Биография: силуэт на фоне Humanities (Методология анализа биографии в социогуманитарном знании)

В категории «жизнь» у Дильтея гораздо меньше витального, нежели в других концепциях «философии жизни». М.Ландман, говоря о близости концепции Дильтея и Зиммеля, подчеркнул, что для них обоих «философия жизни» одновременно была и «философией культуры» (См.:[31]). Ту же связь философии жизни и философии культуры подчеркнул и Ф.Роди, когда писал о том, что Дильтей и Йорк совместно основали ту тенденцию философии жизни и герменевтики, которая ведет к “расплавлению” готовых результатов культуры (См.:[29, с. 39]). (Далее мы специально проанализируем соотношение герменевтического проекта Дильтея с проработкой им биографической проблематики) .

Вместе с тем Дильтей не отрицает важности витального содержания жизни. Во «Введении…» это неоднократно подчеркивается: «…факты духовной жизни не отделяются нами от психофизического жизненного единства человеческой природы», а духовную жизнь человека «…лишь в абстракции можно выделить из психофизического жизненного единства…» [9, с. 280, 291]; «факты духа -суть верхняя граница фактов природы, факты природы образуют нижнюю обусловленность духовной жизни» [9, с. 293]. Однако свое внимание Дильтей сосредотачивает на сверх-витальном, связанном с «переживанием», опять-таки понятом им в особом смысле, весьма далеком от сугубо психологической трактовки. В «Набросках…» отмечается, что «переживание» - тот водораздел, где заканчивается витальное и начинается духовное. «С переживанием - из мира физических феноменов мы переходим в царство духовной действительности. Это предмет наук о духе, их познавательная ценность совершенно не зависит от изучения их физических условий» [17, с. 137]. Дильтей подчеркивает, что стремится исходить из «развитой душевной жизни», а не выводить ее из элементарных процессов [17, с. 34].

В поздних работах появляется понятие «объективации жизни», свидетельствующее о преодолении психологизма и о повороте к гегельянству (См. об этом: [40, с. 209]). Объективации жизни - это совокупность «организованных порядков» разнообразных типов общности (формы языковых выражений, искусство, литература, науки и т.д). Отсюда также «прорастает» проблематика, в дальнейшем получившая название «интерсубъективности».

Ключевое положение для Дильтея, как мы уже указывали: «жизнь познает жизнь». Оно содержит идею об исходной саморефлексивности жизни: прояснение структур жизнеосуществления само оказывается способом жизнеосуществления, а всякий познавательный акт всегда уже оказывается вторичным по отношению к комплексу жизненного опыта. В формуле «жизнь познает жизнь» обнаруживается также фигура герменевтического круга: тот, кто познает жизнь, одновременно принадлежит тому, что он познает. Переживание осмысливается именно в контексте саморефлексивности жизни, оно и является выражением и способом осуществления исходного самоистолкования жизни. В.Бибихин добавляет дополнительный момент в дильтеевскую трактовку переживания, оно для него еще и «высвечивание» (вводится метафора света, самопро-свет-ления): «Переживание (Erlebnis) у Дильтея - это включенность жизни в саму себя, ее отмеченный - и потому замеченный - интенсивный момент, когда она начинает освещать сама себя. Высвечивая сама себя, жизнь становится миром. Пере-живание - превосхождение жизнью самой себя» [4, с. 514]. Однако у самого немецкого мыслителя метафора переживания как высвечивания детального развития не получает. Ее Бибихин, который всегда с очень личной интонацией трактовал и переводил немецких мыслителей, вычитывает между строк. Вместе с тем и дильтеевское понимание переживания дает возможность для такой трактовки.

Дильтей также вводит категорию «осознавание» (Innewerden), означающую «обладание собой» в жизненно-практической отнесенности к миру. Указание на рефлексивность («осознавание») как форму самой жизни Н.Плотников назвал «жизненно-практическим априори» [40, с. 58]. Исходная саморефлексивность жизни в своих проявлениях создает исторический мир. Дильтей говорит о том, что познание истории становится формой самопознания индивида, одновременно человек познает историю только изнутри своей «внутренней историчности» («innere Geschichtlichkeit»). Как подчеркивает А. Богачев, дильтеевская философия жизни соответствует своему названию еще и тем, что жизнь выступает в ней как «внутренняя историчность» [5, с. 78].

Одной из важнейших форм осознавания является воспоминание. «Уже в воспоминании индивида дано ему отношение - хода его жизни к определенной среде, воздействия которой он испытывает. Именно здесь - «праклеточка истории»» [15, с. 140]. В трактовке Дильтея воспоминанием становится сама история. Модус воспоминания оказывается базовым как для индивидуального жизнеосуществления, так и для исторического бытия. В структуре воспоминания особую роль приобретает «значение». «Поскольку история - это воспоминание, а категория значение входит в состав воспоминания, именно эта категория является наиболее специфической категорией исторического мышления», подчеркивает Дильтей [17, с. 140]. А. Доброхотов считает «значение» ключевой категорией позднего Дильтея. По мнению российского исследователя, она смыкает дильтеевское учение с переосмысленной классикой и дистанцирует от плоской метафизики: «ведь “значение” может оставаться конституентой личностного мира и через бесконечную интерпретацию соединяться (не растворяясь) с другими значениями в “общезначимость”. Общее в такой “общезначимости” - это не одно на всех, а единое в каждом». [22, с. 170]. В проблематике «значения» можно усмотреть ход к герменевтическим аспектам теории Дильтея.

В рамках концепции Дильтея кроме «жизненно-практического априори» мы можем говорить и об «историческом априори». «Историческая природа человека составляет его высшую природу вообще. Психология и психофизика должны учитывать эту перспективу. …Это высшее содержание не выражается в человеческой природе как нечто общезначимое и неизменное, будучи представлено лишь различными историческими формами» [15, с. 127]. Дильтеевские «исторические формы» - это одновременно и «формы жизни».

