Философия. Основные идеи и принципы

Внутри глазное яблоко заполнено прозрачным студенистым стекловидным телом. Задняя стенка глаза -- сетчатая оболочка -- густо усеяна светочувствительными клетками, различающимися по своей форме и называемыми колбочками и палочками. Одни из них приспособлены для восприятия цвета, другие -- формы предметов. От зрительных клеток отходят тончайшие нервные волокна, соединяющиеся в зрительный нерв. Они ведут в зрительный центр мозга, который связан нервными синапсами с другими его центрами -- двигательными, речевыми и т. п. Как же возникает зрительный образ?

Глаз, как видно из нашего описания, очень похож на камеру Фотоаппарата. Хрусталик его выполняет роль объектива, а сетчатая оболочка -- роль фотопленки, на которой, по законам геометрической оптики, возникает изображение предмета. Световые лучи фокусируются и преломляются в хрусталике, вычерчивая на сетчатке уменьшенное изображение предмета. Размеры изображения определяются законом константного восприятия Эммерта, согласно которому они равны произведению зрительного угла на расстояние предмета от глаза. Образ на сетчатке, как и на фотопленке, оказывается перевернутым. То, что мы видим крыши домов и кроны деревьев вверху, а не внизу, обусловлено тем, что наш мозг под влиянием практики «исправляет» дело, вторично переворачивая образ, запечатленный на сетчатке глаза. Как велика при этом роль личного опыта, воспитания и практики, показывает следующий эксперимент. Испытуемому с помощью перевернутой киноленты показывают перевернутую свечу -- язычок пламени и дым от свечи направлены вниз. Спустя несколько секунд испытуемый видит свечу в привычном положении -- пламя и дым направлены вверх. Это происходит без всяких сознательных усилий. Мозг на основании предыдущего опыта автоматически исправляет «ошибку» кинокамеры.

Свет, попадая в глаз, претерпевает несколько серьезных преобразований. В зрительных клетках имеется особое вещество, родопсин, или зрительный пурпур. Каждому уровню энергии и каждой частоте колебаний электромагнитных волн соответствуют определенные изменения родопсина. Они, в свою очередь, порождают строго определенные биоэлектрические импульсы, идущие с некоторыми интервалами по зрительному нерву в мозг.

Здесь снова возникают соответствующие импульсам физико-химические изменения клеток, которые воспринимаются нами как цвет, форма или размер видимого объекта. Таким образом, видит не сам глаз, а весь зрительный аппарат, включая мозг. Процесс получения зрительных ощущений предмета включает ряд преобразований энергии:

1. Поглощение, отражение и рассеяние света поверхностью рассматриваемого предмета,

2. Фокусировка и преломление лучей в хрусталике.

3. Формирование образа предмета на сетчатке.

4. Физико-химические изменения молекул родопсина.

5. Возникновение соответствующих биоэлектрических импульсов.

6. Передача импульсов зрительным нервом.

7. Соответствующие структурные трансформации в зрительном центре мозга и образование вследствие этого определенных образов (ощущение цвета, формы, восприятие целостной вещи, движения и т. п.).

Из этого следует, что выработка ощущений представляет систему последовательных преобразований. Их конечный результат есть образ предмета. Образ этот особый. Он существует в мозгу человека, т. е. субъекта восприятия. Он не зеркальный, не простая копия, а итог многих внутренних преобразований, притом таких, что результат соответствует именно данному объекту, а не другому, и в этом смысле является его отражением. Ощущение есть «субъективный образ объективного мира», «превращение энергии внешнего раздражения в факт сознания»1. Однако ощущения, или чувственные образы, сами по себе суть лишь основа сознания или знания. В настоящее знание эта основа превращается, пройдя еще несколько ступеней преобразования. Прежде чем рассмотреть их, задумаемся над тем, что уже сказано.

Между непосредственно чувственным образом предмета, например зрительным образом на сетчатке, и его восприятием в мозгу (ощущением, представлением) нет точного совпадения. Оптический образ Останкинской башни на сетчатке глаза может занимать всего несколько миллиметров, тогда как глядящий на нее человек воспринимает башню как огромное сооружение. Это происходит потому, что мозг на основании ранее накопленных знаний, полученных из разных источников или на базе личного опыта, как бы «автоматически» корректирует зрительное восприятие. Известно, что одни и те же предметы воспринимаются по-разному людьми с неодинаковым личным производственным и социально-культурным опытом. Экспериментально доказано, что верхолазы и обычные пешеходы, находясь на большой высоте, по-разному определяют размеры расположенных внизу предметов. В опытах, проводившихся на животных и маленьких детях, установлено, что они не обладают готовыми пространственными формами восприятия, но учатся определять расстояние до предмета, его размеры, расположение и форму на опыте, в практической деятельности. В результате такой деятельности координируются зрительные, осязательные, звуковые и прочие восприятия в мозгу. В системе памяти как бы «откладываются» определенные эталоны и стандарты, «записываются» соответствующие правила, бессознательно корректирующие наше чувственное восприятие. Эти эталоны и правила меняются исторически в зависимости от социально-культурного опыта и личной практики.

Люди определенным образом влияют друг на друга, на тот способ, которым они воспринимают и оценивают внешние события. В зависимости от определенного культурного уровня общества, социальной группы, опыта и личной культуры индивидов, а также под влиянием групповых взаимодействий личных и общественных интересов, часто весьма противоречивых и разнонаправленных, они не только по-разному оценивают явления природы и общественной жизни, но даже по-разному их видят.

