Проблемы психологической герменевтики

Однако В.П. Руднев отметил еще одну существенную особенность события, которая является отражением постмодернистских ориентаций современной культуры. С его точки зрения, событие происходит, если удовлетворяются два условия:

1. Тот, с кем произошло событие, полностью или частично под влиянием этого события меняет свою жизнь. Такое понимание события разделял и XIX век.

2. Событие должно быть обязательно зафиксировано, засвидетельствовано и описано его наблюдателем, который может совпадать или не совпадать с основным участником события. Именно это то новое, что привнес XX век в понимание события [Руднев, 2000].

Этот же автор выделяет условия, необходимые для того, чтобы произошло событие:

1. Это происходит с кем-то, кто обязательно должен обладать антропоморфным сознанием.

2. Для того чтобы происходящее могло стать событием, оно должно стать для личности - носителя события чем-то из ряда вон выходящим, более или менее значительно меняющим его поведение в масштабе либо всей жизни, либо какой-то ее части. Событие всегда окрашено модально, т.е. изменяет отношение сознания к миру.

3. Событие только тогда может стать событием, когда оно описано как событие. В сущности, событие - это в значительной степени то же самое, что и рассказ о нем, не имеющий ничего общего с физическим действием. Только описание придает событию цельность, законченность и определенность [Руднев, 2000].

Таким образом, событие - это не просто какой-то эпизод нашей жизни, какое-то происшествие, наложившее отпечаток на всю нашу дальнейшую жизнь и изменившее нас, но это также происшествие зафиксированное, означенное, т.е. приведенное в форму, позволяющую поведать о нем другому. В противном случае события не будет. Иными словами, происшествие, о котором ни к г не узнал, т.е. о котором никому не рассказано (хотя бы самому себе) событием не является.

Отсюда можно сделать вывод, что личностный опыт, в отличие от личного, зарождающегося в жизненных ситуациях и опирающегося на внешние события, имеет семиотическую природу, выражающуюся в текстуальной структуре, которая или накладывается на реальность, являясь ее отражением, или же творится вместе с этой реальностью, сливаясь с нею. Последний взгляд характерен для постмодернизма, который не различает реальность и текст, считая, что любая человеческая (культурно обусловленная) реальность носит текстуальный характер.

Именно в контексте личностного опыта как результата интерпретации ситуаций можно говорить о неразличимости смысла и опыта, как это делает Уайт. Он отмечает, что выражения опыта, переживания мира или жизни, есть акты интерпретации (через язык), посредством которых люди придают смысл своему опыту и делают его понятным для себя и других.

При этом качество выражения опыта зависит от того, насколько людям доступны интерпретационные ресурсы, способные обеспечить так называемые «рамки понятности», нетто, что связывает и согласовывает события жизни [Жорняк, 2001].

По нашему мнению упомянутые «рамки понятности» есть не что иное, как интерпретационные рамка, задающие границы интерпретации реальности, позволяющие придать тому или иному происшествию смысл. Эти рамки, как уже отмечалось, задаются культурой, и их усвоение обеспечивает то, что можно назвать интерпретативной компетенцией личности. В связи с этим возникает вопрос о характеристиках личности в зависимости от наличия у нее интерпретационных ресурсов. Однако пока мы его рассматривать не будем, поскольку эта проблема требует специального исследования.

Итак, формируясь во взаимодействии человека с миром, личностный опыт представляет собой организованную и целостную структуру, исходный материал которой составляют жизненные события. Его можно рассматривать как осмысление и упорядочивание событий, происходящих с нами, зарождающихся в тех или иных жизненных, обыденных и т. п. ситуациях, которые, будучи означены, осмыслены и проинтерпретированы, преобразуются в опыт личности.

1.3 Семиотический подход к проблемам психологической герменевтики

Сопоставление семиотической и герменевтической парадигм имеет глубокие и принципиальные основания.

Семиотический подход подразумевает такой способ анализа объекта, который определяется не природой объекта, а своеобразным «семиотизирующим взглядом» на мир, высвечивающим и исследующим в нем семиотические структуры [Лотман, 1999, с.6]. Семиотический взгляд на мир усматривает во всем знак, кодирующий или символизирующий нечто, стоящее «за ним», или сигнализирующий об этом «нечто». Для семиотического взгляда на мир интересно то, что может выступать в роли того или иного компонента знакового комплекса, и соответствующие отношения между объектами. Семиотический анализ объекта исследования предполагает: выяснение «знаковости» объекта; выявление всей совокупности значений знака, а иногда и множества специфических смыслов, на которые может в разных контекстах «намекать» данный объект (в семиотическом смысле это исследование способов и условий означивания данной знаковой формы); исследование множества объектов, связанных межзнаковыми отношениями с данным объектом; исследование контекстной зависимости функционирования знака; анализ всей семиотической ситуации со всеми задействованными в нее объектами в их функционировании; рассмотрение изменений знака с течением времени - его формы, или области значений, или синтаксических особенностей его функционирования -- диахронический аспект жизни знака. Такие задачи исследования можно считать семиотическими.

Герменевтический взгляд на мир концентрируется в словах: все есть текст, подлежащий интерпретации. Герменевтика тоже имеет дело только с объектами знаковой природы - текстами или их аналогами, но акцент переносится на процесс и технологию «разворачивания» знаков текста или всего текста как монознака, на поиск источников - внутреннего и внешнего контекста, которые помогут выявить, расширить и углубить все пласты семантики знака-текста во всех его внутритекстовых, межтекстовых и внетекстовых особенностях и связях. Детерминирующую роль при герменевтическом разворачивании семантики играет выявление причин выбора автором именно таких семиотических (языковых) средств вы ажения того, что называют «неявным уровнем языка».