Автобиография и биография как нельзя лучше подчеркивают такую соотнесенность индивидуального существования и исторического бытия. Подчеркнем, несмотря на тавтологию, заложенную в нашем утверждении: автобиография и биография - наиболее адекватные формы осмысления жизни в аспекте соединения в них «форм жизни» и «исторических форм». Саму биографию также можно рассматривать с точки зрения «формы». Именно в такой перспективе М. Бахтин позднее вводит понятие «биографическая форма» (см. об этом соответствующий раздел данного исследования).

«Философия жизни» оказывается онтологией автобиографии и биографии (одновременно и гносеологическим элементом). Исходные пункты дильтеевской философии жизни: требование понять жизнь из нее самой и утверждение о саморефлексивности жизни; возвращение к «первичным структурам» человеческого опыта жизни и обнаружение их именно в истории; взаимодополняющие концепции «исторического априори» и «внутренней историчности». Жизнь в такой интерпретации онтологично автобиографична и биографична.

2.3 Выразимость жизни. Жить дискурсивно

Одна из важнейших характеристик жизни, связанных с ее изначальной саморефлексивностью, - выразимость. «Мы не только мыслим дискурсивно, мы живем дискурсивно», - этот тезис своего современника философа и физиолога Г.Лотце принимает в модифицированной форме В.Дильтей в своем учении об «артикуляциях» жизни. Жизнь - не просто поток переживаний, но сововкупность артикуляций, доступных сознательному рассмотрению.

Однако тезис о «выразимости жизни» отсылает нас не только к дискурсивности. Он тесно связан с идеей «выражения жизни», присущей романтизму. «Выражения жизни» с точки зрения романтизма - это объект искусства. Дильтей представляет их также и как «законный» объект гуманитарных наук, научно обосновывая статус, возможности и пределы такой выразимости жизни. А в представленной ученым связности «жизнь-история», о которой мы писали выше, «выражения жизни» становятся одновременно и «выражениями культуры».

В знаменитой дильтеевской триаде «переживание-выражение-понимание», сформулированной в поздних работах, происходит актуализация идеи выразимости жизни. Ученый, по всей видимости, обнаружил недостаточность одной только категории „переживание” (Erleben, Erlebnis), во «Введении в науки о духе…» - «осознавание». В этой триаде заложено понимание осуществления жизни, возможностей ее реконструкции (в том числе, а иногда, и, прежде всего, - автобиографической и биографической), в более широкой перспективе - способ интерпретации человеческого мира. Таким образом, уже у В. Дильтея мы обнаруживаем очертания «онто-герменевтики», более полно разработанной затем Г.-Х. Гадамером и ставшей одним из основоположений гуманитаристики 20 столетия. Ее главный постулат: понимание - это способ бытия человека в мире. Интерпретация обретает онтологический статус. До такой радикализации сам Дильтей не доходит, но ее возможности обозначает (Одно из наиболее интересных западных исследований по современной герменевтике - монография Дж. Капуто (J.D. Caputo) названа «Радикальная герменевтика» [51]). По словам А.Богачева, немецкий мыслитель обратил внимание на сущностный для гуманитарного знания факт - субъект понимания сам принадлежит предмету понимания (бытия). Учет этого факта составляет необходимое условие онтологической герменевтики. (См.: [5, с. 65]). В концепции Дильтея он обнаруживает «онтогносеологический принцип»: «историческая действительность структурно совпадает с самим человеческим существованием, которое познает эту действительность» [5, с. 68]. Современные исследователи констатирую также близость дильтеевского учения об «артикуляциях жизни» с «лингвистическим поворотом» в 20 веке (См.: [40, с. 208]).

В.Дильтей, совершает путь к онтологизации понимания, погружая его в область «жизнепроявлений», он заявляет, что «способ и результаты понимания различаются по типам проявлений жизни» [17, с. 142]. Первый класс жизнепроявлений - язык (в другом варианте «суждение»). Именно представление о языке как первичном способе артикуляции жизни сближает Дильтея с современными концепциями «философии языка», вписанными в уже указанный нами «лингвистический поворот». Следующий класс проявлений жизни - поступки, третий класс - «выражения переживания».

В «Набросках…» подчеркивается, что «…выражение переживания относится не к истинному или ложному суждению, а к правдивому или неправдивому суждению. Притворство и ложь (по контексту - сознательная ложь, в отличие от заблуждения - И.Г.) разрушают отношение между выражаемым сознательным началом и самим выражением» [17, с. 142]. В «выражении переживания» искренность и субъективный смысл имеют преимущество перед объективной истинностью. В этом смысле позиция Дильтея может быть сопоставлена с тезисом Ж.Лакана, относящимся к такому «выражению переживания» как рассказ о себе. Согласно лакановской модели, «рассказ о себе» расположен между воображаемым и реальным, являясь и тем, и другим одновременно, а также между истиной и ложью, не являясь ни тем, ни другим (См.: [30]). В самой природе «выражения переживания» заложено то, что отношение между этим выражением и духовным началом, которое в нем выражено, лишь в весьма малой степени может быть положено в основу понимания, подчеркивает Дильтей. Внутренняя сущность этого духовного начала нашей рефлексии, особенно «описательной рефлексии», нам не доступна. Этот тезис связан с идеей непознаваемости жизни в ее глубинах, которую также последовательно развивал философ. Таким образом, в его концепции «выражение переживания», с одной стороны, «онтологизируется» в указанном нами выше смысле, с другой стороны, приобретая самостоятельное бытие, отрываясь от своего «духовного начала», «деонтологизируется». Указанная двойственность задает особую проблематичность для процедуры понимания. А. Доброхотов так оценивает смысл дильтевского понятия «выражение переживания»: «оформленное знаками переживание (например, текст, формат поведения, институт) становится выражением; тем медиумом, который преобразует общение в движение от случайно-частного и абстрактно-общего к “общезначимости”, к “универсальной истории”. Тем самым открываются перспективы искомой “науки о духе”, не теряющей ни научности, ни духовности» [22, с. 169].

