Проблемы психологической герменевтики

Исходя из этого, возникает такая дефиниция иррационального, как невосприимчивость к влияниям, определенная автономия, самостоятельность существования, которая с точки зрения рациональных смыслов выглядит иногда достаточно странно. И странность эта носит характер внешней оценки, оценки «гадкого утенка» «птичьим двором» внутреннего смыслового пространства, с устоявшимися представлениями и смыслами. Иррациональное содержит собственный автономный смысл, который не требует одобрения и признания. И смысл этот не всегда лежит на поверхности, как и лебединое происхождение гадкого утенка. Как любое «нечто» без роду и племени, учиняющее вторжение в нашу рациональную реальность - оно вызывает единственную реакцию: желание исправить его, как неразумное дитя наставить на правильный путь. Большинство современных когнитивно-ориентированных терапий держит курс именно на это: помочь человеку преодолеть свою настойчивость отстаивать иррациональные установки.

Так, например, известный психолог-терапевт А.Эллис (рационально-эмоциональная психотерапия) считает, что люди «биологически склонны создавать, развивать и воплощать в жизнь иррациональные когниции, неадекватные эмоции и дисфункциональное поведение, чем... в значительной мере индуцируют возникновение у себя эмоциональных расстройств потому, что не развивают способность делать рациональный выбор, и не практикуют с целью развить этот навык» [МакМалин, 2001].

Как нежеланный, незваный гость «иррациональное» в нашем сверх рациональном мире. К сожалению, отступает на второй план его огромное, но невидимое невооруженным глазом измерение - ценностное. Оно для чего-то появилось, но мы не можем сказать - для чего. Что оно делает внутри нас такое первобытно-примитивное, по-детски наивное иногда, и главное - неуместное, несвоевременное, и «не в тему», как правило? Всегда загадка. Наверное, ответ состоит в том, что иррациональное отражение реальности в образно-символической и эмоционально-ценностной форме является важнейшим способом и средством удовлетворения человеческих потребностей в освоении мира, конденсируя в себе опыт не познания мира, а отношений с миром, т.е собственно смысловой опыт. Направление процессов смыслообразования отличается не только отражением рациональных взаимосвязей объектов и явлений действительности, но и иррациональным опасением других их взаимосвязей в доминирующих на уровне неосознанного психического отражения «другой» логике. Она не порождает новых смыслов, а только «искривляет» пространство, в котором протекают смысловые процессы.

Еще одна особенность иррационального - это его «ткань» По поводу «невыразимости» уже было сказано, но это не делает его невидимым, не имеющим формы. Ведь еще Л.С. Выготский сказал, что «если слово может существовать без смысла, то смысл в одинаковой мере может существовать без слова» [Выготский Л.С., 1999]. Своеобразная классика жанра - работы В.Ф.Петренко о психосемантике сознания, его выводы о том, что в роли категорий повседневной реальности могут выступать синкретические обобщения, где объединяющим фактором является эмоциональный фон, присущий разным объектам. Он показал в своих исследованиях, что эмоции способны влиять на характер категоризации и введение аффективной окраски, что приводит к уменьшению размерности семантического пространства и переходу от предметно-категориальной размерности к коннотативным факторам, что позволяет установить более широкие, но семантически менее конкретные ассоциативные связи между самыми разнообразными объектами.

Ю.Джендлин вводит понятие «чувственного смысла», которое определяет как телесное ощущение смысла [Джендлин Ю., 2000]. Он прослеживает функционирование невербализированных смыслов, которые непосредственно ощущаются, их проявления в речи, мышлении, памяти, и приходит к мысли о том, что решающим является отношение между вербально-символизированным смыслом и ощущением, из которого рождается смысл. Чувственный смысл не может быть выражен в словах. Это нечто глубинное, неявное, нечеткое, более сложное, чем эмоция, более интимное, чем мысль. Чувственные смыслы изначально не оформлены, в процессе их осознания они трансформируются. Чувственный смысл включает в себя десятки компонентов: значение которое мы хотим выразить, эмоциональную окраску, которую мы хотим ему придать, причины, по которым мы хотя это сказать конкретным людям, реакцию, которую мы рассчитываем получить у них, и т.д. Смысл формируется во взаимодействии переживания и чего-то, что выполняет символическую функцию. Решающая роль в этом взаимодействии принадлежит не только смыслу, выраженному в символических формах, но и допонятийному смыслу, что ощущается непосредственно.

Мы упомянули этих авторов в связи с тем, что, на наш взгляд, именно иррациональные смысловые образования являются такими структурами смысловой сферы, в создании которых эмоциональный фактор играет решающую роль. Может возникнуть резонный вопрос: а есть ли такие смыслы, в которых эмоциональный фактор не является составляющей? И правомерно ли выделять отдельный класс смыслов, в возникновении и существовании которых эмоции играют привилегированную роль?

Наша гипотеза состоит в том, что:

• Истоки иррациональных представлений - в значимом личностном опыте с ощутимым эмоциональным оттенком;

• Такому опыту соответствует субъективный образ- конгломерат «эмоция- мысль»;

• Поначалу смысловое ударение сделано не чувственной составляющей, но потом оно смещается на когнитивную составляющую, а первая становится теневой;

• Когнитивная составляющая фиксируется благодаря плотной невидимой оболочке эмоциональной составляющей;

• «Прочитать» иррациональный смысл в полном объеме возможно только выявив его «невидимую» часть;

• Ключом к этому является понимание того, что «текст» иррационального имеет символическое отношение к «подтексту».

