Культура как общественное явление

Размывание утопических надежд всегда приводит к глубокой общественной неудовлетворенности. Начало перемен породило своего рода «революцию надежд», когда, казалось, усилий верхов будет достаточно для разборки завалов прошлого. Однако изменения в общественной жизни потребовались более глубокие, чем это предполагалось вначале. Тем более, что в обществе нарастал экономический кризис. Резкое ухудшение уровня жизни людей способствовало росту недовольства, принимающего порой исключительно острые формы. На этом фоне в 1991 г. в стране разразился политический кризис, результатом которого стал распад СССР. Россия вступила в новый этап своего развития, но уже как отдельное государство.

Современная общественная и культурная жизнь России отличается тем, что из нее исчезли монополия коммунистического мировоззрения и основанная на нем идеологизация и политизация духовной культуры. Новые культуры, официальная и оппозиционная, переживают период становления. В этих условиях в культуре пытаются активно утвердиться тенденции крайне негативного характера: беспредельный эгоизм, вседозволенность, спекулятивность и беспринципность, необузданная коммерциализация, некритическое восприятие худших порождений цивилизации. Эти тенденции не только дестабилизируют духовную жизнь России, но, будучи сопряжены с социальной, экономической и политической неустойчивостью в стране, грозят захлестнуть сознание людей, разрушить основы нравственности и государственности.

Вместе с тем нельзя не видеть, что будущее российской культуры определяется еще и тем, что в наши дни набирает силу процесс духовного обновления России. Речь идет о возрождении культуры народов нашей страны, об общности исторических путей их становления и развития, об осознании роли русской культуры в культуре Евразии и мировой культуре в целом. Важно отметить, что выбор оптимального пути культурного развития России в начале 21 века во многом зависит от наличия у российского общества общенациональной идеи, в содержание которой могут быть включены такие понятия, как духовность, народовластие, державность.

Духовность -- это готовность людей жить для государства, для общества, где приоритет отдается духовным, а не материальным ценностям.

Народовластие означает, что народ является источником государственной власти, что только ему принадлежит право определять свою судьбу.

Державность не означает, что Россия, якобы, должна эксплуатировать другие народы. Никогда таковой Россия не была. Россия никогда не угнетала, а, наоборот, поднимала культуру народов, оберегала их. Российский народ миролюбивый. И когда ставится вопрос о державности, то речь идет о том, что народы должны объединиться на основе своего собственного волеизъявления. Россия - это совокупность огромных территорий, огромного количества этносов, народов. И вся эта разбросанность не может существовать вне четкого централизованного управления.

Историческое значение новой «русской идеи» в такой ее трактовке заключается в извечной мечте о справедливом общественном устройстве, о торжестве соборности, о равенстве прав и возможностей всех членов общества. Новая «русская идея» мыслится как призыв к возрождению правды, добра, духовной культуры, которая, как и в других странах, переживает кризис из-за безумных издержек научно-технического прогресса.

Выводы

Необходимо отметить, что русская культура на протяжении, по меньшей мере, последнего столетия была бесспорным лидером и для культур народов России, и для культур ряда сопредельных стран. 20 век отмечен сильнейшим воздействием русской культуры на культуры едва ли не всего земного шара (в области философии, литературы, музыки, живописи, архитектуры, театрального искусства).

Культурная жизнь нашего Отечества сегодня отличается огромным многообразием идей, направлений, интересов, представлений, предпочтений и ориентации. Ей свойственны динамизм, противоречивость, стремление осознать и использовать собственный и мировой культуротворческий потенциал в интересах возрождения и обновления России.

Тема 7. КУЛЬТУРА И НРАВСТВЕННОСТЬ

Что касается культуры, будем исходить из представления о ней как об облагораживании, одухотворении природы и самого человека, в том числе целей, способов, результатов его деятельности. При этом сохраним также и возможность рассмотрения культуры на разных ее уровнях. Тогда нравственность в отношении к культуре может быть рассмотрена: а) как одна из сфер или сторон оформления, облагораживания, одухотворения человека и его деятельности; б) как бытие нравственных ценностей, своеобразных ценностей культуры; в) как проявление нравственности на разных уровнях культуры. Но важно, какой смысл при этом мы вкладываем в понятие «нравственность».

Отметим для начала то, что в русском языке и российской этике привычно употребляют два понятия: "нравственность" и "мораль". И они употребляются или как синонимы (moralis тогда и переводится как "нравственный"), или разводятся по своему употреблению. В трактовках соотношения морали и нравственности у отечественных исследователей этой проблемы далеко не все однозначно. Поэтому приходится выбрать какое-то одно из возможных определений. Но не просто «какое-то», а такое, которое позволит лучше прояснять особенности нравственной культуры.

Будем считать, что мораль и нравственность почти синонимы. Смысл указанных понятий в общем-то один, но при употреблении каждого из них проявляется некоторые оттенки смысла. В понятии «мораль» в большей мере акцентируется нормативность нравственности, ее социальное бытие, моменты долженствования. При употреблении понятия «нравственность» чаще подчеркивается индивидуализованность морали, ее индивидуальное бытие, реализуемость норм, идеалов, должного в жизни людей, в их действиях, их сознании и самосознании.

И в том и в другом случае речь идет об отношениях людей друг к другу, но не о любых межчеловеческих отношениях, а о тех, в которых выявляются «добро» и «зло». Нравственность вообще есть ценностная ориентация поведения, осуществляемая через дихотомию (разделение надвое) добра и зла. Какие бы мы ни взяли понятия, отношения, действия в сфере морали (нравственности), - все они, так или иначе, имеют в своей основе способность человека различать добро и зло. Большинство отношений в сфере морали это и есть конкретные модификации проявлений добра и зла в разных сторонах жизни. Честность - это явно добро, а нечестность - зло. То же самое со справедливостью и несправедливостью, порядочностью и непорядочностью, милосердием и жестокостью и т. д. Стыд, совесть выражают то, что человек осознал значение своего отклонения от линии добра. Добро считается ключевой нравственной ценностью, но добро не как абстракция, а как отношение, реализуемое в мыслях, чувствах, намерениях и действиях людей.