Важнейшими для культуры «выражениями переживания» являются автобиография и биография. «Автобиография - литературное выражение размышлений индивида о ходе собственной жизни. В том случае, когда размышление о собственной жизни переносится на понимание жизни другого человека, возникает биография как литературная форма понимания чужой жизни», - пишет Дильтей в «Категориях жизни» [15, с. 141]. В этом фрагменте намечено также обоснование первичности автобиографии по отношению к биографии (автобиография - первый уровень рефлексии и «выразимости» жизни, биография - второй). Эта мысль может быть продумана и в аспекте возможных классификаций и типологий биографических форм. Так для структурно-системного представления биография - наиболее широкий по объему термин, куда войдет и автобиография. А для генетического («генезис») и онтогенетического («онтология культуры») представления на уровне «выражений жизни» существенной будет изначальность и более высокая степень «подлинности» автобиографии, в силу этого обладающей преимуществом по отношению к биографии. Однако эта мысль не бесспорна и нуждается в более глубокой и самостоятельной проработке. В данном разделе нашего исследования мы ее лишь «подвешиваем» - фиксируем как проблему. К возможным типологиям в рамках биографической проблематики мы обратимся, и в других разделах исследовании, обобщив их результаты в завершающей методологической главе.

Приведенный выше фрагмент Дильтея проясняет также и то, как реализуется важнейший принцип дильтеевской «философии жизни»: жизнь познает жизнь. Благодаря выразимости собственной жизни (автобиография) появляется возможность выразить («разобъективировать») чужую жизнь, из полноты своего жизнеосуществления пережить чужое как собственное индивидуальное бытие. Категория «выражение жизни» в данном контексте может быть соотнесена с другим дильтеевским термином - «объективация жизни».

Дильтей предлагает градацию «понимания», также основанную на мысли о том, что выразимость и выразительность жизни укоренена в ее структуре. Первый уровень - «элементарное понимание», вырастающее из интересов практической жизни. Оно создает единство, которое основано на «фундаментальном отношении выражения к сознательному», а также «соотнесенность между проявлениями жизни и сознательным началом, господствующем во всем понимании». В элементарном понимании еще отсутствует «ретроспективный взгляд на все связи жизни», а чувственно данные проявления жизни еще не исчезают в сознательном. Элементарные формы понимания «подобны буквам, объединение которых делает возможным высшие формы понимания» (См.: [17, с. 142-143]).

Область «высших форм понимания» - рациональная деятельность, составляющая содержание «наук о духе». Их мы более подробно проанализируем ниже.

В наукоучении В.Дильтея положение о выразимости и выражениях жизни парадоксальным образом соотнесено с представлением о ее фундаментальной невыразимости. «Individuum est ineffabile» («индивидуальное невыразимо») многократно повторяет Дильтей в своих работах, подчеркивая, что уникальное и неповторимое в его самобытности не подлежит логическому определению. Во «Введении…» говорится: «…уникальность каждого такого обособленного индивида, действующего в той или иной точке неизмеримого духовного космоса, можно в соответствии с тезисом «individuum est ineffabile» проследить вплоть до его отдельных составных частей, благодаря чему она впервые приоткрывается в своем полном значении» [9, с. 306]. Итак, невыразимость (в другом контексте - сверхвыразимость) является еще одной фундаментальной характеристикой индивидуальности, наряду с ее изначальной выразительностью и дескриптивностью. И как ни парадоксально, именно через «выражения жизни» такая невыразимость может быть выявлена и впервые представлена в «науках о духе», никаких других возможностей артикулировать ineffabile у нас нет. В свою очередь, в «выражениях жизни» обязательно следует искать невыразимое, ведь «…любые формы выражения заключают в себе нечто большее, чем то, что существовало в душе поэта или художника…» [17, с. 146]. Именно так ставил задачу для гуманитарного знания В.Дильтей, и именно такое «мерцание» выразимых «форм жизни» и ее фундаментальной невыразимости привлекает к феномену автобиографии и биографии.

2.4 Связность (Zusammenhang): смысловой центр концепции В. Дильтея в биографической перспективе

Связность, взаимодействие - наиболее часто встречающиеся понятия в текстах Дильтея. Как подчеркивают переводчики, термин «Zusammenhang» («взаимосвязь») - самый употребляемый в работах немецкого философа [34; 40, с. 123]. Такая частота употребления не случайна, Zusammenhang - смысловой центр концепции Дильтея, хотя он никогда над этим понятием не рефлексировал. Философу не нужна была специальная тематизация «взаимосвязи», все его мировоззрение было «холистским» (См. об этом: [40, с. 123]). В неразрывной связности рассматривается Дильтеем духовно- культурный универсум и единичная человеческая жизнь. Также глубоко продумана взаимосвязь всех измерений индивидуального бытия - внутреннего и внешнего, духовно-душевного и природно-телесного. Вместе с тем, демонстрация универсальной взаимосвязи для гуманитарных наук - не естественная очевидность, а актуальное и «напряженное задание». Во «Введении…» подчеркивается: «Науки, имеющие своим предметом исторически-социальную действительность, напряженнее, чем когда бы то ни было раньше, отыскивают свои взаимные связи и свое обоснование» [9, с. 280]

В аспекте связности можно рассматривать другие важнейшие понятия и конструкты дильтеевской концепции. «Взаимосвязь душевной жизни» становится смысловым центром его проекта «описательной психологии». «Внутренний опыт», «переживание» оказываются моментом «стянутости» жизненных и мыслительных взаимосвязей в точку индивидуальной жизни, этим и подчеркивается сверх-витальный характер «переживания». «Каждый отдельный индивидуум есть одновременно перекрестье (курсив мой - И.Г.) взаимосвязей, которые проходят через индивидов, присутствуют в них и простираются за их пределы, и которые благодаря содержанию, ценности, цели, что реализованы в них, обладают самостоятельным бытием и собственным развитием» [19, с. 134]. Индивид, его жизнь, а затем и автобиографическая/биографическая рефлексия, могут быть подвергнуты анализу именно в контексте «перекрестья взаимосвязей», одновременно сходящихся в «личностной точке» и расходящихся от нее. Здесь уместно напомнить уже приведенный выше важнейший тезис Дильтея: связность духовного мира и культуры зарождается в субъекте. Если выше мы рассматривали это положение в контексте выраженной в нем «субъект-центричности», то вторично повторяем его, чтобы подчеркнуть выраженную в нем фундаментальную взаимосвязь индивидуального и надындивидуального в культуре.

