблемы) // Феминология: методология исследования и методика преподавания: Тез. докл. всерос. науч.-метод. конф., Иваново, 26-27 апр. 1996 г. / [Редкол.: О.А. Хасбулатова (отв. ред.) и др.]. Иваново: ИвГУ, 1996. С. 25-28., конструирование которой в немалой степени обусловлено «устойчивой тенденцией “одушевлять” империю, наделяя ее образы телесными и психическими свойствами определенного пола» Вишленкова Е.А. Гендерные коды в визуальном языке описания «русскости» (XVIII - первая четверть XIX века) // Адам & Ева: Альманах гендерной истории / Российская академия наук, Ин-т всеобщей истории. М., 2006. № 11. С. 165.. В Серебряном веке концепция русской женственности См.: Гулюк Л.А. Вечная женственность как воплощение высшей идеи женственности в культуре Серебряного века // Язык, фольклор, культура: проблемы взаимодействия: Материалы Межрегион. межвуз. науч.-практ. конф. (Белгород, 9 дек. 2005 г.) / [редкол.: М.С. Жиров (отв. ред.) и др.]. Белгород: Изд-во БелГУ, 2005. С. 47-50; Мазина Е.И. Вечная Женственность и милосердие (стилистические доминанты в художественном тексте) // Новые пути науки о культуре: проблемы, поиски, находки. Вып. 3. М.: ГАСК, 2007. С. 27-37; Она же. Вечная Женственность как главная идея русской софиологии // Вестн. Вятского гос. ун-та. Киров, 2009. Вып. 2 (дополнительный). С. 23-30; Она же. «Женский вопрос» в Серебряном веке // Новые пути науки о культуре: проблемы, поиски, находки. Вып. 5. М.: ГАСК, 2008. С. 41-49; Она же. Идеал женщины в эстетике А.И. Куприна и И.А. Бунина (культурологический аспект) // Новые пути науки о культуре: проблемы, поиски, находки. Вып. 4. М.: ГАСК, 2007. С. 121-125; Она же. Проблема Женственности в философии Серебряного века // Новые пути науки о культуре: проблемы, поиски, находки. Вып. 2. М.: ГАСК, 2007. С. 81-85; Она же. Специфика русской софиологии // Новые пути науки о культуре: проблемы, поиски, находки. Вып. 2. М.: ГАСК, 2006. С. 85-88; Она же. Философия женственности в интеллектуальном пространстве Серебряного века // Новые пути науки о культуре: проблемы, поиски, находки. Вып. 5. М.: ГАСК, 2008. С. 136-143., несомненно, обогатилась образами Софии, Мадонны, Прекрасной Дамы См., например: Андреева В. София Премудрость Божия - Прекрасная Дама русского символизма: (Новая христианская парадигма у младосимволистов) // На пути к третьему тысячелетию: Материалы Первого междунар. симпоз., посвящ. третьему тысячелетию христианства (Новгород, 20-25 мая 1998 г.) / Сост. и ред. А. Раух. [Б. м.]: Екклесия Пресс, 1999. С. 189-202; Игошева Т.В. «Стихи о Прекрасной Даме» Александра Блока: поэтика религиозного символизма / М-во образования Рос. Федерации, Новгород. гос. ун-т им. Ярослава Мудрого. Велик. Новгород: Новгород. гос. ун-т, 2003 (ИПЦ НовГУ им. Ярослава Мудрого). 126 с.; Новикова Т. «Прекрасная Дама» в культуре серебряного века // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9: Филология. М., 1998. № 1. С. 90-100; Сарычев В.А. Апокалипсис от Софии: религиозно-художественная концепция книги А. Блока «Стихи о Прекрасной Даме» в контексте софиологии Вл. Соловьева // Изв. Акад. наук. Сер. лит. и яз. М., 2008. Т. 67. № 5. С. 3-15; и др., Саломеи См., например: Рыбакова Н.В. Саломея и Клеопатра - поэтические зеркала «парижского текста» А. Ахматовой // Омск. науч. вестн. Омск, 2006. Вып. 5. C. 216-219; и др., Лилит См., например: Шаронова Е.М. Интерпретация мифообразов Лилит и Евы в произведениях Ф.К. Сологуба: («Красногубая гостья», «Звериный быт», «Заложники жизни») // Филологические этюды. Саратов, 2009. Вып. 12. Ч. 1-2. C. 153-156., Федры См., например: Иванов Вяч.Вс. Современность античности: «Черное солнце» Федры // Иностранная литература. М., 1997. № 1. С. 247-250; Чекунова Т.А. Три «Федры» М. Цветаевой (язык образов и ритмические модуляции) // Проблемы моделирования в развивающихся образовательных системах: Материалы IV Междунар. науч.-практ. конф. (Мичуринск, 20-21 окт. 2004 г.). Мичуринск: МГПИ, 2004 (Тип. ООО БиС). С. 215-222; Шелагина Ю.С. Образ Федры в лирике Серебряного века (М. Цветаева, О. Мандельштам, М. Кузмин) // Литературные универсалии: теория и практика изучения художественного произведения. С. 195-204; Эткинд Е. «Рассудочная пропасть»: (О мандельштамовской «Федре») // Вопросы литературы. М., 1996. Вып. 2. С. 40-58; и др. и др.