Текст как исходная точка интерпретации с формально-семиотической точки зрения представляет собой организованную совокупность знаков определенного языка, жестко увязанную на стадии порождения с конкретной психологической ситуацией. Текст -- это макросемиотический объект, и любые отношения между текстом и внетекстовой действительностью (или недействительностью) могут быть отнесены к семиотической проблематике и проанализированы в семиотической парадигме. С семиотической точки зрения любой текст является хотя бы сигналом, симптомом некоей психологической ситуации: почему в этот момент времени в этой ситуации этим человеком был порожден именно этот текст? Психологическая ситуация выступает здесь как контекст для текста, детерминирующий конкретную форму текста. Именно поэтому для психологической герменевтики наибольший интерес представляют тексты, в максимальной степени репрезентирующие, описывающие субъекта- автора и воплощающие его индивидуальный опыт, - нарративы, неформальные биографии, тексты интервью и т.п., точно так же, как и письменные или устные тексты, фиксирующие сам процесс интерпретации, например, в процессе психологического эксперимента. С другой стороны, психологическая ситуация, которая сложилась у субъекта-реципиента в момент восприятия, понимания и дальнейшей интерпретации текста, точно так же является контекстом, в максимальной степени влияющего на совокупность смыслов, которые будут сопоставлены реципиентом этой знаковой форме в результате интерпретации.

Мы исходим из того, что герменевтический анализ, главным компонентом которого есть интерпретация, целесообразно производить с учетом семиотического аспекта, ибо он семиотичен по своей сущности. Понимание и интерпретация текста, личного опыта, ситуации и т.п. - одна из базовых ситуаций, где проявляются и «работают» семиотические структуры. Можно констатировать глобальную задействованность семиотических процессов в психической жизни человека, ведь «...процесс семиотического моделирования составляет основу формирования субъективной психической реальности индивида» [Калина, 1999, с. 100], глубинное сродство семиотики и психологической герменевтики, поскольку, как отмечает Н.В.Чепелева, именно семиотический механизм основной в интерпретации. Герменевтическая процедура осуществляется в семиотической ситуации, оперирует объектами семиотической природы, и само ее протекание -- по сути, семиотический процесс.

Семиотическая сущность психогерменевтических задач состоит в том, что полноценный развернутый процесс интерпретации неизбежно включает неосознаваемое решение семиотических задач. С семиотической точки зрения процесс интерпретации представляет собой последовательную трансформацию совокупности смыслов, которые образовались у реципиента на начальных стадиях понимания текста, до того момента, когда по тем или иным причинам у него прекращается эта деятельность.

Семиотический взгляд на процесс интерпретации предполагает анализ и самого процесса интерпретации, и преобразований объекта интерпретации в сознании воспринимающего субъекта с опорой на семиотические категории и с отслеживанием изменений в представлении интерпретатора об объекте с точностью до отдельных параметров знака. С семиотической точки зрения, таким знаком может выступать и весь текст как носитель смысла, который никак не сводится к сумме смыслов его частей. Именно такой обобщенный смысл (или «суперзадача», «суперзамысел» текста, или его внетекстовые функции и т.п.) и представляет, как правило, конечную цель герменевтического разворачивания текста.

Если исследование осуществляется в контексте психологической герменевтики, объектом интерпретации выступает личный опыт индивида, репрезентированный (наблюдателям, а также и самому индивиду - обладателю опыта), в принципе, всей гаммой поведения, высказываний, самоощущений, психических состояний и психических проявлений человека. Наиболее удобной формой с точки зрения возможностей психогерменевтического анализа является нарратив человека о себе, который для психолога-исследователя выступает в роли объекта интерпретации.

Можно мыслить индивидуальный опыт человека как совокупность сформированных в результате и на протяжении уже прожитой части жизни смысловых структур, только часть из которых прошла процедуру семиотизации. Можно предположить, что. как и в случае с языком (вспомним гипотезу лингвистической относительности Сэпира-Уорфа), человек смотрит на мир сквозь «призму» уже сформированных смыслов. Эта структура, составляющая самую сущность его индивидуального опыта, отражается в речи, действиях, поступках человека и имеет отношение к образованию установок, стереотипов восприятия, аттитюдов, диспозиций, автоматизмов обработки информации (в разных научных дисциплинах, направлениях и школах эти явления называются по-разному, акцентируя разные аспекты происходящего). Все сводится к адекватной интерпретации доступных исследователю манифестаций личного опыта в увязке с задачей исследования и с той парадигмой, в которой оно осуществляется.

Кроме глубокого принципиального родства природы семиотического и психогерменевтического исследований, несомненна взаимная методическая полезность семиотики и психологической герменевтики: семиотические координаты задают схему анализа «срезов» исследуемого процесса интерпретации и могут рассматриваться как «направляющие» интерпретации, которые должны быть отслежены.

Семиотический подход к психологическому исследованию понимания и интерпретации личного опыта предполагает теоретическое осмысление процессов понимания и интерпретации личного опыта в семиотической парадигме, а также разработку методического аппарата для анализа с этих позиций конкретного экспериментального материала.

Семиотический подход, который реализуется в попытке рассмотреть интерпретацию как движение в плоскости трансформаций семиотических объектов, обеспечивает дополнительные возможности анализа, углубляя подход с позиций психологической герменевтики: семиотическое изображение объекта исследования делает его более «прозрачным» для психологического анализа.

Для предлагаемой постановки проблемы характерно перенесение внимания на явления и процессы, которые характеризуют взаимодействие человека со всем комплексом окружающих его знаковых систем. Это взаимодействие и его результаты воплощают такие понятия, как семиотические установки индивида и его семиотический опыт. Ниже эти категории будут проанализированы детальнее.

Реализация семиотического подхода к исследованию процессов понимания и интерпретации личного опыта представляется как разработка следующих проблемных направлений: (1) особенности семиотизации личного опыта, семиотические компоненты личного опыта, особенности системы и структуры семиотического опыта личности; основной акцент исследований при этом -- семиотизированный опыт личности; (2) возможности применения семиотического аппарата для исследования процесса понимания и интерпретации личного опыта -- то есть выяснение возможностей рефлексии герменевтических исследований в семиотической парадигме; (3) психосемиотическая природа процесса интерпретации (углубление в семиотический механизм понимания и интерпретации личного опыта).