И поэтому у них возникают совершенно различные наглядно-чувственные образы этих явлений и процессов. Так, ближайшие сподвижники данного политического вождя или полководца, его соратники, осыпанные его милостями и наградами, которым близость к лидеру выгодна и приятна, могут оставить мемуары, в которых не только даются положительные оценки всем его деяниям и намерениям, даже преступным, приводящим иногда к гигантским бессмысленным жертвам, но и совершенно искренне описывается его лучезарный портрет, привлекательная внешность, доброжелательные взгляды и поступки. В глазах же других современников, особенно жертв его акций, он будет выглядеть совсем иначе. И это зависит не только от идеологических установок или сознательного искажения фактов, но и от того, что под влиянием определенных обстоятельств само чувственное восприятие людей, отражающих данные явления с различных позиций, может быть весьма разнообразным. Поэтому восстановление объективной картины тех или иных событий, процессов, поступков людей, социальных потрясений, эпизодов личной жизни представляет собой в высшей степени сложную задачу, требующую для своего решения высокой философской подготовки.

Второй важный вывод заключается в том, что не существует чисто эмпирической стадии познания, так как уже в процессе выработки ощущений принимают участие ранее накопленные знания (эталоны, правила), относящиеся к рациональной сфере.

Рассмотрим теперь, как в простейшем случае образуются понятия и включающие их утверждения (суждения, высказывания) о различных объектах.

Процесс создания понятий обычно называется абстрагированием, а результат или продукт этого процесса -- абстракцией. Поэтому в дальнейшем термины «понятие» и «абстракция» будут употребляться как взаимозаменимые, синонимичные. Процесс абстрагирования в простейшем виде можно разбить на несколько этапов, ступеней, которые в действительности часто сливаются, переплетаются. Разделять их приходится лишь в интересах анализа.

Первый этап -- группировка и разграничение ощущений. Получив некоторые ощущения или чувственные образы при наблюдении различных предметов, человек выделяет какое-то одно их свойство, например окраску или геометрическую форму.

Остальные свойства как бы отбрасываются, от них отвлекаются, абстрагируются. Предметы, несмотря на все их различия, объединяются в группы по одному (или немногим) из выделенных свойств и отграничиваются от остальных. Выделенные предметы образуют группы данного свойства. Например, вишня, кровь, пунцовая роза, пионерский галстук объединяются в группу по цвету. Яблоко, футбольный мяч, бильярдный шар и т. п. объединяются по форме.

Второй этап -- сравнение, отождествление главного свойства. Так как выделенное у сгруппированных предметов свойство обнаруживается с разной интенсивностью, все различия в его проявлении как бы устраняются, сознательно или бессознательно, а сами проявления у разных предметов отождествляются, приравниваются друг к другу (красный цвет, сферическая форма).

Третий этап, по существу, неотделимый от второго, называется идеализацией, или предельным переходом. Вырабатывая такие абстракции, как «красный цвет» и «сфера», мы по существу отвлекаемся от того, что в объективной действительности не существует предметов, поверхность которых всегда и при всех условиях отбрасывает световые лучи строго одной и той же энергии и одной и той же частоты колебаний, вызывающих совершенно одинаковые цветовые ощущения. Точно так же не существует реальных предметов, все точки на поверхности которых всегда находятся на одном и том же расстоянии от заданной точки, центра. Сами законы природы ставят пределы этому. Но в процессе абстрагирования мы «перешагиваем» эти пределы, выделяя интересующие нас свойства как бы в совершенно чистом виде, в каком в действительности эти свойства существовать не могут. Это и есть идеализация. Она позволяет четко отделить данные свойства и соответствующую группу предметов от всех остальных, осознать их специфику.

Четвертый этап -- процедура наименования. Выделенному свойству ставятся в соответствие слово или группа слов, т. е. знаковое выражение, например «красный цвет» или «сфера». Отныне это знаковое выражение выступает как понятие о данном свойстве и соответствующей группе предметов. Описание свойства, т. е. признак, образует смысл понятия (абстракции), а совокупность предметов, обладающих свойством, образует значение понятия.

Задумаемся теперь над этой схемой. Даже в крайне упрощенном виде она показывает, что в процессе абстрагирования, т. е. создания, построения, конструирования понятий, есть нечто такое, что отсутствует в самих ощущениях, с которых начинается сам процесс. В ощущениях нет, например, идеализации. В них отсутствуют операции группировки, сравнения, отождествления. А ведь в действительном, неупрощенном процессе абстрагирования содержатся и другие операции и процедуры, которых нет в ощущениях и в «непосредственном» чувственном восприятии. Откуда же эти элементы, операции и процедуры берутся?

Напомним, что философы-рационалисты утверждали, что все это присуще разуму, врождено человеку или существует в форме способностей. Кант более точно говорил о творческом воображении. Как бы то ни было, но объяснить их, вывести просто из ощущений не удастся. Поэтому-то позиция эмпириков в форме, изложенной, например Гоббсом, оказывается слишком упрощенной. Она игнорирует то, что на любом этапе получения ощущений присутствует, хотя бы в скрытом виде, нечто практическое, т. е. социально и культурно обусловленные нормы познавательной деятельности, эталоны и критерии. Однако и прежний рационализм, чуждый принципу исторического развития, не мог ответить на вопрос, откуда берутся эти нормы, эталоны и критерии, и был вынужден либо приписывать их происхождение творческому акту божества (Декарт, Лейбниц), либо считать их врожденными, априорными свойствами и условиями деятельности рассудка (Кант). Мы знаем теперь, что временные и пространственные представления людей, которые, как и логические категории, Кант считал априорными, трансцендентальными предпосылками восприятия, складываются исторически. У народов, стоящих на разных ступенях культурного и социального развития, эти представления различны. Нормы мышления, приемы и правила абстрагирования, как и неосознанные правила, регулирующие процесс чувственного восприятия, вырабатываются исторически и передаются от поколения к поколению в процессе обучения. Лесной охотник и житель города (вспомните хотя бы рассказы Пришвина или роман Ф. Купера «Следопыт») обладают различными навыками наблюдения и получают разную информацию, рассматривая одни и те же явления природы. Эти исторически сложившиеся правила и принципы, а также профессиональные навыки в каждом отдельном случае предшествуют любому определенному наблюдению или эксперименту. В этом, и только в этом смысле их можно рассматривать как предшествующие опыту. Если бы Кант имел в виду эту сторону дела, то у него не было бы никаких разногласий с материализмом. Однако по отношению к социально-историческому опыту людей указанные навыки, принципы и правила оказываются основанными на исторической практике, на предшествующих экспериментах и наблюдениях. Кант ошибался, считая время и пространство, а также основные категории познания априорными, врожденными человеку.