Жизнь не просто обладает атрибутом связности, она сама есть связность, подчеркивает В. Дильтей: «Связность жизни дана нам лишь потому, что сама жизнь есть структура, которая связывает переживания или структура эмоциональных отношений. Эта связность постигается всеобщей категорией - категорией отношения целого к частям» [17, c. 137]. Поясняя эту мысль, В. Бибихин подчеркивает, что у Дильтея жизнь не комплекс, а связный комплекс (курсив В.Б.). Связь здесь дана в определенном смысле раньше жизни [4, с. 513].

Отношение «часть-целое» в связности жизни имеет свою динамику и направленность. Понимание структур духа (целое) начинается с понимания личности (часть). В этом контексте личность оказывается исходной, отношение задается из нее. В другом случае Дильтей указывает: переживание становится жизненным опытом лишь благодаря тому, что оно как субъективный акт поднимается до общего и целого. Тогда «целое» (духовный и культурный универсум) является ведущим, определяющим в данной конфигурации отношения «часть-целое». В сложной взаимосвязи обнаруживается «общее ядро жизни», общность жизненных структур, которые также становятся предпосылками понимания. С точки зрения Дильтея «взаимосвязь» и понимание также неотделимы друг от друга. Более того связность в ее конкретных очертаниях задается именно пониманием: «… связность не может быть просто отражением реального жизненного пути, …речь идет лишь о понимании, (она - мое И.Г.) выражает то, что сама индивидуальная жизнь осознает благодаря пониманию этой связи» [17, с. 140].

«Связность» рассматривается В. Дильтеем в различных модусах, один из важнейших - «стянутость», отсылающий к понятию «силы». Последнее обозначается как «категориальное выражение переживаемого», как решающее понятие в «науках о духе». Философ пишет о «расширении» нашего бытия - в мечтах, в фантазии, играющей возможностями, в тревоге и страхе. Как только это расширение стягивается в одну точку, средоточием возможности оказывается наша решимость реализовать одну из них. Такая решимость и, одновременно, интенция к реализации чего-либо, является силой ( иногда в тексте «энергией»). Она осуществляется связностью жизни и в то же время становится залогом такой связности.

В «Описательной психологии» В.Дильтей обращаясь к связи «душевной структуры» продумывает важную для общей концепции мысль: структурная связь переживается. К области внутреннего опыта относятся переходы одного состояния в другое, воздействия, ведущие от одного ряда к другому. «Потому что мы переживаем эти переходы, эти воздействия, потому что мы внутренне воспринимаем эту структурную связь, охватывающую все страсти, страдания и судьбы жизни человеческой, - потому мы и понимаем жизнь человеческую, историю, все глубины и все пучины человеческого». [18, с. 83].

Жизнь в аспекте связности и взаимодействия «социокультурное-индивидуальное», переживаемости «структурной связи» жизненного целого наиболее полно представлена в биографии и автобиографии, которые и сами являются такой связностью. Дильтей выражает эту мысль с особым пафосом: «Как можно отрицать, что биография имеет непреходящее значение для понимания сложных взаимосвязей исторического мира! Ведь налицо связь между глубинами человеческой жизни и универсализацией исторической жизни, связь обнаруживаемая в любой точке истории. Исходным здесь является связь между самой жизнью и историей» [15, с. 141]. Эмоциональный накал приведенного выше высказывания обусловлен его полемической направленностью. Во времена Дильтея было немало противников биографического подхода, еще больше их сейчас в эпоху «биографического бума», делающего из биографической формы «модный шаблон». С этой точки зрения дильтеевская «апология биографии» обращена как к критикам данного подхода, так и к тем, кто «некритично» его использует.

Философ обращается к автобиографиям Августина, Руссо, Гете, подчеркивая именно момент взаимосвязи. По его мнению, Августин ориентирован на постижение связи своего существования с Богом. Понимание собственной жизни осуществляется автором «Исповеди» «благодаря отнесению отдельных звеньев к реализации абсолютной ценности безусловно высшего блага» [17, с. 138]. Руссо, стремясь в своем автобиографическом опыте показать правомерность своего духовного существования, обнаруживает связь, которая не сводится к простому отношению причин и следствий в жизненных перипетиях. Он выражает взаимосвязь через ценность, смысл, значение. В его «Исповеди» содержится истолкование своеобразного отношения этих категорий друг к другу. Гете в «Поэзии и правде» рассматривает свое существование универсально-исторически и рассматривает себя только под углом зрения связи с литературными направлениями эпохи (См.: [17, с. 138]).

В автобиографическом опыте «связность» объединяет дискретное и непрерывное: дискретное, будучи связано, становится непрерывностью, выстраивая одну линию воспоминания - от воспоминаний детства до воспоминаний взрослого человека, который утверждает в противовес всему миру свою устойчивую погруженную в себя душевность. (См.: [15, с. 141]). Здесь Дильтей подходит к постановке проблемы автобиографической памяти. Эта тема становится важнейшей для современной психологии и культурной антропологии (См. например: [38]).

