Теория международных отношений

В данной главе рассматриваются три вопроса: содержание понятия «национальные интересы», его основные элементы, влияние глобализации на изменение его методологической и политической ролей.

Понятие «национальный интерес» («национальные интересы») известно с глубокой древности. С первых шагов формирования суверенного государства «национальный интерес» используется «государем» для объединения подданных перед лицом внешнего противника, служит оправданием завоевательных походов", выступает побудительным мотивом династических браков и т.п. Данное понятие было знакомо еще Фукидиду, который видел в интересе основу взаимоотношений Афин и Спарты и поведения их союзников. Еще в 1934 г. Ч. Берд утверждал, что «понятие «национальный интерес» способно стать объектом рационального понимания, конкретного определения, а также особого применения» (Веагс. 1934. Р. 22). В наши дни понятие «национальный интерес» широко обсуждается исследователями и политическими деятелями, журналистами и военачальниками. Этому понятию придается важнейшее значение в иностранной политике государства, в выяснении взаимовлияния внешних и внутренних факторов, в изучении перипетий международных отношений. Концепции национальной безопасности и военные, доктрины государств содержат обязательные ссылки на «национальные интересы», как на основу и исходный принцип выявления главных угроз суверенитету и территориальной целостности, определения приоритетов внешней политики, выработки оборонительной стратегии и экономического процветания.

И все же использование этого понятия оставляет место для дискуссий. Значение понятия «национальный интерес» как аналитического орудия и как инструмента политического действия продолжает быть предметом разногласий и споров, главным источником которых является несовпадение позиций но вопросам содержания и использования этого понятия в качестве аналитического инструмента и основы политического поведения.

1. Дискуссии о правомерности использования и о содержании понятия «национальный интерес»

Сам факт широкого использования понятия «национальный интерес» не только реалистами-теоретиками и их сторонниками-практиками, но и представителями других теоретических и политических направлений заслуживает пристального внимания по крайней мере по двум причинам. Во-первых, он говорит о том, что, вопреки вульгарным представлениям, в политике опора на «национальный интерес» вовсе не равнозначна стремлению к циничному использованию силы, коварству и вероломству. Правильно понятый «национальный интерес» предполагает признание права на существование, а также обязательное принятие во внимание и уважение интересов всех взаимодействующих сторон. Во-вторых, в теории сторонники реалистской парадигмы не обладают монополией на исследуемое понятие. Более того, как уже, было сказано выше и к чему еще придется вернуться позже, они заслужили вполне справедливую критику за односторонность и редукционизм своих взглядов, за недооценку позиций своих оппонентов (в том числе их понимания «национального интереса»). Не следует забывать и другое: при всем нынешнем несовершенстве наука о международных отношениях обязана своим статусом самостоятельной области знания именно теории политического реализма, сделавшей «национальный интерес» исходным пунктом всего своего анализа. Однако, принимая критику реалистской парадигмы (и, в особенности, ее претензий на исчерпывающее, «единоличное» объяснение международной жизни, отрицание состоятельности всех альтернативных подходов), не стоит забывать и о том, что реалистическая позиция и сегодня остается важной составной частью международно-политической науки. Государства никуда не исчезли, конфликты между ними продолжают существовать, дипломатическо-стратегическое поведение держав остается фактом мировой политики. Поэтому проблематика, составляющая основу реалистских исследований, сохраняет свое значение. Это и диалектика мира и войны, и дипломатическо-стратегические отношения, и угрозы государственной безопасности, и союзы, и системы равновесия, и межгосударственные переговоры, и Лгшк Соп1го1 и т.п. (вся проблематика, относящаяся к так называемой высокой политике). Сохраняет свое аналитическое и политическое значение и понятие «национальный ин-терес»¹.

Вот почему стоит немного остановиться на том содержании, которое вкладывал в данное понятие один из «отцов-основателей» теории политического реализма Ганс Моргентау. Основные положения этого содержания таковы:

1. «Национальный интерес» -- объективная данность. Он основан на своеобразии географического положения государства и вытекаю-

¹ Здесь мы временно отвлекаемся от изменения его содержания, как и от методов, используемых сторонниками классической школы при анализе международных реалий.

щих из этого особенностей его экономического, политического и культурного развития, с одной стороны, а также на особенностях человеческой природы -- с другой. Поэтому «национальный интерес» представляет собой стабильную основу международной политики государства. Геополитическое положение государства и его окружения, природа тех угроз и вызовов, которым оно противостоит, так же как и социокультурные традиции его населения и структурные особенности его внешней торговли, не меняются каждый день и поэтому не зависят от произвола или субъективных предпочтений «государей». С точки зрения Г. Моргентау, «национальный интерес» содержит два основных элемента: центральный (постоянный) и второстепенный (изменчивый). Второстепенный элемент представляет собой не что иное, как конкретную форму, которую коренной «национальный интерес» принимает в пространстве и времени. Центральный интерес состоит из трех факторов: природы интереса, который должен быть защищен, политического окружения, в котором действует интерес, и рациональной необходимости, ограничивающей выбор целей и средств (см. об этом: Цыганков АЛ. 1992. С. 163-164).