Мы видим теперь, что разделение на эмпирические, чувственные и рациональные этапы очень условно. Понятия «чувственный» и «рациональный» -- сами очень сильные абстракции. При их выработке были отброшены многие важные свойства, и, в частности, метафизики не заметили их внутреннюю диалектическую связь, их взаимопроникновение и переходы друг в друга. На этапе выработки ощущений всегда присутствует рациональный момент; в процессе рационального мышления можно обнаружить чувственное, эмоциональное, эмпирическое содержание. Против эмпиризма Локка, Юма и их последователей есть и еще одно возражение. В современной науке (особенно в математике, теоретической физике, биологии и т. п.) есть понятия, которые нельзя непосредственно вывести из ощущений или свести к ним. К ним относятся, например, «функция», «закон тяготения», «спин», «вид» и т. п. Есть абстракции, «надстроенные» над другими абстракциями, которые, в свою очередь, «надстроены» над абстракциями еще более низкого уровня, и т. д.

Теперь мы можем со всей определенностью ответить на ряд вопросов, поставленных в начале главы. Прежде всего следует указать, что наши знания на всех уровнях -- от ощущений до самых сложных абстракций -- представляют собой отражение объективной реальности.

Понятие «отражение» тесно связано с понятием «информация». Информация представляет собой процесс передачи изменений от объекта воздействия к субъекту посредством сигналов и их фиксации. Важно подчеркнуть, что субъект, воспринимающий сигнал, по мере усложнения своей внутренней структуры и функций подвергает получаемую информацию особой, подчас довольно сложной переработке в соответствии с внутренними законами своего функционирования и структурной организации.

Так, поток фотонов, падающих на светолюбивое растение в виде солнечных лучей, нагревает освещенную часть стебля, вызывая перемещение ряда гормонов в затененную его часть. В результате активизируются определенные биологические структуры: мембраны клеток меняют свою геометрию и стебель изгибается таким образом, что на листья падает большее количество света, чем раньше. В таких случаях говорят, что цветок тянется к свету, хотя в действительности перед нами сложный процесс отражения, в котором фотоны выполняют разные функции. Их физическая функция заключается в «передаче» растению энергии, необходимой для его жизнедеятельности; их информационная функция состоит в «передаче» изменений положения источника света (солнца), что отражается в соответствующих движениях растения. Здесь следует четко разграничивать биофизические и биохимические процессы, с одной стороны, от информационных -- с другой, хотя в обоих случаях эти процессы связаны с одними и теми же материальными носителями.

Чем сложнее структурная и функциональная организация субъекта, принимающего и перерабатывающего информацию, тем в большей степени он используется как средство реализации все более сложных форм отражения, обеспечивающих сохранение, развитие, приспособление, а в случае живой природы -- и размножение организмов в среде обитания. Чем больше информации в состоянии накопить и использовать живой организм или техническая система, тем эффективнее могут они приспособиться к окружающей среде и активно выполнять свои функции. Это означает, что информация как бы увеличивает способность воспринимающей ее системы к более правильному, точному и определенному отражению окружающей среды и, следовательно, уменьшает неопределенность, неточность, ошибочность отражения.

Важно понять, что не всякий вид информации достигает уровня знания и не всякий субъект воздействия, получающий информацию, вырабатывает или принимает решение, а затем целесообразно и сознательно действует на их основе. Предметы неживой природы, технические устройства и даже живые организмы, например растения, не принимают решения, не действуют по целям. Они изменяют свое положение, характер функционирования и развития под воздействием получаемой информации, но эти изменения не являются сознательными. Информация превращается в знание лишь при очень сложных формах психической деятельности, которая складывается и формируется у человека в процессе социальной и трудовой деятельности.

Знание служит особым видом информации, хотя не всякая информация поднимается до уровня знания. Когда и при каких условиях информация превращается в знание?

Получаемая на основе чувственного восприятия мира или на основе передачи уже сформированных знаний информация выражается с помощью языка в форме особых знаковых структур, которые могут выступать в качестве понятий или высказываний. На этой основе появляется возможность выработки новых знаний. Для того чтобы эти знаковые структуры превратились в знания, они должны быть построены с помощью определенных синтаксических, семантических и прагматических правил.

Синтаксические правила, определяющие правильные языковые выражения и указывающие, как их нужно строить, обычно «впитываются», так сказать, с молоком матери в процессе языкового воспитания, хотя до поры до времени не осознаются с необходимой четкостью и определенностью. Отказ или неумение пользоваться такими правилами не позволяет придать языковым выражениям смысл и значение, а следовательно, превратить их в форму знания. Так, предложение: «Герань цветет на окне» -- имеет определенный смысл и значение и вместе с тем построено по правилам русского языка и логического синтаксиса. Если бы оно было написано на английском, немецком или каком-либо другом языке, то входящие в него понятия выражались бы с помощью других слов и при этом использовалась бы грамматика другого языка. Логический же синтаксис не зависит от естественных языков и выражает логические связи и отношения между понятиями, позволяющие отображать объективные свойства и связи явлений, о которых идет речь. Если логический синтаксис нарушен, то даже предложения, состоящие из понятий с достаточно четкими значениями, оказываются бессмысленными и не выражают знаний. Языковое выражение: «Цветет окне на герань» -- не соответствует логическому синтаксису, не имеет смысла и не выражает знаний.