Возвращаясь к отложенным вопросам, которые сформулированы вначале: о «невыразимости» и «непознаваемости» иррационального, можно сделать следующие выводы. Вопрос о невыразимости тесно связан с соотнесенностью рациональной и эмоциональной реальности в человеческой психике. Так, читаем у Б.И. Додонова в работе «Эмоция как ценность»: «Эмоция заинтересованно, пристрастно оценивает действительность, и доносит свою оценку до ведома организма на языке переживаний» [Додонов Б.И., 1978]. Он пишет о том, что именно эмоция является сообщником, объединяющим разные явления по их эмоциональному звучанию, в соответствии их тому внутреннему «звуку», который субъект находит в собственной душе, и создает очень важную линию ценностной ориентации личности: «Эмоции, подобно мышлению, в своих сопоставлениях нередко опираются на продукты своего предыдущего функционирования. Пережитые эмоции ведут к возникновению эмоциональных обобщений. Общность в окраске, тональности, которая является сходной для определенных представлений, и воспринимается субъектом как нечто, свойственное всем этим представлениям» [Додонов, 1978].

Может ли быть опредмечен, выражен язык переживаний? В какой форме иррациональное сохраняет значимую для личности информацию? Ведь переживания - это нечто временное, изменчивое. На наш взгляд, именно иррациональные смыслы имеют способность фиксировать переживание, хотя еще не известно, что есть «курица», а что - «яйцо». Основной вопрос состоит в том, почему именно некоторые смыслы содержат фиксированную эмоциональную составляющую и содержание, а некоторые являются определенным образом независимыми от такой составляющей и собственно жесткой фиксации? Итак, предметом нашего исследования являются эмоционально «отягощенные» иррациональные смысловые образования. Именно значимая эмоция является тем коконом, который плотно защищает иррациональный смысл и «консервирует» его смысловое наполнение. В попытке выяснить, как именно формируются иррациональные смыслы, мы пришли к мысли, что эмоциональное переживание является индикатором актуализации значимых потребностей личности, и в случае, когда удовлетворение такой потребности/потребностей натыкается на определенные усложнения, эмоция означивает себя любым более-менее приемлемым смысловым образованием, таким образом, продлевая своё существование в подсознании субъекта и его ценностной сфере, но вследствие того, что «цепляется» она чаще всего за случайные смысловые единицы, то формируется достаточно странный конгломерат «эмоция-представление».

Попробуем предложить метафору, чтобы иллюстрировать механизм образования такого смыслового образования. Определенным образом это похоже на использование человеком мнемотехнических приемов в попытке запоминания определенной информации. Для этого подходит любой символ, который дает возможность памяти «зацепить» смысловые единицы. Но такая случайность не дает отысканным смыслам выстроиться в смысловую систему личности именно из-за отсутствия собственно логической связи между неудовлетворенной потребностью и символом, использованным для означивания этой потребности, и зафиксированным значимым переживанием.

Вернемся снова к признакам иррациональных представлений. Они следующие:

*Фиксированное содержание: как правило, эмоциональные (переживания) «цепляются» за определенный рациональный смысл ситуативно, но далее продолжают существовать слитно с такими смыслами, как жидкость, которой наполнили определенную емкость и запечатали сургучом;

*Личность субъективно преданна иррациональным смыслам («я свято верю в то, что...»), они имеют для неё высокую значимость. Своим истоком иррациональные смыслы имеют значимый для личности эмоциональный опыт, ситуации, которые имеют отношение к удовлетворению значимых потребностей личности;

*Симбиоз рационального, когнитивного «текста» и эмоционального «подтекста» формируется через механизм, который мы уже описывали. Остается вопрос, почему именно отдельные переживания вступают в такой симбиоз.

*Высокая степень изолированности и обособленности от других смыслов, или, точнее, влиятельный вектор, направленный вовне, и «глухой забор» для влияний извне.

Сам факт изолированности иррациональных смыслов вызывает много вопросов о механизмах такой изоляции. Даже если придерживаться гипотезы об особенном статусе таких смысловых образований (в связи со значимым переживанием), то все равно возникает вопрос о причинах такого обособления. Очевидно, что не любое значимое переживание консервирует смысл. Ведь есть смысловые образования: установки, принципы, убеждения, в которых тоже усилена эмоциональная составляющая. Иррациональное - это предубеждение, которое не всегда адекватно соотнесено с рациональным осмыслением, не всегда согласовано существует с рациональной сферой. Иррациональное переживание может использовать для своего оформления и означивания знаковые среды, рациональные констелляции, но, как нам кажется, не всегда целенаправленно и жестко. Иррациональное - это представление, которое принимает смысл вслепую, без рационального осмысления, лишь вследствие совпадения во времени и пространстве и наложении на него объяснительной сетки при определенных обстоятельствах.

Другими словами личностное «иррациональное» - это переживание, которое использует определенные когнитивные структуры лишь для означивания себя, своего существования. Не включенное в целостную смысловую структуру личности, оно обретает относительно автономное существование.

Иррациональные представления могут возникать в детстве, когда ребенок нуждается, вследствие своей неопытности, в интерпретационных схемах взрослых, принимая на веру их суждения в отношении себя и значимых предметов и явлений окружающего мира. Эта информация имеет ценностный, а не описательный дискурс. Также в детстве иррациональные смыслы возникают в случае когнитивного диссонанса, несогласованной (рассогласованной) информации об определенной реальности. Тогда для сохранения собственно идентичности и целостности психики ребенок «останавливается» на представлении, источником которого является наиболее значимая с его точки зрения личность, и «консервирует» такой опыт, противостоя когнитивному диссонансу.

Иногда осмысление упомянутого диссонанса приводит к формированию вполне рациональных конструкций, но это может быть усложнено значительной степенью субъективного дискомфорта личности из-за отсутствия навыков осмысления сложного жизненного опыта, или же нежеланием напрягаться для такого осмысления. Так, например, влюбленная женщина, наблюдая признаки охлаждения к ней со стороны любимого, и одновременно выслушивая его пылкие признания - не может согласовать это в своем сознании, и ищет любые удовлетворительные объяснения, чтобы этот очевидный диссонанс в отношении к себе «проглотить». Если она находит такое субъективно-приемлемое объяснение, то любые попытки «открыть ей глаза» на реальное положение вещей будут разбиваться об избранное иррациональное объяснение, которое базируется на ценностном приоритете для неё таких отношений.