1. НРАВСТВЕННАЯ КУЛЬТУРА И ЕЕ УРОВНИ

Говоря о нравственной культуре, естественно предположить, что облагораживание, одухотворение жизни проявляется через реализацию в ней добра в его разных модификациях. Как бы по-разному ни проявлялись и не понимались вообще нравственность, отсутствие нравственной культуры - это все же именно неспособность человека к различению добра и зла, неумение, да и нежелание творить добро. Это такое состояние, при котором добро еще или уже не выступает как жизненно значимое для человека, как действенная ценность. В цивилизованных обществах такое дочеловеческое или монстрообразное состояние практически невозможно ни для отдельного человека, ни для социальных групп. Другое дело, что считается добром, а что злом в каждом частном случае. Цивилизованное общество требует хотя бы минимума нравственности. Поэтому вопрос о сути нравственной культуры является вопросом о ее характере и степени, то есть об ее уровне. А уровень культуры, в том числе и нравственной, определяется тем, какие базовые потребности доминируют в жизни данного человека, данной группы людей.

Первый (низкий уровень) нравственной культуры (ниже которого, развитое общество не дает опуститься ни индивиду, ни группе) определен тем, что главными в жизни являются потребности (и ценности) своего, так сказать, материально-вещного существования и комфорта. Человек этого уровня знает, что добро значимо. Во всяком случае, добро в отношении к нему самому. То есть, различие между добром и злом ему известно. Более того, он может и вести себя соответственно, делая выбор в жизненных ситуациях в пользу добра. Но не потому, что делать добро - его долг. И не потому, что он добр и хочет делать добро. А только потому, что такова внешняя в отношении к нему норма поведения, действующая в данном обществе, а для него в какой-то мере привычная. И главное, потому что ему будет лучше от доброго дела, ибо оно «зачтется» или на земле, или хотя бы, в послеземном его существовании.

Общество, в котором такой человек живет по существующим нормами морали, всегда поощряет добро и старается блокировать проявления зла. Безнравственность осуждается. А если человека осуждают там, где он живет и действует, то ему и живется труднее. А для него очень важны условия своей материально-вещной обеспеченности, нормальность отношений, свой душевный покой. Свой, но касающийся людей, которые с ним непосредственно связаны: его родители, его жена, его дети, его приятели. Добро и в отношении к ним реализуется в основном в сфере материально-вещных отношений. Делать добро при этом - значит обеспечить, одеть, обуть, накормить, поддержать материально. Конечно, общество требует от любого человека в какой-то мере и честности, и справедливости. Человек низшего уровня культуры будет ограниченно честным, порядочным, справедливым, но лишь постольку, поскольку это полезно для него. Ведь если его поймают, скажем, на обмане, то станут плохо относиться, и тогда его материально-вещный и душевный комфорт оказываются под угрозой.

Человек этого уровня - не монстр, не злодей. Ему могут быть свойственны и чувства жалости, и порывы милосердия. В романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» Воланд, характеризуя обычное московское народонаселение, часть которого собралась на представление в варьете, говорит о них: «Ну, что же, …люди как люди. Любят деньги, ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди…». Но и жалость, и милосердие и прочие нравственные движения душ у этих людей неустойчивы и проявляются зачастую в грубой форме, порой даже оскорбительной. Потому что деликатность, такт - это слишком тонкие для них материи. Человек бывает, уверен, что если он пожалел, проявил милосердие (в какой бы форме оно не выразилось), тот, кого пожалели, должен быть благодарен.

Вообще ощущение долга других по отношению к себе на этом уровне развито. А вот ощущение своего долга ограничено. Во-первых, тем, в отношении к кому именно у человека есть долг. Обычно речь идет о близких людях: долг отца, материнский долг, сыновний, дочерний. Во-вторых, свой долг ограничен гранью, за которой он начинает противоречить пользе, выгоде, корысти. Когда у человека низшего уровня культуры возникает конфликт между его долгом и его пользой, долгу не выстоять.

Стыд, совесть, как внутренние регуляторы отношений и поведения, могут проявиться на этом уровне культуры, но в относительном виде, и сравнительно легко преодолеваются: «стыд не дым, глаза не ест». От мучений совести стараются, так или иначе, избавится. Или оправдывая себе, ища других виноватых. Или даже ставя под сомнение ценность самой совести. Один из героев О. Уайльда говорит, что совесть и трусость - это одно и то же, совесть - только вывеска фирмы.

Тем не менее, есть какая-то нравственная оформленность отношений, действий у человека низшего уровня культуры. Ведь что-то им усвоено из достижений цивилизации, как-то освоены элементарные проявления культуры социума, в котором он живет. Но говорить о нравственной культуре, применительно к этому уровню, проблематично, ибо человек находится как бы на грани культуры и бескультурья. На этой грани, возможно, нравственное лицемерие: в формах излишней заботы о нравственности других людей и подчеркнутого соблюдения самим человеком всех правил приличия, простейших моральных норм. А действительно жив в этом человеке лишь минимум нравственности. Да, он соблюдает правила приличия. Да, он не бывает чрезмерно жесток, а если жесток, то якобы справедливо и обоснованно. Он даже бывает добр в меру. А если и нарушает какие-то нормы нравственности, то не разрушительно для своего общества.

А нарушения, конечно, есть. Поведение, которое оценивают как аморальное, безнравственное, характерно для людей низшего уровня культуры. Это может проявиться не вообще, а в отдельных сферах и моментах человеческих взаимоотношениях. Нарушения обычно стараются скрыть, спрятать. Если же речь идет не об обывателях, а о преступном мире, то в нем свои представления о добре и зле, чести, порядочности, свои правила нравственного поведения. Преступники своеобразно реализуют минимум нравственности в отношениях, находясь на низшем уровне культуры, граничащим с ее полным отсутствием. И доминантой их жизненных потребностей также является свой практический интерес, своя польза (за исключением патологических случаев).

