Креативность экономического сознания личности

q Актуализация креативного потенциала экономического сознания хотя и детерминирована ценностным выбором, но отнюдь не сводится к нему. Креативный потенциал посредством творческого воображения актуализируется в виде замыслов, установок, идей, требующих своего предметно-практического воплощения. Поэтому на смену ценностному выбору приходит инновационный процесс, когда замыслы и идеи обретают конкретные формы и черты (в виде проекта, композиции, теории, формулы и т. д.). Характер конкретизации креативного потенциала в виде идеологии, будь то вульгарный экономизм или размытый гуманизм, секулярный культурологизм или сакральный догматизм, не просто детерминирован той системой ценностей, сквозь которую он проходит, но и той внешней культурой, социальной, хозяйственной средой, в которой человеку предстоит свои замыслы осуществлять в будущем. Хозяйствующая личность должна учитывать не только отвлеченные, общие, абстрактные, но и сугубо экономические и организационные факторы для актуализации своего креативного потенциала: наличие или отсутствие необходимых ресурсов, социальную компетентность как у себя, так и у окружающих, характер спроса и предложения, уровень культуры потребления и т.п. Иначе говоря общий эскиз, замысел должен обрести признаки законченного рисунка, свои четкие контуры, которые в будущем станут основой для апробации и внедрения уже конкретных идей в сферу хозяйствования. Креативный потенциал посредством инновационной деятельности обретает свою экономическую реальность.

ГЛАВА 3. ГЕНЕЗИС КРЕАТИВНОСТИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ

3.1 Структура генезиса креативности экономического сознания

Методология исследования генезиса креативного экономического сознания представляет собой некий общий мировоззренческий подход к проблеме, который может быть рассмотрен на двух гносеологических уровнях: общем и частном. Первый уровень предполагает в качестве «точки отсчета» сознание личности в целом. На этом уровне экономическое сознание выступает лишь как форма личностного сознания. Поскольку личность является общественным (социальным) понятием (в том смысле, что формирование личности происходит в обществе, под воздействием общества и для включения индивида в общество), то и личностное сознание выступает как проявление общественного сознания, его внешняя эманация.

Второй уровень исследования экономического сознания в качестве «отправной точки» предполагает специальный, специфический, экономизированный подход, в соответствии с которым экономическое сознание представляется содержательно иным, нежели другие формы общественного сознания: политическое, идеологическое, научное и т. п. Экономическое сознание в контексте собственной специфической онтологии есть сознание самобытное, системное и синтетическое. На его генезис оказывают наибольшее влияние такие научные направления, как:

- ориентированность на принятие решений;

- ориентированность на системный подход;

- учет важности экологических проблем;

- социальная (общественная) ориентированность;

- институциональность;

- гуманистическость, ориентированность на человека (личность);

Ни одно из перечисленных направлений в развитии науки не претендует на доминирующее положение в генезисе экономического сознания, как сознания специализированного (научного). В этом проявляется синтетичность экономического сознания. С другой стороны, ни одно из перечисленных направлений развития науки не может быть проигнорировано, поскольку в таком случае экономическое сознание в принципе не может сформироваться. В связи с этим мы обнаруживаем его, экономического сознания, системность.

Вместе с тем, следует отметить, что особое место в генезисе экономического сознания занимает эмпиризм, практика. Закладка содержания экономического сознания, его фундамента мыслима лишь с помощью проверки отдельных гипотез в конкретной хозяйственной практике. Для этого необходимо операционализировать понятия, сформировать шкалу оценок, создать технологию сбора и обработки полученной информации.

В этом аспекте экономическое знание самобытно в том смысле, что оно формируется и развивается по своим собственным основаниям, т.е. по экономическим, хозяйственным координатам. Система гносеологических координат экономического сознания задается объективной хозяйственной реальностью. Именно эта объективная хозяйственная (экономическая) реальность детерминирует закономерности генезиса экономического сознания как субъективной экономической (хозяйственной) реальности. С другой стороны, следует отметить, что экономическое сознание есть сознание активное, выполняющее наряду с гносеологической функцией и предметно-практическую функцию. Интерпретация этой активной функции может быть различной. Так, Дж.К. Гэлбрейт указывал, что «содействие, которое экономическая теория оказывает осуществлению власти, можно назвать ее инструментальной функцией в том смысле, что она служит не пониманию или улучшению экономической системы, а целям тех, кто обладает властью в этой системе» [51, c.31]. И далее: «Власть - это способность одного человека или целой группы навязывать свои цели другим» [51, с.126]. Если экономическое сознание обращено не только на самого конкретного его обладателя (внутрь), но и на других людей (вовне), и «служит не пониманию или улучшению экономической системы», а «навязыванию своих целей другим», то, безотносительно этических оценок, оно активно, а не пассивно. Но эта активность наряду с собственными закономерностями генезиса экономического сознания формирует некие «пограничные условия» его развития. В самом деле, одно дело, когда мы судим о себе, пользуемся благом сами, и другое дело, когда мы судим о других, когда приобретаем или передаем блага в пользование другим. Эта разность прекрасно иллюстрируется поговорками: «своя рубашка ближе к телу», «своя ноша не тянет» и т.д.

Закономерности и пограничные условия вместе образуют так называемый эксплананс (explanare, лат. - объяснять), т.е. особый признак сознания (в нашем случае, экономического) - объясняющий, дедуктивный. Объяснять, как раз и означает вывести суждение из теоретических закономерностей и конкретных пограничных условий дедуктивным путем. Так, маржинальный анализ в экономической науке на основе эмпирических наблюдений за тем, как спрос и предложение реагируют на изменение цен, позволил вывести тезис об убывающей полезности и конкретизировать его в терминах эластичности (абсолютной, относительной, единичной) спроса и предложения по цене. Объяснение, которое было дано экономистами, состояло в том, что феномен убывания полезности блага связан с постепенным насыщением спроса.