Во взрослом возрасте иррациональные смыслы возникают чаще всего в случае активизации так называемых защитных механизмов. Человек сталкивается с определенным жизненным опытом, который не вписывается в его объяснительные схемы, и «хватается» за любой когнитивный ресурс, который оптимизирует эмоциональное состояние, даже если этот ресурс достаточно сомнительный. Иррациональные смыслы часто являются фантом ш, которые помогают закрываться от реальности существующих проблем, маскируя или скрывая их существование. Именно иррациональное является той спасительной соломинкой, за которую хватается личность, когда адекватное понимание и интерпретация жизненного опыта становятся невозможными.

Кроме упомянутых ценностных иррациональный образований, а именно таких, которые выполняют защитную функцию в отношении идентичности личности, есть еще один класс иррациональных смыслов, которые можно обозначить как интроекты (термин Ф.Перлза). Это некритически воспринятые и усвоенные личностью шаблоны понимания и интерпретации жизненного опыта, позаимствованные у других людей.

К классу иррациональных мы относим их по тому признаку, что и предыдущие - они не поддаются, или, если говорить точнее, почти не поддаются когнитивно- смысловой коррекции. Они выделяются в смысловой сфере, как правило, ригидностью, хотя их автономность можно ставить под сомнение: часто такие смыслы порождают надстройки других смыслов, «притягивая» подходящие интерпретации, усиливаясь и укореняясь в смысловую сферу личности. Но ввиду их эмоциональной не отягощенности такие иррациональные смыслы при определенных обстоятельствах могут быть отрефлексированы и скорректированы личностью.

Попытки поиска направления методического исследования иррациональных представлений личности наталкивается на ряд проблем. Первая из них состоит в том, что субъективно такие представление кажутся человеку вполне естественными, и, особенно когда они связаны с личностной идентичностью, глубинным «Я» - будут отстаиваться её абсолютно искренне и ревностно. Поэтому наиболее целесообразно для таких целей использовать проективные методики, которые ослабляют внутреннее напряжение и дают возможность иррациональным смыслам проявить своё существование.

Как именно можно выделить иррациональный смысл среди других ценностных конструктов: интересов, установок, ценностных ориентаций, и.т.п.? По нескольким чертам. Первое: это неоправданное обобщение (генерализация), которое распространяется на значительно более широкий класс объектов, чем можно было бы ожидать, если следовать здравому смыслу. Второе: это отсутствие обоснований, субъективная аксиоматичность иррациональных смыслов. Третий их признак - это их неуязвимость, недоступность для рациональных вмешательств, смысловая ригидность. Четвертая - сжатость, означенность смысла после процедуры его идентификации, хоть такая идентификация, осознание у носителя иррационального представления определенное удивление, что еще раз, по нашему мнению, свидетельствует о том, что иррациональные смыслы существуют в форме образов/символов, или позволим себе использовать термин «мыслеобраза». Тканью иррационального является значимая эмоция, она фиксирует, означивает определенный жизненный опыт, и, следует сказать - вполне конкретный опыт, превращая его из единичного события на конструкт-клише, который накладывается на все более-менее подходящие объекты/события в жизненном опыте. Исходя из этого, идентифицировать иррациональное представление можно и анализируя любой нарратив личности. Но это требует определенных навыков, чтобы выделить в тексте именно такие представления. Обращают на себя внимание любые обороты, в которых использованы обобщения, генерализации, слова «всегда», «все», проявления усиления уверенности личности в природности того или иного развития событий («иначе и быть не может»), этические акценты («Я уверен, что именно так хорошо и правильно»), а также отсутствие аргументации при использовании ценностных высказываний. Попытка выяснить или хотя бы установить источник уверенности личности в истинности такого представления чаще всего вызывает трудности в обосновании его целесообразности.

Процедуру и техники анализа иррациональных смыслов развернуто описано в рационально-эмоциональной психотерапии А.Эллиса. Она базируется на таких допущениях относительно человеческой природы: эмоциональные расстройства являются результатом иррационального мышления. Люди по своей биологической природе склонны к иррациональному мышлению, нелогичное поведение является результатом внутренней вербализации иррациональных идей и мыслей. Задача психотерапевта в процессе психотерапии -продемонстрировать клиенту, что его внутренние вербализации являются источником эмоциональных расстройств, продемонстрировать нелогичность и иррациональность этих вербализаций, и скорректировать мышление так, чтобы внутренние вербализации были более логичными, и отделились от деструктивного поведения и негативных эмоций. Эллис идентифицировал распространенных иррациональных идей- ценностей, и придерживался мысли, что большинство иррациональных смыслов можно отнести именно к этим типам. Он считал, что главным способом борьбы против иррациональных идей/ценностей является усиление рационально- аналитических способностей субъекта. Первый шаг, который он использовал - демонстрировал клиенту алогичность его идей и установок, второй - доказывал, что иррациональные установки являются не только результатом охранения влияния событий детства, но и актуально действующими благодаря клиенту, третий - формировал навыки рационального мышления, обучая клиента переосмыслению и противодействию алогичным интернализованным представлениям, поощряя его испытывать альтернативные поведенческие паттерны, и, наконец, четвертый - выходил за пределы обсуждаемых конкретных алогичных идей клиента, и помогал ему усвоить рациональную философию жизни [Мак Малин, 2001]. Психотерапия РЭТ активно использует средства интерпретации и конфронтации с клиентом, переубеждая или предписывая (иногда навязывая) клиенту альтернативные способы мышления и поведения, а в основе такой терапии лежит осознание клиентом своих иррациональных идей и собственно их иррациональности. Эллис считал, что единственным способом коррекции эмоционального расстройства является постоянное осознанное противодействие своей системе иррациональных представлений.