Одной синтаксической правильности мало. Предложение: «Корень квадратный из Наполеона приводит к оранжевой мелодии, используемой в химических реакциях» -- соответствует и правилам русской грамматики, и правилам логического синтаксиса, но не выражает никакого знания, так как значения и смысл входящих в него понятий не связаны между собой. Чтобы высказывания или понятия были осмысленны, они должны подчиняться правилам семантики. Семантика -- это сложная логико-философская наука, изучающая вопросы о том, как конструируются смысл и значения языковых выражений, содержащие знания о реальном мире. Только выражения, обладающие более или менее определенным смыслом и значением, могут выступать как знания. Но и этого мало.

Знания нужны человеку, чтобы действовать. А для этого необходимы особые правила, позволяющие определенным образом связывать знания и действия, соединять их в особое диалектическое единство, другими словами, из любого знания как бы вычитывать, извлекать нормы и правила действия и, наоборот, обобщать деятельность, превращать действия в особую информацию. Этот круг задач решается с помощью прагматики, т. е. дисциплины, вырабатывающей правила и изучающей способы взаимодействия знаний и деятельности.

Таким образом, знания оказываются чрезвычайно сложной системой. За каждым отдельным высказыванием или понятием, выражающим знание или передающим его, скрывается сложная система синтаксических, семантических и прагматических правил и длинная цепочка других знаний, используемых для того, чтобы установить смысл и значение отдельных выражений, входящих в данное высказывание или в данное понятие. Знания оказываются как бы включенными в обширный, по существу, неограниченный социально-культурный контекст. Следовательно, информация лишь тогда превращается в знание, когда она претерпевает целый ряд серьезных преобразований. Эти преобразования включают в себя выражение информации в языковой знаковой форме, представление ее в соответствии с правилами логического синтаксиса и истолкование на основе соответствующей семантики и прагматики.

Для того чтобы быть уверенными, что знания адекватно отражают действительность и применимы к ней, т. е. на их основе можно ориентироваться в этой действительности, действовать и приспособиться к ней, преобразовать ее в соответствии с нашими целями, мы должны быть уверены, что существует надежный способ проверки знаний, установления их соответствия с действительностью, выявления меры этого соответствия и способа улучшения и совершенствования знаний. Это подводит нас вплотную к одному из большого числа сложных вопросов теории познания -- к вопросу об истине и ее критериях.

3. ОБЪЕКТИВНАЯ, АБСОЛЮТНАЯ И ОТНОСИТЕЛЬНАЯ ИСТИНЫ

Проблема истины, т. е. проблема достоверного, правильного, адекватного (от лат. adaequatus -- приравненный) знания, была сформулирована и осознана еще в Древней Греции. В чем же она состоит? Элеаты и софисты сомневались в том, что наши знания, особенно чувственные, дают верные сведения об окружающем нас мире и правильно его отражают. Платон настаивал, что возможны лишь знания о вечных и неизменных идеях, а сведения о чувственном мире, т. е. мнения, недостоверны. Поэтому и возникла проблема установления соответствия между знаниями и объективными явлениями.

Такое соответствие получило в философии название истины. Аристотель писал: «...истину говорит тот, кто считает разъединенное разъединенным и связанное -- связанным, а ложное -- тот, кто думает обратно тому, как дело обстоит с вещами». Аристотель сформулировал классическую концепцию истины, сохранившуюся до наших дней. Согласно этой концепции, истина -- это соответствие не между отдельными понятиями и объективными явлениями и процессами, а между определенными утверждениями, т. е. суждениями и высказываниями, и объективным положением дел. Действительно, понятия «четное число», «закон тяготения», «бифштекс», «спин» сами по себе не ложны и не истинны. Однако утверждения, включающие эти понятия, например «все четные числа делятся на 7 без остатка», «закон тяготения не препятствует полету реактивных самолетов», «спин -- особая физическая характеристика некоторых элементарных частиц», «бифштекс приготовляется из легированной стали», могут быть ложными или истинными; так, первое и четвертое предложения ложны, тогда как второе и третье истинны. В понимании истины и в истории философии, и в современных философских течениях существует большой разнобой. Например, сторонники когерентной (от лат. cohaerenria -- сцепление, связь) концепции истины, односторонне утрируя взгляды рационалистов и опираясь преимущественно на опыт математических доказательств, считают данное утверждение истинным, если оно получено по определенным логическим правилам из других предложений, ранее признанных истинными. В математике дело обстоит так. Пусть имеется ряд аксиом, из которых выводятся теоремы. В истинности аксиом мы не сомневаемся, что же касается теорем, то теорема (утверждение, предложение) считается доказанной, или истинной, если она выведена из аксиомы по точным правилам логического вывода. Однако следует иметь в виду, что понятия «истина» и «ложь» многозначны, имеют разные смыслы применительно к разным областям знания. В частности, в математике понятие истины часто употребляется как синоним выражения «теорема (предложение), доказанная (выведенная) по таким-то и таким-то правилам». И в этом нет ничего ошибочного. Просто это особое словоупотребление, подчеркивающее, что для математики формальная правильность, формальная вычислимость или выводимость являются самыми основными (хотя и не единственными) проблемами. Но как только речь заходит о применении математики на практике--в науке или технике, дело в корне меняется. Например, в многомерной геометрии имеются теоремы и утверждения, которые были установлены совершенно формальным путем и считаются формальными истинами. И пока они не применены ни к каким реальным физическим процессам, говорить об их соответствии действительности бессмысленно. В то же время их нельзя считать и ложными, ибо они строго доказаны. Когда в прошлом веке были открыты неевклидовы геометрии Лобачевского, Римана и Больяи, их считали математическим курьезом, неприменимым в материальной действительности. Они были доказательными, правильными построениями и не более того. Но в XX в. Эйнштейн построил новую теории гравитации -- общую теорию относительности, которая установила, что некоторые физические процессы могут происходить в пространстве, описываемом неевклидовой геометрией. В той мере, в какой была подтверждена общая теория относительности, получила и эмпирическое подтверждение и неевклидова геометрия. Возвращаясь теперь к когерентной теории истины, мы можем сказать, что она берет одну реальную черту познания, вырывает ее из общего процесса и выдает за процесс в целом.

