Архетип грешницы в русской литературе конца XIX – начала XX века

Один из самых ярких образов «падшей» женщины в латиноамериканской литературе представлен в аргентинской прозе в творчестве Мануэля Гальвеса (1882-1962) Будущий писатель, родился в 1886 году. Получив высшее юридическое образование в Буэнос-Айресе и защитив диссертацию по проблемам проституции, Гальвес занимался адвокатской практикой, а с 1903 года являлся еще и редактором собственного журнала «Мысли» (“Ideas”). Гальвес не прекращал писать до конца своих дней. Он начинал как поэт: в 1907 году выступил с поэтическим сборником «Внутренняя загадка» (“El enigma interior”). Позже обращался к романной форме: «Школьная учительница» (“La maestra normal”, 1914), «Метафизическое зло» (“El mal metafнsico”, 1916), «Тень монастыря» (“La sombra del convento”, 1917), «Трагедия сильного человека» (“La tragedia de un hombre fuerte”, 1922), «История предместья» (“Historia de arrabal”, 1923), «Святая среда» (“Miйrcoles santo”, 1930), «Генерал Кирога» (“El general Quiroga”, 1932), «Люди в одиночестве» (“Hombres en soledad”, 1938). Гальвес затрагивал самые животрепещущие проблемы Аргентины: политическую ситуацию в стране, проблемы провинции, проблемы большого города (Буэнос-Айреса). В период с 1932 по 1954 годы Гальвес создал цикл исторических романов «Сцены из эпохи Росаса» (“Vida de don Juan Manuel de Rosas”, 1940), одновременно с этим выпустив в 1944 году автобиографию «Друзья и учителя» (“Amigos y maestros de mi juventud”). В конце жизни Гальвес написал ряд критических эссе, посвященных роману как жанру, «Романист и романы» (“El novelista y las novelas”, 1959). Творчество Мануэля Гальвеса не осталось незамеченным: он был номинирован на Нобелевскую премию.. Его имя в России известно немногим, так как его произведения практически не переводились. Только роман «Нача Регулес» вышел в 1923 году. На него отозвался журнал «Записки передвижного театра», где появилась небольшая, нелестная заметка: «Мы не знаем, стоило ли тратить силы на перевод этого романа. Ничего выдающегося в нем нет. Тема - многократно использована, художественное мастерство - очень среднего уровня» Книгочий. Мануэль Гальвец. «Наха» // Записки передвижного театра. СПб., 1923. № 60. С. 7.. Л. Выгодский назвал его «сентиментальным романом о попытке спасти заблудшую женщину через возвышенную любовь» Выгодский Л. Литература Испании и испанской Америки. 1898-1929. Л.: Изд-во «Красная газета», 1929 [1930]. С. 37., а авторы «Истории литератур Латинской Америки» определили, как «полный аналог “Нана” Э. Золя» История литератур Латинской Америки. Т. 3. С. 526.. Позволим себе не согласиться с этими мнениями: роман Гальвеса ценен тем, что, соединив в себе черты нескольких литературных течений и ориентируясь на идеи русских и французских художников слова, он обозначил определенный этап в развитии латиноамериканской литературы.

Главная героиня романа Гальвеса - проститутка. Образ для мировой литературы не новый, и в идейном плане интерпретация Гальвесом образа падшей женщины не является чем-то оригинальным. Интересным представляется другой вопрос: о литературных прототипах Начи Регулес.

В испаноамериканской литературе этого периода соединялись позитивистские и модернистские течения, однако в аргентинской прозе «ядром» Тертерян И. Аргентинская проза: особый путь? С. 307. являлся реализм. В то же время своеобразными маркерами литературы этого периода выступают характерные подзаголовки произведений - например «Нравы и обычаи Буэнос-Айреса», «Исследование нравов», «Социальное исследование», - указывающие на натуралистическую ориентацию авторов В частности, название романа М. Гальвеса также содержит подзаголовок «Роман из аргентинской жизни».. Эстетика французского натурализма легко вошла в сознание аргентинских писателей, так как имела «национальный» фундамент, в том числе позитивистские настроения Философия позитивизма распространилась в Аргентине в 1870-е годы в связи с открытием Педагогического училища в Паране, основатель которого, А. Феррейра, пытался воплотить теорию О. Конта в учебных программах..