Само объяснение некоего феномена (его исследование) в литературе называется экспланандум. По данному вопросу часто приводится интерпретация процесса экспланандума (схема) Хемпеля-Оппенгейма [209, с.41]:

Схема 8

Однако сам по себе эксплананс как закономерность развития экономического сознания и экспланандум, как проявление этой закономерности развития в содержании экономического сознания ничего не говорят нам о полноте, целостности экономического сознания. А ведь для того, чтобы логические объяснения хозяйствующей личности (или субъекта хозяйственных отношений в целом) были достоверными, они должны основываться на определенных методах обозначения, описания, выражения - дескрипции. Иначе может получиться, как в известном случае с преданной собакой: хозяина она любит, но выразить это словами не может. Чем полнее и всестороннее описывается экономическая реальность, тем достовернее будут и логические объяснения. При одностороннем описании проявится необъективность, предвзятость, тенденциозность. Описание (дескрипция) выполняет роль отражения и исчисления, но оно ничего не говорит нам об удовлетворенности (или неудовлетворенности) субъекта [209, с. 42].

Описание и объяснение представляют собой структурно-содержательные компоненты метода (способа) действия (функционирования) сознания. Но описывать и объяснять можно по-разному. Экономисты описывают и объясняют хозяйственные процессы не так, как это могли бы сделать художники, писатели, юристы или политики. Связано это с тем, что экономическое сознание формируется экономическим мышлением. А «экономический образ мышления является предвзятым (выделено нами - Т.О.). Экономическая теория не предлагает непредубежденный взгляд на общество, при котором в равной мере учитываются все наличные факты. Напротив, экономический образ мышления выхватывает из широкого круга возможностей лишь немногие, отбрасывая все остальное» [197, с.27].

Рассуждая о «предвзятости» экономистов, П. Хейне отмечает, что они прежде всего фокусируют свое внимание на том, что люди делают (и должны делать) свой выбор. В условиях общественного разделения труда, специализации и конкуренции человек пытается минимизировать потери и максимизировать выгоду, в связи с чем выбирает те модели поведения и способы действия, которые представляются ему (в его экономическом сознании) наиболее подходящими. Далее, П. Хейне отмечает, что экономическая наука делает особый акцент на индивидууме, поскольку «в реальности выбор всегда осуществляет индивидуум» [197, с.28]. Следующим специфическим признаком экономического сознания (описания, объяснения, выбора) называется рациональность: «Экономисты предполагают, что человек действует не по капризу, но предварительно взвесив ожидаемые плюсы и минусы доступных ему вариантов, и что он учится на своих ошибках» [197, с.28]. Здесь речь идет не только о поведении хозяйствующих субъектов, но и об их экономическом мышлении и сознании. Итак, «предвзятость» (или было бы точнее сказать, избирательность) экономического мышления, казалось бы, полностью перечеркивают наше суждение о системности и синтетичности экономического сознания. Но если мы обратим внимание на то, что эта избирательность («предвзятость») формируется эмпирически, в процессе выбора, при предварительном взвешивании всех вариантов решения, то становится очевидной именно синтетическая и системная природа экономического экспландума.

На наш взгляд, общая конструкция методологической матрицы экономического сознания может быть представлена в соотношении конкретных методов экономического мышления и общих способов мышления в целом; при этом к конкретным методам можно отнести индукцию и дедукцию, анализ и синтез, герменевтику, экстраполяцию, статистические методы (группировку данных) и т.п.; к общим методам можно отнести дескрипцию, экспланандум, моделирование, сравнение, обобщение, абстрагирование. Так, группировка статистических данных есть частное проявление более общего метода обобщения; герменевтика (интерпретация) есть частное проявление более общего способа познания-дескрипции и т.д. При этом, как частные, так и общие способы экономического познания (мышления) в свою очередь могут быть ранжированы. Например, абстрагирование может быть как отождествляющим, так и изолирующим [36, с. 16], а обобщения могут быть аналитическими и синтетическими [44, с.7]. Понимание внутренней иерархии и субординированности методов познания позволяет четче представить себе генезис сознания человека в целом, экономического сознания в частности. Оно вносит в наши хаотичные, аморфные, рыхлые представления системность, логику. «Логика есть великий преследователь темного и запутанного мышления, - отмечал известный экономист Дж.С. Милль, - она рассеивает туман, скрывающий от нас наше невежество и заставляющий нас думать, что мы понимаем предмет в то время, когда мы его не понимаем» . Однако, далеко не всякое экономическое сознание в действительности сознание логическое. Рассудочное и эмоциональное сознание свойственны хозяйствующим субъектам, а логика здесь может и отсутствовать. На чувственном уровне познания формируются ощущения, восприятия и представления об объектах экономической практики, то, что можно было бы назвать чувственным опытом. Но этот опыт может быть позитивным и негативным. На рассудочном, абстрактном уровне познания формируются понятия, высказывания (суждения), теории. Процесс познания на данном уровне представляет собой волевую, целенаправленную деятельность, связанную с использованием обобщений, ограничений, деления, классификации понятий, доказательств (аргументирования) и опровержения (верификации). На этом уровне познания хозяйствующий субъект сталкивается с необходимостью экспланандума, но не более. Мы пытаемся обосновать тезис о том, что для экономического мышления и экономического сознания сама логика задается тем обстоятельством, что «цена всякого знания определяется его связью с нашими нуждами, стремлениями и поступками» [76, с. 45]. Так, некая корпорация, производящая химические препараты, загрязняет окружающую среду. За это она несет наказание в виде санкций. Следовательно, как загрязнитель, который платит, она ведет себя нелогично. Но та же самая корпорация получает от реализации своей продукции прибыль, во много раз превышающую размер штрафов за загрязнение. Следовательно, с точки зрения руководства этой корпорации, она действует логично и рационально. Но индивидуальный интерес (фирмы) в данной ситуации оказывается несогласованным с общественным интересом. Это объясняется тем, что экономическое сознание часто распределяет ресурсы и формирует тип действий субъектов хозяйственной практики в настоящем, а также ближайшем и отдаленном будущем, исходя из «иррациональной системы предпочтений». Как правило, люди предпочитают незначительные блага настоящего значительному уровню благосостояния в будущем.