В целом, на низшем уровне культуры, нравственная «окультуренность» жизни выступает как некоторая оформленность, нормированность отношений между людьми в плане морали. Оформленность эта не вполне устойчива, преимущественно внешне, всегда с минимумом действительно нравственного содержания.

Второй (более высокий) уровень нравственной культуры характеризуется тем, что высшими ценностями жизни выступают именно нравственные ценности. Для человека этого уровня характерно развитое нравственное сознание. И свое поведение, и поведение других людей нравственно оцениваются. И чаще всего эти оценки концентрируются в реализации истинно нравственного образа жизни. Такой человек на самом деле стремится делать и всячески утверждать добро, даже путем самопожертвования. Существующие нормы нравственности для него не носят внешнего характера. Если он их приемлет, то всем сердцем. Но важнее, чем нормы - чувство долга в отношении не только к близким, родным, но и ко всем людям. Человек старается быть предельно честным пред собой и перед другими, бескомпромиссно справедливым. Милосердие его зачастую принимает широкие масштабы. Человек этого уровня нравственной культуры действительно сочувствует и пытается помогать другим, но его забота иногда чересчур навязчива.

При собственных нарушениях нравственности (ведь он тоже не ангел) его мучения совести чрезвычайно ярки и сильны. И сам он считает и окружающим кажется, что для него самая высокая ценность - другой человек. Но это не совсем так. Потому что для него нравственность, идеал нравственной жизни, нравственный долг выше всякого конкретного человека. Отсюда возможна и позиция непротивления злу насилием, при которой важно не отступить от идеалов добра, даже если зло побеждает и другие люди оказываются беззащитными перед ним.

В этом случае, возможно, и происходит абсолютизация нравственности вообще и конкретной морали в частности. Абсолютизируются нормы, заповещи, требования, принципы морали. И появляется непреодолимое искушение навязать другим людям определенный тип нравственности, которая считается всечеловечной, а на деле характерна лишь для поколения, слоя, группы.

Вообще для описываемого уровня нравственной культуры свойственен перекос в сторону долженствования добра. Облагороженность намерений и действий человека, их нравственная оформленность вроде бы совершенно очевидны. Но очевидно и то, что, концентрируясь в идеалах добра (как должного!), самоценность человека оказывается зауженной. Абсолютизируемое добро, как не парадоксально, может время от времени оборачиваться злом: духовным насилием, самонасилием, нечуткостью, внутренней изломанностью.

Третий (высший) уровень нравственной культуры характеризуется тем, что безусловной высшей ценностью для человека является другой человек, а не истина, добро, красота. И это не альтруизм. Альтруистическая позиция соответствует скорее уже рассмотренному второму уровню культуры. На высшем уровне утверждение другого человека в качестве доминирующей ценности происходит не за счет жертвенной самоотдачи. Это просто естественно. Тут важно не убеждение, что надо творить добро, а желание его творить и умение делать это не вообще, а в отношении к конкретному другому человеку.

Применительно к морали, речь, кажется, идет вроде бы о том же самом, что есть на втором уровне, о доминанте добра в жизни. Но на третьем уровне при этом отношение к действующей нормативной морали допускает возможности ее изменения. Отношения к нарушениям норм, правил, нравственных принципов - осторожное и избирательное, с учетом своеобразия реальных ситуаций. И отношение к долгу таково же. Особенно, что касается оценок действий других людей, общения с ними по поводу их нравственности или безнравственности. Человек действительно культурный всегда помнит о своем нравственном несовершенстве, о том, что право судить в сфере нравственности сомнительно. Что в этой сфере, более чем в какой-либо другой, истинно библейское: «И что ты смотришь на сучок в глазе брата своего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь» Библия. Книга Нового Завета. От Матфея. Гл. 7.3.. Главным оказываются деликатность, такт, не позволяющие напрасно оскорбить другого своим, якобы нравственным превосходством.

Милосердие такого человека, его забота о других - не обременительны, не обидны, чаще всего просто не заметны. Человек при этом более болезненно относится к своим слабостям, своим нарушениям нравственности, чем к тому, когда это делают другие. До значительного предела он терпим к человеческим слабостям и умеет прощать, ибо не считает себя и свою нравственность совершенными. А. Швейцер писал: «Я должен безгранично все прощать, так как если не буду этого делать - буду неистинен по отношению к себе и буду поступать так, как будто я не в такой же степени виноват, как и другой в отношении ко мне». И далее: «Я должен прощать тихо и незаметно. Я вообще не прощаю, я вообще не довожу до этого» Швейцер А. Культура и этика.- М.: Прогресс, 1973. С. 312. У человека высшего уровня культуры меньше внутренних конфликтов в части подавления своих желаний, влечений, так как он и нравственен по желанию. У него нет противопоставления моральных ценностей (как якобы высших) иным столь же высоким ценностям. Такой человек не просто нравственен, он - полноценно культурен. Оставаясь обычным, нормальным человеком (не святым), он не избегает греха, безнравственности. Ведь: «чистая совесть есть изобретение дьявола» Швейцер А. Культура и этика.- М.: Прогресс, 1973. С.315. И мучается он, если грешит, сильно и длительно. Ему вообще часто бывает стыдно и за себя и за других людей. Но мучения его внутренние, это его мучения, и они не должны причинять боль, или даже неудобство другим людям. Он не выставляет их напоказ.