По мнению Л.А. Гулюк, рубеж XIX-XX веков стал «своеобразной точкой интеллектуального “взрыва” … “временем” рождения проблематики женщины и женственности в России» Гулюк Л.А. Мифологема женственности в культуре Серебряного века… С. 3-4., потому что «именно в это время впервые были выявлены и проанализированы “женский”, “семейный”, “половой” и пр. вопросы; философски осмыслен образ женщины-женственности; созданы психологические и культурные доминанты ее восприятия, не утратившие своей репрезентативности и сегодня» Там же. С. 4.. Интересно отметить, что и в этот период осмысление феминного в русской культурфилософской мысли происходит в тесной взаимосвязи с богородичным символом и материнским началом. В той же работе мы находим ценные размышления автора о природе и генезисе Вечной Женственности: «Истоки идеальной (мифологизированной) женственности, выступающей в образе Вечной Женственности в Серебряном веке, восходят к древним пластам русской культурной традиции в образах Матери-Сырой Земли, Богородицы, а также к соловьевскому образу Софии. Олицетворяя единение человечества, Вечная Женственность подобно Богородице, (Богине-Матери), Матери-Сырой Земле (народного варианта Богородицы), проявляет материнские черты. Происходит слияние образа Вечной Женственности, Богородицы, Матери-Земли в древнем архетипе Матери, символизирующей кормящее, заботливое, сохраняющее начало. Опираясь на традиционные для русской культуры образы, творцы Серебряного века доводят идею святости Богородицы-Материнства до полного асексуализма, делая ее бесполой, сверхдуховной идеальной моделью, лишая и репродуктивной, и сексуальной функций» Там же. С. 10.. Эта мысль проводится и в диссертации Е.И. Мазиной, указывающей, что в культуре Серебряного века «Богородица предстает как Великая Мать всего живого. Образ видится всеобъемлющим, расположенным надо всем и надо всеми. В нем воплощается высший абсолютный идеал, высшее проявление человеческой любви - жертвенной, материнской» Мазина Е.И. Тема Вечной Женственности в культурном пространстве Серебряного века: Автореф. дис. ... канд. культурол.: 24.00.01. М., 2009. С. 9..

Однако как уже отмечалось в самом начале данной работы, одной из отличительных черт категории Женственности в культуре выступает ее амбивалентность, подразумевающая характеризацию этого конструкта через систему бинарных оппозиций: святое и грешное, божественное и демоническое, чистое и оскверненное, духовное и плотское и т. д. Относительно представлений о феминном в эпоху fin de siиcle можно утверждать, что «…женский мир распадается на мифологизированный мир совершенной женственности и инфернальный мир страстности, разрушения, женской истерии. В развенчивании мифологизированной женственности идеальные признаки перевоплощаются в свою противоположность - греховность, порочность (курсив наш. - Н.М.). Реальная женщина, не способная принять на себя роль, уготованную ей культурой, автоматически наделалась статусом “самки”, “животного”, причиной пробуждения в мужчине “зверя”, то есть инфернальным - деструктивным началом» Гулюк Л.А. Мифологема женственности в культуре Серебряного века… С. 11.. Именно на этом, греховном, проявлении Женственности мы сосредоточим свое внимание.