2. «Национальный интерес» вполне поддается рациональному осмыслению государственных деятелей. Последние обязаны исходить из того, что хорошая политика -- это рациональная политика, опирающаяся на правильно понятый «национальный интерес». Это предполагает осознание того факта, что отличительным качеством политики, в том числе и международной, является борьба за власть. Объективное противоречие, с которым сталкиваются как исследователь, так и «государь», состоит в том, что сама природа власти препятствует «глубокой рационализации, порождает моральные дилеммы, политические риски и интеллектуальные неожиданности» (там же. С. 168). Суть рационального подхода предполагает признание этой особенности политических отношений, что означает необходимость учитывать ее и разумно использовать на основе «национального интереса». Рациональный подход очерчивает рамки возможного в политике, указывает на препятствия объективного характера, которые не позволяют навязать сопротивляющейся реальности ту или иную умозрительную схему, сколь бы привлекательной она ни была. Любые попытки устранить эти препятствия, продиктованы ли они заботой о практических результатах, стремлением ли к надежному предвидению или к преодолению неопределенности политики, обречены на неминуемый провал, поскольку исходят из того, что желательно, вместо осознания того, что возможно. Более того, подобные попытки не только утопичны, но и опасны, поскольку зачастую они основываются на моральных или идеологических предпочтениях.

Хотя суть политики состоит в стремлении к утверждению моральных ценностей посредством власти, это не означает, будто политик может претендовать на знание того, что является морально обусловленным для «государства» в той или иной конкретной ситуации (там же. С. 164--165). Вытекающее из подобных претензий «беспечное предположение, что носителем и выразителем морального блага является какая-то одна нация, а исповедующей зло -- другая, несостоятельно не только морально, но и интеллектуально. Практически подобное предположение ведет к искажению оценок, к порождению безумия неистовых крестовых походов» (там же. С. 165). Что же касается идеологии, то «внешняя политика, добивающаяся триумфа одной-единст-венной идеологии, всегда приводила к фанатичным и кровавым войнам...» (там же. С. 174). Моральная политика исходит из необходимости согласования и компромиссов в защите «национальных интересов» государств на международной арене, из стремления к достижению «всеобщих интересов», что несовместимо с соперничеством политических идеологий (там же).

«Национальный интерес» кардинально отличается от «общественного интереса». Если первый существует в условиях анархической международной среды, то второй связан с системой законов, регулирующих внутригосударственную политику. Иначе говоря, в отличие от «общественного интереса», понятие «национальный интерес» относится к сфере внешней политики государства. Следует обратить внимание, что сторонники строгого понимания категории «национальный интерес» как в теории, так и в политической практике неизменно придерживаются этого разделения. «Так же как понятие «общественный интерес» использовалось для увеличения и защиты общественного блага против внутренних вызовов, -- пишет один из приверженцев теории политического реализма, -- понятие «национальный интерес» использовалось для продвижения целей внешней политики» (Кга-1оскм>П. 1982. Р. 13; см. также: ЫиескШет. 1991. Р. 16; Тагдвг апйБагЬег. 1997. Р. 2).

Как мы уже видели, концептуальный силуэт теории политического реализма приобретает привлекательность, изящество и стройность именно потому, что он формируется на основе понятия «национальный интерес». Тем не менее изящество формы понятия «национальный интерес» не придало его содержанию привлекательности, которая позволила бы объединить вокруг него представителей разных подходов в международно-политической науке. Критики усомнились в утверждении Г. Моргентау о том, что «есть только один категорический императив, только один критерий рассуждения, единственный принцип Действия: национальный интерес» (Мог§еп1каи. 1951. Р. 242). Оппоненты реализма отказались принимать на веру самое главное в нем -- объективность содержания «национального интереса». Скептики нашлись даже в стане стойких приверженцев политического реализма. По мнению Р. Арона, плюрализм целей, средств и ресурсов, которыми располагают различные индивиды и группы внутри государств, не образует некую равнодействующую и не позволяет оценить «национальный интерес» как критерий анализа или идеал для политического деятеля (Агоп. 1984. Р. 101). Внешняя политика государства, как считал Арон, выражается в действиях его лидеров, которые обладают определенными степенями свободы в выборе целей. При этом большое значение имеют идеология, амбиции, темперамент и т.п. качества лидеров. Однако положение государственных лидеров обусловливает их стремление создать такое впечатление, будто в основе всех их действий лежит национальный интерес (там же. Р. 97--102). Некоторые последователи Арона идут еще дальше, полагая, что, хотя интерес объективен, но. он, по сути, непознаваем. Для ученого, исходящего из объективного интереса в объяснении поведения людей и социальных общностей, опасность состоит в почти абсолютной неизбежности соскальзывания на путь произвольного «конструирования» интересов. Говоря иными словами, существует риск заменить субъективность тех, кого изучает социолог, его собственной субъективностью (Вегпептс. 1977. Р. 26). Подобного мнения придерживается и известный французский специалист в области международных отношений Ж.-Б. Дюро-зель. «Было бы, конечно, хорошо, -- пишет он, -- если бы существовала возможность определить объективный национальный интерес. Тогда можно было бы довольно просто исследовать международные отношения путем сравнения национального интереса, предлагаемого лидерами, и объективного национального интереса. Беда, однако, состоит в том, что любое размышление об объективном национальном интересе является субъективным» (ВигозеНе. 1982. Р. 88). А, например, А. Уол-ферс полагал, что «национальный интерес» может означать разные вещи для разных людей, более того, он способен придавать привлекательный вид ошибочной политике (Жо1/егз. 1962. Р. 147).