Конечно, деликатность, такт не предполагают нравственной аморфности и бездеятельности. Но тип нравственной активности в рассмотренном случае совершенно иной, чем на втором уровне. Именно для высшего уровня культуры свойственно: «Бороться со злом с помощью суда не над другими, а над собой» Швейцер А. Там же.. И вот этим, прежде всего, воздействовать на других. Разумеется, и на этом уровне существует активное противодействие злу с проявлением силы, мужества, стойкости. Не исключено и осуждение зла, при противодействии ему, когда человек оказывается в нравственной оппозиции к явной античеловечности намерений и действий других людей (фашизм, расизм, антисемитизм и т. д.). То есть, для этого уровня не характерна позиция непротивления злу насилием. Нравственная культура высшей пробы не изолирована от других сфер культуры. Полноценна эта культура именно потому, что истина, добро, красота всё в данном случае только разные выражения одного - человечности человека.

Понятно, что живые люди не укладываются ни в какие схемы нравственной культуры. В жизни человек может находиться в одних отношениях на одном уровне, в других - на другом. Схема груба, и она отражает только возможность доминирования одних ценностных установок и ориентаций над другими.

2. НРАВСТВЕННЫЕ ЦЕННОСТИ

Сказанное выше касается и бытия нравственных ценностей. Опять-таки, в виде схемы можно говорить о нравственной ценности как о значимости, как о норме и как об идеале. Ценность при этом понимается в качестве ценностного отношения между людьми.

Уже было отмечено, что ключевая нравственная ценность - добро. Другие нравственные ценности не просто связаны с этой, но лишь модифицируют ее как особое межчеловеческое отношение. Ведь быть нравственным - это и значит быть прежде всего добродетельным, то есть направленным (и в намерении и в действии) к добру. Добродетелен тот, кто намерен делать и делает добро, реализует его в своем отношении к другим людям. Добро может реализоваться и через честность, правдивость, и через ответственность, порядочность, милосердие, совестливость.

И в любой из его модификаций добро может быть и бывает полезным. Оно полезно, во-первых, для того, в отношении к кому реализуется. Во-вторых, добро полезно и для того, кто его делает: а) потому, что доброе отношение может вызвать такое же ответное; б) потому, что даже безответно творимое добро способно согревать душу творящего; в) потому, что именно добрые отношения и дела явно приносят пользу обществу, в котором живет человек. Вся этика утилитаризма построена на основе представлений о полезности, разумности осуществления добра.

И именно поэтому добро, а не зло в любом обществе оказывается нормой отношений и поведения. Заповеди «не убий», «не укради», «не лги», «не прелюбодействуй», все моральные кодексы фиксируют уже не просто полезность добра как таковую (и вредность зла), а обязательность добра, момент его долженствования. Человеку диктуется, что его долг иметь именно добрые намерения и делать добрые дела. При этом сама по себе полезность, разумность добра могут уходить на второй план или как бы совсем отсутствовать. Во всяком случае, отсутствовать применительно к каждой конкретной норме нравственного поведения. Например, нормы морали рыцарской или дворянской (безумное мужество, безусловная верность слову) зачастую противоречили элементарному здравому смыслу. Выполнение таких норм нередко приводило людей к гибели.

И в проявлениях добра как значимости, и тем более, когда добро становится нормой, требуемой от индивида, - уже есть очевидные моменты окультуренности намерений и действий человека. Но если человек делает добро, потому что оно полезно, выгодно, или потому, что такова общественная норма поведения, - то и в том и в другом случае проявления нравственности не вполне органичны для него. Добро становится действительной ценностью культуры в том случае, если оно, во-первых, в известной мере самоценно, а во-вторых, не только должно, но и желательно тем, кто творит его. Норма нравственного поведения может выступать как внешняя, вынуждающая человека делать добро и не делать зла. Но эта же норма может быть и внутренне принятой, пережитой, выражающей не только долженствование, но и идеал нравственного отношения, поведения человека. Идеал не абстрактный, а личностный живой. Тогда норма становится органичной.

Каждая цивилизация в своем развитии порождает те или иные нравственные ценности, вырабатывая нормы и формы отношений между людьми (традиционные, ритуальные, этикетные и т. д.), в которых реализуется добро. Наполнение этих культурных форм происходит в разных жизненных ситуациях, в живом поле культуры.

3. НРАВСТВЕННАЯ КУЛЬТУРА И НРАВСТВЕННЫЕ ЦЕННОСТИ В РАЗНЫХ СФЕРАХ ЖИЗНИ

Как уже было сказано выше, нравственная культура проявляется всегда на каком-то из ее уровней. Причем не только уровень, но и характер реализуемый нравственной культурой во многом определяются тем, какие ценности могут доминировать и доминируют в каждой данной сфере, стороне жизни.

Так, если человек вовлечен в сферу экономики, хозяйства, бизнеса, вообще деловой практики, - совершенно естественно доминирование в его деятельности выгоды, успеха, полезности, практичности, разумности. Поскольку это так, то высоконравственный бизнес, высоконравственная торговля и т. д., практически невозможны (ни при рыночной экономике, ни при государственно-монополистической). В последнем случае государство (а на деле определенный социальный слой) выступает в качестве собственника, хозяина, осуществляющего деловые отношения, торгующего с населением. Для того чтобы нравственность в этой сфере вообще проявилась, нужно, чтобы ее проявления были полезными. Нужно, чтобы честность, порядочность, милосердие были выгодны тому, кто их проявляет, чтобы их реализация содействовала успеху в делах. Ну, уж во всяком случае, не вредила, не осложняла деловую практику.

При нормальной цивилизованной экономической жизни, при нормальных деловых отношениях в какой-то мере так оно и есть. При устойчивой деловой жизни обман потребителя и партнера, даже конкурента, жестокость в отношении к ним - обычно вредны для дела. Нормы нравственности оказываются пригодными для деловой практики. Можно сказать, что в деловых отношениях реализуется нравственная культура на ее низшем и даже, отчасти, на втором уровнях. Ибо дело может быть ценным для человека или только в связи в его выгодностью или, как нередко бывает, оно становится в известной мере самоценным, ведущим интересом в жизни. И более того, оно начинает осознаваться как нечто нужное для всех, для других людей, как чуть ли не общечеловеческая ценность. Нравственные ценности, соответственно, выступают или как значимости, или в качестве норм, или на уровне иллюзорных идеалов. Например, будучи бизнесменом, человек уверен, что его дело важно именно потому, что занимаясь им, он творит добро. Он дает работу людям, обеспечивает им хлеб насущный. Он производит необходимые людям товары. И если он бывает жесток, то по чисто внешним причинам.