Но, несмотря на то, что такая ориентация на скоротечную сиюминутную выгоду в ущерб альтернативной долгосрочной пользе поддается объяснению и хорошо иллюстрируется известной «историей про трех поросят», она, строго говоря, не логична, поскольку, в конечном счете, теряют все. В экономической литературе это называется ситуацией дэдвейт-убытков или «рыночными провалами». В 1920 г. А. Пигу в своей знаменитой книге «Экономика благосостояния» предложил разграничить экономическое и общее благосостояние, а в качестве источника расхождений между частной и общественной пользой предложил считать внешние эффекты, лежащие за пределами индивидуальности (сознания субъекта). Но тогда мы должны признать, что экономическое сознание личности столь же нелогично, насколько сама личность экстравертивна.

В процессе экономического мышления обнаруживается глубокая дихотомия, которая выражается в несоответствии между индивидуальными и общественными интересами и потребностями, в расхождениях между самими объективными интересами с одной стороны и потребностями, как осознанной и сформулированной субъективно формой интереса с другой стороны, между целями и задачами текущего, краткосрочного периода (синхрония) и долгосрочного характера. В общем виде дихотомия экономического сознания личности может быть представлена схематично:

Схема 9

Личность в структуре такой дихотомии выступает как «сжатое и сосредоточенное общество», а «общество есть заполненная и расширенная личность» [158]. Дихотомия экономического сознания личности обусловлена тем, что «вследствие своей способности к сознательному размышлению, к рефлексии человек подвергает суждению и оценке все фактические данные своей внутренней и внешней жизни. [157, с.53] Отсюда мы можем представить внутреннюю структуру дихотомии экономического сознания личности:

Схема 10

В конечном счете дихотомия экономического сознания личности выливается в необходимость осуществлять выбор между духовным, нравственным смыслом бытия и его предметно-прагматическим содержанием, в стремление не измерять и не подменять высшее низшим, в желание органично жить и мыслить. «Органичное мышление, - указывал В.С. Соловьев - вообще в двух своих видах принадлежит, с одной стороны, истинным философам, а с другой - народным массам. Что касается стоящих между теми и другими, то им приходится ограничиваться механистическим мышлением, которое разбивает или разлагает (анализирует) непосредственную действительность - и в этом его значение и заслуга, - но не в состоянии дать ей нового, высшего единства и связи - и в этом его ограниченность» [157, с. 177].

Необходимо, на наш взгляд, существенное уточнение данного вывода. Экономическое сознание не только разбивает и разлагает (анализирует) непосредственную хозяйственную действительность, но и соединяет и синтезирует (обобщает) ее. Однако, все дело в том, что сам способ такого соединения, сочетания внутренне ограничен (порочен), поскольку экономист всегда судит с сугубо экономического угла зрения, что и ведет к подмене высшего - низшим, общего - частным, традиционного - инновационным, диахронического - синхроническим. Возможно, что требовать от экономиста мыслить философски, органично - это уж слишком. Ведь в рамках общественного разделения труда - «богу - богово, кесарю - кесарево». Но проблема заключается в том, что экономика выходит далеко за пределы непосредственно хозяйственной практики. По мнению С.Н. Булгакова, цель хозяйства лежит вне хозяйства, а «содержанием хозяйственной деятельности является воссоздание жизни»! А жизнь «есть конкретное неразложимое единство логического и алогического» [26, с.22]. Сведение экономического мышления и сознания к чистой экономике, по мысли С.Н. Булгакова, интеллектуализм, иллюзионизм и экономизм. Вряд ли с этим можно спорить.

Вместе с тем в контексте более общей проблемы креативности экономического сознания возникают вопросы об источниках творчества и его пределах (пространственно-временных рамках). Пытаясь ответить на эти вопросы, С.Н. Булгаков писал: «Итак, каков же источник человеческого творчества в хозяйстве, в культуре, науке, да и в искусстве, в чем же вообще его тайна? Творчество требует для своего существования двух условий: наличности, во-первых, замысла, свободы изволения, и, во-вторых, мощи, свободы исполнения… Для того, чтобы хотеть, очевидно, нужна личность. Для того же, чтобы творить, надо не только хотеть, но и мочь, надо ставить себе выполнимую задачу, иначе творчество кажется или невозможным или недовершенным» [26, с.111].

Далее, С.Н. Булгаков утверждал: «Здесь мы подходим к центру интересующей нас проблемы о природе хозяйственного творчества. Очевидно, что человек не обладает всемогуществом, способностью творить из ничего все, чего захочет. В этом смысле человек вообще не может творить, сам будучи тварью. Если он может творить, то не из ничего, а из созданного уже (или предвечно существующего, по мнению пантеистов) мира. В нем он может отпечатливать свои идеи, воплощать свои образы. В нем он может находить ответы на свои вопросы, вопрошать его экспериментом и давать ему свои определенные директивы» [26, с.112]. Задаваясь вопросом о том, «откуда родятся те замыслы действий, из которых слагается хозяйство», С.Н. Булгаков полагал, что «человеческое творчество - в знании, в хозяйстве, в культуре, в искусстве - софийно» [26, с.113], имеет божественное происхождение. «Человеческое творчество не содержит в себе ничего метафизически нового, оно лишь воспроизводит и воссоздает из имеющихся, созданных уже элементов и по вновь находимым, воссоздаваемым, но также наперед данным образцам» [26, c.114].

С.Н. Булгаков следовал в своей трактовке творчества и экономического сознания за Платоном, полагал, что «знание есть припоминание», а творчество «не есть творчество из ничего, но лишь воссоздание, воспроизведение данного», оно, это действие есть творчество «постольку, поскольку оно есть свободное и трудовое воспроизведение» [26, c.114]. С.Н. Булгаков выделяет три принципиальных предиката творчества: предзаданность, свободу и труд. Творчество предопределено традицией: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Екклесиаст. 1. 8-9). Творчество в контексте экономики хозяйствования предопределено свободой мышления, сознания и духа: «Всякая хозяйственная эпоха имеет свой дух и, в свою очередь, является порождением этого духа» [26, с.187].

Творчество, по С.Н. Булгакову, есть мощь, посредством которой человек преодолевает «необходимость как немощь» и «стремится к достижению хозяйственной свободы, к власти над отчужденной от него природой, к экономической мощи и «богатству» [26, с.189]. При этом, «человек свободен лишь в направлении своих сил, в способе использования своей природы, но саму эту природу, основу своего «Я», он имеет как данную, как сотворенную» [26, с. 114].

Наконец, предикатом творчества является труд: «Мир как объект хозяйства - это мир как объект труда, а постольку и как продукт труда. Печать хозяйства кладется именно трудом, в этом права трудовая теория ценности, права политическая экономия, которая верно чувствует универсальное, космическое знание труда… Труд в своей внутренней, волевой основе, как чувство усилия, направленного вовне не поддается никакому определению…», но «только тот живет полной жизнью, кто способен к труду и действительно трудится… Природа без труда не может выявить всех своих сил…» [26, с.43-44]. Эти рассуждения русского философа позволяют осмыслить генезис креативного экономического сознания как единого и целостного бытийственного потока, некоей реки времени: «содержанием хозяйственной деятельности человека является не творчество жизни, но ее защита, воссоздание живого и натиск на омертвелое» [26, с.117]. Итак, место креативного экономического сознания и хозяйственного поведения четко обозначено. Методологический аспект исследования должен нам дать ясные и четкие представления о том, где и как именно происходит появление и проявление творчества. И вывод, который мы могли бы сделать на данной стадии рассмотрения проблемы, состоит в том, что творчество возникает и проявляет себя там, где происходит синтез свободы, традиции и труда. Именно в этом синтезе формируется органическое экономическое сознание, не зацикленное на «ценности» экономизма, а нацеленное на «защиту жизни, воссоздание живого». Ценности подлинного гуманизма выше ценностей экономизма, а экономика есть лишь средство гуманизации человеческой жизни, ее очеловечивания, наполнения идеалами добра и любви. Именно из такого императива должно исходить органичное и креативное экономическое сознание, чтобы не быть деструктивным.

«Человек есть по природе своей творец, созидатель, строитель жизни, и жажда творчества не может в нем угаснуть» [16, c.183]. Утверждая это, Н.А. Бердяев попытался рассмотреть творческий акт в контексте христианского вероучения и пришел к интересному выводу о том, что спасение нисколько не противоречит творчеству, а смирение, которое проповедует христианство, «не должно подавлять и угашать дух. Смысл смирения - в реальном изменении и преображении человеческой природы. Смирение есть действительное изменение духовной природы, а не внешнее подчинение, оставляющее природу неизменной, внутренняя работа над самим собой, освобождение себя от власти страстей, от низшей природы, которую человек принимает за свое истинное «Я» [16, с.188]. Поверхностному пониманию христианства, по мнению Н.А. Бердяева, «противостоит более глубокое понимание христианства как откровения любви и свободы. Человек призван быть творцом и соучастником в деле Божьего творения» [16, с.195]. Разница между религиозной философией и светской наукой в объяснении творчества состоит в том, что, в первом случае ее связывают с божественным откровением, а во втором случае, либо с социальными (воспитание), либо с физиологическими (генотип) обстоятельствами. Но истина, как всегда, лежит посередине; на наш взгляд, все указанные обстоятельства связаны с творчеством и детерминируют его в качестве природных, социальных и сакральных предикатов. Но креативность потому и предзадана, предопределена, изначально есть в человеке, что есть сам человек. И вряд ли стоит противопоставлять предикаты творчества. Непонятно, например, почему «творчество есть обнаружение любви к Богу и божественному, а не к миру сему» [16, с.199]. Разве призыв «возлюбить ближнего своего» не опровергает подобные суждения? Радикализм плох любой: и светский, и секулярный. От того, чего в человеке больше (духовного, социального, природного), зависит характер творчества, но не само творчество как таковое. «Не всякое творчество хорошо. Может быть и злое творчество. Творить можно не только во имя Божие, но и во имя дьявола» - рассуждал Н.А. Бердяев. Но его радикализм как-то не убеждает: «Никто больше не верит в отвлеченную (не религиозную - Т.О.) культуру. Повсюду человек стоит перед выбором. Мир разделяется на противоположные начала» [16, с.200-201]. Не убеждает и мистицизм: «Творчество есть духовное делание, в котором человек забывает о себе, отрешается от себя в творческом акте, поглощен своим предметом… Человек согласен губить свою душу во имя творчества» [16, с.199]. Наоборот, творчество, на наш взгляд, есть такое состояние человеческого духа, когда дух входит в душу и в телесность человека, пронизывает все его существо и животворит.

Дух входит в человека через «любящее сердце» и сознание, заставляя человека трудиться, хозяйствовать. Спасение души отнюдь не следует толковать как аскезу, в духе идеи «не сеять и не собирать в житницы». Спасение души есть подвижнический, жертвенный, творческий труд, когда жертвуют не собой и не своей душой, а тем, что мешает душе, тем, что вторично и третично. Русская культура и российская цивилизация сложились в результате героического труда народа. Без труда нас всех ожидает «всеобщее тунеядство», «бессмысленное прозябание и растрата жизни», «внутреннее оскудение», «пассивное, пресыщенное отупение вместо творческого подъема» [63, c 424-425]. И поэтому труд лежит в основе не только всей экономики, но и в основе самого экономического сознания человека. Именно труд сопричастен творчеству. Творчество без труда и вне труда непознаваемо и не проявляемо в принципе. Труд есть не «проклятие» человечества, а предтеча творчества и потому его, человечества, благодать. Тот, кто не трудится, не только «да не ест», он и не живет. Творчество как «сохранение и воспроизводство жизни» и есть труд.

Мотивация всякой, в том числе и мыслительной деятельности человека, безусловно, связана с его потребностями. Однако эта связь латентная. Тогда возникает вопрос о том, что же еще пробуждает в человеке интерес, в силу которого он ищет способы творить и творит знания, действия, природу и самого себя? Если мы обратимся к такой характеристике человека, как аффилиация, то будем вынуждены признать, что общение отдельного человека с другими людьми также способствует пробуждению в нем творческого потенциала. Важным мотивом такого пробуждения выступает критический дискурс. К. Поппер искренне полагал, что общение, дискуссии, споры, диспуты способствуют не только поиску истины, но и открытиям, новациям [138, c.33-34]. В противоположность ему Т. Кун наоборот утверждал, что « в некотором смысле, в полную противоположность взглядам сэра Карла (К. Поппера - Т.О.) как раз отказ от критического дискурса и характеризовал переход к науке» [79, с.548]. Основой креативности, по мнению Т. Куна, выступает непосредственное восприятие реальности или проблемы конкретным человеком. Для того, чтобы творить (знание, например), ему не нужно общение, а тем более дискуссия. Выходом из создавшейся ситуации стало использование тезиса о том, что «не все поддается познанию», логическому и научному объяснению (в терминологии К. Поппера, верификации). Восприятие может действительно базироваться не на логике, а на чувствах. Чувственное сознание столь же предрасположено к креативности, как и сознание научное. В этом смысле мы можем вести речь о специализированном или обыденном архетипах сознания, о «верхе» или «низе» культуры исследования или мышления. Но необходимо иметь в виду, что «целостность восприятия заслуживает особого внимания», что и научное, и обыденное, и религиозное, и светское, и рассудочное, и чувственное сознание и осознание реальности собственного бытия «воплощается в нервной системе, которая преобразует стимулы в ощущения» [79, с.251]. Мотивы - стимулы - ощущения: так выглядит «цепочка шагов» нашего функционирующего сознания в поисках собственной способности творить. «Механизм восприятия, запрограммированный подобающим образом, имеем существенное значение для выживания… То, что «встроено» в нервные процессы, которые преобразуют стимулы в ощущения, имеет следующие характеристики: оно передается в процессе обучения; благодаря многочисленным испытаниям оно признано более эффективным, нежели конкурирующие варианты, имевшие место в процессе исторического развития среды; оно подвержено изменениям как в процессе дальнейшего обучения, так и благодаря обнаружению несоответствия со средой» [79, с.251]. Конечно, богослов мог бы возразить, что способностью творить обладает не наше сознание, а наша душа. Но материалист тут же бы поправил его, возразив, что существование души научно не доказано, тогда как сознание научно установлено. На что богослов тут же бы ответил, что не все поддается научному сознанию, и все претензии науки на всезнайство есть греховная гордыня. Однако сознание действительно обладает способностью творить новое не потому, что физиологические рецепторы головного мозга реагируют на внешние раздражители, а потому, что они преобразуют внешнюю энергию Это означает, что креативность человеческого сознания выходит на принципиально новый уровень, связанный с доминированием в человеке духовности. Дальнейшее развитие сознания связано с развитием логики или преодолением противоречий. Неслучайно в связи с этим часто вспоминают слова Д`Аламбера: «Шагайте дальше, и вы обретете веру». В самом деле, достоверность обрететаетсяв на основе расширения и углубления наших знаний. И здесь количество накапливаемых человеком знаний превращается, в строгом соответствии с законом перехода количественных изменений в изменения качественные, в особое качество - веру. Вере нельзя научить, но ее можно обрести. Мотив обретения веры - не иллюзия бытия. Люди часто ощущают нехватку именно веры (уверенности), как светской, так и религиозной. Слово кредо означает доверие, точно также, как и термин фидуцио (лат.). Здесь неважно, какой характер носит вера сама по себе; важно то, что она становится результатом энтузиазма, приверженности, нацеленности, устремленности, настойчивости, поиска. И новое знание получается (обретается) уже часто не путем логических конструкций или спонтанных действий, математического анализа или теоретических выкладок, но и с помощью веры. Вспомним в этой связи о том, как были открыты планета Плутон, длина спектральных линий водорода (Н. Бор) или идея доминанты А. Ухтомского. Именно вера стала главным фактором открытия, творчества, креативного прорыва. Все остальные факторы оказались лишь сопутствующими. Без них, естественно, невозможно было бы конкретизировать и сформулировать идеи. Но без веры сами идеи никогда бы не обрели своей жизни, своего воплощения в сознании.