Либералы подвергают сомнению саму правомерность использования понятия «национальный интерес» в целях анализа или же в качестве критерия внешней политики. Поскольку с такой точки зрения определить понятие национального интереса не представляется возможным, в конце концов исследователи предложили считать побудительным мотивом действий участников международных отношений не интерес, а «национальную идентичность» (Мег1е. 1972. Р. 473--474, 522). Говоря о «национальной идентичности», подразумевают язык и религию как основу национального единства, культурно-исторические ценности и национально-историческую память и т.п. С этих позиций, например, поведение Франции на международной арене может быть понято лучше, если учесть колебания ее исторических традиций между патриотизмом и пацифизмом, антиколониальной идеологией и идеей «цивилизаторской миссии», лежавшей в основе колониальных экспансий, и т. п. Ключом же к пониманию международной деятельности США может стать историческая традиция, элементами которой являются изоляционизм «отцов-основателей» и интервенционизм {Мег1е. 1985. Р. 474). Теоретики либерально-идеалистической парадигмы и вдохновляющиеся их идеями практики готовы согласиться с существованием национальных интересов только при условии, что их содержанием должны быть признаны моральные нормы и глобальные проблемы современности. Защита суверенитета и связанное с этим стремление к могуществу в условиях усиливающейся¹ взаимозависимости мира все больше утрачивают свое значение (см., например: 8тои1$. 1998. Р. 38--43). Нетрудно заметить, что защита нравственных ценностей И: ответы на глобальные угрозы выходят далеко за рамки национальных границ. Отсюда заявления о том, что главная задача, стоящая сегодня перед демократическими государствами, не защита национальных интересов, а забота о моральных принципах и правах человека (см., например: ВЫг. 1999. Р. 5--7).

В итоге некоторые исследователи приходят к выводу о том, что «национальный интерес» -- не более чем миф, символ, используемый политиками для оправдания своих действий и сокрытия собственных ошибок и борьбы с оппозицией (см. об этом: ВаШз1е11а. 1995. Р. 3). Дарио Баттистелла полагает, что вышесказанное позволяет заявить о том, что «национальный интерес» -- это «не столько инструмент анализа международной политики, сколько понятие для внутреннего политико-идеологического употребления» (там же). Данный вывод вполне согласуется с заключением Дж. Розенау, сделанным еще в 1971 г.: «Независимо от положений, приведенных в поддержку этого концепта и несмотря на его кажущуюся полезность, национальный интерес так и не стал тем аналитическим инструментом, которым когда-то обещал стать» (Козепаи. 1971. Р. 248).

Обсуждение в отечественной науке в течение последних 10 лет понятия «национальный интерес» так же выявило различия в его понимании (см., например: МЭиМО. 1989. № 2; 1996. № 7;' Полис. 1995. № 1; 1997. № 1; 1999. № 1; 2000. № 1). Как и в западной политологии основной водораздел в дискуссии проходит уже не столько между «объективистами» и «субъективистами» (хотя эта линия достаточно отчетлива), сколько между сторонниками реалистских и либерально-идеалистических подходов. Представители реализма считают, что «национальный интерес остается базовой категорией всех без исключения государств мира. И пренебрегать им было бы не просто ошибочно, но и крайне опасно» (Коршунов. 1998. № 6. С. 80). Национальный интерес, с их точки зрения, «не сводится к «совокупности интересов граждан», поскольку, кроме результирующей этой совокупности интересов, учитывает множество объективных социально-экономических, геополитических и иных факторов. Национальные интересы формируются под воздействием мировых экономических процессов, политики других государств и т.д.» (Полис. 1995. № 1. С. 100--101).

Представители либерализма полагают, что «мы... резко преувеличиваем роль национальных интересов (термин не очень определенный... но подразумевающий нечто материальное -- нефть, деньги, территорию, военную мощь) и недооцениваем роль более «тонких» психологических факторов» (Фурман. 1995. С. И). По их мнению, в демократическом обществе «национальный интерес формируется как некое обобщение интересов граждан», в то время как для авторитарного и тоталитарного обществ свойственна «государственническая», или «державная», позиция, предполагающая, что интересы государства выше, чем интересы личности (Торкунов. 2000. С. 468 и 469). В качестве национальных интересов должны рассматриваться «интересы народа», и поэтому необходимо «видеть, сколь тяжкий груз негативного исторического наследия несет на себе это понятия и сколь опасным может оказаться его ничем не ограниченное использование...» (Полис. 1995. № 1. С. 108--110). Наиболее радикальные представители либерализма утверждают, что национальные интересы не могут быть сформулированы сколь-либо конкретным образом: «для любого государства интерес сводится к тому, чтобы быть здоровым и богатым, а как конкретно это делается -- решается в зависимости от собственных возможностей и внешних обстоятельств» (Преображенная Россия... 1992. С. 91-92).

Однако в отечественных дискуссиях о национальном интересе есть и существенные отличия от дискуссий в западном академическом сообществе. Первое отличие касается трактовки термина «национальный» как этнического. В этой связи высказывается сомнение в применимости понятия «национальный интерес» к многоэтническим государствам вообще и к России, в частности (см.: Полис. 1995. № 1. С. 116; Торкунов. 2000. С. 469). Исходя из этого, некоторые авторы предлагают говорить не о национальных, а о «государственных» интересах (Полис. 1995. С. 117), противопоставляя их друг другу. Вторая группа исследователей, напротив, стремится примирить этническое и государственное и высказывается за термин «национально-государственные интересы» (см. там же. С. 102). Наконец, есть авторы, которые исходят из понимания нации как политического субъекта и придерживаются той точки зрения, что, «обсуждая концепт «национального интереса», прежде всего надо отрешиться от ассоциаций с национальностью-эт-ничностью...» (там же. С. 87).

