Учитывая слитность мотива инцеста и «Эдипова сюжета», мы, однако, во-первых, сфокусируем внимание на особенностях «христианизации» последнего Климова М.Н. Из истории «Эдипова сюжета» в русской литературе: («Баргузинская сказка» В.К. Кюхельбекера) // Общественное сознание и литература XVI-ХХ вв.: Сб. науч. тр. / Отв. ред. Н.Н. Покровский. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2001. С. 151.. По мнению М.Н. Климовой, «метаморфоза была подготовлена восприятием инцеста как некоего “абсолютного греха” … В результате знакомая со времен античности схема вписывается в сюжет о нравственном возрождении великого грешника…» Там же. В другой работе исследовательницы подчеркивается, что «внимание к “Эдипову сюжету” в русской литературе … объясняется не только естественным интересом к необычной и драматической человеческой судьбе; немаловажной оказывалась сама поставленная в повестях о кровосмесителе проблема греха, раскаяния и милосердия, актуальность которой для русского менталитета неоднократно возрастала в переломные для страны и народа моменты» (Климова М.Н. Из истории «Эдипова сюжета» в русской литературе: (Повести о кровосмесителе) // Проблемы истории, русской книжности, культуры и общественного сознания: Сб. науч. тр. / Отв. ред. Е.К. Ромодановская. Новосибирск: Сиб. хронограф, 2000. С. 52).. Во-вторых, нас привлечет не «мужской» взгляд на тему кровосмешения, а «женский», прежде всего, вопрос о греховности женщины, вступившей в связь инцестуального характера, и неотвратимой расплате за грех. Помимо этого интересна специфика «инцестуального дискурса», возникающего в тех случаях, когда речь идет не о физическом кровосмешении, а о ситуациях, мыслящихся в терминах родственных отношений, и, следовательно, при нарушении сексуальных табу объясняющихся как «инцест». Эта тема, насколько известно, историками литературы не освещена.

Следующий тип грешницы, на котором следует остановиться подробнее, - это содержанка. Его специфика в литературоведении почти не раскрыта, однако, на наш взгляд, в русской литературе XVIII - начала XX века этот образ представлен многомерно, и его изучение перспективно.

Впервые к нему обратился, видимо, М.Д. Чулков в повести «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины» (1770). Большинство исследователей склонны видеть в Мартоне героиню плутовского романа / новеллы: в европейском См.: Баранов С.Ю. Популярная проза XVIII века // Повести разумные и замысловатые: Популярная проза XVIII века / Сост., автор вступ. статьи и примеч. С.Ю. Баранов; худож. Т.Ф. Константинова. М.: Современник, 1989. С. 3-28; Степанов В. Об авторе // Чулков М.Д. Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины: Роман, сказки, песни. М.: Эксмо, 2008. С. 5-26. (в традициях Д. Дефо и Прево) или русском («Фрол Скобеев») См.: Николаев Н.И. «Случайное» и «сакральное» в «Пригожей поварихе...» М.Д. Чулкова // Проблемы культуры, языка, воспитания: Докл. и науч. сообщ. преподавателей, аспирантов и студентов Северодвин. отд-ния Помор. междунар. пед. ун-та им. М.В. Ломоносова. Вып. 4. Архангельск: Изд-во Помор. междунар. пед. ун-та им. М.В. Ломоносова, 2000. С. 30-43. вариантах. Мы обозначим этот тип условно как «вдовушка». В отличие от других содержанок, такая героиня чаще всего вдова (мнимая ли настоящая), т. е. женщина, с одной стороны, получившая определенный жизненный опыт, с другой - находящаяся на распутье, перед необходимостью составить план своей будущей жизни после смерти мужа, брак с которым (первый для героини и часто очень ранний) забывается ею очень быстро. «Вдовушка» становится содержанкой не только и не столько из-за угрозы нищеты, сколько от праздности и любопытства. С темой греховности образ содержанки-«вдовушки» роднит, прежде всего, тот путь, который проходит героиня: погружение в бездну порока (до полного изучения «любовьей школы, или дома беззакония») и нравственное возрождение через очищающее чувство искренней любви. В текстах русской литературы этот персонаж, как представляется, появляется нечасто. Наиболее яркое воплощение образа «вдовушки» после М.Д. Чулкова дал П.Д. Боборыкин в романе «Жертва вечерняя».

Следующая - самая распространенная в отечественной словесности - ипостась содержанки - «камелия». Литературный источник этого образа общеизвестен: героиня романа А. Дюма-сына «Дама с камелиями» Маргарита Готье. На русской почве, однако, он трансформировался, с одной стороны, в дам «полусвета», описанных в «Очерках из петербургской жизни» И.И. Панаева и скорее отсылающих к золаистско-мопассановской трактовке демимондок, обирающих своих поклонников, а с другой стороны, использованный Ф.М. Достоевским См.: Альтман М.С. Достоевский и роман А. Дюма «Дама с камелиями» // Международные связи русской литературы: Сб. ст. / Под ред. акад. М.П. Алексеева. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 359-369; Рейфилд Д. Дама с камелиями у Дюма и Достоевского: От почести к бесчестию // Филологические записки: Вестн. литературоведения и языкознания / [Редкол.: О.Г. Ласунский (гл. ред.) и др.]. Вып. 6. Воронеж: Воронеж. гос. ун-т, 1996. С. 52-67., В.В. Крестовским, А.М. Дмитриевым, тип «камелии» вновь приблизился к архетипическому образу грешницы - девушки с искалеченной судьбой.

Наконец, имя еще одной французской кокотки - «Нана» - героини одноименного романа Э. Золя - можно считать нарицательным для ряда персонажей русской, в основном массовой, литературы: «Московская Нана» А.Н. Емельянова-Коханского, «Петербургская Нана» А.Н. Цехановича, «Дочь Нана» Дона Бачары и т. д.