Неординарность личности как раз и обусловлена, по Дильтею, степенью интенсивности той «связности», которую она способна осуществить. С этой позиции он оценивал жизнь Ф.Шлейермахера, в такой перспективе сам исследовал его биографию: «Если взглянуть на жизнь Шлейермахера, то его биография, казалось бы, растворится в многообразии его поступков. Однако при более внимательном изучении - неординарность этой личности во внутренней взаимосвязи ее действий, объединяющей собой религиозность, философскую критику, новую интерпретацию Платона и апостола Павла, его церковные и государственные дела». [15, с. 141]

Современная белорусская исследовательница Т. Щитцова, говорит о дильтеевской «связности» как о «взаимопронизывающем единстве». По ее словам, у Дильтея в этом контексте развернуто две концепции становления: одна указывает на становление внутренней душевной связи, являющейся одновременно и телеологической и каузальной, другая - на биографическое становление человека. (См.:[48, с. 195]). К творчеству немецкого мыслителя Т. Щитцова обратилась в своем исследовании о М. Бахтине, подчеркивая у него близкое к дильтеевскому «взаимопронизывающее единство» имманентной динамики и исторического движения человеческой жизни, также нашедшее одно из своих воплощений в пристальном внимании к феномену биографии и к биографическому жанру.

2.5 Автобиография и биография как исторический феномен

В автобиографии и биографии явлено то, что представляет фундаментальный интерес в науках о духе. Это индивидуальность, понятая как жизненное единство («изображение отдельного психофизического жизненного единства есть биография» [10, с. 134]). Это также самое адекватное выражение жизни/переживания, как их понимал Дильтей. («…автобиографии - непосредственное выражение осмысления жизни» [17, с. 138]). Кроме того, в феномене автобиографии/биографии предельно представлена взаимосвязь индивидуального и исторического, автобиография и биография является перекрестком, точкой, где напряженно стягивается жизнь человека с судьбой истории и культуры.

Дильтей задается вопросом об укорененности биографии в культуре: как возможна биография? «Жизнь исторической личности - система действия, в рамках которой индивид воспринимает воздействия исторического мира, формируется им и вновь воздействует на исторический мир… Именно в этом коренится сама возможность биографии: индивид не противостоит безграничной игре сил в историческом мире; наоборот, сфера его жизни - государство, религия, наука,…собственная система или взаимосвязь его жизни. Внутренняя структура этой системы такова, какой ее делает сам индивид…» [15, с. 141]. Как нам представляется, это объяснение оставляет вопрос об условиях возможности биографии в культуре без ответа, философ приводит лишь общие исторические основания такой возможности, которые не могут в такой абстрактной форме быть ориентиром для конкретного гуманитарного исследования. Видимо, сам вопрос о том «как возможна биография» по-настоящему еще не был поставлен, для самого Дильтея он скорее был риторическим. В перспективе современной гуманитаристики можно говорить о комплексе социокультурных, исторических, антропологических, онтологических (онтогерменевтических) условий возможности существования биографии в культуре. Вместе с тем, не отвечая прямо на поставленный вопрос, косвенно В.Дильтей такие условия обозначает, что частично мы попытались показать выше. Один из векторов рассмотрения самой возможности биографии в культуре - представление данного феномена в аспекте связи исторических событий.

Автобиография и биография как феномены социокультурного бытия человека, как важнейшая манифестация его «внутренней историчности» будут нами проанализированы в аспекте важнейших дильтеевских «категорий жизни»: понимание (в его элементарных и высших формах), значение, значительность (отсюда связь с «объективациями жизни»). В этом контексте, как нам представляется, приоритет и первичность автобиографии по отношению к биографии в концепции Дильтея становится еще очевидней.

Дильтей видит в понимании основной способ человеческого жизнеосуществления. Развивая эту идею, он выделяет «элементарное понимание» и «высшие формы понимания». Между тем, эта онтологизация понимания уже у Дильтея многими осталась незамеченной. Так, Хайдеггер, который именно себе ставил в заслугу определение понимания как изначального модуса человеческого существования, повторял расхожий упрек Дильтею в том, что он занимается пониманием лишь как специфическим методом наук о духе. Не было учтено «элементарное понимание» - структурирование различных жизнепроявлений и установления общностей. Этому в определенной мере дал повод и сам ученый, который гораздо большее внимание уделил развитым формам понимания - рациональной деятельности, составляющей содержание наук о духе.

Различение между элементарными и высшими формами понимания у Дильтея соотносится с введенным им разделением прагматического и исторического истолкования (См.: [17, с. 144]). Элементарное понимание, вырастающее из интересов практической жизни, подобно буквам, объединение которых делает возможным высшие формы. Истолкование отдельного проявления жизни - важнейшая из таких элементарных форм. Здесь существенно еще одно ключевое положение Дильтея о том, что понимание всегда имеет своим предметом единичное - индивидуальную жизнь (в этом смысле ей подобно отдельное произведение искусства), а также «переживание и понимание себя самих». Высшие формы понимания основываются на индуктивном заключении, которое переходит от того, что существует в произведении или жизни слитно, к раскрытию некоего жизненного отношения (См.: [17, с. 144-145]). Итак, понимание, по Дильтею, начинается с индивидуальной жизни, понятой как целостность, как жизненное единство. Как подчеркивает В.Бибихин, дильтеевская школа учит отвыкать от такого обращения с материалом, когда сначала мы видим множество вещей, а затем, «тоскуя от беспорядка», вносим в него закон. На упорядочивании извне Дильтей ставит запрет. «Обнаруживая в своем начале связь - в принципе ту же, которая ведет наблюдателя, - жизнь дарит подарок, и, проясняя себя, и освобождая нас от необходимости прибавлять связь извне» [4, с. 513] . Жизнь «одаривает» гуманитария, имманентно самопроясняя себя, именно потому, что она внутренне автобиографична.

Автобиография и биография состоят из «отдельных проявлений жизни», представленных в определенной ретроспективе и подвергнутых реконструкции. Наше утверждение о том, что на вопрос «как возможна биография» Дильтей дал лишь риторический ответ не должно быть понято слишком категорично, оно касается лишь контекста, в котором было приведено выше. В целом же можно говорить о том, что Дильтей определяет в общих чертах условия возможности автобиографии/биографии, а также автобиографического/биографического сознания (если подразумевать под сознанием в данном случае триадическую связность: переживания-понимания-выражения). Так уже «элементарные формы понимания», которые делают доступными «элементы реконструкции», задают условия такой возможности, однако еще не гарантируют ее реализации. Ведь ретроспективный взгляд на все связи жизни, как подчеркивает Дильтей, в элементарных формах еще не достигается.