На наш взгляд, рассмотрение художественного воплощения грешницы в контексте темы греха в целом, независимо от периода, к которому принадлежит анализируемый текст, содержащий указанный образ Так, в фольклорных текстах о «грешной девке», которая не дала Богу напиться из ведра, в котором она утопила своих детей, грех связан, прежде всего, с сексуальной сферой (см.: Толстая С.М. Полесские версии стиха о «грешной девке» // Живая старина. М., 1997. № 2. С. 57-58; Она же. Самарянка: баллада о грешной девушке в восточно- и западнославянской традиции // W zwierciadle jкzyka i kultury / Pod red. J. Adamowskiego i S. Niebrzegowskiej. Lublin, 1999. S. 58-81)., предполагает необходимость указания на два важных факта.

Во-первых, в основе большинства сюжетов о грешницах в русской литературе обнаруживается вектор «падение ? раскаяние ? страдание ? искупление ? спасение», просвечивающийся несмотря на вторичные смысловые наслоения. Эта сюжетная схема, безусловно, коррелирует с мифом о Великом грешнике, базирующемся на триаде «грех - покаяние - спасение», но греховность женщины всегда связана с ее полом, с ее сексуальностью. Грешница нарушает норму в области эротического прежде всего. Грешница - это носительница девиантного Эроса.

Во-вторых, грешница, будучи всего лишь частью «эманации» Женственности в культуре, тем не менее обладает «родовым» признаком целого конструкта: ей также присуща амбивалентность, в ней также заключены невинное и преступное, соблазнительное и отталкивающее, заманчивое и пугающее, святое и грешное. «Погибшее, но милое созданье», «святая блудница», «падшая», но как никто другой достойная спасения, - так можно передать второй общий для всех грешниц русской литературы признак.

Примечательно, что на рубеже XIX-XX веков появляются два сборника художественно-публицистических текстов, посвященных грешницам. Специфика оформления книг, особенности отбора материала указывают на то, что в русской культуре осмысление феномена женщины греховной к этому периоду концептуально оформилось, что сложился «канон» изображения грешницы в литературе. Первый - «Женщины-грешницы» См.: Женщины-грешницы: Картины, очерки и рассказы из бытовой, обществ., публ. и домаш. жизни красавиц. Положение, участь и роль женщины в глубокой древности, в век феодализма и в наше время. Произвол и грубая сила мужчины. Причины и виновники падения женщины. Закулис. сторона жизни красавиц / Соч. П.Н. Макеева и С.М. Харитонова. М.: Д.И. Преснов, 1882. 566 с.. Второй сборник - «Грешница» См.: Грешница: Поэмы И. Полежаева, А. Толстого, В. Крестовского, Д. Минаева / С рис. худож. Доре. 2-е изд. СПб.: Типо-лит. В.В. Комарова, 1900. 31 с. - включает в себя поэмы А. Полежаева, А. Толстого, В. Крестовского и Д. Минаева. Произведения предваряет иллюстрация, изображающая Христа и блудницу, а также цитаты из Евангелия от Иоанна, В. Гюго и стихотворений Н.А. Некрасова, в том числе из хрестоматийного «Когда из мрака заблужденья…». «Говорящий» рамочный текст и иллюстративный материал антологии дополняются произведениями, сюжетным ядром которых выступает выше обозначенная схема: путь женщины от плотского греха к нравственному возрождению.

Таким образом, можно говорить о художественном освоении феномена грешницы в русской литературе, но его научное освещение предстает довольно фрагментарным, точнее, дискретным. Другими словами, литературоведческий анализ до сих пор был направлен на отдельные типы грешниц: соблазненных, любодеиц, камелий, проституток, кровосмесительниц и т. д.