Таким образом, мы попытались наметить типологию содержанок (в большинстве своем французского происхождения) в отечественной прозе. Героинь, на наш взгляд, объединяет то, что все они находятся в специфической, маргинальной, позиции. Они не парии общества, но живут в своем «особом мирке», из которого нет пути обратно, к чистоте и целомудрию юности. Это мир маскарадов, переодеваний, обмана. Здесь бросающаяся в глаза, вычурная телесная обнаженность сочетается с сокрытием истинного имени под псевдонимом, истинного лица - под маской и вуалью, а истинный голос изменяется или скрывается за запиской. Это пространство игры, тайны, а его обитательницы воспринимаются как дорогие «игрушки» См.: Ершова Е.М. Синтез архетипов игрушки и фетиша в образе дамы с камелиями // Архетип: Культурологический альманах. Шадринск: Изд-во Шадрин. пединститута, 1996. С. 41-43., красивые «куклы», «сорванные цветы удовольствия» и т. д.

Наконец, мы переходим к наиболее обширному пласту научной литературы, посвященной образу «проститутки», «падшей» (в большинстве исследований эти обозначения выступают как взаимозаменяемые понятия).

Специфика художественного изображения продажной женщины как проблема литературоведческого анализа неоднократно затрагивалась как русскими, так и зарубежными учеными. Однако прежде чем мы приступим к рассмотрению этих работ, укажем на то, что не только феномены греха и грешницы, как было отмечено выше, осмыслялись на уровне сводных антологий, но и также тема проституции оказывалась объединяющим началом. В связи с этим следует, во-первых, обратить внимание на сборник «Проституция в образах художественной литературы» См.: Проституция в образах художественной литературы: Сб. / Под. ред. и с предисл. А. Гатова. С прил. статьи А. Бебеля «Проституция как необходимое социальное учреждение буржуазного общества». Харьков: Космос, 1926. 255 с. К сожалению, единственный экземпляр данной антологии, хранившийся в РНБ, был утерян в середине XX века., включающий в себя произведения не только русских, но и зарубежных писателей: Ампа, Бабеля, Блока, Брюсова, Голодного, Гольда, Горького, Гюисманса, Коуфмана, Куприна, Лайцена, Мопассана, Маргерита, Мирбо, Никандрова, Периса, Синклера, Шарля-Луи Филиппа, Фокса, Чирикова и др. Во-вторых, представляет интерес сборник материалов «Изображение проституции в Риге, Латвии в творчестве русских литераторов (1807 - 1944 - 2004)» См.: Изображение проституции в Риге, Латвии в творчестве русских литераторов (1807-1944-2004): Сб. материалов / Сост. С. Журавлев. Рига: Улей, сор., 2004. 10 с., содержащий подборку художественных произведений, принадлежащих русским поэтам, писателям, фельетонистам (например, К. Батюшкову, И. Крылову, Н. Лескову, П. Заволокину и др.), с короткими комментариями. Все тексты посвящены рижским нравам разного времени и в частности проституткам города Риги.

В отечественном литературоведении работ, посвященных анализу образа проститутки в диахроническом срезе, не так уж много.

Пожалуй, в числе первых можно назвать небольшую книгу известной русской женщины-врача и активной феминистки М.И. Покровской «О падших: Русские писатели о падших» См.: Покровская М.И. О падших: Очерк и рассказы. СПб.: Тип. И.Н. Скороходова, 1901. 67 с. (1901). В ней автор обращается к произведениям Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, В.М. Гаршина. Автор генетически связывает проституцию с неблагоприятной социальной средой и гендерным неравенством мужчин и женщин («…самой главной и коренной [причиной. - Н.М.], конечно, надо считать ненормальное социальное положение современной женщины и распущенность мужчин» Там же. С. 16.). Как врач, Покровская видит в образах падших женщин, скорее, конкретных представительниц этой «профессии», с которыми ей доводилось встречаться в Калинкинской больнице - идейно-философские и тем более литературоведческие аспекты автора мало интересуют, однако она подмечает одно из важнейших качеств, отличающих «русскую» грешницу от инонациональных ипостасей: «Те из писателей, которые рисовали определенные типы проституток, с замечательным единодушием оттеняют их двойственность. В них живут как бы две женщины. Одна та, которую все видят и которая составляет принадлежность их промысла. Другая та, которая спрятана глубоко и появляется только случайно, когда с проституткой обращаются по-человечески» Там же. С. 5-6..

Примечательно, что после М.И. Покровской, чью работу, конечно, нельзя считать строго научным сочинением, тема изображения проституции в словесном творчестве русское литературоведение практически не интересовала. В 1990-е годы А.К. Жолковский и М.Б. Ямпольский, работая над книгой о И. Бабеле, создают специальное приложение к ней - «Топос проституции в литературе» (1994) См.: Жолковский А.К., Ямпольский М.Б. Указ. соч., где делают попытку проанализировать многочисленные сюжеты о продажных женщинах в произведениях русской и французской художественной словесности, формально распределив их по пунктам, репрезентирующим наиболее общие места, такие как «история падения», «двойничество» и пр. Как пишут исследователи, «внимательное изучение топоса проституции, каким он сложился в русской и западной литературе конца XIX - начала XX веков, позволяет увидеть, сколь полно “Справка” (одно из рассматриваемых авторами произведений Бабеля, в котором затронута тема продажи женщины. - Н.М.), при всей лаконичности, вобрала в себя этот литературный опыт и в чем состоит нетривиальный бабелевский вклад в его обогащение» Там же. С. 168.. Однако нам важно, прежде всего, то, что в работе Жолковского и Ямпольского художественное изображение проституции в русской литературе впервые определяется как топос, т. е. как «общее место», как традиционная для отечественной словесности тема, развертывающаяся в том или ином произведении по определенному «канону».

