Теория международных отношений

Т. Линдеманн подчеркивает важное значение выдвинутой «неоидеалистами» категории «восприятие», которая отражает как внешний мир, так и человеческое сознание, и признает, что без «восприятия» мир материальных вещей остался бы непонятым и бессмысленным. И в то же время он видит недостаток обеих вышеуказанных точек зрения в том, что они сводят проблему «искаженного восприятия» к ее антропологическому измерению. Такой подход, по мнению Т. Линде-манна, не позволяет понять, почему одни государства предрасположены к искаженным восприятиям больше, а другие меньше, Кроме того, подход «неоидеалистов» оставляет нерешенным вопрос о возможности верного восприятия международной действительности и формирования в международной политике рациональных целей. Что же касается систем верований, то любая из них, следуя логике «неоидеалистов», способствует искаженному восприятию и потому не имеет самостоятельного значения. Впрочем, как признает Т. Линдеманн, эти недостатки не помешали тому, что рассматриваемые работы сыграли важную роль в дальнейшем развитии как неоидеализма (Ыпёетапп. 2000), так и социологии международных отношений.

Действительно, отталкиваясь от вышеуказанных работ, сторонники социологического подхода к международным отношениям, будь то представители конструктивизма, «культуралистского» или «либерально-демократического» течений, придают гораздо большее внимание ценностям, как независимым переменным международной политики. Представители социологического течения в ТМО, возникшего в конце 1980-х гг., настаивают на необходимости преодоления «объективизма» и придания первостепенной роли в действиях международных акторов интерсубъективным структурам, традициям, культурам, системам верований, идеям и т. п. Международный контекст, складывающийся после холодной войны, делает такой подход не только возможным, но и необходимым. Национальные, транснациональные и субнациональные акторы располагают теперь гораздо большими возможностями для проявления присущих им неповторимых особенностей, которые плохо поддаются анализу в терминах рационального подхода, свойственного неореализму и неолиберализму. Особое внимание в социологии международных отношений придается тому, что радикальные изменения (в том значении, которое отныне приобретает идентичность: этнические, групповые, национальные, культурные и иные особенности) не только ставят под сомнение центральную роль государства и его «вечные цели», но и широко распространенную, этноцентричную в своей основе веру в существование «универсальной рациональности». Именно с этим связана необходимость принимать во внимание тот особый смысл, который каждый актор придает основным категориям международны* взаимодействий (ВасНе е1 8тои1$. Р. 23--27). «Новые идеалисты» подвергают критике не только неореалистские и неолибера-листские, но и неомарксистские (инструменталистские) интерпретации, которые сводят цели к простому отражению материальных структур.

Особенности «нового идеализма» могут быть резюмированы следующим образом.

Во-первых, в отличие от традиционного идеализма, «неоидеализм» не противопоставляет ценности и идеи материальным силам и интересам. Большинство его сторонников настаивают на взаимодействии Между материальными и идеальными факторами. Главное, по мнению «неоидеалистов», в том, что мы не можем воспринимать мир вне зависимости от наших систем верований. Акторы действуют на основе своих интересов, но то, что они воспринимают и определяют как интерес, в значительной мере зависит от системы верований и убеждений. Определение интереса гораздо больше поддается изменениям, чем это кажется на первый взгляд, и зависит от значения, которое та или иная область интересов (военная, экономическая, моральная, внутриполитическая...) имеет в системе наших верований и убеждений.

Во-вторых, как утверждают «неореалисты», государственные руководители определяют угрозы в зависимости не только от материальных способностей другого государства, но и от его намерений, которые эти государственные деятели приписывают ему в отношении своего государства. Например, ядерный потенциал Северной Кореи сам по себе не представляет угрозы для США, ведь их не заботит, например, гораздо больший ядерный потенциал Англии. В данном случае важно восприятие враждебных или дружелюбных намерений «другого». Простая враждебность не представляет собой достаточной угрозы: С. Хусейн не может напугать США массовой бомбардировкой их территории. С этой точки зрения вместо искусственного противопоставления материальных факторов «идеальным», следует задаться вопросом об их взамовлиянии. Зато односторонние и повторяющиеся меры «хорошего» поведения способны постепенно разрушить образ врага, как это было в случае горбачевской политики и ее влияния на западное общество.

В-третьих, международные нормы (например, запреты на применение химического и биологического оружия) достигли такого признания, что сегодня тому или иному государству трудно не соблюдать их. Как пишет А. Вендт, даже анархия в международной политике допускает (предполагает) определенное «согласие», в частности, признание за другими государствами права на суверенитет. Этой особенностью интерсубъективной структуры и объясняется то, что страны ЦВЕ, слабые с точки зрения соотношения сил, сохраняли достаточно средств для того, чтобы при всей силе давления СССР избегать тотального влияния с его стороны.

В-четвертых, подход неоидеализма характеризуется антидетерминизмом. Он показывает, что вопрос о природе угроз в международной политике далеко не столь ясен, как это иногда представляют себе реалисты. Реалисты часто ссылаются на метафору Уолферса, который уподоблял международную систему пожару в театре, когда все зрители бросаются к выходу. Однако, с точки зрения 'неоидеалистов, восприятие «пожара» может оказаться важнее того, что он был в действительности. Даже если признать наличие «пожара», то все равно есть много способов борьбы с ним, на каждый из которых оказывают влияние верования, ценности и убеждения акторов. Какую цель выбрать -- спасать женщин и детей, освобождать выходы, гасить пламя?.. Каждая из ' этих целей зависит не только от самого «пожара», но и от культурных и иных предпочтений. В противоположность другим парадигмам неоидеализм утверждает, что существует плюрализм смыслов и идентич-ностей. Одни и те же объективные структуры могут обусловливать разные цели в международной политике.