В качестве вывода можно сформулировать тезис о том, что учет семиотических аспектов может быть одним из «мостиков» между психологией и герменевтикой, что обеспечит более глубокий и детализированный анализ психологических механизмов, работающих при разворачивании понимания и интерпретации текста.

1.4 Семиотический опыт личности

Понятие семиотического опыта личности является ключевым при осуществлении семиотического подхода к исследованию процесса понимания и интерпретации личного опыта. Семиотический опыт формируется знаниями (как правило, только частично осознаваемыми или совсем неосознаваемыми), механизмами, умениями, навыками, установками семиотического плана, которые выработались у индивида в процессе взаимодействия с разными вплетенными в его жизнь объектами и системами знаковой природы в первую очередь и в максимальной степени - его родным языком, поскольку эта знаковая система, безусловно, самая сложная из известных ему и к тому же прекрасно усвоена. Тем не менее (и это иллюстрируют многочисленные исследования по семиотике), тем, что обычно вкладывает в термин «язык» лингвистика, не исчерпывается семиотическое окружение человека и его семиотический опыт. В разных жизненных ситуациях, при взаимодействии с другими людьми, в поведении, в разных видах деятельности, во взаимодействии с продуктами своего труда и т. п. постоянно присутствуют и используются человеком объекты знаковой природы. Можно сказать, что человек постоянно живет в семиозисе, семиотизируя в своем сознании определенные жизненные впечатления.

Понятие «семиотического опыта» человека было сформулировано при проведении психосемиотического эксперимента, в котором моделировалось восприятие и осмысление человеком небольшого по объему и закодированного необычным для традиционных текстов образом «сообщение» в неизвестной реципиенту знаковой системе [Чукреева, 1983; Зарецкая-Чукреева, 1986; Зарецкая-Чукреева, 1988]. В отличие от психологических исследований понимания текстов на малознакомых иностранных языках, в эксперименте моделировался крайний, «идеальный» случай осмысления: реципиенту даже не было известно, текст ли это. Сформулированная в инструкции просьба «понять, что это», по сути, намекала, что объект может иметь план содержания, но точно так же давало возможность реципиенту предложить и незнаковые варианты интерпретации например, рассматривать знаковую форму текста как декоративный элемент - например, орнамент.

Методика эксперимента предложена И.М. Крейн.

«Сообщение», которое было объектом восприятия - «текстом» в герменевтическом смысле, было составлено из первых уроков искусственного языка «линкос», созданного известным голландским математиком Г.Фрейденталем [Freudenthal, 1960]. Этот язык был разработан как проект для внеземного общения с существами, «разумными в нашем понимании», и представляет собой полностью иконическую семиотическую структуру, «значения» знаков которой должны выводиться из их линейной последовательности. В предложенном реципиентам фрагменте из уроков «линкоса» вводились простейшие математические понятия «число», «больше», «меньше», «равно», «плюс», «минус», закодированные в виде последовательности геометрических фигур разного цвета.

Идея Г.Фрейденталя состояла в том, что автонимное изображение числа соответствующим количеством одинаковых сигналов (в эксперименте одинаковых по форме и цвету геометрических фигур) - типа «*****» означает «5» - будет той

«отмычкой», «ключом», который поможет реципиенту адекватно понять уроки языка-посредника в ситуации, где невозможны объяснения или демонстрация соответствующих денотатов (как в случае остенсивных определений).

Если применить к ситуации, моделируемой в эксперименте, синтетическую концепцию знака [Ljudskanov, 1972; Тищенко, 1980], в соответствии с которой знак трактуется как сложное единство элементов плана обозначаемого явления (денотат - десигнат - сигнификат) и плана имени- означающего (денотант - десигнант - сигнификант) (Рис. 1):

Рис. 1 Синтетическая концепция знака

где ОМ - объективное материальное, ИК - идеальное конкретное, ИА - идеальное абстрактное, В - выражение, С - содержание, то оказывается, что реципиенту текста в неизвестной знаковой системе дается только один элемент такого знакового комплекса - ОМВ. Остальные пять элементов ему неизвестны: в семиотическом «багаже» испытуемого-реципиента знаковых комплексов с такими ОМВ нет, так как знаковая система «линкоса» известна только узкому кругу специалистов. Знаковая форма такого «сообщения» и образ, вызываемый ею (и «реставрируемый» по протоколам эксперимента), не распознаются (и не могут распознаваться) и соответственно не могут выступать в роли сигнала для разворачивания стереотипных интерпретационных схем. Каждый переход в цепочке этапов осмысления - результат напряженной поисково-активной интеллектуальной деятельности когнитивного плана, лишенной автоматизмов. Именно это обусловило возможность целенаправленного использования такой экспериментальной схемы (при варьировании параметров методики проведения эксперимента) для получения богатой психосемиотической эмпирики, описывающей ход и результаты индивидуальных процессов интерпретации предложенного «сообщения».

Разрыв внутреннего единства знака в такой ситуации - с точки зрения реципиента - ставит ряд вопросов о том, как, при каких условиях происходит «достраивание» знакового комплекса, какие знаки и каких языков могут быть уподоблены такой знаковой форме, по каким принципам происходит ассоциирование знаковых комплексов разных знаковых систем. Высокая степень необычности знаковой формы искусственного языка, ее субстанциальное воплощение, не ассоциирующееся с привычными способами кодирования осмысленной информации, создают больше возможностей для свободной актуализации всего семиотического опыта реципиента.