Среди сторонников последней точки зрения тоже нет единства относительно того, что понимать под «нацией» -- двуединство суверенного территориального государства и гражданского общества» (см. там же. С. 81) или же «некое предполагаемое единство населения территориального государства с объемлющими соответствующую территорию интегративными властными структурами» (см. там же. С. 87). Отличия этих двух позиций на первый взгляд незначительны. Однако следует учитывать, что, с одной стороны, существуют несовпадение и неизменное напряжение между гражданским обществом и государством, а с другой -- неодинаковая степень развитости гражданского общества в той или иной стране. Поэтому многое в понимании «национального интереса» зависит как от уровня противоречия между двумя компонентами нации-государства, так и от того, какое место в его структуре занимает гражданское общество. Поскольк}⁷ «в России интерес государства всегда был самодовлеющ по отношению к .интересам общества», то «говорить о национальных интересах России в связи с этим, -- по мнению некоторых представителей либеральных подходов,. -- представляется некорректным по самой простой причине: нет «нации» -- не может быть и «национальных интересов»» (там же. С. 97). Иначе говоря, авторы настаивают на том, что вначале создается гражданское общество в качестве формообразующей основы, на которой возникает нация, и только после этого формируется национальный интерес.

Наконец, еще одно существенное отличие, характеризующее российские научные представления о содержании понятия «национальный интерес», состоит в том, что оно, за редкими исключениями (см., например, там же. С. 101, 107), не отграничивается от понятия «общественный интерес» (или «общественные интересы»). В результате появляется необходимость в дополнительных формулировках, таких как, например: «внешний аспект национальных интересов» (см. там же. С. 95), «национальные интересы в их внешнеполитическом измерении» (см.: Коршунов. 1998. № 6. С. 79).

¹ Подведем основные итоги дискуссии по вопросу о правомерности использования понятия «национальный интерес» и о его содержании.

Первое. Попытки «отменить» значение «национального интереса» как аналитического инструмента и критерия внешней политики государства являются слишком поспешными и безосновательными. Эти попытки не отражают состояния исследований по данной проблеме в Научной литературе в целом: критикуя понятие «национальный интерес», ни реалисты, ни либералы, как правило, не склонны абсолютно отрицать его пользу. Например, Р. Арон считает, что гражданам оно помогает осознать свою принадлежность к единой политической общности, а правителям независимо от идеологии, которой они могут быть привержены, оно напоминает, что их главными целями являются безопасность и величие государства (Агоп. 1984. Р. 101). Уолферс подчеркивает, что «национальные интересы заслуживают самого внимательного изучения» (№о1/ег$. 1962. Р. 147). Розенау признает, что использование понятия «национальный интерес» «достойно того, чтобы быть предметом анализа» (Кохепаи. 1986. Р. 495). Баттистелла говорит о правомерности и даже необходимости исследования «национального интереса» с точки зрения его соответствия фактам, а также политического и научного контекста формирования данного понятия (БаШх1еПа. 1995. Р. 29). Так или иначе «национальный интерес»-продолжает оставаться в центре внимания как теории, так и практики международных отношений, являясь «существенной предпосылкой убедительного объяснения поведения государств и результатов их взаимодействия» (Сандерс. 1999. С. 414).

Второе. Отрицая значимость «национального интереса», российские либералы идут значительно дальше западных. Противопоставляя государство и общество, властные политические структуры и нацию, державность и демократию, интегративные и солидарные функции «Левиафана» потребностям развития и независимости индивида, они склонны в лучшем случае согласиться с правомерностью категории «национальный интерес» в применении к западным странам. Что касается современной России, то груз государственнических и авторитарных традиций и все еще отсутствующее у нас гражданское общество, по их мнению, делают данную категорию не только неприменимой, но и опасной для становления демократии.

Историческое прошлое нашей страны и тенденции к авторитаризму в ее новейшей истории дают определенные основания для подобных рассуждений. Вместе с тем ни то, ни другое не является исключительно российским «национальным достоянием», так же как не является исключительно российской особенностью противоречие между нацией и государством, властью и гражданским обществом, правами индивида и солидарными функциями политических структур. Важно, что указанное противоречие носит (в том числе и в России) не взаимно исключающий, а взаимно предполагающий характер. Поэтому противопоставление вышеназванных понятий и их содержания неправомерно в теоретическом и рискованно в политическом плане. Как верно отмечает М. А. Молчанов: «Безгосударственное гражданское общество пока никто не обнаружил, а общие интересы граждан столь же реальны, сколь их индивидуальные, групповые (потенциально конфликтные) интересы...» (Молчанов. 2000. С. 10). Он справедливо подчеркивает и «тот факт, что данное общество, гражданское или нет, отвечает на прогрессирующее ослабление и самоизоляцию власти узурпацией функции последней. А это, в свою очередь, ведет к разрушению последних скреп социальной солидарности и -- в перспективе -- к торжеству «не-редуцируемого плюрализма» борьбы одиночек на правах сильного» (там же).

Третье. Строгое понимание «национального интереса» не предполагает его ассоциирования с «национальностью», т.е. с этническим фактором. Так же как и категория нации, понятие «национальный интерес» отражает прежде всего единство политических структур и гражданского общества (не игнорируя, впрочем, присущих ему противоречий) и не сводится к этнической составляющей, имеющей в данном случае второстепенное значение.

Четвертое. Отождествление «национального интереса» с общественным интересом столь же неправомерно, как и их противопоставление. Отождествление ведет к отрицанию специфики внешней политики, ее относительной самостоятельности и в конечном счете сводит ее к внутренней политике государства. Противопоставление -- к абсолютизации несовпадения интересов государства и гражданского общества. Например, в конституционной системе США определение национальных интересов входит в обязанности президента, который опирается в этом на согласие Сената и консультации с ним, а также на финансовую поддержку того же Сената и палаты представителей. В вопросах, связанных с общественными интересами, полномочия между президентом, Конгрессом и судебными органами распределяются более равномерно.