Но наличие или отсутствие нравственной культуры, ее устойчивость и высота проверяются в моменты, кризисные для общества, для экономики, для этого конкретного бизнеса. Тогда вопрос стоит остро: или жить и выжить мне и моему делу, или быть высоконравственной личностью, человеком, который ни при каких обстоятельствах не может утопить конкурента, обманывать население, выбрасывать на улицу рабочих, или рекламировать товар, который не следует продавать.

Еще менее возможны проявления высокой нравственной культуры в сфере политической жизни. В сфере, в которой вопрос о власти настолько важен, что близкая политическая цель (выгода от ее достижения) обычно важнее отдельной стратегической цели, даже если это - всеобщее счастье, благо народа, всего человечества. В этой сфере деятельности, где цель оправдывает любые, порой самые безнравственные средства, человек прямо-таки провоцирует на нарушения элементарных моральных норм. И если политик не просто исходно безнравствен, то у него чаще всего есть иллюзорное представление о том, что он творит добро, так сказать, по большому счету, при неизбежных издержках, отступлениях от нравственности в частностях. Но частности - это судьбы людей, социальных групп, а иногда и наций. По статусу политику, правда, полагается соблюдать, по крайней мере внешне, все нормы общепринятой морали. От этого зависит его публичное реноме как политика. И это содействует развитию нравственного лицемерия.

Бессовестность недаром так характерна для политиков всех рангов. Достаточно напомнить о ленинском использовании «временных попутчиков», которое, как и многое другое, продемонстрировало, что в так применяемом марксизме действительно «нет ни грамма этики». Даже если у отдельных больших или маленьких властелинов в трудные моменты их жизни совесть не просто просыпалась, чтобы тут же заснуть, а порождала длительные муки, то и тогда активизировался процесс самооправдания через якобы радение о пользе для всех, через якобы исполнявшуюся человеком волю божью или «волю народа» (Борис Годунов. А. С. Пушкин). В целом политические действия, если и направлены к добру, то, что называется «только по идее». Высокая нравственная культура скорее мешает успешной политической деятельности, чем содействует ей.

Это отражается и на сфере правовых отношений, которая тесно связана с политической реальностью.

Ясно, что если законность в обществе подчиняется конкретным политическим интересам, то ни о правовой культуре, ни о проявлениях в сфере права культуры нравственной и речи быть не может. Хотя право, как и мораль, вроде бы направлено к утверждению в жизни добра. И право и мораль выражаются в системах норм, правил поведения, регулируя взаимосвязи людей порой в одних и тех же отношениях. Так, нормы морали диктуют, что нельзя убивать, насиловать, воровать и т. д. За нарушением этих норм следует нравственное осуждение нарушителя. Законы в тех же случаях предусматривают не осуждение, а наказание. Но есть только нравственные нормы и нет ни одного закона, который предписывал бы человеку быть милосердным, добрым, справедливым.

Само соблюдение или несоблюдение законов в обществах с развитыми правовыми отношениями может оцениваться с правовых позиций так, что нарушение законов - безнравственно, соблюдение их - нравственно. Ибо считается, что законы содействуют добру хотя бы посредством жесткого ограничения зла. Но само по себе соблюдение законов нередко оказывается для общества, для государства гораздо важнее, чем нравственность, чем возможные нравственные следствия применения законов.

Дело даже не столько в том, что в конкретных случаях нормы действующей морали и законы могут противоречить друг другу. Существенно то, что закон является внешним по отношению к человеку. Закон диктует ему, как он должен себя вести. Жесткая нормативная мораль, правда, действует примерно так же, извне определяя для человека должное. И в этом плане достижением культуры в сфере морали является наличие определенных форм упорядоченности отношений между людьми - форм законов, правовых актов, моральных кодексов, предписаний. Форм, конечно, не бессодержательных. И в законах, и в нравственных требованиях закреплен опыт жизни поколений. И закреплен таким образом, что беззаконное нередко выглядит аморальным, а аморализм - противозаконным. Законы, запрещающие изготовление и распространение порнографии - не случайны, как и нравственное осуждение противозаконных деяний (хотя ни первое, ни последнее не обязательно). Правовая культура и культура нравственная взаимодополняются на том уровне, на котором культура выступает в качестве нормы, определенных форм поведения, стандартов человеческой жизни.

Но при этом и закон и моральная норма зачастую оказываются ценнее, значимее конкретного живого человека с его своеобразием, его чувствами, влечениями, стремлениями. А на высоком уровне культуры, в том числе и нравственной, ценен именно человек. И на этом уровне, скажем, призыв «не убий» - это не норма, которую надо соблюдать, а ощущаемая человеком невозможность отнятия другой жизни. В таком случае одинаково неприемлемы и нормы кровной мести или убийства из-за чести (на дуэли), и смертная казнь убийцы (по закону), и убийство на войне. И это, разумеется, не значит того, что высоконравственные люди не участвуют в войнах, не убивают никогда, не применяют силы. Но это значит, что любое вынужденное убийство, любое насилие над другим человеком, любое причиняемое зло - это и вообще и личная трагедия для человека высокой нравственности. Это всегда душевный конфликт, который не разрешается ссылкой на действие закона, обычая, нормы, необходимости.

Убийство это только конкретный пример. Но и во всем, что касается законности, правомерности действий, нравственная культура полностью реализуется тогда, когда высшая ценность - не мораль, не закон, а человек. Нравственная культура предполагает, что добро хотят творить и творят даже в том случае, если это противоречит действующим законам и установлениям. И не потому, что добро полезно. И не потому, что человек должен быть добрым. А потому, что он на самом деле добр, милосерден, совестлив. Потому, что конкретное добро, реализуемое в конкретных отношениях к конкретным людям, есть желаемое им действие.