Предварительная проверка в пилотажном эксперименте выявила, что адекватное понимание «текста» такого вида реципиентами в прнципе возможно (не будем касаться тут условий, при которых оно может быть достигнуто)1. В то же время объем текста не позволял реципиенту однозначно определиться с вариантом осмысления предложенных знаков и быть уверенным в правильности выбора интерпретации, даже если семиотический опыт «подсказал» ему полезную ассоциацию. Поскольку на самом деле язык текста (линкос) наверняка не знаком реципиенту (тем более в закодированном виде), на определенном этапе осмысления реципиенту нужно было сделать нетривиальный, даже творческий шаг, чтобы выдвинуть и проверить гипотезу о системе знаков текста, которая не сводилась бы ни к какой из известных реципиенту систем. Развернутость процесса поиска интерпретации экспериментального текста сделала этот процесс похожим на герменевтическую процедуру: реципиент достигал уверенности в правильности своего построения интерпретации только тогда, когда он выдвигал приемлемую для него гипотезу об общем замысле или происхождении столь необычного текста.

Полученный материал оказался чрезвычайно перспективным для выявления и исследования семиотических установок человека, которые формируются и обусловливаются его семиотическим опытом. Процесс осмысления неизвестных знаков можно разложить на следующие стадии. (1) Сначала восприятие непонятных знаков заставляет работать наиболее сильные установки реципиента, реципиент ориентируется на клише восприятия знаковой информации («Если нечто зашифровано - то это, наверное, язык, причем, скорее всего, один из известных - русский или английский» и т.п.). Эта попытка не дает результатов, и происходит (2) «остановка сознания» (в смысле Узнадзе) на нерешенной проблеме - тексте, который не поддается интерпретации. Реципиент вынужден объективировать и актуализировать свой языковой и семиотический опыт: «Если это не язык, то что это?». Акт объективации выражается в активном сосредоточении на объекте, активном переживании - объективно действующего на индивида впечатлении Объективацией сопровождается некоторым «отстранением» от объекта, (3) рефлексивным моделированием ситуации, которая могла бы породить такой текст, - поиском «внешнего» контекста [Чукреева, 1983] и активной развернутой поисковой умственной деятельностью, содержание которое составляет поиск эвристик для осмысления. На этой стадии реципиент на глазах исследователя выполняет конструктивно-аналитическую работу с текстом, стараясь найти семиотически значимые параметры, для чего фактически реализует, в пределах своих субъективных возможностей, и дешифровку, и семиотический анализ текста, и герменевтическую процедуру его интерпретации.

Осмысление данных эксперимента с позиции психологической герменевтики [Зарецька, 2001; Зарецька, 2002; Зарецкая, 2002] позволило сделать следующие выводы относительно характеристик семиотического опыта человека:

Семиотический опыт человека существует как компонент языкового неосознаваемого.

Основной вопрос в связи с этим можно сформулировать так: что знает человек, когда он «знает язык», «владеет языком»? Человек всегда знает, как можно сказать, а как нельзя, что правильно с точки зрения языка, что нет, что понятно, а что - непонятно. Однако огромное множество языковых (семиотических) умений, навыков, установок, составляющих языковую «компетенцию» человека, остается, как правило, не осознанным, не рефлексируется человеком. На уровне гипотезы можно говорить о наличии, устройстве и функционировании семиотических механизмов как составляющих языковой компетенции человека в плане их соотнесенности с языковым (семиотическим) опытом человека.

1. Семиотический опыт реализуется в форме установок семиотического плана (назовем их «семиотическими установками») и характеризует структуру подп товленности реципиента к восприятию знаковой информации и дальнейшему оперированию ею. В типичных ситуациях восприятия и понимания влияние семиотических установок скрыто, затушевано стереотипами привычной обработки информации.

2. Человек способен на базе своего семиотического опыта при необходимости осуществлять разные типы семиотической деятельности в самых, казалось бы, непривычных для нее формах, что предполагает наличие у реципиентов тренированной способности к творчеству в семиотической, знаковой области.

Это свидетельствует о богатстве семиотических механизмов в семиотическом опыте индивида. Необходимость воспринять знаки, форма которых лишь «намекает» на что-то, известное из опыта, заставляет человека вырабатывать сложные процедуры разворачивания «намекания» (см. об этом фундаментальную работу [Мельников, 1978]), которые позволяют интерпретировать вещи, принципиально непонятные.

3. Можно говорить о «многоязычии» семиотического опыта индивида: в языковом сознании человека сосуществуют разнообразные семиотические образования, обусловленные его индивидуальной историей (И.А.Бодуэн де Куртенэ в «Классификации языков» называл это «многоязычным мышлением»). Описанный выше эксперимент проиллюстрировал это: более сотни предложенных реципиентами вариантов интерпретации одного и того же небольшого экспериментального текста можно сгруппировать в несколько классов эмпирически установленных знаковых систем - составляющих структуры семиотического опыта.

4. Доминирует в семиотическом опыте индивида компонент, сформированный на базе естественного языка (языков), известных индивиду. Восприятие реципиентом текста на неизвестном языке в эксперименте обязательно сопровождалось выдвижением гипотезы о языке как основе неизвестного кода - например, что это закодированный текст на одном из естественных языков. Эта гипотеза всегда была первой и наиболее сильной из выдвигаемых. Можно допустить, что естественный язык, которым обычно пользуется реципиент, выступает для него в роли универсального метаязыка, в терминах которого и через перекодирование на который осуществляется понимание. Важнейший вопрос в связи с этим - полностью ли перекрываются семиотический потенциал других знаковых систем, которые, как правило, базируются на естественном языке, сложностью и разнообразием структур естественного языка.

5. Сквозь «мозаичность» выявленных в эксперименте индивидуальных семиотических установок просматривается единый или в большой мере похожий для большинства индивидов-испытуемых семиотический потенциал. Это не противоречит отмеченному выше разнообразию семиотических установок: семиотический опыт отдельного человека поражает разнообразием, семиотический опыт разных людей однотипен. Можно допустить, что именно это во многом и обусловливает принципиальную возможность понимания и непонимания между людьми.