Как уже отмечалось, западные авторы разделяют национальные интересы и общественные, связывая первые с международным окружением, а вторые -- с особенностями внутренней ситуации в стране (в политической, экономической, социальной и других сферах). Поэтому с позиции западной теории международных отношений такие формулировки, как «внешнеполитический аспект национальных интересов», тавтологичны и способны скрыть существо вопроса. Действительно, отождествление указанных понятий может привести к тому, что «национальный интерес» либо редуцируется к «общественному интересу» (и, соответственно, внешняя политика -- к внутренней), либо отрывается от государственного (см., например: Полис. 1995. № 1. С. 117), предоставляя возможность оценивать внешнеполитические цели властных структур и потребности этнических групп, а также интересы личности как противоположные.

Учитывая вышесказанное, необходимо также иметь в виду два обстоятельства. Одно из них -- это то, что общественные и национальные интересы не исключают друг друга. Общественные интересы испытывают на себе влияние международной обстановки (особенно сильное в периоды ее обострения). А национальные интересы зависят от экономической ситуации, социальной и политической стабильности и морального климата в стране. Не случайно раздел Стратегии национальной безопасности США, посвященный национальным, интересам, включает подраздел «Растущие угрозы у нас в стране», содержащий программу борьбы с терроризмом и защиту внутренних инфраструктур (НГ. 1999. 10 февр.).

Второе обстоятельство состоит в том, что в странах, переживающих переходный период своего развития, наблюдается не только усиление взаимовлияния общественных и национальных интересов, но и рост приоритета первых перед вторыми. Именно такая ситуация характерна сегодня для России и других государств бывшего СССР. В этой связи в Концепции национальной безопасности Российской Федерации разделение национальных интересов на интересы во внутриполитической и международной сферах (см.: НГ. 1999. 10 февр.) выглядит вполне правомерным. Как справедливо подчеркивают эксперты российской неправительственной организации Совет по внешней и оборонной политике (СВОП), в условиях современной России внутриполитические национальные интересы требуют «всемерной концентрации на главной задаче -- возрождении государства, экономики, благосостояния народа. Внешняя же политика должна быть полностью подчинена этой задаче -- и философски, и концептуально, и оперативно» (Стратегия для России. 2000. 3.7). Иначе говоря, во взаимодействии национальных и общественных интересов приоритетными становятся вторые. В то же время национальные интересы характеризуются сегодня более сложной структурой, и связано это с необходимостью ответа на новые внутренние и внешние вызовы. Впрочем, усложнение структуры национальных интересов касается не только Российской Федерации.

2. Критерии и структура национального интереса

Выше уже отмечалось, что следствием неоднозначности понятия «национальный интерес» является то, что его аналитическая и практико-политическая роль далеко не абсолютна. Вместе с тем нельзя отрицать то, что рассматриваемая категория очень важна для понимания суШ" ности тех событий, явлений и процессов, которые происходят в сфере международных отношений.

Например, без учета культурно-исторических традиций и национальных ценностей понимание внешней политики того или иного государства и международных отношений в целом было бы неполным, а потому и неверным. Но скорее всего, ближе к истине не те, кто противопоставляет национальную идентичность национальному интересу, а те, кто считает первую неотъемлемым элементом второго.

В основе всякого интереса лежат объективные потребности, нужды субъекта или социальной общности, обусловленные экономической, социальной, политической и т.д. ситуациями, в которых они находятся. Процесс познания социальных потребностей -- это процесс формирования интересов людей (см. об этом: Поздняков. 1976. С. 112--124). Таким образом, интерес -- категория объективно-субъективная. Причем объективным в своей основе может быть не только истинный, но и ложно понятый интерес. Десятилетиями на Западе существовало мнение о советской военной угрозе и о том, что наращивание вооружений служит коренным интересам демократических государств в деле защиты от нападения со стороны тоталитарного режима. И хотя в действительности Советский Союз не был заинтересован в нападении на западные страны, его поведение как во внешнеполитической области, так и внутри страны давало им основания для недоверия к нему. В свою очередь, внешнеполитическая стратегия США давала лидерам СССР повод считать, что усиление обороноспособности советского государства -- важнейшая составляющая его национальных интересов. По существу же, гонка вооружений не отвечала потребностям безопасности, благосостояния и развития ни одной, ни другой стороны.

Существуют также мнимые и субъективные национальные интересы. Примером мнимого национального интереса может служить такая ситуация, когда идея становится национальным мифом, овладевает умами людей, и доказать им эту мнимость чрезвычайно трудно (см. об этом: Государственные, национальные и классовые интересы... С. 70). Хрестоматийный пример субъективного интереса -- поступок Герострата, добившегося бессмертной «славы» поджогом храма. Пример субъективного «национального интереса» в современных международных отношениях -- мотивы, которыми руководствовался Саддам Хусейн при вторжении Ирака в Кувейт в 1991 г. (декларации о необходимости присоединения к Ираку «исконно принадлежавшей ему провинции» были лишь предлогом для попыток решить внутренние трудности иракского режима путем «небольшой победоносной войны»).

Наряду с основными (коренными, постоянными) и неосновными (второстепенными, временными), объективными и субъективными подлинными и мнимыми интересами различают также интересы совпадающие и взаимоисключающие, пересекающиеся и непересекающиеся и т.д. (подробнее см.: Увалов. 1990. С. 19--20).

Исходя из сказанного, понятие «интерес» можно определить как осознанные потребности субъекта (социальной общности), являющиеся следствием фундаментальных условий его существования и деятельности. Но интерес -- это и отношение потребности к условиям ее реализации. Соответственно, национальный интерес -- осознание и отражение в деятельности его лидеров потребностей государства. Это относится и к многонациональным и этнически неоднородным государствам: фактически под национальным интересом подразумевается национально-государственный интерес.