Мотивированный ум всегда нацелен. Но нацеленность может быть разной. Только когда она обретает контуры приверженности, мы вправе говорить о начавшемся процессе формирования в сознании идеи, замысла. Только когда приверженность превращается в веру, мы вправе утверждать, что замысел возник, идея появилась. Будет ли эта идея обращена на чудеса или же она окажется направленной на создание лазерных дисков, ее проводником и средоточием всегда будет человеческое сознание. Но было бы легковесно полагать, что замысел, идеи связаны только с умом, мозгом. Неслучайно И.А. Ильин считал, что «душа человека заключена в любящем сердце». Оно также оказывает огромное влияние на формирование и актуализацию замысла, идеи. Но оно оказывает, на наш взгляд, только сопровождающее, побуждающее, катализирующее воздействие. Мозг, как материя, выступает основой сознания: сознание выступает носителем идеи, замысла; сердце есть лишь регулятор, своеобразный адаптер, регламентирующий через эмоции алгоритм формирования и осуществления замысла, идеи. Таков в общем виде механизм креативности сознания человека. Социализация креативности экономического сознания личности осуществляется в практическом действии, направленном как на самого индивида (интровертность), так и вовне, на окружающий мир (экстравертность).

Здесь можно было бы выделить две стороны креативного сознания: отражающее сознание и рефлексивное сознание. Сознание есть не просто система знаний, но и самосознание, т.е. знание о знании. По Ж.П. Сартру, «рефлексивное сознание полагает отражающее сознание как свой объект: в акте рефлексии я выношу суждения об отражающем сознании - я стыжусь его, я горжусь им, я хочу его, я его слушаю и т.д.» [149, с.27].

Это наводит нас на мысль о том, что в одной общей проблеме креативности сознания, в том числе и сознания экономического, заключены две достаточно автономные проблемы: проблема происхождения креативности сознания и проблема понимания креативности сознания. Можно знать, в чем смысл креативности, но не уметь это объяснить логически, точно также, как дети способны производить сложение, но не способны затем объяснить, как они это сделали. Без сомнения, мотивация лежит лишь в самом начале процесса объяснения креативности, тогда как вера находится в конце этого процесса: без веры творческий акт не происходит, хотя потенциально личность обладает творческой способностью создания нового (творения или сотворения по собственному замыслу, либо по божественному откровению). Вряд ли следует безоговорочно соглашаться с заявлением Ж.П. Сартра о том, что «только сознание смогло бы устанавливать свои границы» [149, с.29]. Границы нашему сознанию установлены временем, отведенным для его жизни, средой, ориентирующей нас на нечто определенное и т.д. Но вот границы креативности сознания хозяйствующего субъекта задаются сознанием в целом. И в этом смысле мы могли бы принять идею французского философа, добавив, что вне духовности, вне работы со смыслами, без духотворения даже возможности сознания в целом не в состоянии разбудить в хозяйствующем субъекте творческий потенциал. Только в процессе духотворения «сознание предшествует ничто и извлекает себя из бытия» [149, с.29]. Извлечь себя из небытия, из предшествующего сознанию ничто можно только через духовное т.е. устремленность к совершенному.

Замысел, вложенный в виде программы в компьютер, означает, что природа искусственного интеллекта исчерпывается электронной платой или монитором. Но техническая основа здесь очевидным образом не исключает «человеческое» происхождение (природу) такого интеллекта. Нам это ясно потому, что это знание - очевидное. Но есть и неочевидное знание, которое, возможно, пока остается вне наших ощущений и недоступно органам наших чувств. Наитие, предчувствие предшествуют творчеству. Но само творчество, хотя оно и зависит от физического или физиологического раздражения порождается все-таки душевным импульсом (толчком по Фихте) обусловленным духовной жизнью человека.

3.2 Влияние традиции на развитие креативности экономического сознания

Креативность есть творчество в потенции, есть лишь потенциальное творчество, способность творить. Но между способностью и ее реализацией дистанция огромных размеров. Для осмысления этой дистанции обратимся к Платону, который в «Тимее» постулирует абсолютное существование трех трансцендентальных сущностей: изначального образца творения (парадигмы), демиурга (творца) и самого процесса создания, творения, «восприятия», «чистого становления». Исходя из идей Платона, для творения необходим «абсолют всех абсолютов», некое единство, которое сверхсуще, так как самотождествененно, бесструктурно и вне времени. Выступая как высший принцип творчества, единство само по себе беспредпосылочно. Только оно предопределяет смысл творчества, который, по Платону, заключается в творении блага [129, с. 432, 453-454], пишет В.А. Яковлев, «в своей повседневной реальности человек занимается целесообразной деятельностью, но в идеале, по мысли Платона, он должен стремиться подражать во всех отношениях истинному творчеству Демиурга» [214, с.147]. Если, по мнению В. Соловьева вместо Демиурга мы используем слово Бог, а вместо термина «творчество» возьмем феургию, теодицею, космодицею и т.д., то в результате получится духотворение, «работа со смыслами». Смысл творчества, таким образом, состоит в совершенствовании самого человека (самое себя), а через себя - и всего мироздания. Тем самым, идея Платона о восхождении человека к своей творческой сущности есть то же, что и категорический императив И. Канта. Но между идеальной и материально-предметной формами деятельность может быть как разрыв, так и континуитет. В первом случае мы наблюдаем неактуализировавшуюся креативность, во втором случае - отражение идеальной деятельности в материально-предметной практике, т.е. отражение (по Платону - подражание). Взятое во времени (диахронии) такое отражение как следование идеальному образу (идеалам) есть традиция. Если этого отражения не происходит, деятельность, по определению, не творческая. Нельзя согласиться с заявлениями о том, что «всякая (выделено нами - Т.О.) человеческая деятельность несет в себе элементы творчества», тем более, что далее отмечается, «творческую деятельность мы противопоставляем рутинной». И уж совсем не убедителен вывод о том, что «в чистом виде ни той, ни другой не существует» [114, с.138].