6. Развернутая герменевтическая процедура интерпретации текста представляет собой ту ситуацию, которая заставляет спрятанный и неосознаваемый семиотический опыт человека проявиться и начать конструктивно использоваться - и тем самым стать доступным для исследования. В принципе, любой отслеженный и зафиксированный развернутый процесс перехода от знаковой формы текста к определенной стадии его осмысления в реальном процессе интерпретации содержит проявления семиотически обусловленных индивидуальных интерпретационных схем и тем самым дает семиотических аспектов индивидуального опыта человека [Зарецкая-Чукреева, 1985].

Обобщая сделанные выводы, можно характеризовать составляющие семиотического опыта человека как разнообразные семиотические структуры и механизмы, не осознаваемые, но способные проявиться и начать работать при соответствующих условиях, что делает в принципе возможным их целенаправленное использование. Семиотический опыт индивида заставляет все объекты, окружающие его, «обрастать» приметами отнесенности к той или иной знаковой ситуации (вспомним известное «весь мир есть текст»). За любой деталью мира в личном опыте человека стоит множество семиотических цепочек, значений, связок, аналогий - именно это наполняет содержанием ассоциации, вызываемые этой деталью (см. об этом подробно в [Аветян, 1979]). Актуализация семиотического опыта в определенных условиях (как это и произошло в описанном выше эксперименте) заставляет «языковое неосознаваемое» продуктивно работать. На этом могут быть построены процедуры принудительной актуализации языкового опыта в некоторых типах деятельности для достижения эффекта интенсификации деятельности. Особенно перспективна в этом плане деятельность во время обучения.

Разработка семиотического аппарата, одинаково мощного как для собственно языковых, так и для образных структур, приблизила бы нас к возможности адекватного описания психосемиотических образований в языковом сознании и языковом неосознаваемом человека.

1.5 Психологические механизмы понимания и интерпретации личного опыта

При определении механизмов понимания и интерпретации личного опыта мы будем опираться на сформулированное выше положение о структурировании опыта, т.е. конструировании в сознании человека, воспринимающего реальность, взаимодействующего с ней и другими, действующего в ней, той или иной когнитивной модели этой реальности. При этом мы считает, что наиболее распространенной когнитивной моделью является модель текстовая. Этот текст, или точнее, текстовая струкгура, и является тем фреймом, рамкой, который позволяет организовывать и упорядочивать личный опыт, переводя его в опыт личностный.

Исходя из вышеизложенного, мы предполагаем, что основными механизмами понимания и интерпретации личного опыта являются семиотический и коммуникативный механизмы. Здесь мы опираемся на Ю.М. Лотмана, который отмечал, что функционирование текста обеспечивают именно эти механизмы. Первый кодирует сведения о внешней действительности, второй - связывает структуры языковой семантики с реальными условиями коммуникативного акта. Действием семиотического механизма обусловливается семантическая структура текста, действием коммуникативного - его осмысленность [Текст как явление..., 1989].

Семиотический механизм позволяет нам означивать реальность, накладывая на нее те или иные когнитивные структуры, структурируя и концептуализируя ее. Как отмечает В.П. Руднев, семиотическое организует повседневный жизненный опыт человека, т.е. ему в повседневной жизни необходима постоянная семиотическая регуляция поведения, десемиотизация Равноценна разрушению личности и культуры [Руднев, 2000]. Можно предположить, что семиотический механизм обеспечивает то, что мы назвали структурным пониманием, или логическим пониманием в смысле Лоренцера, т.е. обозначение реальности на уровне денотатов (что происходит).

При этом семиотизация может происходить на двух уровнях - уровне пассивного отражения ее посредством накладывания на нее уже известных когнитивных структур. Это по суть простое узнавание того, что происходит, и помещение в уже имеющиеся когнитивные структуры опыта. В этом случае на действие механизма семиотического большое влияние оказывают стереотипы, защиты, привычные образцы, штампы и т.п. Второй уровень семиотизации предполагает конструирование реальности путем преобразования, трансформации ее (а не простого обозначения и структурирования), перевода в те или иные когнитивные структуры - знания, концепции, субъективные представления, обыденные теории и т.п. Большинство из этих конструкций имеют текстуальную форму. В этом случае реальность не просто понимается на структурном уровне, но и интерпретируется путем наложения тех или иных когнитивных структур.

Коммуникативный механизм, в отличие от семиотического, направлен на Другого, в том числе и внутреннего Другого. В результате действия этого механизма реальность конструируется в нарративной форме, т.е. форме, позволяющей поведать о своем понимании окружающего Другому. При этом строится текст интерпретации, который может действовать, как и в случае действия семиотического механизма, на продуктивном и репродуктивном уровнях. В; том и в другом случае происходит конструирование, однако, если в случае продуктивной интерпретации строится собственный, оригинальный нарратив, то во втором - реальность конструируется как бы из кубиков - т.е. из уже имеющихся в распоряжении субъекта нарративов - или встраивается в них.

Однако, кроме уже указанных механизмов, понимание и интерпретация личного опыта могут осуществляться и с помощью досемиотического, донарративного механизмов. Говоря о досемиотическом механизме, мы опираемся на Н.В.Бардину, отмечающую, что языковое конструирование реальности может строиться на различных основаниях: на непосредственном восприятии материального мира (перцептивное конструирование), на вторичной языковой реальности (концептное конструирование) и на ритуалах социального контактирования (коммуникативное конструирование) [Бардина, 1997]. По нашему мнению, концептное конструирование соответствует семиотическому механизму, коммуникативное, соответственно, - коммуникативному; перцептивное конструирование - досемиотическому.