Самая общая характеристика «высших форм понимания»: они, исходя из данных проявлений жизни, с помощью индуктивного вывода приводят к постижению связи всего целого (См.: [17, с. 145]). Однако приводят ли высшие формы понимания к «постижению связи целого» или к «реконструкции» такой связи? У Дильтея однозначного ответа на этот вопрос нет. В разных контекстах он делает выбор либо в пользу «постижения» (приближаясь в конце жизни к гегельянству и формируя собственное представление об «объективном духе»), либо в пользу «реконструкции» (говоря о трудностях и внутренних противоречиях процесса понимания, его субъективном характере, возвращаясь к тезису Ф.Шлейермахера о том что для развитого понимания первична ситуация непонимания). Второй аспект нам кажется более актуальным с позиций современного гуманитарного знания. На нем мы остановимся более подробно.

Дильтей указывает на «внутреннюю дистанцию» между данным проявлением жизни и понимающим субъектом и вытекающую из этого ненадежность понимания, на необходимость постоянной переоценки. Это справедливо и в том случае, когда понимающий субъект хочет связать проявления собственной жизни единством автобиографии. Возможность автобиографии, как мы ранее отмечали, заложена уже в элементарных формах понимания, но как возможность «наивная» и самоочевидная. Реализация этой возможности обеспечивается высшими «связующими» формами. Однако на этом более сложном этапе понимания обнаруживается проблематичность автобиографической связи. Она из до-рефлективной «само собой разумеющейся» превращается в почти невозможную. И лишь, преодолевая эту проблематичность, решая вопрос о том, какая связь (кроме того, что это просто «моя» жизнь) объединяет ее отдельные проявления, автобиография становится «выражением жизни», историей, рассказом, «-графией».

Поиск связи, скрепляющей отдельные фрагменты собственной жизни, - это одновременно и определение смысла жизни индивида. «Автобиография - понимание самого себя. Именно здесь предметом оказывается жизнь как течение жизни одного индивида. Здесь переживание становится той постоянной, непосредственной основой понимания, которое связано с определением смысла жизни индивида» [15, с. 142].

Связь прошлых звеньев жизни постигается, по Дильтею, с помощью категории значимости воспоминания. Воспоминание - одно из важнейших свойств жизни: «…жизни присуще «всматривание» в прошлое и свободное стремление к будущему». Даже в переживание настоящего уже «встроено» воспоминание: «настоящее всегда заключает в себе воспоминание о том, что только что было в настоящем». (См.: [17, с. 136]). Такая трактовка «всегда-присутствия» воспоминания позволяет примирить кажущее противоречие дильтеевского подхода: с одной стороны он настаивает на первичности и тотальности переживания, а с другой - пишет о том, что поток жизни пережить нельзя. Переживается лишь воспоминание, но существует оно в особом модусе сущностного присутствия в настоящем. Воспоминание расчленяет непрерывный поток, только благодаря его активности можно говорить о дискретных единицах жизни - ее «мгновениях». Эту активность воспоминания Дильтей называет «законом самой жизни»: любое мгновение жизни, ставшее предметом наблюдения, сколь бы мы не интенсифицировали в себе сознание потока, оказывается вспоминаемым мгновением, а не потоком. (См.: [17, с.136]). Мгновение не только членит и «сужает» жизненный поток. Парадоксальным образом оно обладает и «расширяющим» действием. «Мгновение, ставшее прошлым, появляется в качестве воспоминания, которое обладает свободой расширения своей сферы» (курсив мой - И.Г.) [17, с. 137]. У Дильтея еще нет подробного анализа «свободы расширения сферы», данной воспоминанием. Однако вряд ли стоит сомневаться, что речь идет о смысловом расширении и о свободе интерпретации прошлого опыта. В дальнейшем эта проблематика станет очень важной для феноменологической и герменевтической традиции. В частности, Э.Гуссерль заговорит о «свободном варьирования в фантазии», а П.Рикер о смысловых рефигурациях в воспоминаниях. Сам же Дильтей, не конкретизируя детально, пишет еще и о «бессмысленном расширении сферы» в мечтаниях, фантазиях, не подкрепленных волей и поступками. Данная проблематика в контексте неизбежной «дискретизации» жизненного потока (потока времени жизни») будет рассмотрена нами далее через сопоставление моделей В.Дильтея и Ю.Лотмана (Дильтей переводит «поток» в режим мгновений-воспоминаний, Лотман - «осюжетивает» его, представляя через единицы сюжета - события).

Таким образом, воспоминание разбивает на части-мгновения жизненный поток, который только в такой трансформации становится переживаемым. Понимание единства индивидуальной жизни достигается через «значимость воспоминания», когда содержание воспоминания пропускается через категории ценности, цели, значения. «Значение воспоминаний определяется отношением к смыслу целого» [17, с. 139] . Если для жизни связность дана изначально («связность прежде жизни»), то автобиографической рефлексии (как «воспоминаемости») предзадана дробность, расчлененность. Автобиографическое единство задается извне через смыслополагание. Если для жизни - «жизнь прежде смысла», то для жизнеописания - смысл прежде автобиографии. То, что жизни дано изначально, автобиография напряженно выстравивает через отнесение к категориям ценности, цели и значения.