Существует и другая, корреспондентная теория истины, которая исходит из того, что те или иные утверждения должны соответствовать внешней действительности. Как же добиться этого соответствия? Когда предложения содержат понятия, отражающие наблюдаемые свойства и отношения, например, «красный», «шарообразный», «кислый», «твердый» и т, п., дело обстоит просто. Достаточно посмотреть, лизнуть или потрогать вещь.

Однако в науке часто встречаются понятия, не поддающиеся прямому наблюдению. Например, «спин», «элементарные частицы», «кварк» и т. п. Как быть в таком случае? Сторонники корреспондентной концепции истины делят язык науки на три слоя: язык наблюдения, язык теории и корреспондентный язык, или язык интерпретации. При помощи последнего неподдающиеся непосредственному наблюдению теоретические понятия («спин», «кварк» и т. п.) как бы переводятся на язык наблюдений, заменяются понятиями, описывающими ощущения. Сами теоретические предложения переводятся в предложения, описывающие вполне наблюдаемые ситуации. Задача вроде бы резко упрощается. Однако это простота лишь кажущаяся. Дело в том, что многие ситуации и процессы текучи, изменчивы и не поддаются прямому наблюдению. Да и полный перевод теоретических предложений на язык наблюдений часто невозможен. Корреспондентная концепция истины неприменима и ко многим высшим разделам математики, об истинности или ложности которых, следовательно, нельзя ничего сказать, пользуясь этой концепцией.

В свое время Аристотель говорил, что скептики сомневаются в возможности истины как соответствия знаний действительности.

Ведь действительность текуча, изменчива и неповторима, и потому любое соответствие ежесекундно нарушается. Стараясь обойти подобные трудности, великий мастер диалектики Гегель утверждал, что истина заключается в самом развитии знания, в его движении. Но так как он был идеалистом, то видел это развитие лишь в изменении абсолютного духа и реализующего его мышления.

Соответствие знаний и действительности при таком подходе оказывалось соответствием мысли самой себе. Как можно было выйти из этого заколдованного круга?

Уже Кант отчетливо понимал, что вопрос о природе истины по существу сливается с вопросом о критерии (от греч. (criterion -- мерило, средство установления соответствия знаний их объектам) истины. «Но весь вопрос в том, чтобы найти всеобщий и верный критерий истины для всякого знания»,-- писал он. Сторонники когерентной теории истины находят такой критерий в логическом доказательстве, сторонники корреспондентной (от лат. correspondere -- отвечать, осведомлять) -- в прямом наблюдении. Есть еще прагматическая (от греч. pragmo -- дело, действие) концепиия истины, представители которой считают, что истинность знаний проверяется успехом соответствующей деятельности. Хотя Нант и понимал важность всеобщего критерия истины, сам сн склонялся к тому, чтобы принять в качестве такового чувственное восприятие. Это не могло удовлетворить ни естествоиспытателей, ни обществоведов, так как еще Беркли показал, что, признавая критерием истины лишь ощущения, можно прийти к субъективному идеализму, ибо этот критерий признает существующим лишь то, что воспринимается чувствами.

Современная теория познания рассматривает вопрос об истинном знании и его критериях как чрезвычайно сложную и не имеющую формально однозначного решения задачу. Прежде всего она выделяет понятие объективной истины. Объективная истина -- это такое содержание наших знаний, которое не зависит ни от человека, ни от человечества. Из этого определения следует, что в наших знаниях всегда присутствует элемент, который зависит либо от человека, либо от данной социальной группы, либо от всего человечества. Эта зависимость может порождаться индивидуальными особенностями психики и образования, особенностями чувственного восприятия (взволнованностью, близорукостью, тугоухостью, повышенной возбудимостью и т. п.), групповыми предрассудками и аффектами (массовый психоз, национальные или профессиональные предубеждения и т. п.) или родовыми особенностями рода человеческого, связанными, например, с конкретным земным происхождением, а также с особенностями культуры, пространственными и временными границами бытия.

Задача, следовательно, заключается в том, чтобы суметь выделить в наших реальных знаниях такое содержание, которое не зависит от субъективных элементов и в силу этого является объективным. Важнейшее с этой точки зрения достижение -- выделение в классе объективных истин особого важного подкласса, имеющего решающее значение для выживания людей в реальной социально-исторической обстановке и для развития человеческого рода. Этот подкласс К. Маркс назвал «предметной истиной». Она непосредственно относится к окружающей человека и не зависящей от его воображения и произвола реальности -- природе и обществу. Критерием предметной истины он считал социальную и индивидуальную практику человека. По отношению к предметной истине практика, таким образом, выступает в качестве универсального, всеобщего критерия.

Помимо предметных истин могут существовать объективные истины, не носящие предметного характера. К их числу принадлежат, например, абстрактные математические истины, т. е. утверждения, относящиеся к абстрактным, так называемым идеальным математическим объектам: числам, функциям, матрицам, системам уравнений, многомерным пространствам, различным формальным системам и т. п., а также истинам, например историческим, объектом которых являются давно исчезнувшие события, процессы и явления, с которыми мы в настоящее время не можем непосредственно взаимодействовать. Поэтому, критерии, применимые к предметным истинам, не могут считаться универсальными по отношению к истинам этого последнего рода, хотя и они могут обладать всеми признаками объективности, т. е. не зависеть по своему содержанию ни от человека, ни от человечества в целом.

Подлинный всеобщий критерий истины был впервые предложен философией марксизма. Под объективной истиной она понимает такое содержание человеческих представлений, «которое не зависит от субъекта, не зависит ни от человека, ни от человечества...».

Что же нового и ценного в этом определении? Рассматривая любые виды знания как отражение объектов, легко заметить, что в каждом случае имеется, с одной стороны, нечто, что зависит от человека, от данной социальной или профессиональной группы, и, с другой -- нечто, что не зависит ни от одного человека. Каждый врач обладает индивидуальными навыками в распознавании малярии или стресса, но в диагнозе этих болезней есть и нечто такое, что зависит лишь от объективного положения дел и не зависит от личного опыта и привычек врача. Математики, составляя программы для решения какой-то задачи, могут двигаться различными путями. Но если решение правильное, то его содержание зависит уже не от индивидуальных способностей математика, а от существа задачи и от точно доказанных теорем, которые не подчиняются индивидуальным вкусам и способностям отдельных людей или даже всего человечества. В этом смысле и диагноз, и решение математической задачи объективны. Здесь можно было бы возразить, что признаки малярии и стресса открыты медиками, а теоремы доказаны математиками. Это, конечно, верно, открытия делаются людьми, но, после того как установлен диагноз, доказана теорема, они как продукты человеческой деятельности существуют объективно.

Крупнейшим вкладом в теорию познания, сделанным К. Марксом, было утверждение о том, что критерием предметной истинности является практика. Ранее мы рассматривали практику как составляющий элемент в структуре познания, как его источник и основу. Теперь же она выступает в принципиально новой роли -- в роли критерия предметной истины.

При этом практика понимается в самом широком смысле, как социально-преобразовательная деятельность людей, вырастающая на основе труда и материального производства в целом.

Популярно поясняя эту мысль, Ф. Энгельс писал, что существование пудинга доказывается тем, что его съедают; истинность определения структуры красящего вещества ализарина, добывавшегося ранее из растений, подтверждается тем, что его научились вырабатывать из каменно-угольной смолы. Поэтому, развивая эту мысль, часто говорят: «Знать -- значит уметь сделать». То, что наше знание о строении атома и его ядра истинно, подтверждается на практике, например, тем, что мы умеем синтезировать несуществующие в природе трансурановые элементы, в состоянии использовать энергию атомного ядра. То, что установленные нами законы тяготения и аэродинамики истинны, подтверждается, в частности, тем, что мы создали самолеты и умеем летать на них. Однако сказанное выше не следует утрировать. Истинность наших знаний о строении и происхождении Вселенной, нашей Галактики или даже нашей Солнечной системы вовсе не означает, что мы можем создать Вселенную, Галактику или Солнечную систему. Истинность наших знаний о предметах и процессах, рассматриваемых в многомерном (например, 26-мерном) пространстве, вовсе не означает, что мы можем построить 26-мерную сферу или провести летний отпуск в 26-мерном пространстве. Как же быть с критерием практики в этих случаях?

Здесь уместно вспомнить марксистское понимание практики как социальной, технической и производственной деятельности, преобразующей окружающий мир. Научный эксперимент -- часть такой практики. Если мы, основываясь на современных научных знаниях, успешно проводим эксперимент по запуску искусственных спутников Земли, осуществляем лунную посадку автоматической лаборатории и ее возвращение с Луны, приближаемся к управлению термоядерной реакцией, то все это есть экспериментальное, практическое подтверждение правильности наших знаний о Солнечной системе, устройстве Вселенной, звезды или атомного ядра.

Вместе с тем существует немало таких типов знаний, которые нельзя подтвердить или опровергнуть с помощью экспериментов, наблюдений или практики, понимаемой в вышеуказанном смысле. Доказывая теоремы многомерной геометрии или решая нелинейные уравнения высших порядков, математик не пользуется ни наблюдением, ни экспериментом, хотя, несомненно, осуществляет определенную деятельность. Эта деятельность интеллектуальна. Чисто интеллектуальную деятельность не следует смешивать с практикой. Последняя осуществляется с помощью особых материальных средств, например орудий труда, машин, механизмов и т. д., играющих решающую роль в создании определенных предметов и преобразований материальной и социальной среды. Чисто интеллектуальная деятельность, например доказательство теорем, во многих случаях вообще не имеет отношения к материальным объектам и явлениям социальной действительности. Правда, при определенных обстоятельствах (например, в случае неевклидовой геометрии Лобачевского и Римана) такая деятельность может соединиться с практикой, с научным экспериментом, и тогда абстрактные математические истины (или Заблуждения) могут в той или иной степени обнаружить,- выявить или приобрести предметное содержание. Но независимо от этого, т. е. независимо от возможной практической проверки, такие истины могут оказаться совершенно объективными, не зависящими от отдельных людей или социальных групп. Соответствующие абстрактные знания могут проверяться и устанавливаться с помощью интеллектуальной деятельности, которая в конечном счете через ряд опосредствующих ступенек по своему происхождению и применению может быть связана с практикой, но тем не менее не тождественна с ней.

Особый случай представляют собой истины исторические.

Формулируя знания о давно живших людях или происходивших событиях, т. е. об исторической реальности, которая существовала раньше, но уже не существует сейчас, историк в качестве источника для своих знаний может пользоваться документами (летописями, письмами, дневниками, старинными текстами и т. п.) или археологическими памятниками. С ними он может взаимодействовать вполне практически, перелистывая их страницы, проверяя подлинность, подвергая химическому анализу, раскапывая древние дворцы или поселения и т. п. Но знания, которые он извлекает из этих памятников и источников, относятся, собственно, не к ним, а к историческому прошлому, информацию о котором передают нам эти источники и памятники. С прошлым мы взаимодействовать не можем. Мы можем сталкиваться с его последствиями и испытывать их на себе. Но это уже совсем другое дело.