В диссертации И.П. Бакалдина «Homo prostituens в русской литературе рубежа XIX-XX веков: этико-экзистенциальный и художественный аспекты» (2002), рассматривается «универсальная художественная модель “человек проституирующий” (иначе - концепция падшести Формула «человек проституирующий» является, по сути, модернизацией библейского понятия «падший человек». Слово «падшесть» образуется нами от прилагательного «падший» (в его библейском значении, отсылающем к идее первородного грехопадения) по аналогии с общеязыковым образованием «падкий» > «падкость» (ср. также в словаре Даля: «падучий» > «падучесть»). Примеч. И.П. Бакалдина., идея падения и т. п.)» Бакалдин И.П. Указ. соч. С. 4.. Как отмечает автор, инвариантный центр данной художественной концепции «составляют понятия похоти и корысти, способные под воздействием декадансно-ренессансного духа эпохи (синтез телесно-языческого и духовно-христианского начал) обернуться понятиями любви и жертвы», при этом, по мысли исследователя, «по большому счету, художественно-смысловой потенциал “похоти-любви” и “корысти-жертвы”, активизирующийся благодаря амбивалентной эмоционально-этической оценке, дает самым разным литераторам рубежа XIX-XX веков основание для художественной интерпретации блудничества во всевозможных измерениях _ психолого-биологическом, социокультурном, метафизическом» Там же. С. 98.. Важность работы И.П. Бакалдина для данной диссертации следует отметить особо, поскольку именно в ней впервые внимание исследователя (в аспекте проблемы нравственного и физиологического падения человека и возможности его спасения) направлено на русскую литературу Серебряного века и ту специфику, которую внесла эпоха в изучаемый вопрос. Так, выделяя три основных фактора человеческого падения - похоть, корысть и судьбу, - И.П. Бакалдин указывает на то, что «психолого-биологические, социокультурные, мистические причины возникновения и многовекового существования проституции сущностно едины и представляют собой временные, условные формы интегральной причины падения - первобытного бурлящего хаоса, априорного отсутствия точки твердой опоры» Там же. С. 85.. «Именно отсутствие точки опоры, шаткость бытия, притяжение бездны и т. п. оказывается самой общей, схематичной причиной человеческих падений» Там же. С. 74., - утверждает литературовед. По мысли И.П. Бакалдина, в литературе Серебряного века иначе по отношению к предыдущему периоду интерпретируется и идея «спасения»: «декадансно-ренессансный дух рубежа XIX-XX веков приводит к тому, что факторы, выступившие причиной падения, оборачиваются средством спасения падших» Там же. С. 85-86.. Например, на психолого-биологическом уровне средствами спасения падших становятся «любовь-материнство и кастрация-смерть, при этом любовь-материнство тяготеет к языческой, а кастрация-смерть к христианской системам ценностей» Там же. С. 87.. На социокультурном уровне искомой «точкой опоры» является «преображенная, внутренне облагороженная корысть, то есть труд, жертвенное служение людям» Там же. С. 90.. Наконец, в мистико-космической, религиозной сфере «спасение обусловливается молитвой, заклятием, чудом, судьбоносными, надчеловеческими силами» Там же. С. 91..

И.П. Олехова в своем исследовании «Тема возрождения падшей женщины в русской литературе XIX века» (2004) См.: Олехова И.П. Тема возрождения падшей женщины в русской литературе XIX века // Русская литература XIX века в гендерном измерении: опыт коллективного исследования / Науч. ред. Е.Н. Строганова. Тверь: Лилия Принт, 2004. С. 39-59. обращается к интерпретации сюжета о спасении проститутки в отечественной словесности 1830-1890-х годов XIX века на материале произведений Н.В. Гоголя, Н.А. Добролюбова, Ф.М. Достоевского, Н.А. Некрасова, В.М. Гаршина, Н.Г. Чернышевского, Л.Н. Толстого и других писателей и поэтов. Оговаривая, что в статье анализируется исключительно «тема возрождения проституированных героинь» Там же. С. 40., исследовательница, однако, признает и тот факт, что «само понятие падшая женщина за время своего бытования в языке подверглось трансформации и, соответственно, изменилась его рецепция» Там же.. Так, по наблюдениям И.П. Олеховой, «в текстах русских писателей расширительная трактовка этого понятия - девушка или женщина, утратившая доброе имя и репутацию вследствие компрометирующего ее поведения и подвергшаяся общественному остракизму, - встречается в 1860-е гг.» Там же.. Переосмысление концепта, по мнению литературоведа, происходит на рубеже 1860-1870-х годов, и «уже к концу XIX в. понятие падшая женщина закрепилось в языке как обозначение проституированной женщины» Там же.. Эта идея исследовательницы спорна, на наш взгляд, о чем будет подробнее сказано в третьей главе. Более убедительна другая мысль И.П. Олеховой - о том, что художественная трактовка образа падшей женщины начинает меняться именно в конце 1860 - начале 1870-х годов. Впрочем, автор статьи уходит от четкого перечисления произошедших изменений в сторону описательности, оставляя свою работу без выводов.

Помимо исследований обобщающего характера, интерес представляют некоторые статьи, написанные в компаративистском ключе, изучение которых позволяет литературоведу наметить основные вехи развития темы проституирования женщины в русской словесности Проблема художественного воплощения «падших созданий» все чаще привлекает внимание молодых литературоведов. Отметим, в частности, дипломную работу И.В. Бирюковой «Падшие женщины в русской литературе» (Самара, 2007; науч. рук. - д.ф.н., проф. И.В. Саморукова), посвященную романам Ф.М. Достоевского «Идиот», А.И. Куприна «Яма», В.В. Ерофеева «Русская красавица» и В. Кунина «Интердевочка». В настоящий момент в Пскове готовится диссертация Н. Царевой (науч. рук. - д.ф.н. И.В. Мотеюнайте) об образе падшей женщины в творчестве Ф.М. Достоевского.. Так, Т.И. Печерская в работе «Русский демократ на rendez-vous» (1991) См.: Печерская Т.И. Русский демократ на rendez-vous // Литературное обозрение. М., 1991. № 11. С. 40-43. анализирует сюжет «демократы-шестидесятники и проститутка», широко представленный в литературе 60-х годов XIX века. Сопоставляя отношения героев романа Н.Г. Чернышевского «Что делать?» Кирсанова и Насти Крюковой с их пародийным вариантом, данным Ф.М. Достоевским в «Записках из подполья» («подпольный» человек и Лиза), автор приходит к выводу, что «камелиям, помимо услаждения плоти, пришлось обслуживать амбиции авангарда русской демократии» Там же. С. 42.. В то же время Р.Г. Назиров в статье «Достоевский и Чехов: преемственность и пародия» (2005) оценивает чеховский рассказ «Слова, слова и слова» как «крипто-пародию, иронический отклик на “Записки из подполья”, на опошленную тему спасения падших женщин» Назиров Р.Г. Достоевский и Чехов: Преемственность и пародия // Назиров Р.Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет: Сб. ст. Уфа: РИО БашГУ, 2005. С. 161.. В частности, исследователь пишет: «То, что Достоевский изобразил как возмутительное надругательство над личностью несчастной Лизы, Чехов подает как скучную банальность. “Слова, слова и слова” - парафраза фабулы “По поводу мокрого снега” в окраске пошлой заурядности. Чехов осмеивает дешевую литературщину, до которой деградировала тема, некогда столь остро поставленная Гоголем (“Невский проспект”) и Некрасовым (“Когда из мрака заблужденья…”). Достоевский ревизовал эту тему, показав, как спасение проституток идеалистами превратилось в форму самоутверждения озлобленного подпольного человека, в игру, в некий эксперимент in vivo. Позиция Достоевского Чеховым отнюдь не оспаривается, оценка событий - та же, но градус повествования понижен, подпольный парадоксалист заменен телеграфистом (одна из “символических профессий” в прозе Чехова), а надрыв проститутки изображен иронически» Там же. С. 160..