Однако «уже к началу нашего века Аргентина из страны патриархальной и скотоводческой превратилась в страну крупного товарного производства» Тертерян И. Аргентинская проза: особый путь? С. 309-310., а становление капитализма «сопровождалось … быстрым изменением социального - от классового до этнического - облика, разрушением сложившихся в прошлом форм жизни и исчезновением самого типа человека, характерного для национального прошлого» Там же. С. 311., - гаучо Аргентинский пастух, аналог американского ковбоя. Этот образ наиболее ярко воплотился в поэме Х. Эрнандеса (J. Hernбndez, 1834-1886) «Мартин Фьерро» (“Martнn Fierro”, ч. 1 - 1872, рус. перевод 1965; ч. 2 - 1879, рус. перевод 1972) и романе Р. Гуиральдеса (R. Gьiraldes, 1886-1927) «Дон Сегундо Сомбра» (“Don Segundo Sombra”, 1926, рус. перевод 1960). Подробнее см.: Земсков В.Б. Аргентинская поэзия гаучо: к проблеме отношений литературы и фольклора в Латинской Америке. М.: Наука, 1977. 222 с.. И в начале XX века аргентинская нация оказалась перед необходимостью определения нового пути культурного развития. Взгляды передовых литераторов и мыслителей Аргентины обратились к Европе и России, откуда черпались или модернистские новации, или пролетарские идеи В связи с этим символичным оказалось формирование в 20-е годы XX столетия двух литературных группировок: «Флориды» и «Боэдо». Писатели и поэты «Флориды», представлявшие модернистское крыло аргентинской литературы и отличавшиеся бунтарством и склонностью к эпатажу, в «Манифесте Мартина Фьерро» заявили о своей установке на новизну и аргентинизм, в то время как боэдисты, оглядываясь на русскую литературу, «стремились создать пролетарскую литературу, упрекали мартинфьерристов в аполитичности, равнодушии к бедам и борьбе рабочего класса» (Тертерян И. Аргентинская проза: особый путь? С. 313)..

Несомненный интерес проявила аргентинская литература к русскому реализму. В результате возник особый художественный «сплав», о котором пишут чилийские литературоведы Х. Монтес и Х. Орланди См.: Montes J., Orlandi J. Historia de la literatura chilena. Santiago de Chile: Editorial de Pacifico S.A., 1956. P. 22..

Определяя влияния, которые образуют каркас романа «Нача Регулес», можно говорить о сочетании эстетики натурализма с идеями Л.Н. Толстого. Парадокс этого «объединения» подтверждается противоречивым восприятием Золя и Толстым друг друга. Толстой признавал мастерство Золя как художника, но все же считал его метод односторонним, порицал за перенасыщенность произведений физиологическими деталями и отсутствие авторского идеала. Французский романист, в свою очередь, «резко отвергал толстовство как религиозно-философскую доктрину, считая ее утопической и нежизненной» Мотылева Т.Л. О мировом значении Л.Н. Толстого. М.: Сов. писатель, 1957. С. 370.. Однако талант Гальвеса позволил ему «переработать» воздействие двух великих писателей и одновременно проявить свою индивидуальность.

В основе сюжета романа лежат взаимоотношения проститутки Нахи и сорокалетнего адвоката Монсальвата. Героиня - молодая девушка по имени Игнация Регулес, соблазненная возлюбленным, брошена им в ожидании ребенка. Ребенок рождается мертвым, мать выгоняет дочерь из дому, но Наха все же стремится быть честной и зарабатывает себе на жизнь, берясь за любую работу. Однако в мире, где все поклоняются «золотому тельцу», царит несправедливость. Мизерный заработок, постоянные приставания хозяина магазина, штрафы - все это толкает Наху в публичный дом. Чтобы хоть как-то прокормиться, девушке приходится переходить от одного мужчины к другому, пока, наконец, она не встречает Арнедо. Сильный и грубый, он заставляет девушку подчиниться свой воле, снимает квартиру и поселяет там Наху. Он хочет, чтобы она служила ему развлечением, за что обещает содержать ее. Параллельно с этими событиями развивается и сюжетная линия, связанная с Монсальватом, который вращается в высшем свете, защищает права сильных мира сего. Но у Монсальвата есть тайная боль: его сестру Евгению, как и Наху, соблазнили, и она стала продажной женщиной. Соблазнитель же - не кто иной, как Арнедо, покровитель Нахи. Так судьба сводит Наху и Монсальвата, их пути пересекаются в грязном кабачке Буэнос-Айреса. Это событие резко меняет судьбы обоих.