Таким образом, высокая нравственная культура, способность человека к достаточно тонкому личностному различению добра и зла, его внутренняя устремленность к добру, - не вполне органичны для сфер хозяйства, политики, и права. Основания и смыслы человеческой нравственности ищут обычно в других сферах жизни, и чаще всего в сфере религиозной веры.

4. НРАВСТВЕННАЯ КУЛЬТУРА И РЕЛИГИЯ

Само бытие нравственности в жизни и культуре часто связывается с наличием религиозной веры. Бог при этом выступает как воплощение высших нравственных ценностей, ибо он всеблаг, добр, милосерден, он и есть Любовь. Вера в него поэтому является будто бы основой нравственности человека, а неверие вроде бы ведет к безнравственности, к утрате нравственных ценностей, регулирующих поведение человека. Ведь как говорят герои Ф. М. Достоевского: раз Бога нет, значит, все дозволено. В священных текстах всех народов содержатся предписанные человеку нормы поведения, данные свыше. Предписывается или любить ближнего больше, чем самого себя (в христианстве), или хотя бы - не причинять вреда другим людям, не умножать зла, быть милосердными, терпимыми. Легендарные образы религиозных учителей, святых, пророков и особенно образ Христа в христианстве дают живые примеры высокой нравственности.

Таким образом, как будто бы и бытие, и уровень нравственной культуры определяются верой. Нравственная культура тогда наиболее полно и выражена в религиозности. Так оно и есть, если, во-первых, сама вера выступает как полноценная культура. И, главное, во-вторых, если она в этом качестве не только провозглашается, а и реализуется в жизни.

Но на деле существуют не идеально-прекрасные абстракции религиозной веры, а конкретные религии и верования. И их связи с нравственностью далеко не однозначны. Так, христиане (подобно и мусульмане) по-разному относятся к братьям во Христе и к нехристям. Любовь к Богу, искренняя и сильная вера зачастую фанатична и догматична и ведет к религиозной, отсюда и к житейской нетерпимости, к жестокости. Достаточно вспомнить действия святой инквизиции или ордена иезуитов, для которых в борьбе за укрепление веры были хороши все средства. Русская православная церковь проявила то же самое в борьбе с раскольниками и еретиками. Целями отстаивания веры, ее укрепления оправдываются иногда самые безнравственные действия. Оказывается, что ради веры можно и убивать и мучить людей, даже необходимо быть немилосердными. И сам Бог представляется порой в виде неумолимо карающего грешников судии.

Проблематичны в смысле нравственности и заложенные, в частности, в христианстве идеи искупления и отпущения грехов. Можно согрешить, покаяться и, в известной мере, освободиться от ответственности за содеянное зло. Бог может «простить» человеку все, кроме неверия в него. Но тогда ведь и при вере в Бога все, или почти все дозволено. Тем более, что мирские дела и отношения менее важны, чем вера. Именно поэтому святость (и нравственная чистота) проявляется в отказе от мирской жизни, уходе от мира, в неучастии в земных жизненных отношениях. В общем же получается, что нравственность или безнравственность человека определяются их значимостью для веры. А проявления последней в реальной жизни вовсе не однозначны. Формализация, рационализация веры, превращение ее во внешний ритуал фактически делают ее безнравственной, фальшивой, лицемерной, пустой (о чем ярко писали С. Кьеркегор и Ф. Ницше). Но и интимизация веры, ее мистизация, когда у человека остается возможность искренней, но только внутренней связи с Богом, - тоже не предопределяют его нравственного совершенства.

Люди могут посещать или не посещать храмы, истово или формально молиться в них, или общаться с Богом в храмах душ своих. И в то же время совершать безнравственные поступки или грешить в помыслах и чувствах своих. Непосредственные проводники и охранители веры, божьи люди (священники, монахи и т. д.), как известно, бывают по меньшей мере столь же безнравственны, сластолюбивы, корыстолюбивы, жестоки, лицемерны, как и миряне. Они только вынуждены тщательнее скрывать свою безнравственность. А то, что в каждой из религий, в каждой церкви есть и действительно святые, ни о чем не говорит. Ведь и среди неверующих есть «святые», люди необычайной нравственной чистоты.

По-видимому, дело обстоит не так, что вера, даже самая искренняя, исходно нравственна. Скорее наоборот, истинность веры, ее действенно-гуманистический характер зависят от того, в какой мере для нее органичен высший уровень нравственной культуры.

Насколько ценности этой веры могут выступать не в качестве значимостей или норм, а в действительно желаемом и реализуемом типе нравственного поведения. Высоконравственная культура и верующего и неверующего выявляется не в отношении к Богу, а в отношении к другим людям. Только для верующего настоящая любовь к ближнему - это и есть земное проявление божественности, это - конкретизация его любви к Богу. Для неверующего такое же отношение к ближнему не требует внешних источников и опор. Его нравственность самообоснована и основание ей - самоценность человека.

Так что нет преимущества у религиозного или безрелигиозного подхода в отношении к нравственности. Высокая нравственная культура может реализовываться и как религиозная и как нерелигиозная. Но и в том и в другом случаях она связана с культурой эстетической.

5. НРАВСТВЕННОСТЬ В СФЕРЕ ЭСТЕТИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЙ

Культура нравственная и культура эстетическая не просто взаимосвязаны, но также едины в своих высших проявлениях. Ключевые ценности той и другой сторон культуры - «добро» и «красота» направлены к взаимоутверждению: красота вполне реализуется именно как добро, добро выявляет свою полноту именно в красоте.