Образ грешницы и, в частности, падшей в русской литературе рассматривался не только отечественными, но и иностранными литературоведами. Например, в статье Д. Сигала «Падшая женщина в русской литературе XIX века» (1970) авторское внимание сконцентрировано на произведениях Гаршина, Гоголя, Горького, Достоевского, Куприна, Некрасова, Чехова, при этом исследователь выстраивает заимствование и воспроизведение русскими писателями и поэтами сюжета о возрождении проститутки в хронологическом порядке, выдвигая в качестве «первичного» текста «Невский проспект» Н.В. Гоголя. «Тема спасения падшей женщины, предоставляющая богатые возможности для литературной демонстрации жалости и альтруизма, была энергично воспринята писателями гоголевского направления (перевод наш. - Н.М.)^» Siegel G. Op. cit. P. 87., - пишет он, показывая далее процесс интертекстуализации указанного сюжета.

Другая исследовательница, Ольга Матич, в статье «Типология падших женщин в русской литературе XIX века» См.: Matich O. A typology of fallen women in nineteenth century Russian literature. (1983) выделяет следующий аспект: «В настоящее время в современной критике феминизма стало обычным характеризовать героиню художественного произведения, изображенную автором-мужчиной, в соответствии с феминистской моделью «святая / грешница». Литературная трактовка женских образов отразила несовместимые образы и мифы о женской добродетели и женской греховности, уходящие корнями в мировые религии. Потеря девушкой своей сексуальной невинности и превращение в блудницу - важнейшие аспекты данного толкования “женскости”. В античном мире была широко распространена священная проституция, в то время как обычные проститутки являлись изгоями общества. В Библии слово “падшая женщина” имеет два противоположных значения: это Мария Магдалина и вавилонская блудница. Как гласит Книга Откровений, блудница совращает мужчин с пути праведного, а Мария Магдалина - архетип святой проститутки (перевод наш. - Н.М.)» Там же. С. 325.. По мнению Матич, такое положение вещей «<…> помогает подчеркнуть двусмысленность женского сексуального греха, который имеет как разрушительные, так и искупительные качества и значения, существующие с самого начала европейской литературной традиции (перевод наш. - Н.М.)» Там же. С. 326.. В центре внимания исследовательницы - прежде всего женщина, потерявшая невинность до брака, а потому лишившаяся возможности выйти замуж. Такая трактовка образа падшей женщины значительно расширяет область исследования, что, однако, не смущает автора статьи. В отличие от других литературоведов, занимавшихся этой проблемой, Матич не стремится проследить историческое развитие сюжета о спасении падшей. Ее задача - очертить круг возможных вариантов отношений между мужчиной и женщиной (героем и героиней) с учетом распределения власти внутри них, поскольку именно властные отношения составляют ядро сюжета, что, по мнению исследовательницы приведет к построению законченной типологии падших женщин в русской литературе XIX века.

Воплощение конкретных ипостасей образа грешницы - соблазненной, содержанки, неверной жены, кровосмесительницы, проститутки - в каждой национальной литературе имеет свою специфику, и, на наш взгляд, знание этих особенностей позволяет исследователю, устанавливающему те или иные типологические схождения, глубже понять свой материал. В настоящей работе, обращаясь к огромному корпусу текстов русской словесности, представленному всеми «литературными рядами», мы рассматриваем эти отдельные репрезентации как персонажные разновидности единого архетипа грешницы, который, будучи сложным художественным конструктом, имеет также мотивный и сюжетный уровни.