О донарративной структуре опыта говорил П.Рикер, отмечая, что существует ряд ситуаций (к таким ситуациям, например, относится ситуация психоанализа или ситуация «впутывания в историю»), которые вынуждают нас признать за опытом как таковым начальную нарративность; вопреки некоторым утверждениям, она не вытекает из проецирования литературы на жизнь, а является подлинным выражением потребности в рассказе. Оставаясь в рамках повседневного опыта, продолжает П. Рикер, мы склонны видеть в последовательной связи эпизодов нашей жизни «нерассказанные (еще) истории», истории, которые просят, чтобы их рассказали, истории, которые служат опорными пунктами повествования [Рикер, 1998]. Иными словами, речь идет о потенциальных историях, которые и являются составляющей донарративного опыта. Однако мы считаем, что основной составляющей досемиотического, опыта является мифологическая составляющая, т. е. личный миф, и, соответственно, одним из механизмов понимания такого опыта есть мифологический механизм.

Остановимся подробнее на характеристике выделенных выше психологических механизмов понимания и интерпретации личного опыта, отметив при этом, что, по-видимому, все три механизма могут действовать совместно, создавая неповторимую картину внутреннего личностного опыта.

Как уже отмечалось, одним из важнейших механизмов интерпретации личного опыта является семиотический (или семиотизация), который позволяет означить происходящее с человеком, в той или иной мере упорядочить его с тем, чтобы, по мере необходимости, работать с этим материалом дальше.

Здесь нельзя не выделить роль культуры, в частности чтения, обучения и т.п. в формировании и функционировании этого механизма.

Действительно, многое, что мы знаем, как мы думаем из опыта, на самом деле мы знаем из книг. Согласно Х.Патнэму, существует «лингвистическое разделение груда», которое соответствует социальному разделению знания: одна десятая часть моего знания о мире, возможно, вытекает из моего опыта, в остальном я полагаюсь на знания других об этом же мире [Усманова, 2000].

Основной составляющей семиотического механизма понимания личного опыта является его концептуализация, которая выражается в попытках наложить на реальные жизненный ситуации, события те или иные когнитивные структуры (например, схемы, сценарии и пр.) или создать свои собственные жизненные «теории», концепции, которые затем, в свою очередь, выступают в роли интерпретационных рамок, через которые осмысляется жизненный опыт. Причем эти концепции могут создаваться самой личностью, а могут заимствоваться из социума в виде тех или иных культурных, социальных и пр. образцов. Как тут не вспомнить психоанализ, выступивший концептуальной схемой для осмысления личного опыта целых поколений.

Этот способ понимания опыта Дж. Брунер назвал парадигмальным, считая, что в этом случае опыт конструируется в куда более абстрактной аналитической перспективе, а затем может оформляться в виде понятий. Как отмечает Г.Уэллс, перекодируя почти каждый аспект опыта - процессы свойства, отношения и даже целые события со всеми их деталями, синоптический (парадигмальный) способ обеспечивает путь символического оперирования с комплексами и вариациями опыта тем, что он позволяет ему перетекать в категории, определяемые научными понятиями [Уэллс, 1996].

Н.Пезешкиан определи и концепции как когнитивные и эмоциональные структуры, задающие личности схему интерпретации ее отношений к себе (Я- концепция), к другим (концепция другого) и к окружающему. Концепции включают ожидания, придающие характерный оттенок нашему восприятию: относимся мы к человеку пессимистично, критично и недоверчиво или же ищем контакта, относясь к нему доброжелательно, с оптимизмом и вниманием. Концепции, с точки зрения исследователя, включают также мотивы, побуждающие нас к действию, нормы и привычки, на которые мы ориентируемся. Он вводит также понятие базовых концепций., т.е. наиболее устойчивых образований, выполняющих как бы «штурманские функции»: они сообщают человеку, где его ждут трудности, что хорошо, а что плохо, какие варианты поведения есть в его распоряжении [Пезешкиан, 1993].

У каждого человека существует своя программа концепций, существенно влияющая на его поведение в тех или иных обстоятельствах, на его отношение к ситуации. Концепции формируются в процессе осмысления личного опыта, а также под влиянием внешнего окружения, с точки зрения Н.Пезешкиана, прежде всего семейного.

Базовые концепции часто повторяются в разнообразных ситуациях, в которых человек действует в индивидуальном, неизменном стиле. Он как бы придерживается правил игры, по которым привык жить, и не может с легкостью отказаться от них в конкретной ситуации, даже если эти правила не срабатывают, или же затрудняют поведение в этой ситуации. При этом базовые концепции, как правило, проявляются в ситуативных концепциях, находящихся под влиянием ситуативных, а не личностных (как в случае с базовыми концепциями) факторов [Пезешкиан, 1993].

Концентуализация также создает то, что в феноменологической социологии называют «повседневными теориями», используя понятие «теория» в исходном значении греческого термина - как воззрение или представление.

Под повседневными теориями в связи с этим понимается содержание здравого человеческого рассудка; они являются, по сути, конструкцией благодаря которой мы упорядочиваем действительность [Абельс, 1999]. Таким образов под повседневными теориями можно понимать определенным образом упорядоченное обыденное знание, которое является важнейшей составляющей обыденного опыта.

К семиотическому механизму, кроме концептуализации, следует отнести и механизм воображения, т.к. образ, с точки зрения П. Рикера, также имеет семиотическую природу. Это выражается в его фигуративности, т.е. трансформации понятий в образы, замещаемости, т.е. образ обладает способностью знака замещать или заменять что-то другое. К пространству воображения Рикер относит самые разные проявления жизни: сновидения, фольклор, изобразительные искусства и т.п. Он отмечает, что признать единство этого пространства не так просто из-за разнообразия ситуаций, в которых оно проявляется (во сне и состоянии бодрствования), из-за разнообразия уровней его функционирования (от галлюцинаций до произведений искусства), а также из-за разнообразия средств (язык, чувственные образы, произведения живописи, скульптуры и т.п.). Кроме того, продуктивному воображению, по мнению П. Рикера, свойственна и способность к схематизации [Рикер, 1996], которую, безусловно, следует считать семиотической процедурой.