Но они соотносятся иначе на более низких уровнях культуры. Нравственность низшего уровня (граничащая с полным отсутствием нравственности) совершенно безразлична к эстетической стороне жизни. Осуществление добра как значимости, полезности ни в намерении, ни в действии никак не связано с красотой, с эстетическим наслаждением. Противодействие злу (в той мере, в какой оно есть, как его понимает человек этого уровня) тоже не связано с безобразием зла, с эстетическим отвращением к нему. Примитивные моральные и эстетические установки просто не пересекаются. Человек такого уровня культуры может бывать, как это ни дико звучит, «отвратительно добрым». Весьма скромные проявления сочувствия, жалости, милосердия, на которые он способен, часто оказываются антиэстетичными, просто уродливыми.

Дело еще и в том, что при этом проблематично само отношение таких чувств и действий к нравственной культуре. Ведь в данном случае человек балансирует на грани культуры и бескультурья. Нравственное содержание его чувств, намерений, действий предельно бедно, и оформленность их соответственно бедна, груба, заведомо неэстетична. Хотя при подчеркнутом лицемерно-заботливом отношении к другому человеку формы действий внешне могут эстетизироваться. Не в виде красоты, а ее имитации, фальшивой красивости. В общем, человек, находящийся на низшем уровне нравственной культуры, обычно столь же недоразвит и эстетически. В его поведении, его общении с людьми едва намеченные нравственные и эстетические аспекты разделены и не противоречат друг другу.

На следующем специализированном уровне культуры между ее нравственными и эстетическими компонентами и ценностями зачастую возникают противоречия, доходящие иногда до взаимоисключения. И это происходит тогда, кода ценности нравственные выступают как абсолютно-высшие. При этом устанавливается подозрительное или негативное отношение к эстетическим и художественным явлениям. Считается, что красота в жизни не так уж важна, а если и важна, то для развлечения чувств, что допустимо, пока это не нарушает добропорядочности, не мешает вере. Красота может пониматься и как нечто злое, дьявольское, как плотское искушение. И тогда ценна только та красота, которая непосредственно ведет к Богу (ангельская красота), которая и есть добро. Подчеркнем, что здесь речь идет не об органичном единстве добра и красоты, а о том, что только добро и добродетель прекрасны.

И, следовательно, о том, что произведение искусства ценно лишь тогда, когда в нем ясно выражено нравственное содержание, когда искусство способствует нравственному совершенствованию человека. Остальное в искусстве выглядит или пустым (и поэтому не ценным), или просто аморальным (изображение, скажем, обнаженных тел). Художники, артисты, вся атмосфера их жизни тоже кажутся в лучшем случае подозрительными, а в худшем вызывают нравственное негодование.

Наиболее яркое выражение все это получает у выдающихся моралистов, таких как Л. Толстой. Он искренне считал, что красота есть последствие добра, и что: «…красота, не имеющая в основании своем добра, как, например, красота цветов, форм, женщины, не суть ни истина, ни добро, ни красота, но только подобие их». Музыка, которую он любит, понималась им как: «наслаждение только немногим выше сортом кушаньем…», потому что она «не нравственное дело». Он был уверен в том, что «искусство, чтобы быть уважаемым должно производить доброе» Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М.: Худ. лит., 1985. Т. 21. С. 414.. Такая позиция писателя очень благородна и кажется проявлением культуры самого высокого уровня.

Однако если ценность эстетических явлений и произведений искусства ставится в зависимость от нравственности, то на деле это приводит к ограниченному морализаторству и к искажениям в оценках достижений эстетической и художественной культуры. Хорошо известно, что когда художник начинает специально направлять свое творчество к утверждению определенных нравственных принципов и идей, оно становится художественно ущербным. Конечно, искусство чему-то учит, и чувства добрые побуждает, но вовсе не потому, что оно нацелено на нравственное совершенствование читателей, зрителей, слушателей. Моральный ригоризм (фр. rigorisme - строгость, твердость в отстаивании каких-либо принципов в мыслях и поведении) Л. Толстого привел его к неадекватным отрицательным оценкам творчества У. Шекспира, в пьесах которого нет ни грамма морализаторства. Художественный вкус великого русского писателя (возможно, именно в связи с абсолютизацией нравственных установок) оказался консервативным и в оценках живописи импрессионистов, в которой он увидел лишь непонятные «выверты». К счастью, вкус некоторых русских купцов был развит более перспективно, и они, покупая полотна импрессионистов, ориентировались на их эстетическую и художественную ценность, а не на временный социальный и ограниченный нравственный смысл.

Неоправданные смещения и в творчестве и в оценочных суждениях тех, кто абсолютизирует нравственные ценности, связаны, во-первых, с тем, что обычно речь идет о ценностях устоявшихся, привычных, о нормах бытия. И новые ценности, не укладывающиеся в нормы, с трудом воспринимаются. Во-вторых, искажения в творчестве и его оценках вызываются и тем, что морализующий человек отказывает эстетическим явлениям в самостоятельной ценности. Красота кажется ему связанной с человечностью только в случае, если она служит добру, если искусство и красота нравственно оправданы и, в этом смысле, полезны.

Но ни настоящее искусство, ни подлинная красота не нуждаются ни в каких «оправданиях» через соотнесение с иными ценностями культуры (нравственными, религиозными). Они ценны сами по себе, человечны исходно, по своей сути. И поэтому их связь с нравственностью вполне органична для высшего уровня культуры. На этом уровне добро и красота не противоречат друг другу. И не в том смысле, что добро прекрасно, а красота выявляет добро. Просто, когда человечность отношений действительна, то различение добра и красоты носит условный характер. Эстетический вкус в этом случае не терпит никакого безобразия, в том числе и нравственного. Высокоразвитое нравственное чувство отвращает от пошлости, «грязи», от проявлений нечеловеческой чувственности и в искусстве.

Правда, при этом важно помнить о возможностях имитаций и эстетических и нравственных ценностей, подделок, фальшивок, околокультурных явлений, и тех, что представляют низший уровень культуры. Человек высокой культуры как раз и обладает способностью к тонкому различению нюансов, оттенков в сферах и нравственных и эстетических ценностей. И эта способность проявляется в отношении к ценностям культуры прошлого, настоящего и будущего, а также и к ценностям других культур, как бы они ни были непохожи на собственную культуру.