В ходе библиографических разысканий мы пришли к выводу, что в зарубежном литературоведении с такой точки зрения феномен грешницы анализируется редко. Так, например, профессор английского Университета Экзетера Хелен Тэйлор в статье «Париж и Новый Орлеан: трансатлантическое культурное наследие проституции» (2007) ссылается на монографию Кэти Н. Джонсон «Сестры во грехе: бордельная драма в Америке, 1900-1920» См.: Johnson K.N. Sisters in Sin: Brothel Drama in America, 1900-1920. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. 265 p. (2006), автор которой, насколько можно судить, с одной стороны, разделяет понятия «падшая женщина» (кокотка, неверная, девушка, потерявшая невинность до брака) и «проститутка», в то время как большинство исследователей их объединяют и даже используют в качестве синонимичных категорий. В то же время, литературовед находит и платформу для сближения этих двух ипостасей героини - тему женской греховности, которая возникает каждый раз, идет ли речь о «падении» женщины или о продаже ее тела. По мысли Джонсон, в литературе рубежа XIX-XX веков («Дама с камелиями» А. Дюма-сына, «Дом радости» Э. Уортон, «Профессия миссис Уоррен» Б. Шоу) «падшие женщины - куртизанки, содержанки, соблазненные девушки и взрослые замужние дамы - не отличались от мадам и белых рабынь в борделях (перевод наш. - Н.М.)» Цит. по: Taylor H. Paris and New Orleans: The transatlantic cultural legacy of prostitution // Transatlantic exchanges: The Amer. South in Europe - Europe in the Amer. South. Wien: Verl. der Цsterr. Akad. der Wiss., 2007. P. 318.. Другая важная идея исследовательницы, актуальная и для русской словесности (особенно если мы вспомним постепенную трансформацию продажной женщины в русской литературе от покорно «спасающихся» и «кающихся» героинь Некрасова, Добролюбова и Чернышевского до настойчиво, из рассказа в рассказ, поднимающей руку на своего «спасителя» проститутки Л. Андреева и намеренно заражающей клиентов сифилисом купринской Женьки, также не скупящейся на пощечины), заключается в том, что к началу 1910-х годов образ «“хорошей” проститутки, умирающей, чтобы спасти чужую честь (видимо, намек на выполнение продажной женщиной роли “клапана общественных страстей”. - Н.М.), сменяется в массовом сознании “смертельным источником заразы … роковой проституткой” (перевод наш. - Н.М.)» Ibid..

В большинстве зарубежных исследований, которые мы обнаружили в процессе работы над диссертацией, в заглавие выносится тема проституции, при этом дальнейшее изучение статьи или монографии обнаруживает, что авторы на самом деле обращаются к более широкой проблематике и опираются на художественные тексты, связанные не только с куплей-продажей любовных ласк. Изображение различных форм женского ненормативного сексуального поведения в литературе, таким образом, не является привилегией исключительно русской словесности - эта тема, как представляется, актуальна не только для немецкой См.: Commodities of desire: The prostitute in modern German literature / ed. by C. Schцnfeld. Rochester, N.Y.: Camden House, 2000. 270 p.; Horton Carstens B. Prostitution in the works of Цdцn von Horvбth. Stuttgart: Akademischer Verlag Hans-Dieter Heinz, 1982. 132 p.; McCombs N. Earth spirit, victim, or whore?: the prostitute in German literature, 1880-1925. New York: Peter Lang, 1986. 279 p., английской См.: Carter S. Purchasing power: representing prostitution in eighteenth-century English popular print culture. Aldershot, Hants, England; Burlington, VT, USA: Ashgate, 2004. 211 p.; Epstein Nord D. Walking the Victorian streets: women, representation, and the city. Ithaca, N.Y.: Cornell Universtiy Press, 1995. 270 p.; Haselkorn A.M. Prostitution in Elizabethan and Jacobean comedy. Troy, N.Y.: Whitston, 1983. 158 p.; Launching Fanny Hill: essays on the novel and its influences / ed. by Patsy S. Fowler and Alan Jackson. New York: AMS Press, 2003. 364 p.; Logan D.A. Fallenness in Victorian women's writing: marry, stitch, die, or do worse. Columbia: University of Missouri Press, 1998. 236 p.; Mudge B.K. The whore's story: women, pornography, and the British novel, 1684-1830. Oxford; New York: Oxford University Press, 2000. 276 p.; Rosenthal L.J. Infamous commerce: Prostitution in eighteenth-century British literature and culture. Ithaca; London: Cornell univ. press, 2006. 270 p.; Watt G. The “fallen woman” in the nineteenth-century English novel. London: Croom Helm; Totowa, N.J.: Barnes & Noble, 1984. 231 p.; Winnifrith T. Fallen women in the nineteenth-century novel. Houndmills, Basingstoke, Hampshire: Macmillan Press; New York: St. Martin's Press, 1994. 178 p., американской См.: Hapke L. Conventions of denial: prostitution in late nineteenth-century American anti-vice narrative. [Ann Arbor, MI: Women's Studies Program, University of Michigan, 1982]. 15 p.; Idem. Girls who went wrong: prostitutes in American fiction, 1885-1917. Bowling Green, Ohio: Bowling Green State University Popular Press, 1989. 216 p.; Kramer K. Questionable characters: Turn-of-the-Century American fictions, feminism, and the fallen woman. Milwaukee: University of Wisconsin-Milwaukee, 1995. 438 p.; Lambert J.N. Unclean Lips: Obscenity and Jews in American Literature: A dissertation submitted in partial fulfillment of the requirements for the degree of Doctor of Philosophy (English Language and Literature) in The University of Michigan. Michigan, 2009. 344 p.; Stange M. Personal property: wives, white slaves, and the market in women. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1998. 171 p. и особенно для французской См.: Bernheimer Ch. Figures of ill repute: Representing prostitution in nineteenth-century France. Cambridge (Mass.); London: Harvard univ. press, 1989. 329 p.; Campbell C. The French procuress: her character in Renaissance comedies. New York: P. Lang, 1985. 156 p.; Cortey M. L'invention de la courtisane au XVIIIe siиcle dans les romans-mйmoires des “filles du monde” de Madame Meheust а Sade: 1732-1797 / prйface de Renй Dйmoris. Paris: Arguments, 2001. 307 p.; Gun W.H. van der. La courtisane romantique et son rфle dans La comйdie humaine de Balzac. Assen, Van Gorcum, 1963. 129 p.; Matlock J. Scenes of seduction: prostitution, hysteria, and reading difference in nineteenth-century France. New York: Columbia University Press, 1994. 422 p.; McGinnis R. La prostitution sacrйe: essai sur Baudelaire. Paris: Belin, 1994. 139 p. литератур, но и, как можно убедиться, и для испанской См.: Beresford A.M. The legends of the holy harlots: Thais and Pelagia in Medieval Spanish literature. Woodbridge, Suffolk, UK; Rochester, NY: Tamesis, 2007. 165 p.; Esteban J. Las mil y una palabras de casa de putas. Sevilla: Espuela de Plata, 2005. 253 p.; Fernбndez P. Mujer pъblica y vida privada: del arte eunuco a la novela lupanaria. Woodbridge: Tamesis Books, 2008. 308 p.; Fuentes Peris T. Visions of filth: deviancy and social control in the novels of Galdуs. Liverpool: Liverpool University Press, 2003. 216 p.; Gossy M.S. The untold story: women and theory in Golden Age texts. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1989. 142 p.; Hernбndez Castanedo F. Glosario de la mala palabra: (de los mil y pico nombres con que atienden las del mбs viejo oficio). Madrid: Editorial El Avapiйs, 1994. 281 p.; Molina Molina A.L. Mujeres pъblicas, mujeres secretas: la prostituciуn y su mundo, siglos XIII-XVII. Murcia: Editorial KR, 1998. 184 p., канадской См.: McMaster L. Working girls in the West: representations of wage-earning women. Vancouver: UBC Press, 2008. 209 p., итальянской См.: Storey T. Carnal commerce in Counter-Reformation Rome. Cambridge, UK; New York: Cambridge University Press, 2008. 269 p., нидерландской См.: Bцse J.H. Had de mensch met een vrou niet connen leven: prostitutie in de literatuur van de zeventiende eeuw. Zutphen: Walburg Pers, 1985. 175 p., индийской См.: Banerji S. Bhвratо?a samвjera prвntabвsinо: Baidika yuga theke вdhunika kвla paryanta Bhвratо?a samвja o sвhitye bвrв?ganв. Kalikвtв: Sa?skrta Pustaka Bhвnтdтвra, 1392 [1985]. 392 p., африканской См.: Jonmi N. Koo. Images of the prostitute in East African literature. University of Wisconsin-Madison, 1998. 198 p.; Nyawaranda V. Mira nowako. Harare [Zimbabwe]: Published in association with the Literature Bureau [by] Longman, 1982. 86 p.; Senkoro F.E.M.K. The prostitute in African literature. Dar-es-Salaam: Dar-es-Salaam univ. press, 1982. 96 p., и корейской См.: Han J.-H. Yanggongju, “die zeitweiligen Honeys” der US-amerikanischen Soldaten in Sьdkorea: ein neues Bild der Prostituierten in der modernen Literatur Sьdkoreas am Beispiel der Erzдhlung “Tage und Trдume” (1983) von Kang Sуk-kyуng. Mьnster: Lit, 2001. 129 p., японской См.: Iwao Ф. Asobime to tennф. Tфkyф: Hakusuisha, 1993. 402 p., китайской См.: Kun L., Ping L., Ming Z. bian yi. Bai ji chuan qi. Shenyang: Liaoning ren min chu ban she: Liaoning sheng xin hua shu dian fa xing, 1994. 423 p.; Muning T. Qing lou wen xue yu Zhongguo wen hua. Beijing: Dong fang chu ban she, 1993. 221 p., а также античной См.: McClure L.K. Courtesans at table: gender and Greek literary culture in Athenaeus. New York; London: Routledge, 2003. 242 p.. Несколько исследований по интересующему нас вопросу посвящено и латиноамериканской литературе См.: Cбnovas R. Sexualidad y cultura en la novela hispanoamericana: la alegorнa del prostнbulo. Santiago [Chile]: LOM Ediciones, 2003. 208 p.; Gutiйrrez-Girardot B. Prostituierte in der latein-amerikanischen Literatur: das Bild der Prostituierten in der lateinamerikanischen Literatur der Jahrhundertwende. Frankfurt am Main: Peter Lang, 1990. 200 p.; Women in Hispanic literature: icons and fallen idols / ed. by B.K. Miller. Berkeley: University of California Press, 1983. 373 p., в том числе особенно мексиканской См.: Castillo D.A. Easy women: sex and gender in modern Mexican fiction. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1998. 275 p.; Gonzбlez M.R. Imagen de la prostituta en la novela mexicana contemporбnea. Madrid: Editorial Pliegos, 1996. 160 p.; Mora S. de la. Cinemachismo: masculinities and sexuality in Mexican film. Austin: University of Texas Press, 2006. 236 p. и бразильской См.: De Marco V. O impйrio da cortesг: Lucнola, um perfil de Alencar. Sгo Paulo-SP-Brasil: Martins Fontes, 1986. 204 p.; Lourenзo W. Com licenзa, senhoritas: a prostituiзгo no romance brasileiro do sйculo XIX. Niterуi: Nitpress, 2006. 127 p.; Mendes L. O retrato do Imperador: negociaзгo, sexualidade e romance naturalista no Brasil. Porto Alegre: EDIPUCRS, 2000. 228 p.; Waldman B. Entre bracos e pernas: prostitutas estrangeiras na literatura brasileira de seculo XX // Remate de males. Campinas, 2002. P. 25-53..