В-пятых, придавая «идеальным» факторам международной политики автономный характер, представители неоидеализма (как и других течений социологического направления) задаются вопросом о том, как идентичности и нормы влияют на способ, которым государства определят свои цели и интересы. Они отказываются от подхода, в соответствии с которым идеи служат либо средством для последующего объяснения, либо средством манипулирования! При этом они считают, что идеи испытывают влияние материальных факторов, признают значение, которое имеют соотношение сил, экономические особенности, интересы элит или исторический опыт в формировании «идей» (например, «идеи» сотрудничества) (ВагпеЫ. 1995).

«Неоидеалистический» подход пока еще далек от систематизированного объяснения «идентичностей» или «культур», й его сторонники признают этот недостаток. В то же время их критика неолиберальных и неор'еалистских интерпретаций целей и средств международных акторов предостерегает от односторонности в понимании этих категорий, а введение в сферу их анализа ценностей, восприятий, норм, идентич-ностей, культур и других «идеальных» факторов способствует расширению понимания, делая его более полным.

2. Стратегия как единство целей и средств

Как уже отмечалось, цели и средства -- диалектически взаимосвязанные категории. Установление соответствия между целями и средствами отражается категорией «стратегия».

Общее представление о стратегии

При том, что цели, преследуемые международными акторами, не всегда очевидны, дать определение понятию «стратегия» очень сложно. Б.Г. Лидделл Харт определял стратегию как «искусство распределения и использования военных средств для достижения политических Целей» (Ыййе11 Иаг1. 1967. Р. 335). По мнению В. Муррая и М. Гримсли, «эта лаконичная, но неудачная формула ограничивает рассматривавмый термин только военной сферой, в то время как на практике стратегия имеет гораздо более широкое применение» (см.: Миггау Опгт1еу. 1994. С. 1). Соглашаясь с этим замечанием, следует заметить что и сам Лидделл Харт в конечном итоге приходит к выводу, ц/⁴ сущность стратегии заключается «не столько в том, чтобы искать вое_н. ных действий, сколько в том, чтобы добиться выгодной стратегической ситуации, которая если и не принесет сама по себе решения, то, буду_Чи продолжена посредством военных действий, безусловно, обеспечит его» (ЫййеИ Наг1. 1967. Р. 339). Такое понимание стратегии применительно к государству получило достаточно широкое признание.

В наши дни категория «стратегии» приобретает довольно широкий смысл. Возникли понятия экономической и политической стратегии, стратегии развития предпринимательства и банковского дела и даже «стратегии продажи арбузов в больших городах».

Характер и диалектику любой стратегии определяют: а) существенное воздействие на кого-то или что-то; б) средства и способы далеко идущего, воздействия; в) перспективно-динамичная ориентация цели (Скатау. 1973. Р. 75--77). В общем виде стратегия может быть определена как долговременная лцния поведения, соединяющая науку и искусство в достижении перспективной цели. С этой точки зрения стратегия международного актора представляет собой не столько единую доктрину, сколько метод анализа ситуации, оценку направлений ее возможного развития, сопоставление полученной картины с собственными интересами и выбор на этой основе наиболее подходящего момента и наиболее эффективных средств для реализации намеченной цели. Изменение ситуации влечет за собой изменение стратегии -- от уточнения и корректировки ее приоритетов, до полной смены всех ее основных элементов, т.е. стратегической парадигмы. Например, стратегия «сдерживания коммунизма», которая была принята США по рекомендации бывшего посла Америки в СССР Дж. Кеннана, проводилась в разные периоды времени в различных вариантах и изменялась в зависимости от условий и используемых средств. С начала 1950-х гг. это была стратегия «массового возмездия», содержанием которой являлась глобальная конфронтация с СССР «по всем азимутам». Во второй половине 1960-х гг. она уступила место стратегии «гибкого реагирования», предполагавшей ограниченное сотрудничество с Советским Союзом, в том числе в вопросах ограничения гонки вооружений. В конце 1970-х'-- начале 1980-х гг. возникла стратегия «устрашения», т.е. открытого соперничества и противоборства США и СССР, который был назван «империей зла».

Окончание холодной войны повлекло за собой целый ряд серьезных изменений в стратегии США. Во-первых, с исчезновением к°^н' кретного противника и под влиянием электронной революции американская стратегическая мысль из биполярной становится «монополярной» (Зохе. 1997. Р. 325); во-вторых, она все более заметно отдаляется от европейских стратегических представлений; в-третьих, трансформируется содержание союзов. Главное же изменение -- в смене основных целей: стратегия США теперь направлена на обеспечение безусловного лидерства Соединенных Штатов в мире после холодной войны. Уже в сентябре 1993 г. Энтони Лайк, советник президента Клинтона по национальной безопасности, заявляет о создании новой стратегии, стратегии расширения, которая должна окончательно заменить стратегию сдерживания эпохи биполярности и холодной войны. «Расширение» означает совместное распространение в глобальном масштабе демократии и рыночной экономики, призванных заменить государственную тиранию и коммунистическую экономику. В противоположность сдерживанию, которое было оборонительной военной программой, расширение рассматривается как наступательный экономический процесс. И несмотря на свой глобализм, данный процесс распространяется на географические зоны с подвижной и динамичной «границей». Выделяются четыре пространственно-временные зоны применения стратегии расширения. Во-первых, это ядро рыночной демократии, подлежащее защите (США, Канада, Япония, Западная Европа). Во-вторых, это новые демократии, подлежащие консолидации: страны Латинской Америки, бывшего СССР, а также ЮАР и Нигерия. В-третьих, это государства, враждебные демократии и рынку, которые подлежат подрыву путем их дипломатической, военной, экономической и технологической изоляции (Иран, Ирак, Куба). Наконец, в-четвертых, это регионы нищеты, гуманитарная помощь которым должна создать условия для взращивания ростков рыночной демократии. Демократия и рынок, соединенные в странах Севера, взаимно разъединены и исчезают на Юге. Но есть разница между недемократическим и тираническим государством (пример последнего -- Ирак), которое следует контролировать средствами экономической блокады и военной Угрозы; преступным государством (Панама Норьеги или Заир Мобуту) и государством-банкротом (Сомали, охваченное войной и как последствие -- голодом), которое необходимо пытаться контролировать через снабжение продовольствием и гуманитарные экспедиции. Наконец, существует промежуточная зона -- зона недемократических госу-арств, которые пытаются проводить экономическую либерализацию, эту зону входят Китай и страны ислама. Иран, Ирак и Куба (а позже Ним стали относить Северную Корею, вместе с которой они составит группу стран-изгоев) фактически являются наказуемыми заложниками (подробнее см.: Зохе. 1997).