Р. Арон (и ряд его последователей), как уже говорилось, считал понятие национального интереса слишком многозначным и потому малооперациональным для анализа целей и средств международных отношений. Б. Рассет и X. Старр предложили выйти за рамки «туманного восприятия национального интереса», а К. Холсти использует в этой связи понятие «внешнеполитические задачи».

Положения Арона о так называемых вечных целях любого государства, по, существу, совпадают с традиционным реалистическим пониманием национального интереса. С точки зрения Р. Арона, вечные цели могут проявляться как абстрактным (стремление к безопасности, силе и славе), так и конкретным образом (жажда расширения пространства, увеличения территории, занимаемой той или иной политической единицей, увеличения количества людей (населения государства) и завоевания человеческих душ (распространения идеологии и ценностей данного политического актора) (Агоп. 1984. Р. 82--87). В свою очередь, содержание «основных внешнеполитических задач» государства, -- понятия, которым К. Холсти предлагает заменить категорию «национальный интерес», -- фактически совпадает с содержанием этой категории. Действительно, Холсти определяет внешнеполитические задачи как «систему представлений о будущем положении дел и будущих условиях, которых правительства стремятся добиться посредством действий отдельных политических деятелей, используя свое влияние за границей и изменяя или поддерживая действия других государств»-При этом основные задачи он связывает с выживанием государства, его суверенитетом, территориальной целостностью и благосостоянием граждан. Среднесрочные задачи отнесены Холсти к сфере развития межгосударственного сотрудничества во имя прогресса экономики; тогда как долгосрочные задачи затрагивают правила организации международной системы и правила взаимодействия государств.

В основе традиционного понятия коренного национально-государственного интереса лежат географические, культурные, политические и экономические факторы. Национально-государственный интерес включает следующие основные элементы: военная безопасность, пред-, усматривающая защиту государственного суверенитета (национальной независимости и целостности), конституционного строя и системы ценностей; благосостояние страны и ее населения, подразумевающие экономическое процветание и развитие; безопасное и благоприятное международное окружение, предполагающее свободные контакты, обмены и сотрудничество в регионе и за его пределами.

Исходя из этого, Дональд Нойхтерляйн говорит о том, что долгосрочные составляющие американских национальных интересов обусловлены следующими потребностями: 1) защиты США и их конституционной системы; 2) роста экономического благосостояния нации и продвижения американских товаров на зарубежные рынки; 3) создания благоприятного мирового порядка; 4) распространения за рубежом американских демократических ценностей и системы свободного рынка. С учетом степени остроты указанных потребностей и их проявления в связи с конкретной проблемой или кризисом автор строит следующую «матрицу национальных интересов» США.

Данная матрица положена в основу методики определения интересов и степени их важности, разработанной в Военном колледже армии ^ЛША. Определяя национальные интересы как «потребности и желания, воспринимаемые нацией в контексте международной обстановки», авторы классифицируют их по четырем категориям (защита родины; экономическое процветание; пропаганда ценностей; благоприятный мировой порядок) и трем степеням важности (жизненно важный; важный; периферийный). В свою очередь, такая классификация предваряет следующий шаг -- процесс стратегической оценки, с учетом которой определяются приоритеты национальной политики и военной стратегии государства (см.: Уагдег, апйБагЬег. 1997).

Указанная классификация отражает содержание официальной Стратегии национальной безопасности США (см.: НГ. 1999. 10 февр.). Национальные интересы США подразделяются в этом документе на три категории: «Первая включает жизненно важные интересы, то есть те, которые имеют первостепенное значение для выживания, безопасности и жизнеспособности нашей страны. Речь идет о безопасности -- в физическом плане -- нашей территории и территорий наших союзников, безопасности наших граждан, нашем экономическом благополучии и защите жизненно важных элементов инфраструктуры...

Вторая категория предполагает ситуации, в которых затрагиваются важные национальные интересы. Эти интересы не определяют наше выживание как нации, но они влияют на наше национальное благосостояние и на характер мира, в котором мы живем. В таких случаях мы будем использовать свои ресурсы для отстаивания наших интересов, если цена этого и сопутствующие риски соизмеримы с интересами, которые поставлены на карту...

Третья категория -- это интересы в гуманитарной и других областях. В некоторых обстоятельствах наша страна может предпринимать те или иные действия, так как это необходимо, исходя из наших ценностей» (там же).

Подобным же образом эксперты СВОП считают, что «интересы России в отношении стран бывшего СССР подразделяются на 1) жизненно важные -- в защиту которых государство должно быть готово применить все средства, в том числе силовые, 2) важные, и 3) менее важные» (см.: Возродится ли Союз...). При этом к первой категории они относят такие интересы, как обеспечение свободы, роста благосостояния россиян, территориальной целостности и независимости России; предотвращение доминирования, особенно военно-политического, иных держав на территории бывшего СССР; предотвращение формирования в мире враждебных России коалиций, в том числе в ответ на те или иные действия России на территории бывшего СССР и ДР-(см. там же. 5.2.1-- 5.2.7). Во вторую категорию авторы включают обеспечение доступа к сырьевым, трудовым и товарным рынкам государств бывшего СССР, особенно к нефти прикаспийского региона; создание для этого необходимых политических, экономических и правовых условий; совместное использование границ, территорий и части военных потенциалов соседних государств (компоненты системы ПВО, СПРН, и т.д.) для предотвращения возникновения военной угрозы России, ее дальнейшей внутренней дестабилизации в результате притока и транзита преступников, наркотиков, оружия, контрабанды сырья, ядерных материалов и изделий «двойного назначения»; использование политического, экономического, военного и иного потенциала государств бывшего СССР для укрепления (в случае налаживания с ними близких союзных отношений) международных политических позиций и России, и этих государств (там же. 5.3.1--5.3.13). Наконец, в третью категорию попадают такие интересы, как: «Обеспечение демократического развития сопредельных государств. Укрепление многосторонних структур СНГ» и т.п. (там же. 5.4.1-- 5.4.4).