Надо сказать, что поскольку люди даже высшего уровня культуры не абсолютно совершенны, они тоже могут и ошибаться и заблуждаться. Но главное здесь сама настроенность и высокая степень умения отличать в конкретных условиях жизни культуру от псевдокультуры. Отличать, благодаря эстетическому вкусу и нравственному чувству, которые развиты в определенной среде через воспитание, через общение с разными людьми и разнообразными ценностями культуры.

Выводы

Итак, нравственность, по-разному проявляется в различных сферах человеческого бытия и по-разному реализуется на разных уровнях культуры. Для низшего уровня характерно хотя бы грубое различение человеком добра и зла и осознание добра как значимости. На более высоком уровне культуры нравственность обретает самоценность, вплоть до признания добра ценностью безусловно-абсолютной. На третьем уровне культуры высшей ценностью является не добро, а другой (всегда конкретный) человек. И именно поэтому осуществление добра в отношении к нему не столько должно, сколько желаемо. Здесь оказывается важными не нормы, а нравственное содержание, соответственно выраженное. Э. Фромм писал, что "«Любовь есть деятельная озабоченность, заинтересованность в жизни и благополучии того, кого мы любим» Фромм Э. Мир человека. Хрестоматия. М.: Интерпракс, 1995. с. 209.. Но эта озабоченность, заинтересованность только тогда приемлемы, когда они окультурены, эстетизированы. Ведь добро есть поистине добро, только если оно радостно и для того, кто его творит, и для того, в отношении к кому оно проявляется. А радостно оно тогда и постольку, когда и поскольку чувственно-прекрасно.

Тема 8. ПРИРОДА И КУЛЬТУРА

Предлагаемый вниманию читателя материал написан с таким расчётом, что он может изучаться как в курсе "Культурологии", так и в курсе философии. Особая важность этой темы состоит в том, что для технических и естественнонаучных вузов и факультетов она является своеобразной «связкой» между специальными предметами и гуманитарными циклами. В тех же учебных заведениях, где читается курс экологии, этот материал может служить его началом.

1. ЧТО ТАКОЕ ПРИРОДА

Обычно, определяя понятие «культуры», начинают с этимологии слова Nature (естественное, природное, независимое от человека) и слова Culture (созданное, возделанное, сотворённое руками и мозгом человека). Однако такое противопоставление не вполне корректно. Сама природа нашей планеты, по крайней мере, в современный период, уже не может рассматриваться вне человека, его творческого воздействия и влияния. Возьмём хотя бы наш континент - Европу. В ней фактически не осталось уголков, не тронутых рукой человека: пашни и луга, сады плодовых деревьев и огороды, города и сёла, лесонасаждения и каналы, дороги - всё это и составляет ландшафт старой Европы, синтез её природы и культуры.

Человек не только создаёт «вторую» природу, он меняет облик и «первой», естественной природы. Сорванные полевые цветы, оформленные в виде букета или бутоньерки, становятся явлением культуры, тем более, если виду цветка, его расцветке и количеству растений в букете придаётся символическое значение. Природа Земли всё в большей степени окультурена, а сама культура неизбежно включает в себя природное. Природа и культура едины и неразрывны, они отрицают, взаимно обогащают и дополняют друг друга.

Природа не мёртвая, застывшая, раз и навсегда данная «обстановка» человеческой жизни: она живёт, действует и творит. Любой естествоиспытатель или инженер, так или иначе, прямо или косвенно имеет дело с природными процессами. Одной из важнейших, глобальных проблем, от которых буквально зависит жизнь или смерть всего человечества, стала сегодня экологическая проблема - разумное природопользование и природоохранение.

На протяжении многих лет вся научная, научно-популярная литература и публицистика, не переставая, пишет о значении экологии. Нет, вероятно, ни одного высшего учебного заведения, где бы ни преподавалась эта дисциплина. Между тем острота экологического кризиса отнюдь не уменьшается. Одной из причин этого (разумеется, не единственной) является сугубо рациональный подход к самой природе. Многолетний опыт нашей жизни убеждает в этом. Природа нередко воспринимается как простая «среда» нашего обитания, как «сырьё» для тех или иных производственных процессов. Мы привыкаем к ней, как к мебели в обжитой квартире, она перестаёт удивлять и восхищать нас, радовать, внушать чувство полноты жизни. Если вода горного ручья будет восприниматься только как H2О, все разговоры о чистоте окажутся напрасными.

Экологический кризис может быть преодолён только в том случае, если нам удастся сформировать у каждого имеющего дело с природными ресурсами человеческое чувство природы, объединяющее рациональное и эмоциональное, эстетическое и этическое отношение к ней. Природу, другими словами, надо не только знать, но и чувствовать. Её надо любить, восхищаться, удивляться, радоваться ей.

Природа, как ни парадоксально звучит это на первый взгляд, возвышает человека над его повседневным, будничным, земным бытием, она пробуждает мысли о Вечном бытии. Само представление о Вечности могло появиться у наших далёких предков в результате наблюдения постоянно, вечно сменяющих друг друга природных циклов. Сознавая себя частью Большого мира, человек задумывался над преходящими и непреходящими явлениями в своей собственной жизни, над вопросами жизни и смерти, времени и вечности.

С другой стороны, отличая себя от природы, человек противопоставлял ей краткость своего земного бытия. Когда мы ловим мерцающий свет далёких звёзд, не кажется ли нам, что время кончается где-то на границах земной атмосферы, а там, в бесконечном космосе, его вообще нет? Не думаем ли мы о том, что наша жизнь - краткий миг по сравнению с вечным бытием этих звёзд и планет? Ведь их видели и египтяне Древнего царства, и скифы, и наполеоновские гвардейцы на привале. И дальше наши потомки будут любоваться ими, когда от нас и следа не останется. А. Фет в стихотворении «Среди звёзд» (1876 г.) говорил: