Креативность экономического сознания личности

В связи с этим возникают два крайне актуальных вопроса: какие ценности должны определять содержание экономического сознания человека, и какой должна быть иерархия этих ценностей?

Человеку свойственны три формы освоения окружающей его действительности: духовно-практическая, познавательно-деятельностная и деятельностно-практическая. Соответственно этим формам можно выделить и три уровня в содержании и структуре современного экономического сознания: систему идеалов, систему принципов и систему правил. Между правилами, принципами и идеалами существует диалектическое единство, проявляющееся в том, что в контексте конкретного социального времени и места правила становятся принципами, принципы - идеалами, идеалы - принципами, принципы - правилами. Социальная материя осуществляет свой круговорот в том смысле, что постоянная смена переходных состояний структурно-содержательных компонентов сознания в целом определяет саму диалектику экономического сознания. Нет, и не может быть раз и навсегда данных, застывших, одинаково хороших для всех ситуаций ценностей и ценностных иерархий в структуре экономического сознания. Оно, это сознание, меняется адекватно детерминирующей его (окружающей человека) действительности и соответственно изменению самого человека в ней.

Казалось бы, богатый человек - экономически свободен, но это отнюдь не так. Он постепенно попадает в плен к своему богатству, своей собственности, при этом отстраняясь от окружающих его людей, отчуждаясь от них. Ему кажется, что он может делать со своим богатством все, что ему заблагорассудится. Но примеры говорят о другом: богатейшего человека России М. Ходорковского сажают в следственный изолятор, богатейшего человека Америки Б. Гейтса вызывают в Верховный суд и отбирают часть его компании. Оказываясь под пристальным вниманием всего и всех, такие собственники убеждаются в том, что они просто идеализировали некие социальные и экономические модальности, которые при ближайшем рассмотрении оказались не столько благами, сколько фетишами, не столько ценностями, сколько иллюзиями. Задача адекватного восприятия экономических принципов и идеалов неразрывно связана с переходом личности от мироощущения и мировосприятия к мироотношению. В своих действиях человек руководствуется определенными нормами, правилами. Закладывая их в этику бизнеса, люди порой не задумываются над тем, почему, собственно говоря, эти нормы являются ценностями и являются ли они таковыми вообще? Так, «золотое правило» этики, в соответствии с которым вам предлагается «поступать по отношению к другому так же, как вы хотели бы, чтобы поступали в отношении вас», отнюдь не безупречно, с точки зрения «нравственного закона», сформулированного самим же И. Кантом. Если ворует один сосед, то это не означает, что и я должен воровать. Если мне предлагается не замечать его воровства с тем, что и он в свою очередь закроет глаза на мои проступки, то это, возможно, и будет некоей социокультурной коммуникацией между двумя индивидами, но отнюдь не является подлинно ценностным отношением. Руководствуясь ложными представлениями о нормах, правилах, идеалах, принципах, люди порой оказываются в ситуации, когда «нельзя не отказать и нельзя отказать» одновременно. Эти коллизии находят свое проявление и в современной экономической культуре, и в действующем хозяйственном законодательстве. Простой тому пример: с точки зрения Гражданского кодекса РФ действует принцип презумпции невиновности гражданина, а с точки зрения Налогового кодекса РФ действует прямо противоположный принцип - презумпция виновности гражданина. Если в гражданско-процессуальной сфере гражданин не обязан доказывать свою невиновность, то в сфере взаимоотношений налогоплательщика и государства гражданин обязан доказывать последнему легитимность своих доходов и указывать их источник. Очевидная двойственность в мировоззренческой трактовке порождает и аберрацию сознания: гражданин часто либо переносит принцип презумпции невиновности из гражданской сферы на хозяйственную, либо принцип презумпции виновности из хозяйственной сферы - в гражданскую. В первом случае, мы наблюдаем, стремление игнорировать действующую норму хозяйственного права и своеобразное проявление девиантности и деликвентности личности, ее асоциальность, а часто и антисоциальность. Во втором случае, мы наблюдаем, то же самое: подозрительное отношение к преподавателю частного вуза, которому вменено в обязанность доказывать законность происхождения своих доходов, сказывается на его отношении к студентам (феномен деспотического мышления) [165, c.241] и даже к близким.

Три ступени человеческого рефлексирования (мироощущение, мировосприятие и мироотношение) находятся в конфликте между собой, в связи, с чем само мировоззрение становится деформированным, неполноценным. Удивительно, но именно ценностные основания, а точнее их абсолютизация, и ценностная иерархия, а точнее ее дисгармония, приводят к неполноценности мировоззрения.

Проявлением неполноценности мировоззрения является такой пример, как конфликт между гедонизмом, рационализмом и прагматизмом в экономике, с одной стороны, и гуманизмом, человечностью, духовностью, с другой стороны. Фундаментальные характеристики современного homo economicus свидетельствуют о том, что в структуре экономического сознания преобладают эгоизм, жадность, стяжательство, корыстолюбие, рвачество, аферизм. Если эти характеристики выдавать за рационализм или его проявления, то становится понятной вся пагубность сугубо рационального подхода к хозяйственной сфере жизнедеятельности человека. Если же рассмотренные характеристики считать лишь проявлениями деформации принципа рационализма, то встает проблема их устранения из сферы хозяйственного поведения людей. Необходим поиск механизмов, устраняющих или минимизирующих данные проявления. Обычный человек стремится получить блага при минимальных затратах, однако сама по себе данная установка порочна. Нацеливая человека на минимальные затраты, экономическая наука прошлых лет очевидным образом вводила человека в искушение получить некие блага либо «задаром», просто так, либо за счет других. Такая мифологема усугублялась распространением принципа утилитаризма. Утилитарность поведения человека означает, что его действия должны быть подчинены исключительно задаче максимизации удовольствия, полезности, причем понимаемой в индивидуализированном, персонализированном ключе. Наряду с рациональностью и эгоизмом утилитаризм образовывал как бы «нравственный каркас» хозяйствующего субъекта, определял его экономическое сознание и хозяйственное поведение. Результатом такой «духовной» зашоренности стала неверная, неоптимальная иерархия ценностей. Никто всерьез не оспаривает сегодня привлекательности или полезности рационализма или даже утилитаризма. Но, перетасовывая на протяжении столетий эгоизм, рационализм, утилитаризм, экономическая наука нисколько не приблизилась к созданию оптимального режима хозяйствования, как на уровне отдельной личности, так и на уровне национальной экономики в целом. Осознание тщетности этих попыток привело к тому, что даже идеолог рационального хозяйствования А. Смит в своей книге «Теория нравственных чувств» всерьез рассуждал о симпатии, эмпатии, любви и дружбе как важных сторонах хозяйственного поведения homo economicus. Отталкиваясь от идеи о том, что сознание может быть рассудочным и эмоциональным, мы можем первое связать с эмпатией - неэмоционально отраженной симпатией, а второе - с любовью - эмоционально отраженной симпатией.

Умение человека руководствоваться симпатией и эмпатией, проявлять их в своем хозяйственном поведении не только не отдаляет его от успеха, как это может показаться на первый взгляд, но и приближает к нему гораздо быстрее, чем голый рационализм или утилитаризм. «Счастье - это когда тебя понимают» - заявлял один из персонажей советского кинофильма «Доживем до понедельника». Но что означает «понимать»? К. Роджерс, рассуждая об эмпатии, писал, что эмпатия есть «умение войти внутрь личного мира значений другого человека и увидеть, правильно ли мое понимание» [143]. Фактически, эмпатия и симпатия являются способами идентификации личности (уподобления человека себе самому). При этом человек ставит себя на место другого и определяет, как бы он действовал в подобных ситуациях. Такая идентификация, основанная на проявлениях симпатии и эмпатии, делает человека более социализированным, более гуманным, более адекватным в своих поступках. Осознавая то, как он воспринимается другими, человек осознает и то, как он сам воспринимает других: верно или искаженно. Сочетая, синтезируя требования рационализма и утилитаризма с возможностями эмпатии и симпатии, человек оптимизирует собственное экономическое поведение за счет того, что сокращает так называемый «эффект трения» (конфликты) и действительно экономит на «трансакциях» (затратах на урегулирование). Органичное взаимодействие, которое обеспечивается сочетанием гуманистических и рационалистических ценностных оснований в структуре экономического сознания, делает ненужным ни «догоняющее развитие», ни апостериорное разбирательство в том смысле, что лишает нас самого предмета разбирательства. Гармонизация отношений между хозяйствующими людьми становится своего рода социальным эффектом от гуманизации экономического сознания, который существенно улучшает систему распределения ролей и ресурсов.

Важным принципом гуманизма является альтруизм. Казалось бы, в контексте экономики, данный принцип неактуален: хозяйствование связано с удовлетворением человеческих потребностей, проявляющихся в поведении как разнообразные, часто прямо противоположные интересы разных социальных субъектов. Но альтруизм отнюдь не является чуждым экономике. Дело в том, что смысл альтруизма состоит не в отрицании расчета или необходимости эффективного хозяйствования, а в бескорыстии. Следует отметить, что между понятиями корысть и выгода существует столь же большая дистанция, как между понятиями выгода и прибыль, выгода и доход. Бескорыстие предполагает отказ от достижения собственных целей за счет других, от удовлетворения собственных интересов в ущерб интересам других. Правильно воспринимаемый принцип альтруизма позволяет эффективно организовать совместную деятельность хозяйствующих объектов по достижению общей пользы в контексте наиболее полного удовлетворения личных потребностей. В своей работе «Философия общего дела» Н.Ф. Федоров неслучайно утверждал, что «жить нужно не для себя» (эгоизм) и не для других (альтруизм), а со всеми и для всех» [183, c. 89-90]. Если альтруизм есть жизнь для других, то это отнюдь не означает, что сама по себе такая жизнь порочна или бессмысленна. В экономической науке давно укоренилось понятие жертвенности, под которой исследователи понимают способность субъекта отказываться от собственной выгоды ради общей пользы. Теории альтернативной стоимости, альтернативных издержек (Ф. Лист), концепции перекрестной эластичности спроса или эффекта масштаба в принципе отталкиваются от известной библейской истины: «какою мерою меряете, такою воздастся и вам». Естественно, что в условиях общественного разделения труда человек не может заниматься всем сам и должен чем-то жертвовать. Поэтому альтруизм является следствием углубления и развития общественного разделения труда. Нельзя жить только альтруистически, поскольку человек живет не только в сфере хозяйствования. И в этом смысле Н.Ф. Федоров был безусловно прав. Но и без альтруизма никак не обойтись, поскольку данный принцип соответствует научной организации труда. Неслучайно Г. Спенсер утверждал, что «придет день, когда альтруистическая склонность так хорошо будет воплощена в самом организме нашем, что люди будут оспаривать друг у друга случаи пожертвования». Понимая под самим термином «жертвование» определенную субординацию интересов, свободно вырабатываемую одним человеком с учетом приоритета интересов другого человека, мы должны признать, что когда отдельный индивидуум действует в пользу других людей, то он очевидным образом действует и в свою собственную пользу, руководствуясь «золотым правилом» этики. Такое поведение есть стремление к гармонизации интересов, а не к противопоставлению личных и общих интересов или их «силовому» разведению на внешне заданные приоритеты. Нас, как известно, долгие десятилетия учили тому, что общественные интересы выше личных, но оказывается, что без личных интересов общественные интересы соблюдать и отстаивать просто некому. С другой стороны, выпячивание и абсолютизация личных интересов разрушает общество в том смысле, что поощряет индивидуализм (подчеркнем, не индивидуальность), гипертрофирует значение личности в хозяйственном развитии общества. И то и другое есть неверная ценностная иерархия в структуре экономического сознания.

Альтруизм, так же как симпатия и эмпатия, представляет собой форму проявления любви человека к человеку. Любовь как первооснова, начало начал, формирует такие социальные свойства личности, как забота друг о друге, отзывчивость (готовность прийти на помощь), уважительность. Из этих этических характеристик складывается и социальный образ человека, его социокультурный портрет. Важным признаком ценностно - ориентированного сознания личности выступает такое свойство, как патриотизм. Национальная доктрина образования в РФ декларирует необходимость обеспечить «воспитание патриотов России» [123]. Патриотизм есть проявление любви к своей Родине. В качестве принципа хозяйственной деятельности патриотизм свидетельствует не только о духовном основании самой экономики, но и духовной ее доминанте.

Рационализм и гедонизм без духовной основы, без патриотизма есть элементарный и примитивный экономизм (вульгарный экономический материализм), который «не может быть просто отвергнут и опровергнут, как любая научная теория… Он должен быть не отвергнут, но внутренне превзойден, разъяснен в своей ограниченности, как философское «отвлеченное начало», в котором одна сторона истины выдается за всю истину» [26, c. 7].

В самом деле, если (по С.Н. Булгакову) «цель хозяйства сверххозяйственна» [26, c.125], то следует определять ее в координатах духовности. «Можно говорить в этом смысле о «райском хозяйстве», как о бескорыстном любовном труде человека» - отмечает С.Н. Булгаков [26, с.126]. Патриотизм, как проявление любви к Родине, как основание «бескорыстного любовного труда человека» есть ценность именно потому, что сам труд наполняется смыслом, а человек - духовностью. Предельное основание духовности состоит не просто в устремленности человеческого духа к совершенству, к идеалу, а в патриотизме как высшей интенции духовности.

Этот общий этический принцип (патриотизма) приобретает в сфере хозяйственной деятельности конкретно экономизированные формы. Одной из них выступает протекционизм. Защита национальных интересов есть одновременно защита интересов национальных хозяйствующих субъектов. Можно сколько угодно рассуждать об интернационализме или конвергенции, общечеловеческих ценностях и глобальной экономике, но следует всегда помнить о том, что «дружба дружбой, а табачок - врозь». «Не случайно даже в ортодоксальные учебники «Экономикс» активно интегрируются сюжеты об общенациональных интересах» [199, c.105] Патриотизм как принцип экономического сознания предполагает протекционизм как норму хозяйственного поведения. Можно, вслед за Ф. Листом, рассуждать о том, что бывает разный протекционизм и о том, что избирательный, дифференцированный протекционизм, когда защищаются интересы отечественных товаропроизводителей, создающих качественные и социально значимые продукты, лучше и справедливее тотального протекционизма, когда защищаются интересы всех отечественных товаропроизводителей только лишь потому, что они - свои, родные. Но нельзя не признать, что идеология фритредерства (антипод протекционизма) совершенно чужда патриотически мыслящему хозяйствующему субъекту. Это находит столь многочисленные подтверждения в сфере хозяйственной практики, что в обоснование самого принципа протекционизма можно приводить лишь одни трюизмы. Детализация и конкретизация идеи протекционизма находит свое отражение в нормотворчестве: в квотировании, лимитировании, фондировании, таможенном регулировании, практике ограничений и запретов (секвестров и эмбарго). Так экономическое сознание преломляет и отражает в своем содержании более общие принципы сознания как такового. Если мы будем выстраивать мыслительные параллели между принципами, идеалами и нормами сознания в целом, а экономического сознания - конкретно, то данный ассоциативный ряд будет бесконечным. Итог будет конкретизироваться с прибылью или убытком, результат - с рентабельностью или банкротством, эффективность - с полезностью и т.п. Это лишь подтверждает тезис о том, что экономическое сознание есть сознание специализированное, есть одновременно определенный вид и определенная форма сознания, в котором иерархия ценностных оснований существенно отличается от той, которую мы можем наблюдать в сознании политическом, идеологическом, правовом и т.п. Это также подтверждает тезис о том, что в структуре и содержании экономического сознания ценностные основания содержательно более конкретны и, следовательно, менее отвлеченные, менее абстрактные, чем те, которые образуют содержание иных форм и видов общественного сознания.

Важным аспектом рассматриваемой проблемы является разведение ценностных оснований экономического сознания на мировоззренческие и технологические. «Мировоззренческие идеалы, принципы и убеждения - это основные (выделено нами - Т.О.) координаты духовного мира человека» [94, c. 5]. Однако следует различать и вторичные координаты духовного мира, технологические основания экономического сознания и хозяйственного мышления. А. Маршалл, лидер Кембриджской школы экономистов, еще в 1890 г. указывал: «Экономист должен обладать тремя великими интеллектуальными качествами - восприятием, воображением, здравомыслием, но больше всего ему необходимо воображение, чтобы он оказался в состоянии обнаружить те причины видимых явлений, которые отдалены или не лежат на поверхности» [106, c. 100-101]. Называя воображение в качестве приоритетного основания экономического мышления, А. Маршалл вместе с тем увязывал его с благожелательностью (этический принцип): «Экономические исследования нуждаются также в доброжелательности, они же ее создают, особенно ту редкую доброжелательность, которая позволяет людям поставить себя на место не только своих сотоварищей, но и представителей других классов. Эта межклассовая доброжелательность получила, например, большое развитие в исследованиях взаимного воздействия, оказываемого друг на друга такими факторами, как свойства характера и заработки, формы занятости и привычная структура расходов; в исследованиях путей, по которым благосостояние народа повышается, и в свою очередь укрепляет взаимное доверие и привязанности членов каждой экономической группы - семьи, работодателей и работников одного и того же предприятия, граждан одной и той же страны; в исследовании добра и зла, переплетающихся в личном бескорыстии и классовом эгоизме профессиональной этики и тред-юнионистских обычаев; в изучении различных движений, используя которые можно было бы наилучшим образом обратить наши возрастающие богатства и расширяющиеся возможности на повышение благоденствия нынешнего и грядущих поколений» [106, c.103-104].

Важным технологическим основанием экономического сознания, хозяйственного мышления выступает осторожность. «Экономисту необходимо воображение особенно для того, чтобы реализовать свои идеалы. Но больше всего он должен обладать осторожностью и сдержанностью, чтобы отстаивание идеалов не обгоняло его представления о будущем» [106, c.103-104]. Отталкиваясь от логики суждений А. Маршалла, можно сконструировать некое аксиологическое пространство, построив прямоугольную систему координат, в которой осью ординат будет служить система мировоззренческих (этических) оснований, а осью абсцисс - система технологических (технических) оснований. Для измерения образов на осях координат выбирается некоторая единица масштаба (интервал между конкретными ценностными установками, одинаковый для обеих осей). В рамках моделируемого аксиологического пространства мы можем выявить самые различные модификации экономического сознания и его соотнесенность (большую или меньшую) с технологией (технический детерминизм) или этикой (морально-нравственную обусловленность).

Если нарушается мера (интервал между конкретными ценностными основаниями), то возможна конструкция аксиологического поля современного экономического сознания и в системе косоугольных координат (по Р. Декарту), а также и конструирование полярной системы координат, которая, в частности, может быть обусловлена несинхронностью (асинхронией) общих и конкретных ценностных оснований в структурно-содержательном поле общественного познания. Иными словами, хозяйствующий субъект А может руководствоваться в своей практике одним и тем же ценностным (общим) основанием, что и субъект В, но при этом конкретная интерпретация этого основания может быть принципиально разной. Из этого обстоятельства следует и то, что имея общие мировоззренческие представления, люди ведут тем не менее себя по-разному. С другой стороны, асинхрония общих и конкретных мировоззренческих оснований может проявляться и иначе: хозяйствующие субъекты А и В могут иметь принципиально различные общие мировоззренческие представления, но схожие (имманентные) конкретные ценностные ориентации. В данном случае действует принцип дополняемости, когда субъект В органично дополняет субъекта А. Если субъект А - человек в высшей степени рационалистичный, то субъект В - может быть ценен именно в силу своей человечности, гуманности; если субъект А «много воображает», то субъект В дополняет его в силу своей осторожности и т. п. Однако для взаимного дополнения им не требуются предельные основания, так как речь идет о функциональной совместимости. Тогда как в первом случае складывается принципиально иная ситуация: речь идет об общем мировосприятии и мироотношении, хотя конкретные формы их проявления могут быть различными. Так, жена предпочитает смотреть телесериалы, а муж - информационные программы, что не мешает им приобрести и эксплуатировать телевизор. Если мы будем соотносить общие и конкретные мировоззренческие и технологические ценностные основания, то получим инвариантную матрицу архетипов экономического сознания:

Схема 4

Учитывая, что мировоззренческие ориентации доминируют, а технологические ориентации носят соподчиненный характер, можно выделить два переходных архетипа экономического сознания.

Эти переходные архетипы экономического сознания в полной мере соответствуют переходному состоянию национальной экономики в той или иной стране. Разница между относительно-абстрактным и относительно конкретным экономическим сознанием, на первый взгляд, состоит в том, что в первом случае субъект имеет лишь общие представления о том, что нужно делать, но не в состоянии эти представления реализовать; во втором, случае субъект знает, как сделать (и может реализовать), но не знает, что нужно делать. Отсюда следует то, что в первом случае человек верит в то, что делает, но не верит, что у него получится. Врач говорит больному: вряд ли я смогу вас спасти, но попробовать стоит. Во втором случае все обстоит с точностью до наоборот. Врач говорит больному: я вас спасу, нужно лишь немного везения… Разный характер и мера веры (уверенности) проявляется в психологическом типе личности, осознающей окружающую реальность. В одном случае субъект А будет рассуждать примерно так: за прошлый год на дорогах под колесами погибло более пятидесяти тысяч человек. В другом случае субъект В будет интерпретировать ситуацию иначе: несмотря на плохие дороги и пьяных водителей несколько миллионам гражданам нашей области удалось выжить.

Информация и доступ к ее источникам - безусловное благо, ценностный предикат экономического сознания. От этого предиката зависит сам характер сознания: будет ли оно спекулятивным или аналитическим, конкретным или абстрактным. Можно вывести общую зависимость между информированностью субъекта и его сознанием: чем больше степень информированности - тем быстрее сознание из спекулятивного превращается в научное. Но нарастание объема информации ведет к забвению и верификации прежних суждений, оценок, выводов. Свет разума, благодаря которому мы познаем истину, становится настолько сильным, что способен вызвать слепоту. Погоня за новой информацией - соблазн, в силу которого прежняя информация часто просто не переваривается. Формализированное ее усвоение отнюдь не тождественно работе со смыслами, духотворчеству. Это скорее успехи собаки в геометрии (эксперимент И. Павлова), но никак не развитие самой геометрии.

Однако это лишь внешнее, первичное различие между двумя основными переходными архетипами экономического сознания, его феноменологическая разность. Если же обратиться не к конкретным ценностным ориентациям и не к мировоззренческим ценностным основаниям в структуре экономического сознания, а к предельным социально-онтологическим основаниям бытия самого человека, то, как нам представляется, выясняется принципиальная разность не только между двумя устойчивыми (устоявшимися) архетипами экономического сознания, но и между его переходными архетипами. И разница эта будет уже онтологического порядка. Для уяснения этой онтологической специфики следует вспомнить, что первичным основанием общественного и индивидуального сознания является отнюдь не ум, предполагающий рационалистическое отношение индивида как социального существа, а сердце, определяющее душевное отношение человека к человеку. Дух, наполняющий рациональный ум, порождает профессиональные свойства личности, но дух, наполняющий человеческое сердце, порождает любовь. В данном случае, речь идет о любви, которую «мы понимаем не как чувство (не эстетически), т.е. не как удовольствие от совершенства других людей, и не как любовь-симпатию (ведь со стороны других не может налагаться обязанность питать чувства); любовь должна мыслиться как максима благоволения (практическая), имеющая своим следствием благодеяние» [70, c. 389] Благоволение есть благая воля, воля к благу, его творению и практическому применению. Проводя различие между «практической любовью» (к ближнему, к Богу) и «патологической любовью» (чувственными влечениями), И. Кант в «Метафизике нравов» неслучайно обращается к анализу такого проявления духовной любви, как дружба, основанная на уважении человека к человеку; именно дружеское участие одного человека в другом, формирует солидарность и социальность индивида, как личности. Иные основания ведут к антигуманной точке зрения. При этом любовь является предельным онтологическим основанием сознания как такового. Г.В.Ф. Гегель утверждал: «Потеря своего сознания в другом, видимость бескорыстия и отсутствие эгоизма, благодаря чему субъект впервые снова находит себя и приобретает начало самостоятельности; самозабвение, когда любящий живет не для себя и заботится не о себе, находит корни своего существования в другом и все же в этом другом всецело наслаждается самим собой, - это и составляет бесконечность любви» [41, c. 275-276].

Сопоставляя данное суждение Гегеля с приведенной выше формулой Н.Ф. Федорова, мы не можем не признать, что жить надо именно для других, потому что такой альтруизм и есть предельное основание «практической» любви. Вместе с тем, живя для других, человек одновременно живет и для себя, поскольку чем больше в любви отдаешь, тем больше получаешь в ответ, тем духовно богаче становишься. Учитывая эту идею, мы можем обнаружить социально-онтологические различия в двух переходных архетипах экономического сознания, которые состоят в том, что в относительно абстрактном архетипе любовь представлена в своей «практической» форме (как духовная любовь к богу и к человеку), тогда как, в относительно конкретном архетипе экономического сознания любовь выступает как чувственная (по И. Канту - патологическая) характеристика личности. Вместе с тем, обе формы любви способствуют творческому акту сознания, его способности создавать блага. Именно эта общая направленность любви как таковой, вне зависимости от ее форм, позволяет нам согласиться с мыслью И. Ильина о том, что всему основание - любящее сердце. Можно сослаться и на А.Ф. Лосева, который, цитируя и комментируя Платона, писал о творчестве как о состоянии любви: «Любящий всегда гениален, так как открывает в предмете своей любви то, что скрыто от всякого нелюбящего. Творец в любой области, в личных отношениях, в науке, искусстве, общественно-политической деятельности всегда есть любящий; только ему открыты новые идеи, которые он хочет воплотить в жизни и которые чужды нелюбящему» [95, c. 70].

Иными словами, первый переходный архетип экономического сознания связан с «мыслью сердца», а второй архетип - с «мыслью разума». Но при этом, «мысль сердца» есть основание рассудочной мысли. Неслучайно М. Хайдеггер писал, что понятие «мысль» восходит к древнегерманскому слову «душа, сердце» [49, c. 242]. Следовательно, в иерархии архетипов экономического сознания относительно абстрактный тип более предпочтителен (праксиологичен и аксиологичен), чем второй архетип. При этом вспомним мысль М. Хайдеггера о том, что судить о мысли сердца с точки зрения имеющейся логики, все равно, что судить о рыбе, когда она находится на суше.

Когда хозяйствующий субъект мыслит сердцем, относится к другим хозяйствующим субъектам и в мыслях, и на практике сердечно, духовно-душевно, он иллюстрирует более высокую собственную духовность, чем когда он просто выражает свои симпатию или эмпатию. Внешний лоск в современной бизнес-этике, когда конкретные должностные лица проявляют свою предупредительность и тактичность, нисколько не затемняет того обстоятельства, что им, по большому счету, часто бывают «до лампочки» все клиенты; их формальная вежливость лишь скрывает внутреннюю отрешенность, если не ожесточенность. Иное дело, когда симпатия и эмпатия, благорасположение и сочувствие совпадают с духовной любовью, с тем, что мы называем волей к совершенству, волей к благу (благоволением). В таком синтезе осуществляется известная чеховская формула, «когда все в человеке хорошо: и душа, и тело, и лицо, и мысли».

Несмотря на определенную разность в предельных ценностных основаниях разных архетипов экономического сознания и разную комбинацию (иерархию) самих ценностных оснований в структуре и содержании сознания в целом, а экономического сознания в частности, мы можем сделать вывод о том, что человек строит себя сам, в том смысле, что сам формирует в себе иерархию ценностных ориентаций. При этом безусловным фактом является и то обстоятельство, что будущая ценностная иерархия его экономического сознания духовно детерминирована.

Из этого следует, что в человеке может возникнуть креативный потенциал, но отнюдь не всегда этот потенциал будет актуализирован, далеко не всегда любовь становится практической максимой. Для того, чтобы это произошло, необходимо постоянно и самоотверженно работать над собой. Работа эта должна осуществляться не только в том духе, что «нужно жить со всеми и для всех» (Н.Ф. Федоров), но и в том духе, что «любовь тогда любовь, когда она самопожертвование» [173, c. 88].

Таким образом, сугубо экономический термин жертвование приобретает в контексте осмысления предельных оснований экономики смысл духовной доминанты. И только в рамках этой духовной доминанты человек делает добро, поступает по совести не потому, что преследует какую-то определенную цель (удовлетворить свои потребности или максимизировать выгоду, прибыль и т. п.), а потому, что он не может жить иначе. Именно при императиве духовной доминанты в экономической практике (как духовной, так и материально-предметной), именно при доминанте духовной (по И. Канту, «практической») любви мы можем согласиться с мнением Н. А. Бердяева о том, что «любовь есть благодатная излучающая энергия… Величайшая тайна жизни скрыта в том, что удовлетворение получает лишь дающий и жертвующий, а не требующий и поглощающий. Всякое творчество есть любовь… Если хочешь получать - отдавай» [14, c. 146].

Сопоставляя данную формулу («если хочешь получать - отдавай») с известной аристотелевской трактовкой принципа социальной справедливости как эквивалентного, взаимовыгодного обмена в хозяйственной практике, мы должны признать, что аристотелевский рационализм, от которого впоследствии отталкивался и создатель концепции homo economicus А. Смит, оказывается неимоверно далекой от подлинно гуманной и человечной экономики. В том, что западноевропейская социально-экономическая мысль пошла именно по рационалистической траектории, и ею во многом недооценены духовно-душевные ценностные основания хозяйственной практики, мы видим одну из фундаментальных причин современного кризиса как всей системы экономических наук в целом, так и системы современного экономического образования в частности. Справедливости ради следует признать, что марксизм в середине XIX в. поставил-таки человека в центр политико-экономических исследований, но при этом свел самого человека (все многообразие его личности) в известной мере к понятию «фактора производства», а его материальные потребности объявил приоритетными.

А. Маслоу, хотя и не имел никакого отношения к марксизму, также поставил физиологические и иные материальные потребности в основание своей пирамиды человеческих потребностей. Вульгарный материализм, проникший во все поры экономической мысли, превратил различные школы, течения и направления в экономической науке XX в. в ничто иное, как авторские вариации на одну общую тему о том, как же все-таки удовлетворить спрос и добиться всеобщего изобилия (создать государство всеобщего благоденствия, по Дж. К. Гэлбрэйту). Концептуальная зашоренность такой постановки проблемы была связана с утверждениями о том, что сперва будто-бы необходимо удовлетворить физиологические потребности, а уж затем думать о духовном, нравственном, эстетическом аспекте проблемы. На наш взгляд, и марксистская концепция, в которой материальное бытие определяло сознание, и иерархия А. Маслоу (приоритет физиологических потребностей над духовными) представляют собой как бы перевернутый внутренний мир человека, зеркальное, т.е. искаженное отражение подлинной иерархии человеческих ценностных оснований, в центре которой всегда были, и лежат сейчас, духовные потребности и интересы. Однако, само по себе, это признание есть лишь общее условие для формирования ценностно-оптимального и подлинно эффективного экономического сознания. Совершенно ясно, что духовная доминанта в структуре и содержании экономического сознания - вещь необходимая, выстраданная человечеством. Тем не менее, когда дело доходит до практического формирования нового типа экономического сознания, мы сталкиваемся с «институциональным буфером», с препятствием в виде той институциональной экономики, которая уже сложилась и не желает уступать место экономике гуманной, нравственной, человечной.

Институты - «это привычный образ мышления людей, который имеет тенденцию продлевать свое существование неопределенно долго» [31, c. 202]. Общество и экономика, воспроизводя прежние стереотипы, становятся заложником известной теоремы о минимальном производстве энтропии. В соответствии с этой теоремой, сформулированной еще в 1945 г. И. Пригожиным, любая система (в т.ч. и экономическая) стремится «к стационарному состоянию, соответствующему минимальному производству энтропии, компенсирующему воздействие внешних связей, производящих отрицательную энтропию» [4, c. 21; 135] В контексте этой теоремы, «внутреннее сопротивление», оказываемое прежними формами и типами экономического сознания его новым формам и типам, как раз и выступает в качестве «эффекта трения», известного многим экономистам. Следует, однако, заметить, что экономическое сознание apriori отнюдь не является равновесной системой, которая минимизирует энтропию. Широко распространенное в естественных науках толкование равновесия сводится к тому, что под ним понимается определенное состояние какой-либо системы, в которое она возвращается в соответствии с собственными закономерностями.

Система находится в равновесии, если действующие в ней противоречивые силы уравновешиваются. Остается открытым вопрос о том, является ли это равновесие «хорошим» или «плохим». Лес, как состоящая из живых существ система, находится в равновесии, если волк пожирает зайца. Но было бы наивным спрашивать мнение зайца о том, нравится ли ему такое равновесие. И, тем не менее, в экономике одни субъекты разоряются, другие обогащаются, одни выступают собственниками факторов производства, другие - нет. И это следует признать нормальным состоянием экономической системы и отражающего его ее экономического сознания. Нормальность в данном случае не имеет отношения к этике, поскольку свидетельствует только о равновесности, устойчивости системы как таковой.

Вместе с тем, существует, на наш взгляд, глубокая дихотомия между экономической системой как таковой и экономическим сознанием самих хозяйствующих субъектов. Скрытая порой от посторонних глаз, эта дихотомия состоит в том, что если экономическая система стремится к равновесию, то экономическое сознание отрицает равновесие как таковое. Речь, конечно же, идет не об экономическом сознании в целом, а о его наиболее ярком типе, о его наиболее зрелом проявлении - о предпринимательском сознании.

Еще Й. Шумпетер доказал, что экономическое сознание неравновесно по своей сути. Анализируя сознание предпринимателя, автор указывал, что предприниматель - это человек инициативы, внедряющий в производство новые комбинации. Осуществляя нововведения, предприниматель способен к такой практической деятельности в силу особого склада ума, ищущего нетрадиционные, нетипичные комбинации и способы их применения. «Производить - значит комбинировать имеющиеся в нашей сфере вещи и силы, - указывал Й. Шумпетер. - Производить - значит создавать другие комбинации из этих вещей и сил» [208, c.158].

Предприниматель - это новатор, который вырабатывает новые идеи, а экономическое сознание предпринимателя есть сознание неравновесное в том смысле, что оно неинституционально, не окостенело и не омертвело от стереотипов и клише. Постоянное обновление ценностных оснований и иерархии в структуре и содержании экономического сознания предпринимателя и есть его, предпринимателя, социальная и духовная определенность, отличающая его от других хозяйствующих субъектов: иждивенцев, наемных работников, потребителей. В качестве предпринимателя человек может выступать лишь тогда, когда его экономическое сознание нацелено на то, чтобы взорвать «рутинное равновесие» в хозяйственной практике, чтобы осуществить очередной прорыв в создании благ. Но такое сознание само по себе есть благо, причем благо уникальное. В силу собственной уникальности предпринимательский тип экономического сознания, генетически отличается от других форм и типов экономического (общественного) сознания в целом.