Для идентификации иррациональных смысловых образований можно, на наш взгляд, воспользоваться предложенным Д.А.Леонтьевым методом трех любимых поговорок. Он пишет: «Если человека попросить сформулировать несколько любимых пословиц, поговорок, афоризмов, то в этом могут достаточно четко проявиться главные тенденции его личности. В пословицах/поговорках есть определенная идея, некий смысл. Он представлен в своеобразной риторической форме, и задание состоит в том, чтобы «выпрямить» ту мысль, которая сформулирована в данной пословице, сформулировать её максимально просто, без каких бы то ни было ухищрений. После этой операции «выпрямления» смысла трех избранных пословиц/поговорок обычно удается выделить или смысловые инварианты, которые повторяются, или суммарный смысл, по отношению к которому три пословицы являются составляющими частями».

Возникает вопрос: будет ли такой метод идентифицировать именно иррациональные смыслы? Нужно признать, что он может отражать другие смысловые образования - установки, ценностные ориентации, др. Но иногда на аллегорически-символическую форму пословиц и поговорок (или афоризмов) чувствительно реагируют именно иррациональные смыслы, скрытые в подсознании личности. Различить и выделить их среди общей массы других смысловых образований можно по признакам, о которых речь шла выше: аксиоматичность для субъекта, неоправданно широкая генерализация, усложнения с аргументацией избранных ценностных ориентиров, использование обобщений, «всегда», «все», «это естественно», «это само собой разумеется», «трудно представить, что кто-то думает иначе», и т.п. Пользуясь такими признаками, можно использовать для идентификации иррациональных смысловых образований и другие проективные методы, отдавая предпочтение таким методам, как ТАТ (тематический апперцептивный тест), тест «закончить предложение» и тест «ранних воспоминаний», известный как The Early Memories Procedure, EMP.

По-нашему мнению, биографические нарративы тоже являются очень эффективным материалом для извлечения иррациональных смыслов. Поскольку такие смыслы в значительной мере конституируют смысловую сферу личности, то, так или иначе, проявляют себя в вербализациях субъектом своего жизненного пути. Особое внимание стоит обратить в нарративе на фрагменты, в которых имеет место значительная эмоциональная окрашенность и определенность сформированного отношения субъекта к событиям, которые произошли.

В качестве иллюстрации предлагаем несколько случаев из опыта консультирования людей, обращающихся за психологической помощью на телефон доверия (Национальная всеукраинская линия по проблемам ВИЧ/СПИДа). ВИЧ является особенным заболеванием, касающимся иррационального в связи с тем, что он имеет, в сравнении с другими заболеваниями, клеймо странного заболевания. ВИЧ- инфицированного человека невозможно идентифицировать в толпе (часто даже носители этого вируса не знают о своем статусе), и ВИЧ, с другой стороны, в человеческом сознании является воплощением смерти. Несмотря на то, что благодаря использованию АРВ-терапии (антиретровирусная терапия) жизнь ВИЧ- инфицированного может быть продлена на неограниченный срок, в обыденном сознании все равно царит ужас, с ощутимым иррациональным оттенком, и страх быть инфицированным - не смотря на то, что ВИЧ передается очень ограниченным числом способов. Именно иррациональный фактор вызывает у обычного человека очень эмоциональное отношение к ВИЧ. Почему он актуализируется? Определенным образом благодаря активизации архетипических образов Смерти, которая подстерегает человека, не указывая ему на время и причину своего прихода. Но почему именно ВИЧ, ведь рак, ДТП, сердечно-сосудистые заболевания являются наиболее распространенной причиной человеческих смертей? Их так же нельзя понять, остановить, упредить их появление в нашей жизни, их «руками» смерть так же глумится над жизнью. Но ВИЧ не так давно появился в информационном поле зрения человечества, и отсутствие доступа к информации, или недоверие к достоверности официальной медицинской информации провоцирует в человеке подсознательный страх: страх Небытия, бессмысленного и никчемного способа утраты жизни, который, как кажется, невозможно упредить.

Чаще всего проблема случайного инфицирования ВИЧ беспокоит людей с уже имеющимися психологическими проблемами, а также психическими расстройствами. Есть даже специальный психологический термин «спидофобия», который обозначает определенный иррациональный страх человека, когда он, вопреки информированности о путях заражения ВИЧ, и отсутствии вероятности быть инфицированным, все равно продолжает испытывать сильную тревогу и угрозу для своей жизни. Например, хочу упомянуть о клиенте, который на протяжении длительного времени звонил на специализированную линию, и настойчиво интересовался тем, сколько раз нужно сдавать анализ на ВИЧ, чтобы получить достоверный результат, хотя уже тысячу раз ответ на этот вопрос получил. Возможно, таким образом, он опредмечивает свою недифференцированную внутреннюю тревогу, которая - в силу определенных обстоятельств: возможно психическое заболевание, а возможно из-за сложностей саморефлексии и идентификации собственных личных реальных проблем, - не может найти разрядки. Наиболее сложно в этом случае для консультанта телефона доверия то, что через иррационально плотно упакованные представления об угрозе быть ВИЧ-инфицированным в слои реальной проблемы клиента невозможно проникнуть только средствами информационного консультирования. Возникает необходимость в психотерапевтическом вмешательстве, и выяснении того, какие именно психологические проблемы «цепляются» к ВИЧ- фобии, давая повод клиенту чувствовать тревожность, апатию, отвращение к жизни, и прочие составляющие «букета» экзистенциальных чувств.

В моем опыте была клиентка, которая после диагностики по методу Фолля не могла прийти в себя после «диагноза», что она ВИЧ- инфицирована, и много месяцев не могла переступить через иррациональный страх пройти нормальное медицинское обследование, дабы аннулировать свой «смертельный приговор». По логике вещей именно исследование могло избавить бы её от ложного диагноза и душевных страданий. Но главным её аргументом было «А что, если это окажется правдой?!» Психологическая работа помогла ей вывести в сознание не только страх смерти, но и скрытое парадоксальное желание умереть из-за её текущего реального отвращения к жизни. Иррациональная установка «Я не буду делать анализ» была отражением своеобразного состояния «подвешенности» из-за невозможности выбора между жизнью и смертью. Итак, исследуя иррациональные смысловые образования, необходимо принимать во внимание то, что их вполне возможно идентифицировать, но достаточно трудно корригировать из-за факта «эмоциональной консервации» свойственных им смысловых составляющих. Подытоживая изложенное, мы делаем такие выводы:

• Мы считаем возможным и правомерным выделение особого вида смысловых образований -- иррациональные смысловые образования;

• Иррациональный смысл - это представление, в котором большой удельный вес имеет эмоционально-ценностная составляющая, и когнитивная составляющая только означивает переживание личности;

• Иррациональный смысл существует «законсервировано» в смысловой сфере личности вследствие существования непроницаемой оболочки эмоциональной составляющей вокруг его когнитивной составляющей;

• Иррациональный смысл влияет на ценностное отношение личности в случае, когда ресурс рациональных смысловых структур является неэффективным;

• Иррациональный смысл может актуализироваться в определенных случаях, которые относятся к «сфере его влияния», например представление «все мужчины сволочи» актуализируется в ситуациях общения с людьми противоположного пола;

• Язык, «текст» иррационального - это переживание, его образно- символическое выражение;

• Иррациональные смыслы могут формировать как в результате единичного сверх значимого опыта, так и как «эмоциональные обобщения»;

• Доступ к иррациональному представлению возможен все же через его когнитивную составляющую - это его «маяк» в мире рациональных смыслов;

• Иррациональное представление может быть трансформировано отреагировав ием эмоционального опыта, который лежит в его основе.

Итак, нами была осуществлена попытка дать дефиниции разным проявлениям иррационального в процессах интерпретации и понимания личностью собственного опыта. Мы выяснили, что имеют место очень разно порядковые и отличающиеся по содержанию иррациональные проявления человеческого сознания. Были также определены черты, по которым можно идентифицировать именно иррациональные смысловые образования - это смыслы, которые достаточно автономно существуют и не поддаются рациональной коррекции из-за плотно «консервирующей» оболочки значимого эмоционального опыта. Мы выяснили, что иррациональные смыслы иногда транслируют или означивают смыслы, которые составляют личностную идентичность человека. Также был рассмотрен специфический механизм связи когнитивной и эмоциональной составляющих иррациональных смысловых образований. Базовой составляющей иррационального смыслового образования является определенное представление, которое транслирует в символической форме личный опыт его носителя. Отчасти иррациональные смыслы имеют форму неоправданного обобщения, которое опирается на единичный жизненный эпизод. Причиной возникновения такого обобщения, как было выяснено, является несколько факторов: высокая степень доверия к источнику значимой для личности информации, что значительно снижает критичность, и фактически блокирует критически-аналитические функции мыслительных процессов, а также способствует подмене когнитивного анализа эмоционально- упрощенными обобщениями. Иррациональные смыслы иногда могут быть «невыразимыми», - т.е. почти не идентифицироваться их носителями, но ощутимо влиять на другие смысловые образования, и транслировать себя опосредованным образом; а могут существовать и как убеждения личности, оправданные для их носителя, но достаточно странные и непонятные для непосвященных.

Попытка открыть завесу иррационального всегда оставляет ощущение незавершенности... Эта особая сфера жизненного опыта человека требует интуитивного понимания таинственных глубин человеческой личности и его бытийствования.

ГЛАВА 2 НАРРАТИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ КАК СОСТАВЛЯЮЩАЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ГЕРМЕНЕВТИКИ

2.1 ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА НАРРАТИВНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Нарративная психология (от лат. narratio -- рассказ, повествование) - направление психологических исследований, изучающее «повествовательную природу человеческого поведения», т.е. характер взаимодействия человека с собственным опытом через рассказывание о нем [Романова, 2001]. Она исходит из предположения, что опыт и поведение человека означены, и поэтому для того, чтобы понять себя и других, мы должны прояснить систему и структуры значений, которые образуют наш внутренний мир, нашу ментальность. Отсюда вытекает базовый принцип нарративной психологии, который гласит, что личность понимает себя посредством языка, посредством разговора и письма, и через эти процессы постоянно конструирует себя [Crossley, 2000].

Отправной точкой нового интереса к нарративу в гуманитарных науках является «открытие» в 1980-х годах того, что повествовательная форма составляет фундаментальную психологическую, лингвистическую, культурологическую и философскую основу наших попыток прийти к соглашению с природой и условиями существования. В сущности именно понятие нарратива было обобщено и расширено и в то же время специфицировано в широком спектре вопросов, которые включают исследование способов, посредством которых мы организуем нашу память, намерения, жизненные истории, идеи нашей самости или «персональной идентичности». Нарративный поворот в гуманитарных и социальных науках позволил также расширить предмет исследования личности исходя из того, что когнитивные и интерпретационные процессы результаты которых отражены в нарративных текстах, составляю! ядро личности и ее психологического опыта.

Нарративный анализ, в свою очередь, привлек внимание к активным межличностным и внутриличностным процессам, с помощью которых человек осмысливает историю своей жизни, подчеркнув, что наиболее яркой особенностью психической жизни людей является тенденция вести внутренний диалог [Капрара, Сервон, 2003].

Исходной методологией нарративной психологии является методология постмодернизма, базирующаяся на представление о языке как средстве конструирования реальности, особенно реальности личного опыта. При этом постмодернисты фиксируют внимание на том, что наш язык: конституирует наш внутренний мир и наши убеждения, а личный опыт получает значение только через специфические лингвистические, исторические и социальные структуры. Именно в языке сообщества конструируют собственное видение мира, а каждый раз, когда мы говорим, мы создаем реальность [Фридман, Комбс, 2001].