Семиотизация, как механизмом понимания и интерпретации личного опыта, может проявляться в двух формах вербальной (тогда мы имеем концептуализацию) и невербальной (в этом случае действует механизм воображения). При этом, как уже отмечалось, семиотизация и две ее вышеназванные формы действуют на двух уровнях - продуктивном и репродуктивном. В последнем случае мы для осмысления своего опыта используем имеющиеся в культуре образцы - когнитивные схемы, сценарии, изображения и т.п. В случае же продуктивной интерпретации мы создаем свои схемы, «теории», образы. Скорее всего, в реальной жизни оба эти уровня (продуктивный и репродуктивный) взаимосвязаны и действуют сопряженно.

Итак, основное значение для человека имеют не сами события, а тот смысл, который он вкладывает в них и те ситуативные смысловые единства, которые возникают на основе переживания и осмысления реальной ситуации. Эти значения и смыслы фиксируются в текстах или других когнитивных структурах, которые человек как бы накладывает на свой опыт, пытаясь осмыслить и понять его. Однако при этом он часто подменяет задачу на «прояснение смысла» (А.Н.Леонтьев) осознаваемой, или чаще неосознаваемой задачей на «сокрытие смысла», выстраивая текст, который только затемняет истинную глубинную структуру его проблемы.

В связи с этим возникает вопрос о характере текста, как бы накладываемого на осмысляемую ситуацию, позволяющего упорядочить и осмыслить ее. И здесь уместно вспомнить слова Л. Витгенштейна о том, что смыслы принимают форму, порядок и связность только будучи рассказанными. Об этом же идет речь в концепции американского литературоведа Ф.Джеймсона о нарративе как особой эпистемологической форме, организующей специфические формы нашего эмпирического восприятия. Суть концепции -- все воспринимаемое может быть освоено человеческим сознанием только посредством повествовательной фикции, вымысла; иными словами, мир доступен человеку только в виде историй, рассказов о нем [Ильин, 1998].

Можно также сослаться на X. Ортегу-и-Гассета, который считал, что для того, чтобы понять нечто человеческое, будь то индивидуальное или коллективное, необходимо рассказать историю, отмечая даже, что человек обладает не природой, а историей [Ортега-и-Гассет, 1997].

Некоторые исследователи выделяют три способа понимания любого объекта:

1. Теоретический - объекты понимаются в качестве случая или примера общей теории.

2. Категориальный - понять объект - значит определить к какому типу объектов он относится, какая система понятий a priori придает форму опыту, который без нее оставался бы хаотичным.

3. Конфигурирующий способ - ему свойственно помещать элементы в единый и конкретный комплекс отношений. Этот тип понимания характерен для деятельности повествования [Рикер, 1998].

Здесь, по сути, идет речь о выделенных ранее механизмах понимания личного опыта. И если первые два способа понимания относятся к семиотическому механизму, то последний - к коммуникативному, т. е. нарративизации. Т.е. в последнем случае мы помещаем осмысляемые события в определенным образом организованную повествовательную структуру (нарратив), позволяющую нам упорядочить внешние события в виде нарративной структуры.

Таким образом, когда сообщается нечто о некотором жизненном событии -затруднительном положении, намерении, когда рассказывается сон или сообщается о болезни или состоянии страха, обычно это принимает форму нарратива. Сообщение оказывается представленным в форме истории, рассказанной в соответствии с определенными правилами [Брокмейер, Харе, 2000].

Здесь можно вспомнить и слова П. Рикера, который писал: «Только в той или иной форме повествования - повествования на тему повседневной жизни, исторического повествования, связанного с вымыслом, - жизнь обретает единство и может быть рассказана» [Рикер, 1995], а значит, добавим, и представлена, как себе, так и другому.

Возникает вопрос, который задают авторы, разрабатывающие проблематику нарратива, является ли рассказывание жизни и ее проживание одним и тем же по своей сущности феноменом, или «жизнь» и «жизненная история» сложным образом переплетены и вовлечены в один непрерывный процесс продуцирования значений и смыслов? В последнем случае можно предположить, что нерассказанная жизнь -- это непрожитая жизнь.

Таким образом, человек, пытаясь осмыслить, описать свой опыт, ищет подходящий сюжет, который мог бы упорядочить описываемые им события, например, литературный, исторический, архетипический, мифологический и др., т.е. сюжет, зафиксированный теми или иными средствами в культуре. Этот сюжет, т.е. нарративная структура, и выступает в виде интерпретационных рамок, которые человек накладывает на осмысляемую действительность. Как отмечает У.Эко, мы пытаемся навязать реальному миру нарративные схемы, заимствованные из литературных произведений, потому, что фиктивный, вымышленный мир, представленный в них дает нам ощущение уюта и предсказуемости, Иначе говоря, мы обречены интерпретировать жизнь так, как если бы она являлась вымыслом, и читать литературное произведение, как если бы речь шла о реальном мире [Усманова, 2000].

Таким образом, еще одним механизмом понимания и интерпретации личного опыта является нарративизация, т. е. преобразование происходящего с нами в нарративные структуры, выступающих в роли интерпретационных рамок, которые человек накладывает на осмысляемую действительность.

Нарративизация позволяет трансформировать внешние события во внутренний опыт личности путям их упорядочивания по всем структурным признакам нарративного текста Обратимся в связи с этим к типологии событий, предложенной М. Эпштейном. Автор выделяет три типа событий:

1. События, которые свершаются с человеком по его собственной воле, в силу тех или иных принятых им решений. Эти события могут быть названы поступком, ибо они задаются самим субъектом действия.

2. Вторая категория событий, прямо противоположная первой, включает происшествия, т.е. события, в которых человек является не субъектом, но как бы объектом чуждой воли, жертвой некоего сверхличного стечения обстоятельств.