Многое в романе Гальвеса обусловлено эстетикой натурализма, на что указывает И. Тертерян «…Метод Золя был для Гальвеса не просто новым методом художественного изображения, но новым методом, рожденным новой социальной действительностью, выкроенным этой действительностью по своему образу и подобию» (Тертерян И. Аргентинская проза: особый путь? С. 327).. В первой главе «Начи Регулес» в одном из кабаре аргентинской столицы происходит ссора между наглым хулиганом Арнедо и его «подругой» Нахой. Пока дружки Арнедо издеваются над плачущей девушкой, жадные до зрелищ посетители кабака, затаив дыхание, ждут кровавой развязки. С дагерротипической точностью, присущей натурализму, изображающему действительность как «кусок жизни», запечатленный на фотографии, взгляд художника успевает не только отметить подробности интерьера и внешности посетителей, но от него также не ускользает «поразительная красота» Гальвец М. Наха. Роман из аргентинской жизни / Пер. А. Острогорской. П.; М.: «Петроград», Гос. тип. им. тов. Зиновьева в П., 1923. С. 5. главной героини и «явственные следы какой-то душевной муки» Там же. Монсальвата. По времени написание романа совпало с появлением кинематографа, что отразилось на его структуре: роман Гальвеса напоминает видеосъемку. Так, на первых страницах «Начи Регулес» «с кинематографической (курсив наш. - Н.М.) быстротой мелькают очертания изящных танцоров вперемежку с карикатурными силуэтами» Там же. С. 4.. Говоря современным языком, писатель создает «видеоряд». Медленно приближается объектив «авторской видеокамеры» к «месту происшествия», затем, после фиксации художественного пространства, автор «снимает» его на «пленку» с разных «наблюдательных позиций». Это для читателя остается «за кадром» - он же получает готовый «смонтированный репортаж» с места событий. Наряду с «видеорядом» в первой части есть «звукоряд», «фон»: танец, исполняющийся в кабаре - танго, - сопровождается музыкой. «Силуэты танцующих извиваются, сплетаются друг с другом и почти неподвижно замирают в этой позе. И мерные удары бандонеона, сопровождающие глухую мелодию танго, составляют мрачный, тяжелый, почти болезненный фон всей картины» Там же.; «Оркестр играл тягучий танго, прерываемый паузами; тяжелые удары бандонеона придавали ему характер похоронного шествия» Там же. С. 11.. Ритм танца создает жуткую атмосферу, подчеркивая тоскливую безысходность жизненных «позиций» главных героев.

Натуралистичность «Начи Регулес» прочитывается в авторской убежденности во враждебности человеку цивилизации, приводящей его на «дно» общества, в кабаки, игорные и публичные дома, в неприятии урбанизации и индустриализации социальной жизни. Индивиду, по Гальвесу, противостоит и природа, поскольку в ней происходит постоянное воспроизведение жизни и она не знает противоречий (что очень близко толстовской натурфилософии), в то время как смертный человек поставлен перед фатальностью «распада атома», его преследует угроза быть растоптанным толпой «Со всех концов страны в столицу Аргентины потянулись тысячи посетителей; к ним присоединились жители соседних республик и даже приезжие из Европы. В торжественные дни асфальтовая мостовая, покрывающая центральные улицы города, исчезала под ногами бесчисленных пешеходов, медленно двигавшихся бесчисленной массой. Казалось, что им конца не будет, и что дома и улицы тоже пришли в движение. К вечеру людские массы толпились еще теснее, и улицы, переполненные до краев, как будто вздувались. А с наступлением ночи весь этот людской поток разливался по театрам, кинематографам и концертным залам» (Там же. С. 3)..