Вторым основанием нарративной психологии является социальный конструктивизм, главная предпосылка которого состоит в том, что убеждения, ценности установления, обычаи, ярлыки, законы, разделение труда и пр., что составляет наши социальные реальности, конструируется представителями культуры по мере взаимодействия друг с другом, поколение за поколением, день за днем. Другими словами, сообщества конструируют «линзы», сквозь которые их члены интерпретируют мир. Реальности, которые каждый из нас принимает как должное, это реальности, которыми общество окружает нас с самого рождения. Они обеспечивают практики, слова и опыт, на основе которых мы строим свою жизнь, а также «конструируем» свою самость [Фридман, Комбс, 2001]. Иными словами, сообщества конструируют те интерпретационные рамки, которые мы усваиваем в процессе социализации и которые накладываем на реальность, пытаясь осмыслить ее.

В качестве таких интерпретационных рамок, обеспечивающих осмысление себя и других, социальной реальности в целом, выступают повествовательные тексты (нарративы), которые мы усваиваем с детства, а потом начинаем создавать самостоятельно. Как отмечают И. Брокмейер и Р. Харре, мы не получаем специальных инструкций как рассказывать истории. Мы просто привыкаем к широкому репертуару сюжетных линий, т.е. мы врастаем в культурный канон нарративных моделей. Этот процесс нарративного и дискурсивного «образования» начинается тогда, когда дети начинают говорить и слушать истории [Брокмейер, Харре, 2000].

Нарративная психология близка к направлению, получившему название дискурсивной психологии. Как отмечает Р.Харре, большинство значимых психических процессов связаны с внутренним дискурсом или разговором. Люди разговаривают сами с собой, принимая решения, пытаясь запомнить события, оценивая точность собственных воспоминаний, размышляя о будущих событиях или описывая эпизоды своей жизни. Таким образом, при изучении психического функционирования дискурс становится основополагающей единицей анализа.

Кроме того, внутренний диалог обеспечивает целостное ощущение «Я», в большой степени формирующееся под влиянием создаваемой человеком историей о себе, своей жизни. Поэтому развитие стабильного ощущения идентичности основано на способности человека вести диалог и создавать согласованные нарративы [Капрара, Сервон, 2003].

Нарративная психология предложила собственный подход к изучению личности, в котором ключевой является проблема «Я». Нарративная психология исходит из определения личности как рассказчика историй. Поэтому в центре ее внимания находится проблема "Я". В отличие от традиционного подхода, рассматривающего «Я» как сущность, которая может быть описана, подобно объектам физического мира, нарративную психология акцентирует внимание на методах конструирования «Я», т.е. ее интересует не природа «Я», а то как «Я» «говорит», как оно представлено в дискурсе [Crossley, 2000]. При этом подчеркивается центральная и конструктивная: роль языка в формировании и структурировании «Я» и идентичности. П. Рикер ввел даже понятие нарративной идентичности, считая, что личность получает свое существование только в процессе рассказывания историй.

Таким образом, Я-концепция рассматривается как нарративная конфигурация, благодаря которой жизненные эпизоды, отдельные события структурируются в единое целое. При этом согласованный нарратив обеспечивает непротиворечивое представление человека о себе, своей личности, создавая достаточно стойкое ощущение идентичности.

Основными понятиями нарративной психологии являются «дискурс» и «нарратив». В связи с этим рассмотрим их подробнее.

Дискурс чаще всего определяют как текст, погруженный в жизнь [Рикер, 1995]. Говоря о дифференциации понятий «текст» и «дискурс», под первым понимают преимущественно абстрактную, формальную конструкцию, дискурс, в свою очередь, трактуют с точки зрения ментальных процессов и в связи с экстралингвистическими факторами (прагматическими, социокультурными, психологическими и др.) [Ван Дейк, 1999]. Э. Бенвенист трактовал дискурс как речь, присваемую говорящим, и противопоставлял дискурс объективному повествованию (recit) [Бенвенист, 1974].

В литературе представлены также следующие толкования термина «дискурс»:

• эквивалент понятия «речь» в соссюровском смысле, т.е. любое конкретное высказывание;

• единица, по размеру превосходящая фразу, высказывание в глобальном смысле; то, что является предметом исследования «грамматики текста», которая изучает последовательность отдельных высказываний;

• в рамках теории высказывания или прагматики дискурсом называют воздействие высказывания на его получателя и его внесение в «высказывательную» ситуацию (что подразумевает субъекта высказывания, адресата, момент и определенное место высказывания);

• при специализации предыдущего значения дискурс обозначает беседу, рассматриваемую как основной тип высказывания;

• согласно Бенвенисту, дискурсом называется речь, присваиваемая говорящим, в противовес «повествованию», которое разворачивается без эксплицитного вмешательства субъекта высказывания;

• термин «дискурс» часто употребляется также для обозначения системы ограничений, которые накладываются на неограниченное число высказываний в силу определенной социальной или идеологической позиции (например, феминистский или административный дискурс);

• французская школа анализа дискурса разграничивает понятия «высказывание» и «дискурс», трактуя первое как последовательность фраз, заключенных между двумя семантическими пробелами, двумя остановками в коммуникации; дискурс при этом характеризуется как высказывание, рассматриваемое с точки зрения дискурсного механизма, который им управляет.

С нашей точки зрения одно из наиболее полных определений дискурса дал Р.Барт, который отмечал, что дискурс - это любой законченный отрезок речи, представляющий собой определенное единство с точки зрения содержания, передаваемого с вторичными коммуникативными целями и имеющее соответствующую этим целям внутреннюю организацию. При этом он связан с иными культурными факторами, чем те, которые относятся собственно к языку [Барт, 1978, с. 443 - 444]. Под вторичными коммуникативными функциями Р.Барт понимал подчиненность текста не только целям сообщения, но и пропагандистским, развлекательным, эстетическим, и ритуальным и прочим целям. Причем эти цели привносятся в текст не случайно, а определяются социальным кодом [Барт, 1978].