«Значение» - всеохватывающая категория, первая из реальных «категорий жизни», она делает жизнь доступной уразумению. Она же является схемой конкретно-исторического жизнеосуществления и структурой отношений, в которых конституируется феномен человеческой жизни как самостоятельная реальность и как предмет познания. Так резюмирует смысл категории «значение» в дильтеевском «Построении …» Н. Плотников (См. об этом: [40, с. 202]). «Значение» структурирует жизнь как автобиографию, выстраивая взаимосвязь на основе определенного принципа отбора отдельных мгновений-переживаний. При этом структура отношения к целостности жизни в каждый момент ее осуществления является открытой, незавершенной и, как мы показали выше, обладает потенциалом расширения через возможность переосмысления и переинтерпретации. Принципиальная «незавершенность» автобиографии задается перспективой «смертного часа»: «придется дождаться конца жизненного течения, чтобы в смертный час иметь возможность полностью обозреть целое, исходя из которого было бы фиксируемо отношение его частей» ([19, с. 233]). В подобном же смысле открытости перед лицом смерти рассматривал специфику автобиографии как «предпонимания» собственной жизни и М. Бахтин. Н. Плотников подчеркивает, что в перспективе, заданной Дильтеем, будет плодотворно исследование автобиографической рефлексии исторических личностей, так называемой «постфактумной» самостилизации героев, выстраивающих задним числом взаимосвязи значения отдельных событий жизни, часто в полной противоположности их прежнему весу в биографии (См.: [40, с. 203]). При этом не стоит объявлять «стилизирующую корректировку» ложной. Если она достаточно искренна и речь не идет о чистой фальсификации (вновь отсылаем к Лакану), такое ретуширование - элемент пути (истории) самопонимания личности.

Жизнь как автобиография и биография обладает не только «значением», но и «значительностью» (Bedeutsamkeit). Дильтеевская категория значительности соотносит отдельные проявления жизни и саму жизнь с целым эпохи. Выстраивается, реконструируется историческая связь, связь в системе уже указанных нами «объективаций жизни». Последнее понятие Дильтей вводит в поздних работах, преодолевая психологизм и «возращаясь» к Гегелю. Для него «объективации жизни» - это совокупность «организованных порядков» разнообразных типов общности: язык, искусство, наука и т.д. Дильтей заимствует гегелевский термин «объективный дух», изменяя его содержание и подразумевая под ним разнообразные формы, в которых объективировалась в чувственном мире существующая между индивидами общность (См.: [17, с. 143]). Конкретизируя свой «объективный дух» философ вводит понятие «комплекс воздействий» - комплекс связей в истории, что обладает для самих участников «замкнутым горизонтом» и имеет характер «центрированности» на определенных целях. Как подчеркивает Н.Плотников, «комплекс воздействий» фиксирует структурные элементы всякого рефлексивного отношения к истории - от автобиографического повествования до постижения универсальных исторических взаимосвязей (См.: [40, с. 213]).

Дильтей показывает, как человеческое сознание (понятое как единство «переживания-понимания-выражение») создает возможность автобиографии/биографии и отсюда самой истории. Однако связь здесь двусторонняя. Одна из самых знаменитых фраз Дильтея, повторенная им неоднократно в различных работах: что есть человек, говорит ему лишь его история (См. например: [20, с. 116]). Невозможно установить никакую «сущность» или идентичность человека вне его истории. Идентичность - не идеальный, но исторический феномен. Как история нуждается в человеке, невозможна без «внутренней историчности», так и человек нуждается в истории - история говорит ему о том, кто он есть. Однако - какая история: индивидуальная жизненная история или «большая история»? Здесь есть альтернатива и возможность выбора той или иной мировоззренческой позиции и, соответственно, исследовательской стратегии. Дильтей говорит о «большой истории», для него, собственно, еще и нет представленной нами альтернативы. Она оформиться позже, уже после смерти Дильтея. А драматизм этой альтернативы воплотится в конце 20 века в проблематике микроистории (См. например: [2, 32, 37]).

Как подчеркивает Плотников, в данном контексте у Дильтея история - не реальный поток событий, целенаправленно устремляющийся в одном направлении, а модус познания событий в качестве комплекса воздействий, включающий их функционирование и развертывание во времени (См.: [40, с. 214]). Дильтей пишет также о формировании в „сознании сообществ” их „собственной жизненной истории”, подчеркивая практическую, смыслообразующую роль такой жизненной истории, структурирующей идентичность сообщества. Данный ракурс анализа сообществ позволяет, по-видимому, говорить об их „биографии”. Сам В. Дильтей эту тему подробно не развивает. Детальнее она продумана в работах его старшего современника и соотечественника И.Г. Дройзена. Этот выдающийся историк прежде Дильтея обосновал важнейшую роль понимания в структуре гуманитарных наук. Говоря об исследовательском жанре биографии, Дройзен в своей работе „Энциклопедия и методология истории” подчеркивает, что объектом биографии может быть не только жизнь отдельного человека, но и определенных общностей, таких как город, нация, народ. Он считал возможным вслед за „Биографией Эллады” («Bios Hellados) Дикеарха написать биографию греческого народа, а на основе „Германии” Тацита - немецкого. (См.: [25, с. 417-419]). Далее мы еще обратимся к Дройзену и предложенным им критериям отнесения того или иного исторического феномена к предмету биографии. О «биографии наций» пишет и известный современный американский исследователь Бенедикт Андерсон в работе «Воображаемые общности» (1983) (См.: [1, с. 250-252]). Он видит общее проблемное поле в создании и исследовании «личных нарративов» и «нарративов нации». Это проблематика культурной (личной) памяти и амнезии, исторической (личной) самоидентичности, исторической (личной) генеалогии, индивидуальной смертности и исторической конечности существования любого этноса. По мнению Андерсона, «биографичность» вносит в осмысление истории нации элемент причастности, возможность сказать об этой истории, как и о своей жизни, «моя собственная». Здесь несомненна близость к дильтеевской идее о практической, смыслообразующей роли подобной биографической экспансии, структурирующей идентичность сообщества. Здесь выход на проблематику „просопографии” - достаточно нового направления биографического анализа, изучающего «историю жизни»/биографию различных сообшеств и групп.

Выше мы сформулировали проблему соотношения автобиографии и биографии в дильтеевской концепции как проблему первичности автобиографии. Дильтей аргументирует свой выбор: «Биография ищет в материале (документах) сопряженность внешнего и внутреннего, внешних обстоятельств и смысла жизни. Автобиография же сама говорит об этой связности» [15, с. 142]. Таким образом, биография «ищет» то, о чем автобиография «говорит сама». В автобиографии «говорит» сам индивид, а в биографии необходимо «разговорить» материалы и документы чужой жизни. Определенная автобиографическая стратегия задает и стратегию биографической интерпретации: «Если граница истолкования индивида состоит в том, что он становится как бы средоточием себя, то и биографы превращают индивида в некое средоточие» [15, с. 143].