Бывает деятельность творческая, смысл которой состоит в создании духовных и материальных благ, а бывает деятельность рутинная, которая заключается в затрате физической и умственной энергии, не сопровождающейся созданием блага. Субъект творчества есть субъект хозяйственной деятельности, если понимать хозяйство в широком смысле слова как разумную деятельность человека, связанную с созданием благ. В узком смысле, хозяйство есть экономика, т.е. рационально-организованная деятельность человека по созданию благ. Творческий акт есть apriori акт хозяйственный, но отнюдь не всегда экономический, не всегда рационализированный. Часто творчество сопровождается не рациональным, а иррациональным подходом, что, возможно, снижает креативный потенциал личности и изменяет весь алгоритм творчества как процесса, но это означает только то, что организация творческого процесса как процесса формирования и реализации креативного потенциала личности должна осуществляться на базе определенной иерархии принципов. «Расширение философских поисков в сфере исследования условий творческой деятельности субъекта хозяйства крайне важно, поскольку благодаря творчеству человек включается в онтологический процесс, и тем самым изменяется его отношение к миру, он начинает задумываться о последствиях своей деятельности» [180, с. 163].

Механизм формирования креативных способностей личности и процесс творчества можно рассматривать с разных позиций. Для приверженцев натурализма творчество есть обусловленная природой адаптация человека к ее изменяющимся условиям. С позиций теоцентризма творчество рассматривается как божественный акт духотворения, но при этом подразумевается, что человек - «божья тварь», не обладает собственным креативным потенциалом, а лишь транслирует через себя волю божественного провидения. Социоцентризм рассматривает творчество как процесс, социально детерминированный, а творческие способности - как высшее проявление социализации человека. Наконец, для антропологизма творчество есть самосозидание, есть «индивидуальное предприятие», «внутренне переживаемый проект», который есть человек. Отметим, что все перечисленные подходы дают лишь частно-научную (частно-философскую) картину творчества как процесса, взятого в отрыве от самого содержания креативности.

Содержание же креативности раскрывается в следующих сущностных принципах творчества, таких как: 1) вера (доверие); 2) надежда; 3) человеколюбие (любовь); 4) устремленность к совершенству (духовность); 5) свобода творчества; 6) взаимопонимание (эмпатия); 7) терпимость (толерантность); 8) самобытность (уникальность); 9) самосознание (осознание самого себя как творца); 10) вдохновленность (жертвенность). В перечне этих принципов творческой деятельности нет идей рационализма, гедонизма, прагматизма, эффективности, утилитарности поскольку последние касаются организации любой формы деятельности (в том числе и экономической). Иерархия формальных принципов деятельности может быть специфической относительно самих форм деятельности. Иерархия принципов творческой деятельности (вид деятельности) строго определенна. В этом и состоит разница между homo humanus и homo economicus. Разумный человек (homo sapiens) есть (и должен быть) одновременно и «человек человечный», и «человек экономический». Но путать две ипостаси «человека разумного» нельзя, так как в действительности они часто не совпадают в едином физическом лице. Хорошо, когда рационализм или утилитарность сочетаются с духовностью и любовью, но скверно, когда они подменяют духовность и любовь. Тем более, что для homo economicus несвойственна (чужда) жертвенность [135, с.15]. Целерациональность сама по себе также есть лишь внешний, формальный принцип деятельности, есть «ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и использования этого ожидания в качестве «условий» и «средств» для достижения своей рационально поставленной и продуманной цели» [29]. Ясно, что целерациональность не «задает» креативность, хотя и является внешним, формальным ее предикатом. Точно так же обстоит дело и с утилитаризмом, который означал, что поведение людей должно быть подчинено максимизации удовольствия (полезности). Сочетая внешние (формальные) принципы организации деятельности вообще и сущностные (смыслосодержательные) принципы творчества (творческой деятельности), мы обнаруживаем, что первые (формальные) принципы детерминируют ресурсы деятельностной активности и во многом обусловливают переход креативных способностей личности в реальный творческий процесс, тогда как сущностные (смыслосодержательные) принципы «задают» само содержание креативных способностей человека, его способность переводить нечто из небытия в бытие, его способность к инновационному действию (акту).

В экономической литературе используется понятие «процедурной рациональности», подчеркивающее зависимость конечного результата от избранной процедуры действий. Чем более рациональна личность, тем сложнее процедура действий по достижению результата, и наоборот [226, с.16]. Однако усложнение организации деятельности (и поведения homo economicus) отнюдь не гарантирует творческого характера самой деятельности (и поведения), если у личности не сформированы креативные способности. Чтобы их рационально задействовать в процессе, необходимо их предварительно сформировать. И вот здесь-то принцип рациональности не работает, так как для формирования творческой способности человека необходимы иные «предельные» основания и, прежде всего, любовь (духовная, душевность по В.М. Князеву) [77, с.25]. Неслучайно ведь сказал апостол Павел: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто» (I Кор. 13, 1-2). По словам апостола Павла, «любовь первее». По мнению И. Канта, любовь есть «максима благоволения, имеющая своим следствием благодеяние» [70, с.389]. Благодеяние как деяние блага и есть (по Платону) творчество. Полностью разделяя интерпретацию творчества как процесса деятельности, мы полагаем, что креативные способности (творческий потенциал) личности закладываются и пробуждаются в ней прежде всего любовью.