Взаимодействовать же с прошлым практически с помощью материальных средств, орудий труда, а тем более изменять его человек не в состоянии. Знания о прошлом можно намеренно или не намеренно, в корыстных целях или нечаянно исказить, извратить, вывернуть наизнанку. Но исказить прошлое, саму историческую действительность невозможно. Таким образом, и для установления исторических истин нам приходится пользоваться особыми видами деятельности: смысловым анализом источников, сравнением различных документов, лексическим анализом, анализом исследования, достоверности источников и памятников и т. д. Мы, следовательно, можем утверждать, что самые различные типы знаний могут проверяться на истинность и уточняться с помощью различных соответствующих им видов деятельности. Если эти знания так или иначе соотносятся или применяются к объективной, вне нас существующей реальности, то рано или поздно прямо или косвенно участвующие в их установлении и проверке виды деятельности будут доведены до уровня практики, т. е. предметно-орудийной, социально-преобразовательной деятельности. Таким образом, мы приходим к деятельностной концепции критерия истины, согласно которой различные типы объективной истины устанавливаются и проверяются в различных типах деятельности.

Наиболее важной и социально значимой из последних является практика. При всем этом важно подчеркнуть, что она не может быть единственным, а тем более исключительно возможным критерием объективной истины для всех типов знаний. Гипертрофированное подчеркивание исключительной роли практики в развитии советской науки еще в недавнем прошлом приводило к тяжелым последствиям, имевшим катастрофическое значение для крайне важных фундаментальных исследований. Требование непосредственного практического народнохозяйственного значения для высших разделов математики, теоретической физики, теоретической биологии, историографии, логики, генетики и астрофизики и т. д. приводило к систематическим разгромам научных школ и отдельных ученых, занимавшихся фундаментальными теоретическими исследованиями и имевшими высокую международную репутацию. В конце концов результатом подобных гиперпрактических претензий стало отставание нашей науки во многих сферах фундаментальных исследований, а как следствие, и существенное отставание науки в целом. Ибо нет бесполезных истин. Коль скоро та или иная научная истина установлена и подтверждена соответствующим ей видом деятельности, она сама по себе становится величайшей культурной ценностью и рано или поздно, хотя бы через десятилетия, а иногда и через века, может приобрести практическую полезность. Именно поэтому немецкий физик Л. Больцман говорил: «Нет ничего практичнее хорошей теории». Это, однако, не означает, что требование практичности и практической проверяемости должно немедленно применяться ко всем видам научных знаний. Такая грубая и упрощенная прямолинейность может быть только пагубна.

Важным следствием сказанного является понимание того, что объективная истина постоянно развивается. Она может выступать в двух формах: относительной и абсолютной истины. Абсолютная истина представляет собой несомненное, неизменное, раз и навсегда установленное знание. Но окружающие нас объекты очень сложны, включены в бесконечное множество связей и отношений и сами постоянно изменяются, развиваются, переходят по законам диалектики в другое качество. Из этого обстоятельства скептики и агностики делают вывод, что абсолютная и, стало быть, объективная истина недостижимы. Такой вывод ошибочен. Во-первых, объективная истина чаще всего выступает в относительной, а не в абсолютной форме. Во-вторых, абсолютная истина должна рассматриваться только как некий образец или предел, к которому постоянно стремится наше знание. На пути к этому пределу мы получаем новые относительные истины, т. е. все глубже познаем отдельные связи, свойства и отношения объектов, синтезируем их и в этом смысле постоянно приближаемся к абсолютной истине.

Следует постоянно помнить, что отношения знаний к объектам опосредствованы практикой. Поэтому мы «погружены» в мир постоянных изменений: 1) изменяются и развиваются сами объекты; 2) изменяются наша практика, навыки и правила деятельности; 3) изменяются орудия труда, приборы и аппараты, с помощью которых проводятся эксперименты и наблюдения. В.И. Ленин, подчеркивая это, говорил, что критерия практики достаточно, чтобы отделить идеализм от материализма, верное знание от неверного. Но вместе с тем этот критерий относителен, ибо изменяется, развивается сама практика. Практика дает нам объективную истину в относительной форме. Следовательно, относительные истины содержат объективную информацию о внешнем мире, соответствующую современным состояниям объектов, уровню развития практики, орудий труда и экспериментальной аппаратуры. Разумеется, относительные истины неполны, незавершенны, не вечны. Они дают знания условные, приблизительные, отражающие отдельные свойства, связи, отношения и обстоятельства существования рассматриваемых явлений и процессов. По мере накопления знаний одни относительные истины заменяются другими, более глубокими, более полными.

Например, люди уже в древности знали, что свинец мягок, легко плавится. В эпоху раннего средневековья из свинца делали оконные переплеты, кровельные листы для крыш и стержни для карандашей. Когда изобрели огнестрельное оружие, выявили новые свойства свинца, из него стали изготовлять пули для мушкетов и пистолетов. С открытием периодической системы были обнаружены не только многие химические свойства свинца, но и его место среди других химических элементов. Открытие радиоактивности и атомная энергетика позволили узнать, что свинец хорошо поглощает радиоактивные излучения. Современные физические исследования дали нам точные представления о структуре атомов свинца. Так на каждом новом этапе познания добывались новые относительные истины, дополнявшие или заменявшие друг друга и составлявшие все более полную картину наших знаний об этом металле. Точно так же с запуском каждого нового спутника или космической лаборатории мы открываем новые относительные и вместе с тем объективные истины о строении Земли, Луны и других небесных тел. Они составляют важные вехи на нашем бесконечном и нелегком пути к абсолютной истине, Заметим попутно, что в самых простейших случаях -- там, где объекты имеют ограниченное число свойств и отношений, абсолютная истина оказывается достижимой. Так, в евклидовой геометрии на плоскости сумма внутренних углов треугольника всегда равна двум прямым, или 180°,-- это абсолютная в данных условиях истина. Однако в неевклидовой геометрии Лобачевского или Римана данное утверждение не только не является абсолютной истиной, но и вообще ошибочно.