Наконец, в основу гальвесовского романа положен еще один принцип - социальный и биологический детерминизм (последний в чистом виде присутствует в очень небольшой степени): предопределенность судьбы героя наследственностью, происхождением, средой, воспитанием и пр. В частности, персонажам романа присущи определенные конвенциональные роли, обусловливающие типовое поведение героев, не выходящее за рамки «горизонта ожидания» читателя. Мать Фернандо и Евгении Аквилина Северин была француженкой (курсив наш. - Н.М.), «ее родители не были венчаны и жили в свободном браке; благодаря этому обстоятельству, она не разделяла общепринятых взглядов на брак. Как и все французы (курсив наш. - Н.М.), она смотрела на любовь и на все, связанные с ней чувства, как на нечто священное. Причем она не отличалась особенной разборчивостью в вопросах любви и часто называла любовью то, что было просто-напросто чувственным инстинктом» Там же. С. 70. Французское происхождение главного героя и его сестры могут намекать на то, что Гальвес опирался на идеи Э. Золя при написании романа.. Отец героя, Клавдий Монсальват соблазнил Аквилину, когда ей было восемнадцать. Фернандо родился незаконнорожденным, и это наложило отпечаток на всю его жизнь. Несмотря на то, что отец дал ему прекрасное образование и обеспечил материально, «он чувствовал себя униженным и неполноправным. Все это усиливало его одиночество ... У него в жизни никогда не было настоящей радости. Он всегда чувствовал себя одиноким (курсив наш. - Н.М.)…» Там же. С. 17.. Возникавшие у него любовные приключения были поверхностными, а когда Фернандо показалось, что он влюбился, семья девушки дала понять, что его происхождение не оставляет ему никаких шансов. В то же время Евгения, воспитываемая матерью, росла без надлежащего присмотра, поэтому когда в ее жизни появился Арнедо, Евгения, не обладая устойчивыми моральными принципами, не смогла сопротивляться.

И еще об одном, самом натуралистическом герое романа Арнедо следует сказать особо. Это «отвратительный тип, какая-то помесь дикого туземца и цивилизованного человека. Люди без совести, без морали, без дисциплины, не признающие никакого закона, кроме своей прихоти и удовольствия. <…> Они побывали в Европе, где надоели всем образованным людям своей наглостью выскочек. В Париже они вращались только в обществе проституток и скандалили во всех кабаках и кабаре» Там же. С. 8.. Гальвес отмечает наследственные черты в характере и облике Арнедо: это человек с «прищуренными и жесткими, как у индейца глазами, метавшими искры варварской ненависти - наследие жестокости и зверства диких предков» Там же. С. 9..

Об эстетике натурализма свидетельствуют и говорящие имена главных героев. И на это указывает В.М. Толмачев, говоря, что ослабленная сюжетность натуралистических произведений «восполняется “очерковой” неразрывностью наррации (подчеркнутой тематической рамой имени, профессии, родовой принадлежности), общим “настроением” (героическим или трагическим пафосом), нагнетанием однотипных деталей (натуралистических лейтмотивов), аллегоричностью детали (говорящие имена, одушевление животных)» Толмачев В.М. Натурализм // www.prepod.nspu.ru/file.php/294/glossarii_po_istorii_literatury. В романе «Наха» имена героев действительно «говорящие». Прозвище Арнедо - Пампа. С испанского языка слово переводится как «подозрительный, не внушающий доверия» (причем это значение закреплено именно в Аргентине). У Нахи несколько имен: Игнация Регулес - настоящее, данное при рождении, Наха - так ее называют чаще всего, Лила - ее прозвище для «клиентов». Имя Игнация (в русском варианте - мужское имя Игнатий) пришло из латыни, где означало, с одной стороны, «незнаемое, неведомое», с другой стороны, «огненное, пламенное». «Противоречит» «профессии» Нахи ее фамилия, которую можно истолковать через корень regul-, имеющий в испанском языке несколько значений, в том числе «правильный», «скромный (об образе жизни!)», «духовный, монашеский» (!). Такое же противоречие возникает при попытке толкования имени Аквилины Северин, скорее всего связанного с испанским severo - «точный, строгий, требовательный», явно не соответствующий аморальному поведению матери Евгении, с чьего согласия героине приводят «клиентов». Еще более символично имя главного героя - Монсальват. Учитывая его французские корни, можно расшифровать французские истоки имени: mon - «мой, моя» и корень salv- с общим значением «спасение, спасать, спаситель». Такая трактовка имени главного героя отсылает нас к христианскому сюжету о Спасителе и блуднице и намекает на еще один литературный источник «Начи Регулес» - творчество Толстого.