Так, например, о «соблазненных» пишет Т.И. Печерская в статье «Концовки сюжетной ситуации соблазненная и покинутая в историко-литературной перспективе (Достоевский и другие)» (2009) См.: Печерская Т.И. Концовки сюжетной ситуации соблазненная и покинутая в историко-литературной перспективе (Достоевский и другие) // Поэтика финала: Межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. Т.И. Печерской. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2009. С. 186-191.. По мнению исследовательницы, указанная сюжетная ситуация обнаруживается с разной степенью эксплицированности в таких произведениях Ф.М. Достоевского, как «Бедные люди», «Слабое сердце», «Белые ночи», «Униженные и оскорбленные», «Подросток», «Идиот», «Братья Карамазовы», и восходит к «Бедной Лизе» Карамзина, а также к так называемому «лизиному» контексту, описанному В.Н. Топоровым См.: Топоров В.Н. «Бедная Лиза» Карамзина: Опыт прочтения: К 200-летию со дня выхода в свет. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 1995. 509 с.. Однако, как подчеркивает Печерская, в романах и повестях классика исходная ситуация в усеченном виде всегда отодвинута в предысторию, а «“продолжение” сюжета как раз выходит на первый план и помещается в сильную позицию» Печерская Т.И. Концовки сюжетной ситуации соблазненная и покинутая в историко-литературной перспективе (Достоевский и другие). С. 187.. «Продолжением» являются сюжетные ситуации «камелия», «падшая женщина» («Мария Магдалина, раскаявшаяся грешница»), «женщина, вынужденная себя продавать ради возлюбленного». Действительно, образ соблазненной «в чистом виде» в литературе встречается редко, чаще он представлен ретроспективно, например, в воспоминаниях «падшей» о своем падении или в рамках «грустной повести» проститутки о первом соблазнителе, обращенной к «(лже-?)спасителю» / клиенту и т. д.

Ситуация сексуального «падения» женщины может быть осложнена мотивами женской неверности и инцеста. Следовательно, мы дополняем типологию грешниц образами женщины, изменяющей мужу, и женщины, вступившей / вынужденной ступить в связь инцестуального характера.

Социокультурное понимание адюльтера основывается, прежде всего, на том, что в оппозиции «семья - внебрачная связь» последняя по отношению к браку, которому отводится «ведущая культурная роль» Рыбалка Е.А. Указ. соч. С. 18., «выступает девиантным, анормальным процессом» Там же.. Как отмечает С.И. Голод, «в массовом сознании … адюльтер безоговорочно отождествляется с соматической “изменой”, вследствие чего сексуальные связи с неузаконенным партнером однозначно оцениваются как безнравственные» Голод С.И. Адюльтер: тенденции и нормы // Рубеж: Альманах социальных исследований. Сыктывкар, 2004. № 5. С. 158.. Безнравственность, греховность внебрачной связи определяется не только ее противозаконностью, но и учетом представлений о смысле и целях брака как такового. Изначально брак - это «исторически разнообразные формы социального регулирования (табу, обычаи, религия, право, нравственность) сексуальных отношений между мужчиной и женщиной, в конечном счете направленного на поддержание витальности <…> Необходимость продолжения фамилии и сформировала основополагающий принцип патриархальной семьи - слитность и однозначную последовательность брачности, сексуальности и прокреации. В связи с этим сексуальные связи вне брака, рождение неузаконенного ребенка и самоценность полового общения супругов воспринималась окружающими как грех (курсив наш. - М.Н.)» Там же. С. 159.. Разумеется, история развития межличностных отношений запечатлела и возникающее время от времени повышение аксиологического статуса адюльтера, основанное на переосмыслении значимости сексуальности и неприятии института брака в качестве единственного критерия нравственности сексуальной практики Любопытным в данной связи представляется вывод А.И. Ильенкова о сущности адюльтера в сказках А.С. Пушкина («Сказка о попе и работнике его балде», «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях», «Сказка о царе Салтане», «Сказка о Золотом Петушке», «Сказка о рыбаке и рыбке»): «независимо от внешнего сюжета, стилистической окраски и генетических корней пушкинских сказок, все они объединены одним подтекстом. Этот подтекст - адюльтер, взятый не в узком смысле супружеской неверности, но в более широком - как попытка героя гармонизировать свой мир путем эксплуатации посторонней созидательной энергии, которая манифестирована через введение в сказки фаллических символов (курсив наш. - Н.М.)» (Ильенков А.И. Адюльтер в сказках Пушкина: подтекст и сверхтекст // Архетипические структуры художественного сознания: Сб. ст. Вып. 2 / Науч. ред. В.Б. Корона, Е.К. Созина. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001. С. 8)..