Метафизически мыслящие философы и ученые часто принимают те или иные относительные истины за абсолютные. Чем долговременнее устоявшееся знание, чем оно привычнее, тем закоренелее подобные заблуждения. Когда же в науке совершаются новые открытия и формулируются новые истины, полнее и глубже отражающие объективный мир, а прежние знания отвергаются как недостаточно точные, такие мыслители начинают в панике твердить, что истины вообще нет, что все наши знания совершенно условны, относительны, ненадежны. Это часто приводит к серьезным, иногда даже к драматическим столкновениям между сторонниками новых и прежних теорий и учений.

Диалектика относительной и абсолютной истины заключается в том, что наше познание, стремясь к точному и всестороннему охвату окружающего нас мира, но двигаясь при этом не по прямой, а по спирали, постоянно разрешая возникающие на своем пути противоречия, все полнее и глубже отражает объективную действительность. Это положение полностью применимо не только к математическим, естественнонаучным и техническим знаниям, но и к социальным, относящимся к обществу. Современные логические исследования по теории истины показывают, что степень точности, полноты и достоверности нашего знания об окружающем нас мире можно определить, уточнить, «вычислить» и «измерить» с помощью теории вероятности и вероятностной логики. В настоящее время создано довольно много математизированных теорий и формул, показывающих, в какой мере относительные истины, приравниваемые к вероятным, правдоподобным высказываниям, приближаются к абсолютно точным (достоверным) знаниям.

Глава XIV МЕТОДЫ И СУЩНОСТЬ НАУЧНОГО ПОЗНАНИЯ

Высшей формой познания является наука. Это утверждение почти общепринято в наше время, когда успехи технического прогресса и общественного развития во многом определяются состоянием науки. Но чтобы понять философский смысл этого утверждения и решить, насколько оно истинно, следует ответить на два вопроса: что такое наука и каковы ее методы, обеспечивающие ей столь высокий статус?

Хотя о науке и ее достижениях сегодня знают и говорят почти все благодаря современным средствам информации, даже крупные ученые подчас затрудняются дать точное и однозначное ее определение. Это и понятно. Физики решают физические задачи, изучают элементарные частицы, кварки, различные физические поля и взаимодействия; биологи исследуют строение живых организмов, механизмы передачи наследственности, возможности дальнейшего развития животного и растительного царства на Земле; историки анализируют события отдаленного и недавнего прошлого, стремясь установить степень их влияния на настоящее и будущее; математики создают сложные математические программы для ЭВМ, решают математические задачи, порожденные развитием техники, доказывают теоремы, обосновывающие фундаментальные понятия и процедуры самой математики. Никто из них специально не занимается вопросом о том, что такое наука. Даже если ученые-специалисты задумываются над этим вопросом, они обычно предлагают определения, отражающие только их личный и профессиональный опыт и которые часто оказываются непригодными для других научных дисциплин. А между тем в наши дни, когда наука перестала быть уделом небольшой группы любителей, превратилась в производительную силу, требует огромных финансовых, материальных и людских ресурсов, понимание сущности науки крайне важно и необходимо для организации управления, финансирования и развития научных исследований. Чтобы решить эту задачу, необходимо сравнить научные знания с другими видами знаний -- обыденным, художественным, техническим и т. д., что можно сделать лишь в рамках философского анализа, опирающегося на материалистическую теорию познания и диалектический метод.

1. СПЕЦИФИКА НАУЧНОГО ПОЗНАНИЯ

Иногда говорят, что научное знание отличается от остальных видов знания прежде всего своей высокой точностью. Хотя это верно, данный признак не является решающим. Не только в технике, но и в системе общественного правления в наши дни применяют математические расчеты, статистические данные, детально и точно разработанные планы и программы. Точность как определенный способ отношения к действительности проникает и в повседневную жизнь: точным является железнодорожное и авиационное расписание, точность требуется государственному служащему и рабочему у станка, бухгалтеру и врачу. Довольно часто говорят,, что научное познание оперирует абстрактными понятиями, тогда как, например, художественное познание образно, наглядно, касается конкретного живого человека. И это утверждение в определенной мере справедливо, но и оно не выражает специфику науки. С одной стороны, и ученому для построения сложных научных абстракций часто приходится обращаться к наглядным образам, аналогиям и метафорам, с другой стороны, художники (живописцы, скульпторы, писатели, композиторы и т. п.) в своем творчестве часто опираются на вполне точные, логически безукоризненные понятия, рассуждения и методы. Это легко заметить, например, сопоставляя программы ряда симфоний Шостаковича с их музыкальным текстом и т. д. Точные, выраженные в понятиях знания лежат в основе произведений многих крупных писателей (Пушкина, Толстого, Салтыкова-Щедрина, Чехова, Паустовского, Булгакова и др.). Это значит, что понятийное и образное познание не исключают друг друга. Они встречаются как в научном, так и в художественном творчестве, хотя и в разных «дозировках». Присущи они, конечно, и обыденному познанию, или так называемому здравому смыслу. Неверно также думать, как это характерно, например, для философов-неопозитивистов, что специфика научного знания состоит в его эмпиричности, т. е. в возможности свести все содержание науки к описанию наблюдений и экспериментов. Что это не так, мы увидим несколько ниже. Действительно, специфическая черта, присущая исключительно науке как форме знания и сразу же выделяющая ее из всех других форм, заключается в том, что наука существует в виде системы теоретических знаний. Наиболее совершенной формой научного знания является теория.