К сожалению, осветить в рамках данной работы весь зарубежный литературоведческий массив невозможно: как в силу объема диссертационного сочинения, так и потому, что большая часть монографий в России просто недоступна. Тем не менее нам хотелось бы отметить некоторые исследования (по возможности сфокусированные на разных национальных литературах), показавшиеся нам наиболее интересными или оригинальными.

Так, например, Лора Хапке в книге «Девушки, которые сбились с истинного пути: проститутки в американской художественной литературе, 1885-1917» (1989) отмечает, что на рубеже XIX-XX веков в США, несмотря на широкое общественное обсуждение причин, последствий и регулирования проституции, большинство серьезных писателей к образу проститутки не обращалось вовсе, за исключением одной группы прозаиков - Хоакина Миллера (Joaquin Miller, 1841-1913; наст. имя Цинциннатус Хайнер) («Разрушение Содома» [“The Destruction of Gotham”, 1886]), Стивена Крейна (Stephen Crane, 1871-1900) («Мэгги, уличная девчонка» [“Maggie: A Girl of the Streets”, 1893]), Эдгара Фосетта (Edgar Fawcett, 1847-1904) (“The Evil That Men Do”, 1889), Гарольда Фредерика (Harold Frederic, 1856-1898) (“The Lawton Girl”, 1890), Реджинальда Райта Кауфмана (Reginald Wright Kauffman, 1877-1959) (“The House of Bondage”, 1910) и Дэвида Грэхема Филлипса (Грэм) (1867-1911) («Сьюзен Ленокс: ее падение и возвышение» [“Susan Lenox: Her Fall and Rise”, 1917, рус. пер. 1928]), - «которые поместили проститутку в центр повествования в качестве вызывающей сочувствие анти-героини или даже как героиню (перевод наш. - Н.М.)» Hapke L. Girls who went wrong: prostitutes in American fiction, 1885-1917. P. 1.. Как подчеркивает исследовательница, «их изображение не было ни чувственным, как в готической литературе середины XIX века, ни порнографическим, как в подпольной беллетристике того же периода. Напротив, они сделали проститутку объектом серьезного художественного внимания: как женщину, которой постоянно грозит опасность полицейской облавы, экономической эксплуатации, а также ее собственной наивности и уязвимости (перевод наш. - Н.М.)» Ibid. P. 2..