При том, что тема любовного «треугольника» («вечная тема в мировой литературе» Литовская М., Созина Е. От «семейного ковчега» к «красному треугольнику»: адюльтер в русской литературе // Семейные узы: модели для сборки: Сб. ст. Кн. 1 / Сост. и ред. С. Ушакин. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 248., по мнению Е. Созиной и М. Литовской), или, в терминологии Ю.В. Шатина, семантическое гнездо «муж, жена и любовник», реализующееся, по мысли ученого, в шести типах фабул: 1) прощенный любовник, 2) посрамленный любовник, 3) умерший любовник, 4) погибшие жена и любовник, 5) погибшая жена, 6) погибший муж См.: Шатин Ю.В. Муж, жена и любовник: семантическое древо сюжета // Материалы к «Словарю сюжетов и мотивов русской литературы». Вып. 2: Сюжет и мотив в контексте традиции: Сб. науч. тр. / Рос. акад. наук, Сиб. отд-ние, Ин-т филологии; Отв. ред. Е.К. Ромодановская. Новосибирск: Ин-т филологии, 1998. С. 56-63., - является одной из самых распространенных сюжетных ситуаций отечественной словесности, акцент на образе грешницы ставится не всегда.

Так, например, события 1825 года заложили в литературе парадигму героического поведения женщины («подвиг Верности» Татьяны Лариной и жен декабристов), а в 1830-40-х годах в произведениях романтиков «закон долга постепенно вытесняется законом любви-страсти, которая “свята” (курсив наш. - Н.М.) уже в силу своей природы» Литовская М., Созина Е. Указ. соч. С. 251.. Следовательно, тема женской греховности затрагивается только косвенно. Так, например, Л.И. Вольперт в статье «От “верной” жены к “неверной” (Пушкин, Лермонтов: французская психологическая традиция)» (1994), анализируя образ лермонтовской Веры, пишет о том, что именно «в “Герое нашего времени” впервые в русской прозе мотив супружеской неверности разработан с такой законченностью и глубиной. В основе смелого новаторства Лермонтова сложный комплекс идей и чувств: феминистская позиция, воздействие французской литературы (“Адольф” Констана, “Тридцатилетняя женщина” Бальзака, “Красное и черное” Стендаля), особого рода автобиографизм. Вслед за Стендалем (г-жа де Реналь) он посмел создать привлекательный образ “неверной” жены и, фактически, оправдать супружескую измену» Вольперт Л.И. От «верной» жены к «неверной» (Пушкин, Лермонтов: французская психологическая традиция) // Труды по русской и славянской филологии: Литературоведение. Новая серия. I. Тарту: Tartu Ulikooli Kirj., 1994. С. 75..

Другой романтический сценарий («Елена» [1836-1838] А.И. Герцена, «Провинциалка» М.С. Жуковой), часто исходящий из личного мифа писателя, предполагал наличие в судьбе мужчины двух любовей: «земной» и «небесной», при этом «падшим ангелом», грешным, предстает именно герой, предающий «небесную» любовь ради «земной».

Нарушение женщиной супружеской верности, воспринимаемое как грех, актуализируется, на наш взгляд, прежде всего, в произведениях 1840-х годов («Полинька Сакс» [1847] А.В. Дружинина, «Подводный камень» М.В. Авдеева), включающих сюжетную ситуацию, условно обозначенную М.Н. Климовой как «обманутый старый муж», «влюбленный старик», «великодушный старик» и т. д. См.: Климова М.Н. Сюжетная схема «Великодушный старик» в контексте мифа о великом грешнике («Постоялый двор» - «Павлин» - «Подросток») // Материалы к «Словарю сюжетов и мотивов русской литературы». Вып. 2: Сюжет и мотив в контексте традиции: Сб. науч. тр. / Рос. акад. наук, Сиб. отд-ние, Ин-т филологии; Отв. ред. Е.К. Ромодановская. Новосибирск: Ин-т филологии, 1998. С. 65-74; Климова М.Н. Сюжетная схема «великодушный старик» и народно-православная духовная традиция // Вестн. ТГПУ. Сер. Гуманитарные науки (филология). Вып. 3 (40). Томск, 2004. С. 90-94.. Этот сюжет, концептуальную сердцевину которого составляет утопический проект мудрого решения проблемы семейного адюльтера, на рубеже веков, очевидно, трансформируется в «женоненавистническую» модель, реализованную в творчестве Л.Н. Толстого (особенно «Крейцерова соната»), М.П. Арцыбашева и отчасти М. Криницкого.

Во второй половине XIX века женщина-грешница, презревшая супружеский долг (А.Н. Островский, Н.С. Лесков), оценивалась, прежде всего, с точки зрения становления в ней индивидуальности, поскольку «сам выбор женщиной “другого”, чем муж, имеет принципиальный смысл, ибо сигнализирует о пробуждении в ней личностного начала и стремления к самостоятельности, об оригинальности ее натуры, не укладывающейся в ложе устаревших, “чужих” отношений» Литовская М., Созина Е. Указ. соч. С. 266..