3. События, свершающиеся не по воле отдельного человека, но и не по воле случая, а в силу определенной закономерности, с какой поступки человека ведут к определенным происшествиям в его жизни.

События такого типа можно назвать свершениями - в них как бы завершается то или иное действия, начатое человеком по собственной воле, но затем вышедшее из-под его ведома и контроля. В свершениях то, что свершает сам человек, затем совершается с ним самим: он предстает как объект того воздействия, которое прямо или косвенно вытекает из действий, предпринятых им как субъектом.

Свершения отличаются от поступков и происшествий тем, что как бы содержат в себе собственные начало и конец и обнаруживают действие судьбы на всем ее протяжении. Поступки и происшествия - это тоже по глубинной своей сути свершения, только с затерянными началами и концами. Поступок - свершение с неясным концом, происшествие - с неясным началом.

Поступки и происшествия, по мнению М. Эпштейна, - это всего лишь неполные, односторонние свершения, чьи начала и концы утеряны во времени Судьбы, предшествующем рождению человека или следующем за его смертью. Однако только свершения, замкнутые временем человеческой жизни поддаются строгому рассмотрению. Теория судьбы в целом должна строиться, прежде всего, на анализе событий-свершений, в которых определима связь поступка и происшествия [Эпштейн, 2000].

Таким образом, нарративизацию можно рассматривать, как попытку превратить текущую жизнь в судьбу - путем ее осмысления, придания целостности и завершенное и определенному отрезку жизни. Однако только завершенная жизнь может стать судьбой - да и то в том случае если она продолжается после смерти - в биографиях, воспоминаниях и т.п. Судьба может в какой-то мере задаваться и до рождения человека, когда родители делают «нарративный набросок» судьбы ожидаемого ребенка. То есть судьба это, говоря словами Георга Зиммеля, форма целостного смыслополагания, которому человек подчиняет все случайности своего существования, вписывая их в более высокий порядок, например доминирующий нарратив.

Действие семиотического механизма понимания личного опыта особенно хорошо просматривается в психотерапевтической ситуации, которая как раз и имеет своей целью перевести «пустую речь пациента в речь полную» (Ж. Лакан). Как отмечает П. Рикер, работа в психоаналитической ситуации предполагает, что анализируемый должен рассматривать свой опыт в терминах текстов и контекстов. Иначе говоря, он включается в семиотической прочтение своего опыта и поднимает его на уровень приемлемого и понятного рассказа или истории. До сих пор повествовательная структура человеческого опыта не получила в психоаналитической теории того признания, которого она заслуживает, несмотря на то, что существенная часть аналитического знания заключена в описаниях случаев. И далее - если Фрейд может описывать истории своих пациентов, то только потому, что любой аналитический опыт лежит в сфере определенного дискурса, который может быть назван повествовательным. Таким образом, весь аналитический опыт пересекается дискурсивной модальностью, что заставляет нас признать, что анализ - всегда повествовательный анализ или аналитическое повествование [Рикер, 1995].

П. Рикер также ссылается на Ж. Лакана, который, характеризуя процесс лечения как движение от пустой речи анализируемого к речи полной, к принятию субъектом своей истории, воссоздаваемой речью, обращенной к другому человеку, отмечает, что бессознательное есть та часть моей истории, которая отмечена пробелом или ложью, т.е. глава, подвергнутая цензуре [Рикер, 1995].

Как уже отмечалось, кроме семиотического и коммуникативного механизмов, действующих на репродуктивном и продуктивном уровнях, мы может интерпретировать наш опыт и с помощью механизма досемиотического, донарративного, к которому, прежде всего, относятся мифы. Т.е. еще одним механизмом понимания личного опыта является механизм мифологический. Тут можно вспомнить слова Л.С. Выготского о свернувшемся опыте, который, возможно и воплощается в мифе и требуется предельная самостоятельная работа, чтобы этот опыт развернуть и сделать осознанным.

Миф, по словам Ю.М. Лотмана, представляет, в отличие от рассказа (который может быть незавершенным), завершенную, неструктурированную целостность, которая охватывает жизнь (или представление о жизни, самом себе) целиком, не структурируя ее: на отдельные события, не имеющую строгого сюжета [Лотман, 1970]. Если миф переводится в сюжет, то речь идет, прежде всего, о его структурировании посредством нарратива, т.е. исчезновение мифа.

Поэтому, говоря о мифологизации, мы говорим только о понимании личного опыта как целостном процессе, «схватывающем» какой-то фрагмент опыта целиком. Интерпретация, как развернутая когнитивная процедура, тут, скорее всего, невозможна.

Попытаемся выделить основные характеристики мифа, опираясь на работы В. Руднева [Руднев, 2000], Ю.М. Лотмана [Лотман, 1970], Е.Н. Улыбиной [Улыбина, 2001] и A.M. Лобка [Лобок, 1997].

Миф, прежде всего, есть образование досемиотическое, он принципиально не может быть выражен в языке, а является переводом непосредственных впечатлений и практических знаний о внешней реальности, имеющих дискретную природу, в континуальную систему дознакового образного отражения. Иначе говоря, он не может быть выражен в языке, его невозможно пересказать, не изменив существенно его смысл. В первоначальном виде миф не столько рассказывался, сколько разыгрывался в форме сложного ритуального действия.

Миф воспринимается людьми не как отдельное от них знание, обладающее относительным характером, а как абсолютная реальность, «это не история, которую рассказывают, а реальность, которой живут» (Малиновский). Иными словами, миф - это абсолютное знание, в котором невозможно выделение средств его получения. Миф - это истина не потому, что существует правильное доказательство, а потому, что так оно и есть. Этим миф также отличается от рассказа. Как отмечает В.II. Руднев, для человека мифологического сознания не может быть противопоставления правды и лжи, а для того, чтобы говорить о рассказе, повествовании, нужны обязательно эти два противопоставления.