Оригинальна, на наш взгляд, точка зрения Чарльза Бернхеймера. В своей монографии «Пользующиеся дурной славой: представление о проституции во Франции XIX века» (1989) культуролог, анализируя произведения О. де Бальзака, Э. Сю, Г. де Мопассана, Г. Флобера и картины Э. Дега, Э. Мане, пишет о специфической связи между проституцией - «публичным выставлением напоказ» - и искусством - сферой, где интимные фантазии открываются публике. «Во Франции XIX века, как никогда ранее, писатели использовали образы проституток для воплощения своих фантазий о женской сексуальности <…>

Моя идея заключается в том, - пишет исследователь, - что образ проститутки повсеместно возникает в романах и живописных полотнах этого периода не только в силу его значительности как социального феномена, но и, что важнее, ввиду той роли, которую он играет в стимулировании художественных стратегий, направленных на контролирование и устранение его как угрозы мужской власти (перевод наш. - Н.М.)» Bernheimer Ch. Op. cit. P. 1-2..

Глубокий и тщательный анализ образа «падшей» женщины - «маргинального и центрального одновременно (перевод наш. - Н.М.)» Commodities of desire: The prostitute in modern German literature. P. 1. - представлен в монографии Кристины Шонфелд «Объекты вожделения: проститутка в современной немецкой литературе» (2001). Хронологически автор рассматривает произведения, написанные на рубеже XIX-XX веков (до публикации пьесы Б. Брехта «Добрый человек из Сычуани» в 1941 году), подчеркивая, что в 1880-1920-х годах образ проститутки становится одним из самых популярных в немецком модернизме. Однако наблюдения литературоведа далеко выходят за временные рамки и в совокупности дают достаточно четкое представление об эволюции образа продажной женщины в немецкоязычной литературе. Так, первые упоминания о проститутках можно найти уже в средневековых текстах, принадлежащих Хросвимте Гандерсгеймской (также Гросвита, Хротсвита, Росвита - Hroswitha, Hrotsvit, Roswitha, Hroswitha; ок. 935-970) и Цезарию Хейстербахскому (Casarius von Heisterbach; ок. 1180 - ок. 1240), где они всегда выступают в роли «кающихся грешниц (перевод наш. - Н.М.)» Ibid. P. 2.. Как указывает исследовательница, «единственной надеждой жриц любви, находящихся вне общества или в лучшем случае в маргинальной по отношению к нему позиции, на обратную реинтеграцию в круг людей, чьи моральные установки были плотно укоренены в христианскую традицию, были покаянная исповедь в своих грехах и посвящение своей жизни служению Богу (перевод наш. - Н.М.)» Ibid.. В XVIII веке в большинстве случаев образ проститутки (чаще всего она является любовницей главного героя) «противопоставлен девственнице или добродетельной жене, что уравновешивает повествовательную структуру и усиливает нравоучительность содержания (перевод наш. - Н.М.)» Ibid. P. 3.. Так, например, в драмах Г.Э. Лессинга «Эмилия Галотти» (1772) и Ф. Шиллера «Коварство и любовь» (1784) антиподами выступают Эмилия - графиня Орсина и Луиза - леди Мильфорд соответственно, при этом нравственное несовершенство любовницы призвано оттенить чистоту тела и помыслов невинной девушки. Тем не менее в немецкой литературе этого же периода встречаются и идеализированные образы проституток, в частности, в произведениях К.М. Виланда (Christoph Martin Wieland, 1733-1813) «Музарион, или Философил Греции» (1768) и И.Я.В. Хайнзе (Гейнзе) (Johann Jakob Wilhelm Heinse, 1746-1803) «Лайдион, или Элевзинские таинства» (“Laidion, oder die Eleusinischen Geheimnisse”, 1774). Писатели первой половины XIX столетия обращаются к этому образу спорадически, используя его как средство социальной критики («Смерть Дантона» Г. Бюхнера, 1835), как репрезентацию альтернативного сообщества (“Im alten Eisen” В. Раабе, 1878), как знак разрушительной сексуальной силы («Годви, или Каменный портрет матери» / “Godwi oder Das steinerne Bild der Mutter“ К. Брентано, 1801). Наконец, начиная с середины XIX века проститутка предстает как «символ современности, как персонификация эротизированной действительности и при этом как отражение противоречивой силы столичной жизни и капиталистических отношений (перевод наш. - Н.М.)» Ibid. P. 5.. С началом 1890-х годов количество проституток возрастает в геометрической прогрессии не только в городах Германской Империи, но и в немецкой поэзии, драматургии и прозе. Проститутка является либо представителем общественного «дна» (М. Кретцер, К. Фибих, H. Conradi, А. Гольц, К. Хенкель, H. Ostwald), либо рупором социальной, политической или юридической критики (Э. Иерузалем, Э. Хеннингс, I. Frapan, М. Бёме). Она завораживает, будучи аллегорией эроса и жизни (Э. Штадлер, Г. Манн, C. Corrinth, A. Lemm), или преподносится как символ болезни и смерти (Г. Бенн, Ф. Ведекинд). В экспрессионизме она становится «мадонной сексуальной свободы» Ibid., по выражению Шонфелд, меняя очертания от «товара» до «бездны» и «Вечной Женственности». Эти черты сохраняются и в XX веке в произведениях А. Дёблина, Б. Кирчхоффа, М. Альтенбурга и Р.В. Фасбиндера.