Следовательно, исследование ценностных оснований современного экономического сознания логически подводит нас к выводу о том, что далеко не всякое экономическое сознание социально эффективно, является благом в полном смысле и полной мере. Предпринимательский тип экономического сознания, основанный на верификации ценностных оснований, на поиске новых ценностей и их опредмечивании в хозяйственном творчестве, является, пользуясь языком экономистов, «предельно полезным». И именно на формирование такого типа экономического сознания, казалось бы, и должна быть нацелена вся система современного экономического образования в России. Однако, склонность к новаторству, инновационный характер экономического сознания предпринимателя есть лишь та конкретика, которая переводит само экономическое сознание из одного переходного архетипа в другой, но не имеет ничего общего с абсолютными ценностными основаниями. В самом деле, новаторство есть ценность, но не ценность предельного, высшего порядка. Понимание термина «предельность» в философии и экономике принципиально различно. Обновление ради обновления, реформы ради реформ, зуд творчества ради удовлетворения чьих-то амбиций и прихотей - все это человечество переживало уже неоднократно. Предельность в контексте этих суждений должна рассматриваться не только со стороны меры (количественной), но и со стороны сущностной (качественной), как некая абсолютность - система идеалов. Только идеалы гуманизма, основанные на фундаменте духовной любви, позволяют перевести новаторство как творчество в русло служения людям, ближним, в русло гармонизации своего собственного личностного бытия и бытия общечеловеческого.

Поиск социальной и духовной гармонии есть поиск в том числе и экономического равновесия в том смысле, что «стараясь о счастье других, мы находим свое собственное» (Платон).

Вопрос об аксиологичной обусловленности экономического сознания требует дальнейших исследований. В самом деле, в чем собственно заключается аксиология экономического сознания? Что это - этика мышления, эстетика категориальности, нравственность оценок?

Оказывается, что моральная характеристика человеческой природы самым непосредственным образом затрагивает и экономическое сознание. Человек есть не только «то, что он ест», но и то, что он думает. Именно поэтому этика на протяжении всей своей истории была аксиологией хозяйства. Этика Эпикура, Лукреция, стоиков в древности в концентрированной форме отражала именно экономическое сознание. Собственно говоря она служила как бы средством этого отражения. Если экономическое сознание было и остается отражением человеческим разумом объективной хозяйственной деятельности, то аксиология как этика в широком смысле слова была выражением, воплощением человеческих чувств и эмоций, порожденных экономическим сознанием.

Локк пришел к выводу о том, что умозрительные положения и моральные принципы не являются врожденными и приходят из опыта. Отсюда - его идея воспитания. Против рационализированного толкования моральных норм выступал и его ученик А. Шефтсбери (1671-1713), высказавший мысль о естественном и неестественном в человеке. Д. Юм (1711-1776) нашел в человеке эгоистические и альтруистические побуждения. При этом мораль он относил к сфере чувств, а не к сфере разума. Разум, по его мнению, имеет дело с тем, что есть, а не с тем, что должно быть. Но разве то, что есть, не нуждается в оценке? Б. Мандевиль (1670-1733) в уже упоминавшейся «Басне о пчелах» показал, что стало бы с обществом, если бы все люди вдруг в одно мгновение оказались честными, если бы исчезли обман, тунеядство, мошенничество. Но он вряд ли предвидел, что произойдет с обществом в ХХ в. из-за разрастания масштабов алчности, эгоизма и невежества.

Дж.С. Милль (1806-1873) и И. Бентам (1748-1832) создали этику утилитаризма, смысл которой состоял в идее о том, что стремясь к личной выгоде, человек автоматически увеличивает благо общества. На этом моральном фундаменте и возникла классическая экономическая теория в Англии (А. Смит, В. Петти, Д. Рикардо). Дальнейшее развитие экономического сознания в русле научности, почти целиком и полностью было связано с гедонизмом и утилитаризмом. В определенном смысле и современная западная экономическая мысль строит свои теоретические конструкции на прежнем фундаменте. З. Фрейд (1856-1939), исходивший из признания возможности безграничного контроля сознания над областью бессознательного, создал свою концепцию психоанализа, посредством которой осудил культуру и воспел половой инстинкт. «Всякая культура зиждется на принуждении к труду», ни более, ни менее. И все же: «Как не благодарно, как, в общем, близоруко стремиться к отмене культуры» [195, c.104]. Наконец, Дж. Мур (1873-1958) подверг критике прошлый и современный гедонизм и утилитаризм, но предложил свои идеи «моральной обязанности» и «внутренней ценности», которые, в свою очередь, весьма «смахивают» на утилитаризм [118, c.328-346].

Достаточно полный историографический анализ развития морали был дан в свое время А.Ф. Шишкиным, который весь смысл в ее эволюции свел к коллизиям между бескорыстием и алчностью!

С нашей точки зрения, эволюция человеческой морали в целом, а в хозяйственной, экономической сфере человеческой жизнедеятельности в частности имеет гораздо более глубокий смысл. Она состоит в контраверзе духовности и бездуховности человеческого сознания, его наполненности (или ненаполненности) идеалами высшего порядка. Сама по себе духовность вне морали не существует. Но и мораль без сознания «мертва». «Духовность, лишенная своих основ, становится воздушным шариком, парящим над грубым миром, чтобы наблюдать его со стороны, а иногда и развлекать его» [204]. Теоретик современного французского персонализма Э. Мунье не меньше основоположника пролетарской политической экономии К. Маркса критикует капитал за его аморальность: «Капиталистическая прибыль живет за счет двойного паразитирования: однако, идущего против природы, за счет денег, другого, идущего против человека, - за счет труда» [117, c.278]. Излагая принципы «экономики, служащей личности», он заявляет, что «капиталистическая экономика - это полностью извращенная экономика». Предлагая свою модель «персоналистской экономики», служащей «всецело личности», Э. Мунье провозглашает примат труда над капиталом, примат личной ответственности над анонимным аппаратом, примат социальной службы над прибылью, примат организмов над механизмами». Трудно не согласиться с такой экономической аксиологией, тем более, что автором дана нелицеприятная оценка протестантской этике: «Замена индустриальной прибыли спекулятивным барышом, ценностей творчества - ценностями комфорта мало-помалу развенчал индивидуалистический идеал» [117, c.276].