Большая стратегия

Национальная, или большая, стратегия государства объединяет в себе все имеющиеся в его распоряжении средства для обеспечения национальных интересов как в мирное, так и в военное время. В этом смысле содержание понятия большая стратегия синонимично понятию внешняя политика. В таком контексте стратегия подразделяется на несколько сфер, каждая из которых имеет прямое или косвенное отношение к национальной безопасности: политическую стратегию, которая ведает как международными, так и внутренними делами государства; экономическую стратегию -- внешнюю и внутреннюю'; военную стратегию и т.д. (Коллинз. 1975. С. 39). В свою очередь, военная стратегия включает сухопутную, морскую, воздушную, ракетно-космическую и т.д. стратегии. Стратегия отличается от тактики.. Последняя представляет собой наиболее эффективное использование средств для достижения промежуточных целей, которые должны привести к успеху стратегии. Стратегия также отличается и от логистики, содержание которой касается технического и иного обеспечения'маневренности вооруженных сил. Согласно классической военной науке, решающее условие высшей победы -- это численный перевес над противником. В прямом кратковременном столкновении определяющим фактором является количество Средств (живой силы и вооружений), имеющихся в распоряжении каждого противника. Однако Наполеон выиграл итальянскую кампанию, не располагая необходимым перевесом над силами противника в целом. Он сумел так распределить свои силы, что при каждом прямом столкновении имел локальное и временное превосходство над противником. Таким образом, успешное достижение цели зависит не только от наличных средств, но и от того, как они используются, т.е. от тактики.

Как подчеркивает Дж. Коллинз, «большая стратегия» и «военная стратегия» -- понятия взаимосвязанные, но не тождественные. Большая стратегия в случае успеха устраняет необходимость в прямом военном насилии. Кроме того, планы большой стратегии не ограничиваются достижением военной победы, но направлены и на сохранение прочного мира. Если военная стратегия -- сфера действий генералов, то большая стратегия -- компетенция политического руководства. Большая стратегия господствует над военной. Последняя представляет собой лишь один из элементов большой стратегии (там же. С. 40).

Существуют два необходимых условия успешной национальной (большой) стратегии. Первое, правильная оценка стратегической ситуации, т.е. особенностей сложившегося к данному моменту международного окружения. Второе, стратегический анализ, т.е. изучение других значимых международных акторов, призванное дать о них как можно более полное представление. В соответствии с оценкой международной среды как стабильной или нестабильной, благоприятной или неблагоприятной, дружественной или враждебной принимаемая стратегия будет иметь те или иные предпочтения, избирать средства и корректировать намеченные цели. Что же касается стратегического анализа, то его предварительную и определяющую фазу составляет сбор и изучение информации о потенциальном партнере и противнике. Официальная и легитимная структура представлена в этой области сетью посольств государства, деятельность которой, как правило, дополняется деятельностью секретных служб, профессионально занятых сбором информации. Следующая фаза состоит в изучении того, как партнер или противник формулируют свои интересы, и особенно -- интересы . своей безопасности. Основные знания, которые лежат в основе стратегического анализа, предоставляются историческими науками и сведениями, касающимися внутриполитического контекста. Наконец, еще одна фаза стратегического анализа состоит в изучении и описании угроз и рисков. Объективный анализ в этой области часто затруднен и может вести к их пессимистической переоценке или недооценке, которые также способны помешать выработке эффективной стратегии (см.: ОоипеНе. Р. 78-79).

Стратегии урегулирования кризисов

В 1990-е гг. в работах многих западных исследователей особое внимание уделялось разработкам основных положений стратегии урегулирования кризисов. Главная задача этих разработок -- преодоление «дилеммы целей», т. е. противоречия между защитой собственных интересов и попытками избежать мер, способных вызвать нежелательную эскалацию (Оеогд. 1991. Р. 22). В этой связи выделяются оборонительные и наступательные стратегии урегулирования кризисов.

А. Джордж описывает .пять наступательных стратегий по разрешению кризисной ситуации: 1) шантаж; 2) ограниченный зондаж; 3) сдержанный нажим; А) /аН ассотрН (свершившийся факт) и 5) медленное истощение. Некоторые из этих стратегий лишь угрожают действиями, которые могли бы нанести ущерб (например, шантаж), а другие связаны с различными мерами воздействия на противника, отличными по степени силы, которую применили (или применением которой угрожают).

Каждая из этих наступательных стратегий стремится сделать противника более податливым, и снизить риск эскалации. Бросающая вызов сторона может начать убеждать противника в том, что ее цели в кризисе носят ограниченный характер; что предпринятая акция не подразумевает наличия более глубокой, всепроникающей враждебности к противнику, которая позже будет выражаться в дополнительных вызовах; что в будущем, после того как нынешний кризис будет разрешен, установятся позитивные отношения.

У обороняющейся же стороны имеется ряд стратегий, призванных помешать попыткам противника изменить статус-кво в свою пользу. Когда для обороняющейся стороны становится важно то, что ее ответ может вызвать нежелательную эскалацию, она тоже оказывается перед необходимостью политического регулирования кризиса. Обороняющейся стороне нужно предпринять некие шаги против нанесения ущерба интересам, оказавшимся под угрозой, но в то же время она избегает того, что могло бы вызвать эскалацию войны (или более высоких уровней военных действий).

Различают семь видов оборонительных стратегий: 1) принудительная дипломатия; 2) ограниченная эскалация вовлеченности для установления правил игры, более благоприятных для обороняющейся стороны плюс попытки удержать оппонента от эскалации в порядке ответной реакции; 3) возмездие по принципу «око за око» без эскалации плюс сдерживание эскалации со стороны оппонента; 4) акцептирование «проверки потенциалов» в рамках ограничительных правил игры, избранных оппонентом, которые первоначально представляются невыгодными для обороняющейся стороны; 5) проведение черты; 6) демонстрация убежденности и решимости с целью не допустить просчета бросающей вызов стороны; 7) действия и предложения, помогающие выиграть время и дающие возможность изучить условия урегулирования кризиса путем переговоров, условия, которые могли бы удовлетворить некоторые (если не все) требования-бросающей вызов стороны (там же. Р. 377-394).

Стратегии мира

Политика избегания кризисной ситуации тоже предполагает несколько видов стратегий. Реалистическая стратегия связана с необходимостью установления баланса сил, в условиях которого взаимное сдерживание наиболее сильными акторами агрессивных устремлений друг друга способствует сохранению мира и стабильности в международных отношениях. Неореалисты, обращая внимание на важность восприятия международными акторами друг друга, большое значение придают цели признания со стороны других акторов. Французский исследователь Ж.-Ф. Феррье называет это одной из основных целей участников международных отношений (см. подробнее: Регпег. 1996. Р. 121 -- 130). Действительно, без признания других международные акторы не могут добиться более второстепенных целей. Это касается, например, социально-политических общностей или политических движений, стремящихся к самостоятельному государственному статусу. Для них признание со стороны других государств и общепризнанных МПО (прежде всего, со стороны ООН) связано с возможностью легитимной деятельности в качестве автономного, независимого актора. Именно этого в первую очередь добивались и все бывшие колониальные страны, и бывшие советские республики, и ООП, и сторонники Масхадова, стремящиеся получить хотя бы частичное признание Чечни в качестве самостоятельного игрока на международном поле. Государства, имеющие признанный статус и обязанные соблюдать правила игры (например, решения ООН, двусторонние и многосторонние договоры и соглашения и т. п.), для которых по экономическим или политическим причинам выгодно показать свое признание добивающимся этого политическим движениям, сепаратистским силам или квазигосударствам, вынуждены (вместе с «претендентами» на признание) искать для этого различные уловки. Например, непризнанный в качестве независимого государства Тайвань имеет со многими странами торговые, экономические, культурные и отчасти политические отношения, которые поддерживаются через его «частные агентства» в этих странах. При этом в стремлении сохранить сбою территориальную целостность государства ревностно следят за тем, чтобы территории, на которые они распространяют свой суверенитет, или же сепаратистские движения не получили признания со стороны других стран и МПО.

О значимости проблемы признания говорит и то, что от ее решения Может зависеть стабильность международных отношений. Например, поспешное признание Хорватии и Словении Германией, которая опередила в этом ЕС, стало источником разногласий и противоречий в международных отношениях, продолжающихся и поныне. Как считает Ж.-Ф. Феррье, это признание стало одной из причин длительной Драмы: так называемая общность без идентичности, т. е. территория, населенная сербами, хорватами и мусульманами, аккумулирует в себе проблемы других югославских провинций, не обладающих достаточной степенью цивилизационного единства (Регпег. 1996. Р. 129--131). «Международное сообщество, -- утверждает Ж.-Ф. Феррье, -- показав редкую быстроту своей реакции, возможно, проявило чрезмерное усердие в своем гуманитаризме» (там же. Р. 130).

Идеалистических позиций (например, В. Вильсон, М. Горбачев), и их сторонники, говоря об «аморальности» секретных соглашений, упускают из вида два обстоятельства: во-первых, речь идет лишь о форме, которая сама по себе не несет обязательной безнравственности, а во-вторых, процесс перехода только к открытым соглашениям, как правило, всегда сводил на нет пользу от дипломатии, так как на первый план в этом случае выдвигались сугубо пропагандистские функции (нередко они и сегодня процветают в речах в ГА и СБ ООН).

Также выделяют парламентарную дипломатию, представляющую собой регулярные собрания международного органа, например ООН, при котором состоят постоянные представители государств-членов, а также неофициальные встречи и обсуждения специальных посланников глав государств. В свою очередь, прямая дипломатия -- это встречи на высшем уровне, а также общение первых лиц через каналы электронной связи. Односторонняя дипломатия -- это прямые контакты глав государств или их представителей. Если их общение начинает осуществляться через крупнейшие международные организации, такие как ООН или ЮНЕСКО, тогда это уже многосторонняя дипломатия. Наконец, одна из самых распространенных форм дипломатии в последние годы -- челночная дипломатия -- посещение первыми лицами государств или их специальными представителями своих союзников, а также дискуссии третьей стороны с участниками конфликта непосредственно в зоне его существования.

Основные тенденции в развитии дипломатии таковы: более крупные государства все чаще стремятся вести дела не столько через посольства, сколько через специальных посланников; повышается удельный вес смешанной, парламентарной, прямой и челночной (причем, как правило, с участием «первых лиц») дипломатии; усиливается роль и статус переговоров, превращающихся в самостоятельное средство взаимодействия международных акторов.

Вместе с тем все более широкое развитие получает и нетрадиционная дипломатия. «Когда думают о дипломатии, -- пишет Ж. Росс, -- представляют себе Талейрана,. Меттерниха или Киссинджера, которые делают крупные ставки в игре, цена которых -- человеческие жизни». Действительно, как замечает Ж. Росс, в логике вестфальской системы именно государства контролируют средства насилия, поэтому роль дипломатов состоит только в том, чтобы, используя убеждение или угрозы, продвигать национальные интересы своих стран. Господствующее положение в региональных иерархиях, в частности в Европе, предоставляло широкие возможности как для дипломатического нажима, так и для силовых действий в случае неудачи первого. Однако окончание холодной войны, американская гегемония в вопросах безопасности, глобализация коренным образом меняют роль дипломатии. Сегодня она выражается в Терминах затрат-прибылей, а ее судьба вершится в Вашингтоне, ибо именно там в конечном счете принимают решение уничтожить кого-то в финансовом смысле без риска потрясений для мирового рынка в целом (см.: Кож. 2000).

«Коммерциализация» дипломатии -- смещение центра тяжести с вопросов военной безопасности и политики союзов к международной деятельности, основным смыслом которой становится завоевание рынков и привлечение инвестиций, -- повышает роль новых международных акторов. Руководители центральных банков, министры финансов и торговли, которые прежде скрывались в тени министров иностранных дел, выходят на авансцену международной жизни. Негосударственные участники, такие, как СМИ, транснациональные фирмы, инвестиционные компании, операторы на валютных рынках, управляющие частных банков, «мозговые центры», в которых вырабатываются политические решения, играют по крайней мере такую же роль, как и правительства. Вместе с тем в рамках неолиберальной идеологии эта «коммерциализация» часто сопровождается утверждениями о том, что содержание указанных процессов -- это распространение принципов сохранения мира, демократии, прав человека и универсальных достижений цивилизации. Положение о роли силы как средства достижения международными акторами своих целей и отстаивания-продвижения "своих интересов стало одним из наиболее обсуждаемых в международно-политической науке. Прояснение положения о роли силы предполагает рассмотрение содержания самого понятия «сила» и его трактовок представителями разных теоретических направлений.

3. Сила и насилие в составе целей и средств

Сила и насилие издревле являются наиболее распространенными и решающими в арсенале средств международных акторов. С понятием силы связана одна из центральных проблем международных отношений -- проблема войны и мира. На основе понятия «сила» акторы судят о возможностях друг друга, строят планы своего взаимодействия, Принимают решения, оценивают степень стабильности международ-Ной системы. Наконец, категория «сила» выполняет значительную методологическую роль в науке о международных отношениях, являясь Важным инструментом научного анализа: о значении «силового фактора» ведутся дискуссии между различными научно-теоретическими школами, сила выступает критерием многочисленных моделей систем международных отношений и т.д.

И все же приходится признать, что сегодня, как и прежде, ни у теоретиков, ни у практиков международных отношений нет полной ясности относительно содержания понятия силы.

Дадим определение понятию «сила» в самом общем виде: под силой понимают способность международного актора навязать свою волю и тем самым повлиять на характер международных отношений в собственных интересах. Но что лежит в основе такой способности? Чем она обусловлена? В чем выражается? Эти и многие другие вопросы до сих пор остаются предметом полемики в теории и источником многих недоразумений в практике международных отношений.

Примерно с конца 1940-х гг. в науке о международных отношениях наибольшее распространение получили два подхода к пониманию силы -- атрибутивный и поведенческий (бихевиоральный). Первый рассматривает силу международного актора (прежде всего -- государства) как нечто присущее ему изначально, как его неотъемлемое свойство. Второй связывает силу с поведением международного актора, его взаимодействиями на мировой арене (Баланс сил в мировой политике... 1993. С. И).

Атрибутивный подход характерен для политического реализма. С точки зрения Г. Моргентау, международная политика, как и любая другая политика, -- это политика силы. Моргентау не делает различий между силой, мощью, властью и влиянием, выражая все это одним термином «ро\уеп>, обобщающим и обозначающим цель и средство политики государства на мировой арене. Являясь способностью государства контролировать действия других государств, международная политика имеет три основных источника и соответственно преследует три основные цели: стремление к выгоде; опасение понести ущерб или оказаться в невыгодном положении; уважение к людям и институтам. Именно для этого государству и нужна сила (власть, мощь), которая не ограничивается только военными ресурсами, а включает в себя еще целый ряд составных элементов: промышленный потенциал; природные ресурсы; геостратегические преимущества; численность населения; культурные характеристики (национальный характер); национальную мораль; качество дипломатии и государственного руководства.

В отличие от Г. Моргентау, другой влиятельный представитель школы политического реализма А. Уолферс стремится провести различие между силой (властью, мощью) и влиянием международных акторов.. По его мнению, сила -- это способность актора изменить поведение других международных акторов путем принуждения, а влияние -- способность изменить указанное поведение посредством убеждения. В то же время А. Уолферс подчеркивал, что между силой и влиянием имеется определенный континуум, что их различия не абсолютны (см.: 1Уо1/еп: 1962). Однако и в этом случае вопросы, связанные с определением силы того или иного государства, остаются нерешенными. Дело в том, что реалисты стремятся представить силу как исчисляемую характеристику государства, как величину, придающую действиям различных государств более или менее однородный смысл. Подобно тому как в рыночной экономике стремление предпринимателя к максимальному удовлетворению своих интересов определяется деньгами и прибылью, так и для государства реализация его национальных интересов выражается в стремлении увеличить свою мощь и/или силу.

Подход А. Уолферса рождает две трудности. Первая связана с разнородностью составных элементов силы: помимо вещественных компонентов, в силу включаются и такие, которые не поддаются сколь-либо точному измерению (например, национальный характер или качество государственного руководства). На это обращал внимание и Г. Моргентау, когда в полемике с «модернистами» сравнивал феномен власти с любовью, которая не поддается постижению при помощи рациональных средств. Вторая трудность в том, что понимание.силы государства как его неотъемлемого свойства изолирует его от той системы международных связей, в которой она проявляется и проверяется и без которой любые измерения силы нередко утрачивают свой смысл. В конечном счете обе эти неразрешенные трудности обусловили то, что атрибутивное понимание силы стало одним из самых слабых мест школы политического реализма (см. об этом: Баланс сил в мировой политике... 1993. С. 21).

Пытаясь преодолеть этот недостаток, Р. Арон делает предметом своего анализа не только различия между силой и влиянием, но также между силой и мощью, мощью и властью, соотношением сил и властными отношениями (см.: Агоп. 1984. Р. 58--80). Общее между этими понятиями в том, что сила и мощь в международных отношениях, как и власть во внутриобщественных отношениях, зависят от ресурсов и связаны с насилием. Являясь приверженцем веберовского подхода, Р. Арон исходит из того, что феномен власти включает три элемента: территорию, монополию на легитимное физическое насилие и институты. В-международных отношениях, в которых отсутствует монополия на легитимное насилие, а роль институтов в урегулировании споров слаба, отношения командования и авторитета, свойственные власти, часто выступают как прямое принуждение или угроза насилия. В международных отношениях основная цель не контроль над административными или институциональными механизмами, которые позволяют осуществлять политическое и социальное влияние, а реализация «вечных целей государства», т.е. реализация безопасности, силы и славы.

Власть тесно связана с мощью и силой государства, но их нельзя смешивать. Власть -- понятие внутриполитическое, тогда как мощь относится к внешнеполитической характеристике государства. Ориентация власти на внешнеполитические цели -- свидетельство завоевательной политики. Власть суверена, будь то наследный^ монарх или партийный лидер, отличается от власти завоевателя: первый стремится выглядеть легитимным выразителем общества, соответствовать его традициям и законам, второй же опирается (по крайней мере вначале) на откровенную силу. Таким образом, властные отношения на международной арене проявляются в виде имперских амбиций и тенденций¹. С точки зрения Р. Арона, мощь международного актора -- это его способность навязать свою волю другим, т.е. мощь -- это социальное отношение. Сила же -- это лишь один из элементов мощи. Поэтому различие между мощью и силой -- это различие между потенциалом государства, его вещными и людскими ресурсами, с одной стороны, и человеческим отношением -- с другой. Составными элементами силы являются материальные, человеческие и моральные ресурсы государства (потенциальная сила), а также вооружения и армия (актуальная сила). Мощь -- это вооружения и армия (актуальная сила), а также мощь -- это использование силы, способность повлиять не только на поведение, но и на чувства другого. Важный фактор мощи -- мобилизация сил для эффективной внешней политики. Следует отличать наступательную мощь (способность политической единицы навязать свою волю другим) и оборонительную мощь (способность не дать навязать себе волю других).

В структуре государственной мощи Р. Арон выделяет три основных элемента: 1) среда (пространство, занимаемое политическими единицами); 2) материалы и знания политической единицы, а также численность населения и возможности превращения определенной его части в солдат; 3) способность к коллективному действию (организация армии, дисциплина бойцов, качество гражданского и военного управления в военное И в мирное время, солидарность граждан перед лицом испытаний благополучием или несчастьем). Лишь второй из перечисленных элементов, по мнению Р. Арона, может'быть назван силой. Он подвергает критике различные варианты структуры государственной мощи, описанные в работах представителей американской школы политического реализма (например, таких как Г. Моргентау, Н. Спайк-мен, Р. Штеймец). Р. Арон отмечает, что их взгляды на структуру государственной мощи носят произвольный характер, не учитывают происходящих в ней с течением времени изменений, не отвечают условиям полноты. Но главным их недостатком он считает то, что они рассматривают мощь как измеримое явление, которое можно «взвесить на весах». Если бы это было действительно возможно, подчеркивает Р. Арон, то любая война стала бы бессмысленной, так как ее результат был бы известен всем заранее. Можно измерить силу государства, которая включает в себя мускулы и вес. Но как мускулы и вес борца ничего не значат без его нервного импульса, решительности, изобретательности, так и сила государства ничего не значит без его мощи. О мощи того или иного государства можно судить весьма условно, через оценку его силы (правда, только приблизительной). Государство, слабое с точки зрения наличных сил, может успешно противостоять гораздо более сильному противнику: например, вьетнамцы, не имея развитой промышленности, необходимого количества различных видов вооружений и т.п., нашли такие методы ведения войны, которые не позволили американцам добиться победы над ними.

Заслуга Р. Арона в его стремлении преодолеть недостатки атрибутивного понимания силы. Но он не становится сторонником и бихеви-орального понимания силы (повторим, . что бихевиоральный подход связывает силу с целями и поведением государств на международной арене). Р. Арон идет дальше, рассматривая мощь как человеческое (социальное) отношение. Можно сказать, что Р. Арон предвосхитил некоторые аспекты структуралистского подхода к пониманию силы.

Основы этого подхода были заложены представителями теории взаимозависимости, получившей широкое распространение в 1970-е гг.¹ Р. Кохэн, Дж. Най и другие предприняли попытку вывести зависимость силы от характера и природы широкого комплекса связей и взаимодействий между государствами. Теоретики взаимозависимости и транснационализма обратили внимание на перераспределение силы во взаимодействии международных акторов, на перемещение основного соперничества между ними из военной сферы в сферу экономики, финансов и т.п. и на увеличение в этой связи возможностей малых государств и частных субъектов международных отношений (см., например: Пай. 1989; ВасИе е18тои1$. 1992). Они подчеркивали различие степеней уязвимости одного и того же государства в различных функциональных сферах (подсистемах) международных отношений. В каждой из таких сфер (например, военная безопасность, энергетика, финансовые трансферты, технология, сырье, морские ресурсы и т.п.) устанавливаются свои «правила игры», своя особая иерархия. Государство, сильное в одной или нескольких сферах,(например, военной, демографической геополитической), может оказаться слабым в других (экономика, энергетика, торговля). Поэтому оценка действительной силы предполагает учет не только его преимуществ, но и сфер его уязвимости.

Например, было установлено, что существует корреляция между структурой внешней торговли того или иного государства и его влиянием на мировой арене. Показателен пример американо-японских отношений, свидетельствующий о том, что в современных условиях межгосударственного соперничества на смену территориальным завоеваниям приходит завоевание рынков, дающее гораздо больше преимуществ. За период с 1958 по 1989 г. рост японского внешнеторгового экспорта составил 167%, что выглядит весьма впечатляюще по сравнению с 7% роста, которого добились в этой области за тот же период США. Важно, однако, то, что более 30% внешнеторговых операций Японии по-прежнему выпадает на долю США, что делает ее в двусторонних отношениях более уязвимой, чем ее американский партнер (см. об этом: ВасИе, 8тои1$. 1992. Р. 149).

Таким образом, крупный вклад представителей школы взаимозависимости состоит в том, что они доказали несостоятельность сведения феномена силы к ее военному компоненту, обратили внимание на его вытеснение другими элементами данного феномена, и прежде всего такими, которые относятся к сфере экономики, финансов, новых технологий и культуры. Вместе с тем следует признать, что некоторые выводы и положения оказались явно преждевременными. Прежде всего это касается вывода об отмирании роли военной силы в отстаивании международными акторами своих интересов; стремления представить силу не отвечающей реалиям XX в.; принижения методологического значения категории «сила» для анализа международных отношений. Попытка переосмысления понятия силы с учетом новых реалий была предпринята представителями структуралистского метода. В соответствии с. ним наиболее мощным средством достижения международными акторами своих целей в настоящее время признается «структурная власть (ро\уег)». Структурная власть -- это способность удовлетворить четыре социальные потребности, которые лежат в основе современной экономики: безопасность (в том числе и оборонительная мощь), знание, производство и финансы. Структурная сила изменяет границы мировой экономики, в которых взаимодействуют друг с другом современные акторы международных отношений. Она зависит не столько от межгосударственных отношений, сколько от системы, элементами которой являются различные типы потребления, способы поведения, образ жизни. Структурная сила влияет на предмет, содержание и исход тех или иных международных переговоров, определяет правила игры в той или иной области международных отношений. Кроме того, и это особенно важно, структурная сила используется для непосредственного воздействия на конкретных индивидов: производителей, потребителей, инвесторов, банкиров, клиентов банков, руководящих кадров, журналистов, преподавателей и т.д. (81гап§е. 1989). Французские социологи международных отношений, Б. Бади и М.-К. Смуте, рассматривая концепцию структурной силы, особо выделяют в ее составе такой элемент, как технология. Технологическая мощь, как они подчеркивают, является не просто продолжением экономической и торговой силы (или мощи), но играет и самостоятельную роль в системе средств международных акторов. Она лежит в основе трех решающих для международной деятельности феноменов: автоно-:ии решения актора в военной сфере, его политического влияния, а акже культурной притягательности (ВасИе, 8тои1$. 1992. Р. 155).

Вопреки утверждениям о том, что сила теряет свое значение и все реже применяется (см.: Най. 1989), следует согласиться с замечанием ГГ. Аснера, согласно которому «роль силы скорее не столько упраздняется или в необходимой мере снижается, сколько попросту становится менее непосредственной, более неопределенной, не такой предсказуемой и поддающейся расчетам» (Аснёр. 1999. С. 64).

Ошибочность мнения об уменьшении роли силы и насилия в международной политике стала очевидной уже в 1980-е гг. в свете резко обострившейся международной обстановки. Последующие события -- развал СССР и мировой социалистической системы, военный конфликт 1991 г. в зоне Персидского залива, вооруженные конфликты на территории бывшего Советского Союза -- показали, что отказываться от понятия силы и, следовательно, от традиций политического реализма пока не следует. Критикуя реалистов за то, что их взгляды «оправдывают применение силы», многие неолибералы тем не менее считают насилие вполне допустимым средством достижения гуманитарных Целей (см. об этом: Максименко. 1999. С. 86). В этой связи важна критика подобной точки зрения среди самих неолибералов. П. Аснер пишет о Косовской операции НАТО 1999 г.: «Нам кажется важным поддержать в концептуальном плане идею универсалий, а в практическом плане опровергнуть параноидальные интерпретации, по которым любая интервенция против геноцида или преступления против человечества в действительности соответствует темному заговору на службе непризнанных экономических или стратегических интересов. Но настолько же важно признать, во-первых, что содержание этих универсалий является в основном негативным и карательным и вовсе не сопровождается волей сообщества и позитивной солидарности в других планах; во-вторых, что их защита является неизбежно селективной, а в-третьих, что используемые в этих целях средства сами могут вылиться в другой тип варварства, в котором технологическая анонимность заменяет личную жестокость» (Астр. 1999. С. 48--49).