В познавательной работе Фикени Сенкоро «Проститутка в африканской литературе» (1982), основанной на диссертации литературоведа, рассматриваются романы писателя из Уганды Okello Oculi (1942) (“Prostitute”, 1968), стихи поэта из той же африканской страны Okot p'Bitek (1931-1982) (“Song of Malaya”, 1971), а также произведения W.E. Mkufya (“The Wicked Walk”, 1978), писателя из Нигерии Cyprian Ekwensi (полн. имя Cyprian Odiatu Duaka Ekwensi, 1921-2007) (“Jagua Nana”, 1961), Ndyanao Balisidya (“Shida”, 1975), писателя и поэта Танзании Euphrase Kezilahabi (born 1944) (“Rosa Mistika”, 1972), писателя из Сенегала Abdoulaye Sadji (1910-1961) (“Maпmouna”, 1958), писателя из Кении David G. Maillu (“Infit for Human Consumption”, 1973), написанный на суахили роман Said Ahmed Mohamed (“Asali Chungu” / “Bitter Honey”, 1977) и т. д. Ключевая мысль, которую хотел донести автор монографии состоит, в том, что изображение проституции в африканской литературе связано с общей традицией протеста, доминирующей здесь: «…проститутка не только выражает протест против своего личного унизительного положения, но и тем самым затрагивает проблему наличия всей капиталистической системы и его последствий (перевод наш. - Н.М.)» Senkoro F.E.M.K. Op. cit. P. XII..

Зарубежными исследователями также неоднократно предпринимались попытки обозначить мировой литературный контекст темы женской продажности. Эта проблема освещена в монографиях H. Greenwald и A. Krich «Проститутка в литературе» См.: Greenwald H., Krich A. The prostitute in literature: Ed. with intros. and commentary. N.Y.: Ballantine Books, 1960. 212 p., Халида Киштани «Проститутка в прогрессивной литературе» См.: Kishtainy K. The prostitute in progressive literature. London; New York: Allison & Busby, 1982. 144 p., Пьера Л. Хорна и Мэри Бэт Прингл «Образ проститутки в современной литературе» См.: Horn P.L., Pringle M.B. The Image of the prostitute in modern literature. N.Y.: F. Ungar, 1984. 147 p., Мартина Сеймур-Смита «Падшие женщины: критический взгляд на интерпретацию проституток, их клиентов и сутенеров в литературе» См.: Seymour-Smith M. Fallen women: A sceptical enquiry into the treatment of prostitutes, their clients a. their pimps, in lit. Melbourne: Nelson, 1969. 210 p., Я. Харскампа «Шлюхи и господа в литературе XIX века» См.: Harskamp J. Hoeren en heren: in de 19de-eeuwse literatuur. Utrecht: HES, 1988. 195 p.. Истоки изображения проституции в художественной словесности обнаруживаются авторами уже в шумерском Эпосе о Гильгамеше и далее в Античности, например в «Сатириконе» Петрония. Так, в частности, начинается книга Х. Киштани. Литературовед дает широкий обзор темы женского проституирования, привлекая материалы из самых разнообразных национальных литератур: французской («Блеск и нищета куртизанок» О. де Бальзака, «Нана» Э. Золя, Г. де Мопассан «Пышка»), английской («Фани Хилл: Мемуары женщины для утех» Д. Клеланда, анонимная «Моя секретная жизнь», романы М. Уолстонкрафт), алжирской (Taher Ovettar “L'As”), египетской (Нагиб Махфуз “Bayan al-Qasrain”, “Qasr al-Shawq”), иракской (Badr Shakir al-Sayyab “The blind prostitute”, “The Brothel”), африканской (выше мы уже перечисляли эти произведения) и т. д. Отдельная глава с многозначительным названием «Женщины с золотым сердцем» посвящена образу проститутки в русской литературе (и не только). По мнению автора монографии, героини романов Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» и Л.Н. Толстого «Воскресение», пьесы М. Горького «На дне» Соня Мармеладова, Катюша Маслова и Настя представляют собой образы идеализированных проституток, «всегда готовых принести в жертву свою жизнь и благополучие ради тех, кто в них нуждается (перевод наш. - Н.М.)» Kishtainy K. Op. cit. P. 87.. Кроме того, исследователь затрагивает тему возрождения падшей, указывая, что идея спасения проститутки овладевала умами представителей западной культуры уже в силу их принадлежности к христианской традиции: их, несомненно, вдохновляла истории Христа и Марии Магдалины Ibid. P. 120.. Выдвигая в качестве одного из первых произведений с подобным сюжетом «Честную куртизанку» (1604) Т. Деккера, литературовед подробнее останавливается на купринской «Яме», романе, который, по мысли ученого, напротив, является одним из самых пессимистичных текстов на эту тему, лишенным какой бы то ни было идеализации.

Завершая обзор литературы, посвященной анализу особенностей художественной реализации темы женской греховности в русской словесности XIX - начала XX века, подчеркнем, что внушительный пласт научных исследований о грешницах обобщающего и компаративистского характера может быть дополнен не менее солидным количеством рецензий и откликов, опубликованных сразу после выхода в свет того или иного произведения, нередко вызывавшего огромный резонанс в общественном сознании, а также всей совокупностью литературоведческих работ, связанных с каждым отдельным текстом, участвующим в формировании данного топоса. Это явилось для нас весьма важным «подспорьем», учитывая, что в настоящей диссертации в избытке представлены «забытые» тексты рубежа XIX-XX веков, мало востребованные в качестве объекта исследования современными литературоведами. Однако конкретнее к этим исследованиям мы обратимся во второй главе, когда речь пойдет непосредственно о произведениях.

Глава 2. Национальное своеобразие воплощения архетипа грешницы (на примере русской и латиноамериканской литератур)

§ 1. Модель «падение ? раскаяние ? страдание ? искупление ? спасение» как архетипическое ядро в текстах о грешницах