Справедливо указывая, что «Иисус Христос свел (выделено нами - Т.О.) свое учение к двум заповедям - любви к Богу и любви к ближнему», Н.О. Лосский подчеркивал, что «индивидуальная личная любовь человека к человеку, наиболее конкретная и, казалось бы, наиболее естественная, в действительности с большим трудом дается человеку» [96, с.132]. Но без этой любви творчество как духовное (а затем и материально-предметное) совершенствование человека и мира невозможно. Именно в силу своей конкретности любовь имманентна креативности. Но именно в силу труда, который должен быть положен на то, чтобы она далась человеку, любовь есть творчество в труде, есть трудовое творчество, есть созидание блага. Поэтому легковесными выглядят рассуждения некоторых авторов о том, что «библейская традиция рассматривает труд как наказание» [134, с.7].

Рассматривать как наказание можно только подневольный (несвободный) труд. Свободный труд как основание творчества есть благоустройство жизни и служение Богу. Ссылаясь на призывы «не сеять и не собирать в житницы», «не заботиться о дне завтрашнем», некоторые авторы часто забывают о том, что сказано в Евангелии: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить... Ищите прежде всего Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам... Довольно для каждого дня своей заботы» [150, с.25,33-34] (выделено нами - Т.О.). Как видим, речь идет не о труде вообще и не о труде как о наказании, а лишь о верной расстановке приоритетов: сперва дух, потом тело. «Животворит дух, тело не пользует нимало». Спорить с этим тезисом можно сколько угодно, но опровергнуть его историческую подлинность нельзя. Манера же передергивать и интерпретировать текст христианских книг не в духе их написания, а произвольно, не имеет ничего общего с наукой. Больше того, связь труда и творчества имеет гораздо более глубокие исторические корни, чем христианская традиция. Достаточно вспомнить слова Аристотеля о том, что «надо делать все ради жизни, соответствующей наивысшему в самом себе». Возвращаясь же к христианской традиции, следует отметить, что шесть дней труда и день отдыха (суббота в Ветхом Завете и воскресенье в Новом Завете) определили алгоритм жизнедеятельности человечества на тысячелетия. Эта жизнедеятельность направлялась божественными заповедями «возделывайте и храните сад Эдемский». Поэтому достойно сожаления непонимание некоторыми исследователями проблемы креативности, того, что труд - ценность. Высмеивая сегодня известные рассуждения о том, что в будущем труд может и должен превратиться из тяжелого бремени в наслаждение [216, c.298], отдельные авторы называют такое наслаждение «мастурбацией» [179, с.447], путая при этом творческий, свободный, наполненный духовным содержанием труд с подневольной, бесцветной каторгой. Подмена понятий, однако, нисколько не проливает свет на происхождение креативности. А утверждения о том, что «Христос пришел возвестить, что скоро люди будут избавлены от проклятия трудом» скорее затемняют саму научную постановку проблемы. Если труд не ценность, а проклятие, то в качестве источника творчества (создания блага) он выступать не может, и сама природа креативности повисает в гносеологическом вакууме. Пытаясь подменить труд новаторством (лат.: novator - обновление) или эмпирией (греч.: empeiria - опыт), исследователи «забывают», что опыт и его обновление есть характеристики труда. Опыт есть накопленная в процессе труда совокупность знаний, навыков умений. Новаторство - есть проявление объективного закона перемены труда, его качественное развитие. Сам же труд выступает всеобщим основанием творчества. Без этого основания креативность - «сухая влага» и ничего более. Вместе с тем, труд как целесообразная, целенаправленная и общественно-полезная деятельность людей по созданию благ (духовных и материальных) есть лишь базовое основание творчества, его социально-онтологическое основание. Поскольку субъектом труда и творчества выступает сам человек (личность), то необходимо выделять и социально-праксиологическое основание креативности. Праксиологический подход к творчеству отличается от онтологического. Если Платон и его последователи рассматривали творческую личность как пустой сосуд, который Бог наполнял побуждениями (вдохновлял), то представители праксиологического направления (Адаме, Э. де Боно, Гордон, фон Эк и др.) рассматривали творческую личность как «внутренне» мотивированную (изначально). 3. Фрейд связывал творчество с подавленным либидо (сексуальной энергией). Райх увязывал творчество с психоневротическим состоянием индивида. А. Лук, Дж. Гилфорд и ряд других исследователей искали причину креативности в переходных состояниях и психологических отклонениях личности, объясняя творчество комбинацией ряда источников: знаниями, интеллектом, стилем мышления, мотивацией, окружением и т. п.

А. Маслоу полагал, что «творческий человек - это особый тип человека, обладающий дополнительными возможностями, некими умениями, овладевший чем-то, что осталось внешним к его базовой природе», способный «смело встретить совершенно непредвиденную ситуацию» [108, с.424-425]. По существу, речь идет о способности к импровизации, но не о природе креативности. Но если отталкиваться от известной пирамиды человеческих потребностей А. Маслоу, становится очевидным, что они могут быть удовлетворены в процессе труда. Но здесь возникает ошибочная видимая простота: удовлетворять потребности можно и без труда, путем простого их перераспределения. Однако видимая простота такого объяснения ошибочна. В обществе действует закон неуклонного развития потребностей, которые можно удовлетворить только путем совершенствования труда. От простого же перераспределения уже имеющихся благ общество богаче в целом не становится, и возрастающие его потребности не удовлетворяются.

Если мы признаем труд как всеобщее основание творчества, а креативность как особый вид труда (творческий труд), то, оставаясь до конца последовательными, мы должны признать, что наряду с социальным и техническим разделением труда существует и его духовное разделение: труд репродуктивный и труд творческий. Первый вид труда воспроизводит по готовым технологиям готовые образцы; второй вид труда связан с созданием самих образцов (образов) блага и способов (технологий) его производства. Рассматривая мотивацию труда как внутреннюю форму вознаграждения, следует всегда помнить, что мотивация может быть внешней (прибыль, зарплата, рента, процент) и внутренней (удовлетворение от труда, эстетическое наслаждение, самореализация и т.п.).