Но явно преждевременно отрицать и влияние реалистских подходов к проблеме силы. Более того, реалистские подходы вполне уживаются с неолиберальными взглядами. Так, Президент США Б. Клинтон в своем выступлении «Американская революция XXI в.» определил в качестве большой стратегии США продвижение глобализации и назвал в этой связи три главные цели. Первая цель -- установление консенсуса относительно экспансии международной торговли путем введения новых стандартов и открытие рынков на Юге. Вторая цель -- продвижение демократии и мира через: а) интегрирование «прежних противников» (помощь демократическим силам и ядерному разоружению России, доступу Китая в ВТО и открытию его рынков); б) предупреждение и разрешение конфликтов, в которых затрагиваются интересы США (Ближний Восток, Северная Ирландия, Кипр, Индия и Пакистан, Косово); в) борьба против распространения оружия массового уничтожения, мафии, терроризма; г) экономическая помощь, борьба против СПИДа. Третья цель -- усиление военной и дипломатической мощи США (см.: \у\у\у. \уЫ1епои8е...). Действительно, в течение нескольких лет в США осуществляется беспрецедентная революция в военном деле (РВД), которая началась не в связи с угрозой Соединенным Штатам или их союзникам. Как пишет влиятельный журнал «Экономист», «она началась в силу того, что генералы проявили желание использовать новые технологии на случай возникновения новых угроз в будущем. В этом смысле можно провести параллель с концепцией блицкрига, которая сформировалась в 1920-х гг. в условиях сокращения военных бюджетов, когда новая мировая война казалась маловероятной» (ТПе Ршше оГ \УагеГаге. 1997. Р. 21). РВД включает в себя изменения по Трем направлениям. Первое -- сбор информации. Сенсоры в спутниках, пилотируемые и беспилотные летательные средства в состоянии вести мониторинг практически за всем, что происходит на том или ином участке территории. Второе направление -- обработка собранной информации. Сложные системы командования, контроля, связи и расчетов (известные под именем С4) позволяют обрабатывать данные, собранные с помощью сенсоров; показывать их на экране; намечать цели для ракет, танков и прочей техники. Третье направление -- действия на основе имеющейся информации, в частности, нанесение высокоточных ударов с дальнего расстояния с целью поражения объектов. Крылатые ракеты со спутниковыми системами наведения могут разрушить конкретное здание, находящееся на расстоянии многих сотен миль. Главная задача, которая ставится в данной связи, -- это интегрирование всех подобных достижений в единую «систему систем», которая должна дать командиру возможность наблюдать на экране за тем, что происходит на поле боя, выбирать цели и поражать их нажатием кнопки (там же. С. 22).

Завершая рассмотрение целей и.средств международных акторов, следует отметить, что в ходе истории их содержание развивалось, наполняясь новым содержанием, под влиянием изменений в объективной реальности и обогащения теоретической базы науки. Вместе с тем в рассмотренных категориях присутствуют устойчивые элементы, сохраняющие свое значение до тех пор, пока сохраняется деление мира на государствено-тёрриториальные политические единицы. Эта устойчивость касается совокупности основных целей и средств и их традиционных компонентов (например, для силы -- это военный компонент, для переговоров -- это торг, подкрепленный наличными ресурсами). Но при этом новые явления в международных отношениях, во-первых, трансформируют иерархию и характер взаимодействия между традиционными компонентами, а во-вторых, добавляют к ним новые компоненты (например, к таким традиционным компонентам национального интереса, как цели международного актора, сегодня добавляются экологическая безопасность, требования, связанные с удовлетворением основных прав и свобод человека; в недержании силы на передний план все более заметно выдвигаются характеристики, связанные с экономическим развитием и внутриполитической стабильностью, и т. п.). Картина еще больше усложняется ввиду «узурпирования» традиционных средств нетрадиционными международными акторами (например, международной мафией) и появления нетрадиционных средств в арсенале традиционных акторов (новые средства коммуникации и массовой информации, используемые в межгосударственном соперничестве). Поэтому при осмыслении того или иного международного события или процесса необходимо стремиться к учету всей совокупности влияющих на него обстоятельств и одновременно принимать во внимание относительность, несовершенство концептуальных орудий его анализа, избегая «окончательных», «одномерных» выводов и пытаясь выявить несколько вариантов его причин и возможных путей дальнейшей эволюции. Некоторыми ориентирами подобного анализа могут выступать национальные интересы.

Литература

Аснер П. Насилие и мир. М., 1999.

Баланс сил в мировой политике: теория и практика: Сборник статей под ред. акад. АЕН Росии Э.А. Позднякова. М, 1993.

Богатуров АД. Синдром поглощения в международной политике // Рго е1 Сойга. Т. 4. № 4. Осень 1999.

Коллинз Дж.М. Большая стратегия. Принципы и практика. М., 1975,

КосыревД., Червонная С. Вашингтон меняет свою внешнеполитическую доктрину // Независимая газета. 2000. 20 дек.

Куклипа ИМ. Права человека: политическое и гуманитарное измерение // Мировая экономика и международные отношения. 2000, № 11.

Кукулка Ю. Проблемы теории международных отношений. М., 1980.

Кунадзе Г. Новое мышление тоже стареет // Новое время. 1991. № 11.

Максименко В.И. Происходит ли «глобализация»? // Рго е1 Сойга. Т. 4. № 4. Осень 1999.

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 12.

Най Дж. (мл.). Взаимозависимость и изменяющаяся международная политика // Мировая экономика и международные отношения. 1989. № 12.

Поздняков Э.А. Системный подход и международные отношения. М., 1976.

Удалое В.В. Баланс сил и баланс интересов // Международная жизнь. 1990. № 5.

Цьшбурский В.Л. Геополитика для «евразийской Атлантиды» // Рго е1 Сойга. Т. 4. № 4. Осень 1999.

Глава 10. Национальные интересы: понятие, структура, методологическая и политическая роль