Наконец, еще одним вариантом сюжета о любовном «треугольнике» с акцентом на «падение» / грех женщины является выделенный Ю.В. Шатиным на материале текстов А.П. Чехова («Анна на шее», «Дама с собачкой») и Л.Н. Толстого («Анна Каренина») так называемый «Аннин» сюжет См.: Шатин Ю.В. Три Анны. Нарратология русского адюльтера // Архетипические структуры художественного сознания: Сб. ст. Вып. 3 / Сост. Е.К. Созина, Л.Ю. Прудникова; науч. ред. Е.К. Созина. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2002. С. 190-193. К перечисленным произведениям можно добавить также пьесу О. Дымова «Ню» (1908), стихотворение В.Я. Брюсова «Люблю я имя Анна» (1900) (подробнее об этом см.: Михайлова М.В. Анна Каренина эпохи modern // Современная драматургия. М., 2004. № 3. С. 186-196)..

Завершая разговор о нарушительницах супружеской верности, отметим, что в истории русской литературы существует преемственная связь между идеей семейной «общины» - «духовно-эротического союза единомышленников» Литовская М., Созина Е. Указ. соч. С. 261., - воплощенной как в творчестве, так и в жизни А.И. Герцена, Н.П. Огарева и Н.Г. Чернышевского, и спецификой семейных отношений в Серебряном веке. В 1890-1920-е годы проблема адюльтера переходит из сферы социально-юридической в метафизический контекст, т. е. «реактуализируется “новый” тип семьи как духовного союза» Там же. С. 270.. О. Матич вписывает опыт русского le mariage а trois Серебряного века в концепцию русской «эротической утопии», в основе которой «лежало убеждение в том, что только любовь может преодолеть смерть и сделать тело бессмертным. Эротическая утопия представляет собой альтернативный взгляд на проблематичные взаимоотношения Эроса и Танатоса по отношению к более известной концепции инстинкта смерти у Фрейда. Но русские адепты этой утопии покушались не только на законы природы; отказываясь считать биологию судьбой, они коренным образом пересматривали индивидуальный опыт эротической любви. Целью программы эротической революции в их понимании было преодоление кризиса сексуальности в Европе, создание новых форм любви и соответствующих жизненных практик, которые преобразили бы семью и даже самое тело. Самой противоречивой “реальной” дилеммой, которую поставила эта утопия, была вера в то, что преображение жизни может быть достигнуто только посредством преобразования желания, запрещающего совокупление.

<…> основное отличие русской эротической утопии от теории Фрейда заключается в том, что она опирается не на индивидуальную психологию, а на глубоко религиозное и утопическое видение жизни. Отвергая позитивистскую традицию XIX века, декаденты-утописты возвысили эрос до метафизической сферы … Русские визионеры, мыслители и поэты помещали эротическую утопию в контекст историософии fin de siиcle, целью которой было положить конец истории» Матич О. Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de siиcle в России / Пер. с англ. Елены Островской. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 6-7.. Видимо, последнее стало причиной того, что «краеугольным камнем “Эротической утопии” является специфически русский вызов индивидуализму, продолжению рода и генеалогии» Там же. С. 8., а «самая поразительная особенность писателей и философов (которым посвящена работа О. Матич. - Н.М.) - это их попытки реализовать свои идеи на практике. Многие из них, в основном символисты, несли апокалиптические мечтания в жизнь и, не ограничиваясь печатной страницей, вписывали их в собственную биографию» Там же.. Однако несмотря на то, что «брак втроем» является важнейшей частью темы любовного «треугольника», мотив греха здесь отсутствует, и в нашей работе это будет учтено.