В отличие от этого документа, официальная Концепция национальной безопасности России не содержит столь четкого разделения основных категорий интересов, которые формулируются с учетом их субъектов и сфер общественной жизни; «Национальные интересы России -- это совокупность сбалансированных интересов личности, общества и государства в экономической, внутриполитической, социальной, международной, информационной, военной, пограничной, экологической и других сферах. Они носят долгосрочный характер и определяют основные цели, стратегические и текущие задачи внутренней и внешней политики государства».

В наши дни составные элементы и содержание национального интереса в целом претерпевают существенные изменения под давлением новых фактов и обстоятельств. Бурное развитие производительных сил, средств массовой коммуникации и информации, новые достижения научно-технической революции, усиливающаяся интернационализация всех сторон общественной жизни, возникновение и обострение глобальных проблем, растущее стремление людей к демократии, личному достоинству и материальному благополучию -- все это трансформирует интересы участников международных отношений, ведет к переформулированию целей их взаимодействия.

Крах тоталитарных режимов и продвижение постсоциалистических стран к рыночным отношениям и плюралистической демократии, сопровождающееся трудностями, противоречиями, кризисами и конфликтами, распад СССР и его многочисленные последствия, окончание «холодной войны» между Востоком й Западом -- эти и многие Другие процессы, происходящие в современном мире, ставят перед Международным сообществом новые задачи, вносят коренные изменения в условия реализации интересов международных акторов. На глазах одного только поколения людей мир как бы сужается, государства и регионы становятся все более открытыми для растущих потоков идей, пересекающих их границы, капиталов, товаров, технологий и людей. Традиционные двух- и многосторонние связи между государствами дополняются новыми, действующими в самых разных областях (транспорт, экономика и финансы, информация и культура, наука и образование и т.д.). На этой основе возникают новые международные организации и институты, которым государства делегируют часть своих полномочий и которые имеют свои специфические цели и интересы, вытекающие из самой их сущности как субъектов международных отношений. Картина усложняется и по мере усиления мощи и увеличения числа транснациональных корпораций, которые стали значительными и неотъемлемыми участниками международных отношений со своими специфическими интересами и целями, связанными в первую очередь с собственными финансовыми прибылями и экономическим ростом. Однако интересы транснациональных корпораций касаются и стабильности (экономической, политической, военной) страны базирования, а также всеобщей безопасности и сотрудничества, других вопросов глобального характера.

В таких условиях национальный интерес не может быть обеспечен без таких условий существования государства, как внутренняя стабильность, экономическое благополучие, моральный тонус общества, безопасность не только военно-стратегическая, но экологическая, благоприятное внешнеполитическое окружение, престиж и авторитет на мировой арене. Следует иметь в виду, что обеспечение национального интереса достигается лишь при сбалансированности указанных условий, представляющих собой открытую систему взаимозависимых и взаимодополняющих элементов. Полное обеспечение каждого из них возможно лишь в идеале. В реальной же практике нередки случаи отсутствия каких-либо элементов и условий и их недостаточного развития, что компенсируется более интенсивным развитием других. В обеспечении подобного баланса -- сущность и искусство международной политики (см. об этом: Кунадзе. 1991). Особое место в структуре национального интереса занимает так называемый бессознательный элемент, содержание которого требует отдельного рассмотрения.

О бессознательном элементе в структуре национального интереса

Обоснование правомерности использования понятия «национальный интерес» в качестве аналитического инструмента и концептуальной основы внешнеполитической деятельности не тождественно признанию того, что это понятие исчерпывается теми основными элементами, которые в своих официальных документах стремится четко сформулировать руководство того или иного государства. Всегда остается ощущение недоговоренности, а порой даже утраты, части важных устремлений социальной общности, которые относятся к сфере международных отношений и остались не вовлеченными в оборот официальной и научной терминологии. Понятия «национальный дух» (Р. Арон) или «национальная идентичность» (М. Мерль) не в состоянии отразить скрытый от непосредственного внешнего наблюдения элемент национального интереса. В этой связи обращают на себя внимание попытки некоторых отечественных авторов ввести в оборот термин «бессознательный фактор» национального интереса.

С точки зрения Б.В. Межуева, адекватность политики национальному интересу подразумевает, что она:

« -- отражает общественное мнение или выраженную публично позицию политической и экономической элит данной страны;

--отвечает культурным традициям страны, устойчивым представлениям о ее геополитической, конфессиональной и т.д. идентичности, ее роли в мировой истории;

--способствует укреплению военно-стратегических позиций государства;

--ведет к улучшению его социально-экономического положения» (Межуев. 1999. С. 26). Автор отмечает, что между первым и вторым (идеальными), а также третьим и четвертым (материальными) факторами имеется корреляция, хотя полного соответствия ни в том, ни в Другом случае нет. Б.В. Межуев подчеркивает также и то, что соответствие политики сразу всем четырем критериям достигается редко. Бывает, что политический курс соответствует национальному интересу только идеально, а бывает -- главным образом материально (там же).