Близкое к бартовскому пониманию дискурса дает и Ю.С. Степанов, расширяя представленное выше определение. По его мнению, дискурс - это особое использование языка для выражения особой ментальности, тянущее за собой активизацию некоторых черт языка и, в конечном счете, особую грамматику и особые правила лексики, создавая свой собственный «ментальный мир». К элементам дискурса можно отнести излагаемые события, их участников, перформативную информацию и «не- события», т.е. обстоятельства, сопровождающие события, фон, проясняющий их, оценки участников событий, а также информацию, соотносящую дискурс с событиями (Степанов, 1995, с. 38 -39].

Одним из видов дискурса является нарратив, который можно определить как способ репрезентации прошлого опыта с помощью последовательности упорядоченных предложений передающих временную последовательность событий. При этом предлагается толкование нарративов в узком и широком смысле: 1) повествование вообще как процесс порождения историй, рассказов и т.п.; 2) нарратив как конкретная четко очерченная форма повествования, направленная на то, чтобы вовлечь слушателя эмоционально, сделать сочувствующим наблюдателем или «соучастником» событий [Калмыкова, Мергенталер, 1998].

Что делает тот или иной дискурс историей? В качестве необходимых условий должны наличествовать действующие лица и сюжет, который эволюционирует во времени.

По мнению П. Рикера, главной характеристикой порождения нарратива является интригообразование, которое складывается из отбора и упорядочения повествуемых событий и действий, что превращает фабулу в законченную и цельную историю, имеющую начало, середину и конец. Интрига, в свою очередь, - это совокупность сочетаний, посредством которых события преобразуются в историю или соответственно история извлекается из событий. Иными словами интрига - посредник между событием и историей [Рикер, 1995, с. 62-63].

Можно предположить, что истоком нарративного текста является определенный личностный мир в котором в символической форме представлены основные смыслы и концепции бытия человека. Этот миф, имеющий, в отличие от нарратива, свернутый вид превращается в линейную последовательность событий, эпизодов, которые, в свою очередь, подчинены единой внутренней логике, задаваемой личностным мифом. Тут можно сослаться на пример Ю.М.Лотмана, которым он поясняет порождение литературного произведения из замысла, существующего, как правило, в нелинейной, а скорее пространственной форме, в линейный текст. Этот процесс, по мнению исследователя, напоминает отношение клубка шерсти к нитке, разматывающейся из него: клубок существует пространственно в некотором едином времени, а нитка из него разматывается во временном движении, линейно [Лотман, 1999, с. 107- 108].

Метод рассказывания историй получает в настоящее время все большее распространение в психотерапии. Как отмечают, Е.С. Калмыкова и Э. Мергенталер, в процессе индивидуальной психотерапии происходит осмысление и переработка личной истории клиента. В результате возникает новое видение этой истории - причем не только в интеллектуальном, но и в эмоциональном плане. Благодаря этому и осуществляются изменения в психотерапии - клиент становится более целостным, способным положительно воспринимать собственную жизнь и самого себя [Калмыкова, Мергенталер, 1998]. Иначе говоря, нарративный модус понимания человека позволяет не только осмысливать суть ситуации клиента, но и помогает разобраться в себе, выстроить более продуктивную историю, с которой он мог бы смириться, принять ее как собственную историю, или же, как план, по которому можно создавать дальнейшую истории своей жизни.

И если мы примем идею личности как самоповествования, подразумевая под последним культурно санкционированные способы рассказывания о себе и других, об определенных этапах своей жизни, то суть работы психолога должна рассматриваться как совместная, в диалоге с клиентом интерпретация, выстраивание для него нового текста - новой, более продуктивной жизненной истории - с исправлениями, если не всех, то многих «искажений» текста, заполнением «пробелов», прояснением «буйков затонувшего смысла», Сам клиент сделать это не в состоянии, поскольку «порча текста» им, как правило, не осознается, необходим «читатель» (причем квалифицированный), который в сотворчестве с «автором» (клиентом) синтезирует новый смысл, поможет создать новый текст, новую историю, по сути новую жизненную концепцию. Причем для клиента характерной является также тенденция обезличить текст, уничтожить в нем автора (то есть себя) спрятаться за анонимным, обезличенным «типичным» сюжетом. Задача же психотерапевта - дать тексту автора, т.е. помочь клиенту взять на себя ответственность за собственный текст- историю, почувствовать себя автором не только собственной истории, но и своей жизни.

Однако применение метода рассказывания историй в психотерапии ограничивается целым рядом непроработанных теоретических проблем. На некоторые из них обращают внимание цитированные выше авторы:

• Все ли истории пациента одинаково продуктивны с точки зрения возможности возникновения инсайта? Не являются ли они проявлением психологических защит пациента?

• Какова степень соответствия между историями, которые рассказывает пациент, и его реальным поведением - в жизненных и психотерапевтической ситуациях?

• Что является более продуктивным - сам процесс рассказывания или его последующее обсуждение с психотерапевтом? Иными словами, почему некая история, которую пациент, возможно уже поведал своим друзьям, будучи рассказана психотерапевту, ведет к возникновению инсайта?

При ответе на последний вопрос, очевидно, следует обратиться к существующему в структурализме и рецептивной эстетике разграничению реального автора и реципиента, а также виртуального рассказчика и слушателя (читателя), образы которых имплицитно представлены в тексте. Последние получили название нарратор и наррататор, т.е. тот, от чьего имени ведется рассказ: и тот, к кому обращено повествование. Можно предположить, что конкретная ситуация, в которую включено повествование, (житейская, психотерапевтическая и т.п.) накладывают свой отпечаток не только на форму и содержание рассказа, но и на его глубинный смысл, видоизменяющий семантическое пространство, создаваемое психотерапевтической ситуацией, и, соответственно трансформирующей функции нарратора и наррататора в психотерапевтическом дискурсе. Как отмечал Ц.Тодоров, как только субъект высказывания становится субъектом событий, о которых идет речь, это уже не тот же самый субъект высказывания. Говорить о самом себе - значит уже больше не быть нем же самым «Я» [Тодоров, 1975, с. 76].