Думается, что типология грешниц не будет полной, если мы не впишем в нее образ кровосмесительницы. Его художественное воплощение всегда сопровождается мотивом инцеста: невольного, растлевающего или ставшего результатом порочной страсти. М.Н. Климова, анализируя этот мотив, обратила внимание, что он зачастую включен в такие сюжетные ситуации, как «трагическая встреча» - «невольный инцест (совершившийся или предотвращенный в последний момент), вызванный неясностью происхождения или длительной разлукой близких родственников» Климова М.Н. Некоторые сюжеты с мотивом инцеста в русской литературе // «Вечные» сюжеты русской литературы («блудный сын» и другие). С. 88.; «месть Федры» - «женщина мстит за свою отвергнутую любовь клеветническим обвинением в покушении на ее честь» Там же. С. 89., при этом «женщина обычно старше мужчины, невозможность их легальных любовных отношений помимо ее замужества часто усугублена их близких родством - героиня может доводиться герою мачехой или даже матерью» Там же.; «любовное соперничество» между близкими родственниками, особенно между родителями и детьми и наконец «грешная мать» - «сюжет о вдове, согрешившей со своим юным сыном» Там же. С. 90..

В мировой культуре инцест традиционно включен в так называемый «Эдипов сюжет», к которому неоднократно обращались и фольклористы См.: Горелов Н. «Эдип в свете фольклора» через пятьдесят лет // Кунсткамера. СПб., 1995. Вып. 8/9. С. 323-326; Мелетинский Е.М. Об архетипе инцеста в фольклорной традиции // Фольклор и этнография: у этнографических истоков фольклор. сюжетов и образов. Сб. науч. тр. / АН СССР, Ин-т этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая; Под ред. Б.Н. Путилова. Л.: Наука: Ленингр. отд-ние, 1984. С. 57-62; Пропп В.Я. Эдип в свете фольклора // Пропп В.Я. Фольклор и действительность: Избранные статьи / Сост., ред., предисл. и примеч. Б.Н. Путилова; АН СССР, Ин-т востоковедения. М.: Наука, 1976. С. 258-299., и литературоведы См.: Аверинцев С.С. К истолкованию символики мифа об Эдипе // Античность и современность: Сб. ст.: К 80-летию Ф.А. Петровского / Ред. коллегия: М.Е. Грабарь-Пассек и др. М.: Наука, 1972. С. 90-102; Климова М.Н. К истории «Эдипова сюжета» в русской литературе // Вестник ТГПУ. Серия «Гуманитарные науки (филология). Томск, 2006. Вып. 8 (59). С. 60-68; Она же. Некоторые сюжеты с мотивом инцеста в русской литературе // «Вечные» сюжеты русской литературы [«блудный сын» и другие]: Сб. науч. тр.: [Докл. конф., дек. 1995 г.] / Отв. ред. Е.К. Ромодановская, В.И. Тюпа. Новосибирск: Ин-т филологии, 1996. С. 86-97; Она же. «Трагедия о Иуде, принце Искариотском» А.М. Ремизова и ее древнерусский источник // Роль традиции в литературной жизни эпохи: сюжеты и мотивы: Сб. науч. тр. / Рос. АН, Сиб. отд-ние, Ин-т филологии; Отв. ред. Е.К. Ромодановская, Ю.В. Шатин. Новосибирск: Ин-т филологии, 1995. С. 89-100; Она же. «Эдипов сюжет» в древнерусской литературе (повести о кровосмесителе) // Сиб. филол. журн. Барнаул и др., 2008. № 2. С. 22-33; Топоров В.Н. О структуре «Царя Эдипа» Софокла // Славянское и балканское языкознание. Вып. 4: Карпато-восточнославянские параллели. Структура балканского текста: Сб. ст. / Сост. и отв. ред. Т.М. Судник, Т.В. Цивьян. М.: Наука, 1977; Ярхо Б. «Эдипов комплекс» и «Царь Эдип» Софокла (о некоторых психоаналитических интерпретациях древнегреческой трагедии) // Вопросы литературы. М., 1978. № 10. С. 189-213.. Так, исследователи древнерусской литературы находят его в сказании Иеронима о Иуде-предателе Климова М.Н. Сказание Иеронима о Иуде-предателе // Словарь книжников и книжности Древней Руси: В 3 вып. / АН СССР, Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом); Отв. ред. Д.С. Лихачев. Вып. 2: Вторая половина XIV - XVI в. Ч. 2: Л-Я. Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1989. С. 345-247., повести о папе Григории Климова М.