Дильтей считает автобиографию наиболее совершенной экспликацией в истолковании собственной жизни, дающей возможность интерпретировать саму историю. Именно в автобиографии обнаруживается «внутренняя историчность», бросающая свет на историчность «большой истории».

2.6 Место биографии в структуре гуманитарного знания

В. Дильтей не только обратил особое внимание на биографию как на важнейший личностный, социально-исторический и культурный феномен. Он обосновал право для биографического подхода занять полноценное место в структуре гуманитарного знания. Первое условие возможности исторической науки (и «наук о духе» в целом) в том, что я сам являюсь историческим существом, считает Дильтей. Феномены жизни человека обретают у него статус научной объективности, одновременно не утрачивая своей жизненной субъективности, подчеркивает А.Богачев (См.: [5, с. 76]).

«Исключительность человеческого существования… захватывает безраздельнее, чем любой другой объект и любое обобщение», говорит В. Дильтей во «Введении …» [10, с. 134]. В этой фразе звучит неподдельный пафос. Однако исследовательский пафос по отношению к биографии, где как раз и явлена «исключительность человеческого существования», нуждается в рациональном и уже не-пафосном обосновании, исходя из структуры и задач гуманитаристики. Такое обоснование Дильтей также предпринимает. Явленная в биографии рефлексивная самоотносенность человеческой жизни, ставящая каждый отдельный ее момент в связь с наброском целого и тем самым конституирующая значение жизни, дает возможность теоретической экспликации жизни в научно-гуманитарном познании в соответствии со значимыми критериями научного исследования.

Теория «исторического понимания», один из вариантов которой предложил В. Дильтей, вывела жанр биографии и автобиографии из тени, превратила его из дополнительного, декоративного, иллюстративного («экземплы») в основной для гуманитарного исследования, утвердила его в качестве «высшей и даже инструктивной формы» наук о духе. Дильтей обращается к биографии как к «праклеточке истории» и как никогда высоко оценивает познавательные возможности самого биографического подхода.

По его мнению, биография в известном смысле является наиболее философской формой исторического изображения (См.: [18, с. 104]). Статус биографии внутри общей историографии должен соответствовать положению антропологии внутри теоретических наук об исторически-общественной деятельности. Жанр биографии, в задачи которого входит описание «совокупной действительности индивидуального существования, описание его природы и исторической среды», становится для Дильтея вершиной исторической науки (им обозначенной как историография). «Постижение и истолкование собственной жизни-автобиографии - наиболее совершенная экспликация. Здесь «Я» постигает свой жизненный путь так, что осознается человеческий субстрат, историческое отношение, в которое оно вплетено» [21, с. 141].

Биография, по Дильтею, во всей чистоте, полноте и непосредственной действительности «основополагающего исторического факта», раскрывает тайну и загадку истории как тайну и загадку личности. Исследователь, выстраивающий историю из биографий как жизненных единств, улавливает правду исторического целого в противовес мертвым абстракциям. Реализуя принцип «из личностной точки», скрепляя в единую цепь «жизненные пути людей» (прежде всего, через категорию «поколение», она также может быть исследована в перспективе просопографии), от конкретной жизни-биографии, ученый-гуманитарий совершает обобщающий переход к понятию «представительного типа». Затем происходит приближение к пониманию сословий, общественных образований, эпох. Вместе с тем, биографический жанр противится редукции, биограф настаивает на несводимости личности ни к одному из надличностных измерений. Он « должен увидеть человека sub specie aeterni так же, как он сам ощущает себя в моменты, когда все вокруг становится для него покровом, одеянием и посредником божества, и он чувствует, что близок к небу, словно к какой-нибудь частице земли» [10, с. 135]. Биографический поход, таким образом, позволяет органично сочетать две перспективы - историческую (феноменальную) и внеисторическую (ноуменальную), одновременно обнаруживать погруженность человека в исторический контекст и элементы человеческой свободы sub specie aeterni.

Дильтей пытается также определить сущность биографического метода. По его мнению, истинный биографический метод можно охарактеризовать как приложение антропологии и психологии к задаче живого и осмысленного описания жизненного единства, его развития и его судьбы (См.: [10, с. 134]). В данном случае речь не идет о полноценном содержательном определении сути биографического метода. Можно говорить о выдвигаемом ученым требовании междисциплинарности и обогащении «научной» составляющей ранее по преимуществу описательного, литературного жанра биографии. В свое время Дильтей видел научную плодотворность в соединении антропологии и психологии. Вместе с тем, как перспективу на будущее он наметил возможность синтеза поэтики с историческим исследованием: «возможно поэтика будет столь же много значить для систематического исследования исторических проявлений жизни». [10, с. 137]. Сегодня в гуманитаристике (прежде всего в структурно-семиотической традиции) обнаруживается реальная плодотворность такого синтеза. В качестве примера можно привести проект «исторической поэтики» М. Бахтина в его «Формах времени и хронотопа в романе», лотмановское обоснование «исторической поэтики», а также проработку данной проблематике в традиции «нового историзма», о чем более подробно речь пойдет далее.

Биографическое описание может и должно быть дополнено данными психологии и антропологии и только в таком «обогащенном» варианте оно займет свое место в структуре гуманитаристики. Перед нами еще один вариант «герменевтического круга». Внесение биографической составляющей в структуру «наук о духе» существенно преобразует их характер, придает им черты научной гуманитарности. Как о вреднейшем «методологическом промахе» пишет Дильтей о сознательном отказе от широкого охвата биографических фактов при построении «наук о духе» - «всеобщей науки о человеческой природе и творчестве». Однако сам биографический жанр должен также трансформироваться и найти в «науках о духе» свое подлинное основание и свое «место».