Контраверза духовности и прагматизма в хозяйственной этике пронизывает и современное экономическое сознание. Но что есть духовность в хозяйстве? Что такое дух хозяйства? Об этом размышляли М. Вебер, В. Зомбарт. Но лучше всех, на наш взгляд, эту проблему высветил С.Н. Булгаков: «Содержанием хозяйственной деятельности человека является не творчество жизни, но ее защита, воссоздание живого и натиск на омертвелое» [26, c.117]. Но «для того, чтобы творить, надо не только хотеть, но и мочь» [26, c.111]. Чтобы творить - надо верить в то, что творишь.

Аксиология экономического сознания как проявление его духовности есть не просто рассудочно-оценочная функция экономического мышления, а основанная на творчески-созидательном отношении к экономике функция экономического синтеза. Осуществляя мыслительный анализ, то есть, разлагая, расчленяя изучаемое явление на «элементарные клеточки» затем необходимо осуществить именно духовный, а не просто логический синтез явления, то есть воспроизвести его в лучших, наиболее эффективных его свойствах (предикатах). Видеть лучшее, ценить лучшее, желать лучшего, надеяться на лучшее - смысл духовности хозяйственного мышления и суть оптимизма. В усовершенствовании как раз и состоит духовность экономического, хозяйственного мироощущения, миропонимания и мироотношения. Заниматься экономикой, не веря и не надеясь на улучшение, на обновление и процветание бессмысленно.

Экономическое мышление имеет две стороны: чувственную и рассудочную. Чувственная сторона экономического мышления воспроизводит экономические, хозяйственные отношения и взаимосвязи в виде ощущений, восприятий, настроений, представлений. Тем самым формируется экономическая, хозяйственная психология. Рассудочное экономическое мышление связано с идеологическим, научным и философским осмыслением феномена хозяйства. Но вряд ли можно безоговорочно согласиться с устоявшимся представлением о том, что чувственное - это иррациональное, а рассудочное - это рациональное в мышлении. Если бы наши чувства формировали только иррациональное, многие из нас уже перестали существовать. И наоборот, исключительно рассудочное мышление в координатах строгого рационализма приводит к тому, что возникает деструкция сознания. Только единство, синтез двух сторон в мышлении и формируют здоровое, полноценное экономическое сознание, аксиологичное и эффективное по своей сути. Этот органичный синтез как условие аксиологической корректности, полноценности экономического сознания есть то, что дается свободой. «Свобода сознания является основой личной свободы» [87, c.258].

Только при условии свободы разума возможен полноценный синтез чувства и рассудка. Только в условиях свободы разума экономическое сознание есть синтез духовного и прагматического отношения к хозяйству, в котором человек ищет не только комфорта, но и объяснения смысла такого уникального эксперимента, каким является его жизнь. Если жизнь - это «спасение творчеством» (Н.А. Бердяев), то «творчество требует для своего существования двух условий: во-первых, наличности замысла, свободы изволения и, во-вторых, мощи, свободы исполнения» (С.Н. Булгаков). Только именно поэтому свобода разума есть высшая ценность в шкале аксиологии экономического сознания. И хотя самоопределение человека в рамках экономического сознания отнюдь не тождественно самоопределению личности во всех сферах бытия, само экономическое сознание безусловно изменяет саму ситуацию бытия. По мнению М. Хайдеггера, мышление уже и есть бытие. Только благодаря мышлению человек может преодолеть узкие границы сущего, и лишь благодаря сознанию он может это установить. Однако мышление, если оно и есть бытие, есть бытие «незаконченное». Результатом мышления, придающим бытию некую завершенность, является именно сознание. Но и сознание есть также нечто незавершенное, неустойчивое. Оно постоянно находится в движении, переживает «цепную реакцию» метаморфоз. Экономическое сознание в этом отношении не исключение. Решающую роль в развитии сознания играют аксиологические доминанты, ценностная иерархия и продуктивное воображение. «Можно даже сказать: мыслить - это выдумывать, не веря в выдуманное» [5, c. 24]. Субъект сознания - человеческая личность, посредством апперцепции и продуктивного воображения выстраивает иерархию фактов и систему ценностей как на обыденном, так и общественном уровнях в контексте конкретно-исторических обстоятельств. Это очень важное обстоятельство для понимания природы экономического сознания. Ведь до сих пор, «препарируя духовный мир человека, абстрагируя из него устойчивые структуры и схемы поведенческих реакций, наука фактически убивает живое, не может подняться с уровня анализа до уровня синтеза» [98, c.206]. Созидает же живое знание креативное сознание и творческое мышление. Человек не просто отражает хозяйственный мир в своем экономическом мышлении и сознании, он его «идеально» преобразует, мысленно усовершенствует, словно действует по принципу «во всем видеть хорошее», или «у природы нет плохой погоды». Это творческое отражение и является феноменом экономического сознания, которое в определенном смысле превращается в сознание художественное. Эта, на первый взгляд, еретическая мысль тем не менее имеет серьезные основания в хозяйственной сфере человеческого бытия. «Научная новизна» в любой научной работе, перестановка мебели в кабинете и т.д. - все это первичное движение творческого начала в хозяйственном, экономическом мышлении, определенное эксклюзивное, авторское видение объекта. Без творчества трудно представить аксиологичность сознания, как без креативности и само (экономическое в том числе) мышление.