Н. Повесть о папе Григории // Словарь книжников и книжности Древней Руси: В 3 вып. / Рос. акад. наук, Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом). Вып. 3: XVII в. Ч. 3: П-С. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. С. 157-161. и Андрее Критском Климова М.Н. Повесть об Андрее Критском и фольклор (некоторые аспекты сопоставительного анализа) // Рукописная традиция XVI-XIX вв. на Востоке России: Сб. ст. / АН СССР, Сиб. отд-ние, Ин-т истории, филологии и философии, Сиб. отд-ние Археогр. комис.; [Отв. ред. Н.Н. Покровский, Е.К. Ромодановская]. Новосибирск: Наука: Сиб. отд-ние, 1983. С. 27-38; Она же. Повесть об Андрее Критском: проблемы текстологии и литературной истории: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Л., 1989. 17 с.. В народных балладах также выявляется мотив инцеста Подробнее см.: Путилов Б.Н. Исторические корни и генезис славянских баллад об инцесте. М.: Наука, 1964. 10 с.: между братом и сестрой (может быть осуществлен в форме брака [«Царь Давыд и Олена», «Брат женился на сестре», «Молодец спасает девицу из плена»] или в форме насилия [«Охотник и сестра», «Братья-разбойники и сестра»]) или между матерью и сыновьями («Дети вдовы»). Т.В. Краюшкина подчеркивает при этом, что «специфика морали баллад такова, что преступления против собственной семьи считается большим грехом, чем те же самые преступления против людей, семье не принадлежащих» Краюшкина Т.В. Мотив инцеста в русских народных балладах // Уральские Бирюковские чтения. Вып. 2: Из истории Южного Урала и российских регионов. Челябинск: Челяб. гос. акад. культуры и искусств, 2004. С. 308.. В русском литературоведении обстоятельный анализ «Эдипова сюжета» провела М.Н. Климова, выявив «более полусотни его использования русскими авторами» Климова М.Н. К истории «Эдипова сюжета» в русской литературе. С. 62., в том числе в творчестве Н.М. Карамзина («Остров Борнгольм»), Н.В. Гоголя («Страшная месть»), В.К. Кюхельбекера («Баргузинская сказка»), В.Г. Белинского («Дмитрий Калинин»), А.В. Тимофеева («Колыбельная песенка»), В.Ф. Одоевского («Косморама»), К.К. Случевского («В снегах») Подробнее см.: Климова М.Н. Из истории «Эдипова сюжета» в русской литературе (поэма К.К. Случевского «В снегах») // Поэтика русской литературы в историко-культурном контексте: Сб. / Отв. ред. Н.Н. Покровский, И.В. Силантьев. Новосибирск: Наука, 2008. С. 370-371., М. Горького («Отшельник»), А.М. Ремизова («Трагедия о Иуде, принце Искариотском»), Б.А. Пильняка («Нижегородский откос», «Соляной амбар»), А. Белого («Петербург», «Москва», «Котик Летаев») См. также: Селиверстов Е. Цвет инцеста // Логос. М., 1999. Вып. 5. С. 170-173. и т. д. Е.В. Барсукова обратилась к трансформации мифологической основы мифа об Эдипе в русской тираноборческой трагедии конца XVIII - начала XIX века: «Кровавая ночь, или Конечное падение дому Кадмова» В.Т. Нарежного, «Эдип-царь» А.Н. Грузинцева, «Эдип в Афинах» В.А. Озерова, «Антигона» В.В. Капниста Барсукова Е.В. Миф об Эдипе в русской тираноборческой трагедии конца XVIII - начала XIX веков // Святоотеческие традиции в русской литературе. Ч. 2: Русская литература как культурный феномен. Омск: Тип. ООО Вариант-Омск, 2005. С. 24-27.. В центре внимания статьи Р.М. Ханиновой рассказ Вс. Иванова «Блаженный Ананий» и седьмая новелла И. Эренбурга из книги «Тринадцать трубок» См.: Ханинова Р.М. Мотив инцеста в русском рассказе 1920-х гг: (Всеволод Иванов и Илья Эренбург) // Язык, культура и образование в контексте этнической ментальности: Материалы Всерос. науч. конф. (29 июня - 1 июля) / Отв. ред. Садило А.П. Славянск-на-Кубани: Изд. центр СГПИ, 2004. С. 121-126.. Мотив инцеста настолько актуален в западноевропейской литературе, что М. Делон, опираясь на материал французской прозы, считает возможным говорить даже о «кровосмесительной утопии Века Просвещения» Делон М. Инцест: мерзости и соблазны // Иностранная литература. М., 1993. № 10. С. 239..