Наха - центральный персонаж романа Гальвеса. Большинство исследователей, упоминающих аргентинского художника в своих работах, считают литературным прототипом Нахи Нана, героиню одноименного романа Э. Золя. После его опубликования в 1879 году критики набросились на писателя, обвиняя его в развращенности, сексуальных отклонениях, пристрастии к порочным сценам и приписывая ему чрезмерное увлечение творчеством маркиза де Сада. Нана «превратилась в символ женского естества, поднесенного в дьявольской дарохранительнице» Труайя А. Эмиль Золя. М.: ЭКСМО, 2005. С. 201., - так охарактеризовал А. Труайя сложившуюся при появлении романа ситуацию. Но Наха Гальвеса - совершенно иная. Нана наследует пороки Ругон-Маккаров; изначально склонна к ним. Это женщина-самка, от нее «веяло жизнью, ароматом всемогущей женственности, который пьянил публику. <…> Когда же Нана пускала в ход свой знаменитый прием - покачивала бедрами - партер бросало в жар, горячая волна поднималась от яруса к ярусу до самого райка» Золя Э. Нана // Золя Э. Собрание сочинений: В 18 т. / Общ. ред. и вступ. ст. А. Пузикова. Т. 7: Ругон-Маккары. Страница любви / Пер. с фр. М. Столярова. Нана / Пер. с фр. Т. Ириновой. М.: Правда, 1957. С. 277.. Над героиней же аргентинского писателя не властна наследственность, «зов крови». Она печальна, «на ее измученном лице, в ее темных, жгучих глазах, вокруг рта лежало выражение какой-то нежной меланхолии. И все в ней усиливало это впечатление: огромная шляпа с большими полями, придававшая ей невинное выражение, небрежное изящество одежды, равнодушно опущенные руки, худые, но красиво очерченные, вырез платья, открывавший тело матового золотистого тона, и белокурые волосы, пышными локонами обрамлявшие ее грустное лицо» Гальвец М. Указ. соч. С. 5-6.. Описание Золя физиологично, описание Гальвеса явно психологично и отсылает, скорее, к образам Катюши Масловой и Сонечки Мармеладовой. В отличие от Нана, Наха не обречена: наследственность диктует человеку свои правила - неблагоприятные социальные условия можно изменить. Поэтому Наха, несмотря на то, что ей приходится оступаться, все же находит «спасение» в лице Монсальвата. Нана и Наха - актрисы в театре-борделе, но если Нана «как бы сама признавалась, что у нее нет ни на грош таланта, но это пустяки, если у нее есть кое-что другое, и она выразительно подмигивала» Золя Э. Указ. соч. С. 272., то Наха ощущает себя «рабыней веселья», потому что «когда снимаешь маскарадный костюм, то появляется такое чувство, точно ничего этого и не было» Гальвец М. Указ. соч. С. 49..

Несмотря на то, что роман Гальвеса появился «под знаком натурализма», более тесная связь обнаруживается между гальвесовской героиней и толстовской Катюшей Масловой. Наху с ее французской предшественницей связывает, пожалуй, только созвучие имен.

Известно, что автор «Нахи» читал и любил Толстого, особенно его последнее крупное произведение «Воскресение». Толстовские идеи о нравственном возрождении, о непротивлении злу насилием, христианские мотивы - были важны для Гальвеса. В своем романе аргентинскому писателю важно было показать, как меняется отношение героев к жизни, поэтому он прежде всего заимствует у Толстого идею духовного перерождения. В романе новую жизнь обретают двое: Наха и Монсальват. Однако в отличие от Нехлюдова Монсальват - отнюдь не соблазнитель, с Нахой его связывают братские, человеческие отношения, более того, романтические чувства даже не мыслятся возможными. Свою героиню автор также ведет к столь важному для него духовному катарсису. Пройдя через бесчисленные унижения, Наха берет на себя заботу о слепом Монсальвате и в этом находит свою счастье. «Ослепляя» Монсальвата, автор обнажает его духовное прозрение. До встречи с Нахой, герой не понимал, что ответственнен за зло, творящееся на его глазах: «Фернандо Монсальват стоял на распутьи своей жизни. Ему было почти сорок лет, и ни разу до сих пор ему не пришлось споткнуться на своем пути. Теперь же ему казалось, что все в нем изменилось и что в душе его совершился полнейший переворот. В течение всех предыдущих лет он никогда не относился критически к окружающему миру. Он чувствовал себя более или менее счастливым человеком. Но вот уже несколько месяцев, как он стал подвергать все анализу и начал сознавать, что он несчастен» Гальвец М. Указ. соч. С. 15..

Так же ощущает себя и Нехлюдов. Соблазнив Катюшу, он мучается угрызениями совести, но оправдывает свой поступок тем, что «всегда так, все так» Толстой Л.Н. Воскресение // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 91 т. Т. 32: Воскресение: Роман / Ред. Н.К. Гудзий. М.: Изд. центр «Терра», 1992. С. 65.. Встретившись с девушкой в суде, Нехлюдов сначала боится того, что Катюша его узнает, но постепенно приходит к мысли о необходимости помочь ей и тем самым искупить свою вину. Он хочет отдать принадлежащую ему землю крестьянам и жениться на Катюше. И Монсальват после встречи с Нахой резко меняет свою жизнь - оставляет адвокатуру. Оба героя проходят сложный путь обретения истины, приходят к обновлению. Нехлюдов едет за Катюшей в Сибирь и во время своего путешествия не только полностью отказывается от прежней жизни, но и встречается с разными людьми из народа, впитывает их идеи, видит существующую всюду несправедливость, осознает абсурдность многих общественных явлений, которые раньше считал вполне естественными. Монсальват пытается разыскать Наху в столице. Параллельно с поисками Нахи в злачных местах Буэнос-Айреса, он вспоминает о семье, которую, по сути, бросил, боясь запятнать свою репутацию, едет к умирающей матери, ищет падшую сестру. Он по-новому выстраивает свои отношения с высшим светом, с рабочими, снимающими квартиры в его доме. Однако его бывшие друзья и коллеги смеются над его странными мыслями, им кажется, что Монсальват навязывает им сострадание к бедным. Особенно непримиримо настроены женщины. Когда разговор заходит о постановке «Девки Элизы» Эдмона де Гонкура Роман «Девка Элиза», о котором упоминает Гальвес, был написан Э. Гонкуром в 1877 году. Главный соперник Золя обвинил автора романа «Нана» в плагиате, когда, появившись через два года, этот роман затмил произведение Гонкура. О «Девке Элизе» на русском языке написано очень мало. Сам автор в предисловии к роману заявил, что посвящает это произведение не проститутке, а арестантке и «системе молчания», принятой в тюрьмах Франции, и его цель - повлиять на законодательную систему страны. в театре, одна из дам заявляет: «И почему вы думаете, что мы должны это знать? Нет, дорогой мой, мне это совсем не нужно. Пускай каждый справляется, как знает. Если я страдаю, - а я думаю, что каждый из нас бывает в таком положении, то я не стану рассказывать об этом другим. <…> А, кроме того здесь, дело идет совсем не о душевных страданиях, а о ненависти, о преступлениях, о покушении на общественный строй. Если люди голодают, то пусть они работают. Я не хочу ходить в театр для того, чтобы видеть там вещи, которые меня не интересуют и которых я не могу изменить. А еще менее того, чтобы меня во всем обвинили» Гальвец М. Указ. соч. С. 63.. Непонятым не только в кругу друзей, но и в семье остается и Нехлюдов. Его просьбы и прошения удивляют власть имущих, а близкие готовы скорее объявить его сумасшедшим, нежели позволить отдать крестьянам землю.