Б. Межуев высказывает мнение, что вышеназванные факторы национального интереса представляют собой лишь самый поверхностный уровень анализа. Автор справедливо указывает, что каждый из факторов не является чем-то целостным и непротиворечивым: неоднороден социально-экономический фактор; противоречивы представления о национальной идентичности; общественное мнение подвержено Манипулированию со стороны коммерциализированных СМИ (там Же. С. 27--28). Стоит согласиться и с тем, что концептуальный анализ Национального интереса снижает вероятность искусственного формирования общественного мнения «верхами» государства и внедрения Пологий, определенным, заданным образом переосмысливающих национальную идентичность государства (там же. С. 29).

Но главное и наиболее ценное в предлагаемом подходе в том, что он отмечает наличие в структуре национального интереса «бессознательного, или же иррационального пласта», представленного глубинными традициями политической культуры страны, а также культурными ориентациями и установками определенного времени (там же. С. 36). Как подчеркивает С.С. Митрохин, подобное понимание означает, что национальные интересы в некотором смысле «надличностны и должны быть осознаны нами как данность, как скрижали исторической памяти» (Полис. 2000. № 1. С. 57).

Выделение «бессознательной» культурной доминанты позволяет увидеть односторонность представлений о национальном интересе как основе циничной игры бюрократии и правительственных кругов. На примере дальневосточной политики России XIX в. Б. Межуеву удалось показать, что в «национальном интересе» отражаются не только представления политических и экономических элит, но также помыслы и устремления гражданского общества, которые не всегда могут быть четко сформулированы и даже полностью осознаны. Разумеется, совпадение внешнеполитического курса государства и устремлений гражданского общества возможно лишь в абстракции. Однако приближение к такому совпадению является (особенно в демократическом обществе) важным элементом гарантии успеха внешней политики.

Стремление России закрепиться на восточных, пространственных рубежах объясняется, как пишет Б.В. Межуев, тем, что «для политического сознания России характерно представление, будто сакральный центр империи находится не внутри, а вне ее» (Межуев. 1999. С. 37). А, например, В.Л. Ларин пишет, что для китайцев главная угроза безопасности всегда исходила с Севера: «существующая на уровне подсознания, эта идея нашла отражение в китайской концепции размежевания с северным соседом («утраченные в результате агрессии царской России территории») и во многом определяет отношение китайцев к современной России» (Ларин. 1999. С. 163). Подобную мысль высказывал и известный русский исследователь Л.Н. Гумилев, когда говорил об «отрицательной комплементарности» русских и западноевропейцев. Не ею ли объясняется (разумеется, лишь наряду с целым рядом других, материальных и вполне осознаваемых факторов) плохо поддающееся рациональному осмыслению (при том, что рационализм, картезианский дух, всегда считался отличительной чертой европейского менталитета) стремление депутатов ПАСЕ исключить Россию из Совета Европы в марте 2000 г.?

Иными словами, идея «бессознательного» обогащает понимание «национального интереса», помогая прояснить явления, трудно объяснимые с позиций прямолинейного, подхода и рассматривающие «национальный интерес» только в терминах «выгода» и «потеря» государства и/или циничной борьбы бюрократии за завоевание и удержание власти.

Однако существует очень важная эпистемологическая проблема. Интерес -- это всегда осознанные потребности. Может ли осознанное содержать элемент бессознательного? По всей видимости, данная проблема может быть решена путем переопределения понятия «национальный интерес», указанием на его отличие, например, от экономического интереса (состоящее в том, что он включает в себя не только . осознанные потребности, но и скрытые от непосредственного восприятия самого субъекта и потому опосредованные мотивы). Вот что об этом пишет С.С. Митрохин: «Само понятие «интерес» в данном контексте -- это, скорее всего, метафора, поскольку речь идет не только об осознанной, но, что особенно важно, о неосознанной способности народа и/или государства к самосохранению, самовосстановлению. Во всяком случае, национальные интересы включают в себя вечные ценности, не подвластные политической конъюнктуре» (Полис. 2000. № 1. С. 57). Другой путь решения данной проблемы -- «рационализация» «бессознательного» пласта, его «десакрализация». Действительно, если мы вводим его в аналитический оборот, то оно продолжает оставаться «иррациональным» лишь для его носителя, но не для исследователя или политического деятеля, который вполне осознанно руководствуется (должен руководствоваться) им в своем профессиональном подходе.

В. Ларин (в практически-политическом плане) и Д. Сандерс (в теории) обращают внимание на еще один важный аспект проблемы «национального интереса». Речь идет о соотношении национальных интересов с транснациональными, субнациональными и наднациональными интересами, а в более широком плане -- об изменении содержания национальных интересов в эпоху глобализации мирового развития.

3. Глобализация и национальный интерес

Как уже говорилось, международная политика представляет собой процесс столкновений и борьбы, переговоров и компромиссов различных типов власти, которые стремятся навязать друг другу свои предПочтения. Сегодня в эту борьбу все чаще вторгается, привнося в нее свои отличительные особенности и преодолевая сопротивление традиционных акторов, многообразная и пестрая совокупность безличных рыночных сил. Рост движения капиталов и инвестиций создает условия для все более глубокого взаимопроникновения национальных экономик и более прямолинейной конкуренции между предприятиями Расширение межгосударственных торговых обменов сопровождается существенным увеличением числа и объема трансграничных финансовых потоков. То, что мировая экономика приобретает общую основу, становится все очевиднее. Формирующиеся глобальная финансовая система и единое информационное пространство, транснациональное производство и сеть мировой торговли влекут за собой стирание национальных границ и трансформацию государственного суверенитета. В мире произошли кардинальные перемены, среди которых выделяется процесс экономизации политики, продолжающий набирать силу (Стратегия для России. 2.4). Все это не может не оказывать существенного влияния на содержание национальных интересов. Каков характер этого влияния? Единого мнения по данному' вопросу нет.