Что же касается ответа на первые два вопроса, касающиеся реальности рассказанной пациентом истории и той функции, которую она выполняет, то тут можно выделить следующие предположения. Если текст-автонарратив рассматривать как средство самопонимания (история для себя) и как средство само предъявления (история для другого), то этот текст (текст истории) может не иметь ничего общего с действительной историей жизни или же значительно с ней расходиться. Для психолога важной является не действительная история жизни, а те ее точки, которые, как говорил А. Лоренцер, вызывают конфликты и страдания. То есть человек, с одной стороны, создает достаточно целостный текст, отражающий историю собственной жизни, но в тех или иных ситуациях он может этот текст-как-историю переструктурировать, перекомпоновывать, выбирать из него отдельные фрагменты для осмысления себя или предъявления себя другому.

Значимость текста собственной истории клиента для психолога объясняется еще и тем, что в нем зафиксирована базовая жизненная концепция, через которую как через «интерпретационный фокус» преломляются все события, проблемы человека. Конечно, в таком тексте возможны «порчи и искажения», которые имеют внутренние причины, вызывающие те или иные нарушения смысловых связей, искажения смысла. Как отмечалось выше, «порча текста», как правило, не осознается самим субъектом, задачей психологической герменевтики и является восстановление нарушенных связей, восстановление (насколько это возможно) исходного текста или же помощь клиенту в создании новой истории, нового текста, с которым бы личность примирилась, приняла его как свою историю. Возможно ведение дневников, особо распространенное в культуре прошлого века, кроме прочего, имело и этот психотерапевтический смысл. Ведя дневник, человек как бы «отрабатывал» свою историю, создавал тот текст, с которым он мог бы примириться и принять как «свой» (получить от него удовольствие).

Пониманию себя способствует не только создание и принятие собственной истории, но и усвоение, а иногда и присвоение истории другого. Причем такая история, т.е. другие тексты как рассказанная кем-то история или наблюдение за кем-то и создание самим наблюдателем его истории, а также осмысление и присвоение истории героев литературных произведений, «примеривание» на себя типичных сюжетов, служат средством не только самопонимания, но и саморазвития, самопроектирования. Как отмечал Рикер, «понимать себя означает понимать себя перед текстом и воспринимать из него состояние некоего «Я», отличного от меня, только что приступившего к чтению)) [Рикер, 1995, с. 87]. То есть не только мир порождает текст, но и текст порождает мир, а значит и человека в нем.

Таким образом, нарративная психология исследует повествовательный модус бытия человека, т.е. феномены, связанные с упорядочением собственного опыта путем конструирования личных историй и приведения в повествовательную форму историй других людей.

Исследователи, работающие в данной отрасли, уверены, что человеческие поведение и деятельность наполнены смыслами и значениями, а поэтому повествования, больше, чем логические аргументы или четкие формулировки, являются средством упорядочивания этого смыслового пространства с помощью связных повествований, имеющих культурные истоки.

2.2 НАРРАТИВ КАК СРЕДСТВО ПОНИМАНИЯ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ЛИЧНОГО ОПЫТА

Как уже отмечалось, текст, прежде всего текст повествовательный (нарратив), организует, структурирует и артикулирует жизненный опыт человека. По мнению П. Рикера, только в той или иной форме повествования повествования на тему повседневной жизни, исторического повествования - жизнь приобретает единство и может быть рассказана [Рикер, 1995, с. 41]. Иначе говоря, пытаясь осмыслить собственный опыт, рассказать о нем другому, мы накладываем на него те или иные нарративные структуры, выступающие в виде соответствующих интерпретационных рамок.

Проблема взаимоотношений между рассказом-нарративом и жизнью, которая трактуется как выявление специфических нарративных способов осмысления мира, особенно характерных для обыденного сознания, как особая форма существования человека, как свойственный только ему модус бытия, последнее время стала предметом повышенного научного интереса различных научных дисциплин. Так, Е. Бенвенист, анализируя роль языка в теории 3. Фрейда, отмечал, что субъект пользуется речью, рассказам, чтобы представить себя себе самому таким, каким он хочет видеть себя, и побуждает к этому другого. Его речь - это призыв, обращенный к другому, в форме, в которой он стремится самоутвердиться. Самим фактом речи, обращенной к другому, человек, говорящий о себе, вводит другого в себя и благодаря этому познает себя, утверждает себя таким, каким он стремится быть, и в конце концов создает себе прошлое («историзирует себя») через рассказанную историю, неполную или фальсифицированную.

Особый интерес в связи с этим вызывают работы представителей социологического конструктив!! ша, которые для обоснования своей теории личности обращаются к концепции текстуального мышления, постулируя принципы самоорганизации сознания и специфику его личностного самоопределения по законам художественного текста.

Дж. Брунер также различает нарративный модус самоосмысления и самопонимания и более абстрактный научный модус, который он называет «парадигматическим». Последний лучше приспособлен для теоретически абстрактного самопонимания индивида; он абстрагируется от конкретики индивидуального опыта, от непосредственного жизненного контекста, в то время как «нарративное понимание» несет на себе всю тяжесть жизненного контекста и поэтому является лучшим средством для передачи человеческого опыта и связанных с ним противоречий. Согласно Брунеру, воплощение опыта в форме истории, рассказа позволяет осмыслить его в интерперсональной, межличностной сфере, поскольку форма нарратива, выработанная в ходе развития культуры, уже сама по себе предполагает исторически опосредствованный опыт межличностных отношений.