В своем романе Гальвес также затрагивает проблему очищающего страдания в духе Достоевского. В разговоре с Нахой Монсальват пытается доказать ей, что страдание необходимо. «Если бы вы не страдали, вы были бы презренным существом. Вы только потому достойны сочувствия и сострадания, что вы страдаете. Вот почему вы должны желать страдания, искать и благословлять его…» Там же. С. 48.. На это Наха отвечает, что в кафешантан приходят веселиться, а не грустить… Страдать она может только наедине с собой, вспоминая единственное в ее жизни светлое чувство к поэту Карлосу Риге Укажем на одно неожиданное совпадение. Образ Карлоса Риги почти повторяет персонажа романа С. Жеромского «История греха» (1908) Ясьняха. Поэты-друзья противопоставлены сутенерам-любовникам Пампе и Похроню, преступникам, жестоко эксплуатирующим девушек., которого она оставила умирать в нищете. Н. Перлина в статье «Лев Николаевич Нехлюдов-Мышкин, или Когда придет Воскресение», анализируя образы Сонечки Мармеладовой и Катюши Масловой, писала, что Толстой ощутил неубедительность «экзальтированного символа веры, надежды, любви и мудрости Господней, представленного Достоевским в девственно целомудренной бедной городской проститутке» Перлина Н. Лев Николаевич Нехлюдов-Мышкин, или Когда придет Воскресение // Достоевский и мировая культура: Альманах. СПб., 1996. № 6. С. 120-121.. Столь же критично Толстой отнесся к образу Настасьи Филипповны. Для него важно было не исступленное, выставляемое напоказ страдание, а «доброта, желание находить себя в другом и другого в себе» Там же. С. 121-122.. Поэтому и Катюша избирает не путь жертвенности, на который ступила Сонечка: «После смерти ребенка она сделала выбор, повинуясь инстинкту собственного самосохранения, избрала существование «обеспеченное, спокойное, узаконенное» Рубанович А.Л. Типология художественного образа. Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1984. С. 126.. Так же поступает и Наха, подчиняясь воле Арнедо. И только «полное душевное преображение», «отречение от настоящей жизни и принятие новой - самопожертвования» Там же. С. 127. приводит героинь Толстого и Гальвеса к истинному духовному воскресению.

Таким образом, роман Гальвеса является своеобразным синтезом различных европейских идей конца XIX - начала XX века, перенесенных на латиноамериканскую почву. В образе проститутки-грешницы сконцентрированы все интересующие аргентинского писателя проблемы: и идея Толстого о духовном воскресении (причем не только самой героини, но и Монсальвата, для которого спасение Нахи становится делом всей его жизни), и мысль Достоевского о страдании, лишь испытав которое, Наха может вернуться к чистоте и нравственности. Для главного героя судьбы Нахи и Евгении - отражение той социальной несправедливости, которая царит в Аргентине и в мире в целом. И все это «приправлено» натуралистическими подробностями, апелляцией к наследственности и другими элементами натурализма. Подобный «конгломерат» И. Тертерян объяснила следующим образом: «влияние Толстого сосредоточено в сфере идей, в сфере же художественной Гальвес оставался во власти натурализма», и этот толстовский «дискурс» внес «особое эмоциональное напряжение, до которого натурализм не поднимался» Тертерян И. Аргентинская проза: особый путь? С. 327.. На наш взгляд, речь должна идти не об «эмоциональном напряжении», а о принципиальной «перестройке» образа главной героини, благодаря «толстовской трактовке» «падшей» женщины, которая явно превалирует над золаистской. На этом основании можно сделать вывод, что изображение грешниц, нуждающихся в очищающем страдании и искупительной жертве, в латиноамериканской литературе начала XX века опиралось в целом на идеи Толстого, которые, в свою очередь, «базируются» на русском архетипе грешницы-страдалицы, т. е. художественной модели, в основе которой находится традиционная схема: «падение ? раскаяние ? страдание ? искупление ? спасение», опирающаяся на христианское понимание греха. Эти оттенки в смысловой организации произведения уловил С.П. Мамонтов, в своей докторской диссертации написавший, что «роман Гальвеса, при всей рискованности темы, в отличие от романов Золя согрет романтическим мироощущением автора. Главные герои, Нача и Монсальват, заметно идеализированы; местами Монсальват приобретает апостольские черты, а образ Начи поднимается до олицетворения поруганной женственности, полной душевной тонкости и благородства. Все грязное и низменное, связанное с профессией Начи, как бы остается за кадром» Мамонтов С.П. Указ. соч. С. 121.. Гальвес, чтобы описать картину латиноамериканской жизни, как представляется, использует «готовую» сюжетную ситуацию о Спасителе (при этом сам «спаситель» также нуждается в нравственной поддержке) и кающейся грешнице, пропущенную сквозь призму учения Толстого.