Философия. Основные идеи и принципы

В период культа личности Сталина, а затем волюнтаризма и застоя в нашей литературе утвердилась довольно простая, по-сталински четкая, прямолинейная концепция социальных и политических революций. С хладнокровием топора, рубящего головы, она отвергала все другие подходы к пониманию исторического процесса. Коротко говоря, сущность всей совокупности этих взглядов сводится к следующему: основной формой революционных изменений в обществе является социальная революция. Она представляет собой качественный скачок при переходе от одной общественно-экономической формации к другой. Все революции строились на основе более или менее однотипных моделей: социальная революция реализовалась в трех основных формах -- политическая революция, цель которой -- захват государственной власти, слом старой государственной машины и создание новой; экономическая революция, цель которой -- создание новых производственных отношений, т. е. нового базиса, и приведение этих отношений в соответствие с более высоким уровнем производительных сил; культурная революция, назначение которой -- изменение общественного сознания и всех культурных элементов юридико-политической надстройки общества, призванных привести ее в соответствие с новым базисом. При этом вновь возникающая формация была одновременно и новой ступенью социального прогресса. Она автоматически считалась более прогрессивной, чем предыдущая, на том основании, что в ее рамках, в недрах лежащего в ее фундаменте способа производства создаются более развитые производительные силы. Так, рабовладельческое общество бесспорно считалось более прогрессивным, чем предшествовавшие ему системы общественной организации. Недаром несколько десятилетий назад среди студентов-историков бытовал шуточный рассказ о неандертальце, который в глубине мрачной пещеры, при тусклом свете догорающего костра выбивает каменным зубилом настенную надпись: «Да здравствует рабовладельческое общество -- светлое будущее первобытного человека!» Эта шутка не заслуживала бы внимания, если бы не напоминала о том, что даже в период господства догматического, сталинистского взгляда на историю имелось немало людей, хорошо осознавших его ограниченность и политико-идеологическую тенденциозность. Перед философией истории ставилась совсем несвойственная ей задача -- задача подтверждения и оправдания репрессивных, антидемократических и антигуманных действий созданного в период 20-- 50-х гг. партийно-государственного бюрократического аппарата как неизбежного, исторически необходимого следствия «последней в истории социальной революции», а именно революции социалистической, означающей переход к коммунистической формации. Начавшаяся с середины 80-х гг. в СССР и ряде других стран, строящих социализм, перестройка показала, что первоочередной задачей является создание подлинного, демократического и гуманистического социализма, способного обеспечить всем своим гражданам высокий уровень личной и социальной свободы и материального благосостояния. Задачу же перехода к строительству коммунизма будут решать поколения, перед которыми эта задача реально встанет.

В этих условиях необходимо по-новому, серьезно и критически отнестись к проблеме соотношения эволюции и революции. Можно, по-видимому, утверждать, что существует чрезвычайно сложная типология и классификация революционных процессов.

В самом широком историческом плане допустимо говорить о нескольких типах и формах революций. Первый из них -- это социотехнические революции. Такие революции охватывают все формы общественной жизни, затрагивая глубинные основания деятельности человека, и завершаются переходом к новым типам цивилизации и к связанным с ними социокультурными традициями. В основе таких революций лежат фундаментальные изменения в технологии производства и общественной деятельности. В XV главе мы даем более подробное изложение вопроса о соотношении науки и технологии в условиях современной научно-технологической революции, раскрываем связь между понятиями «цивилизация» и «культура». Здесь же укажем, что в отличие от техники, охватывающей прежде всего орудия, средства производства и продукты практической материально-производственной деятельности, технология фиксирует структуру и состав операций всех видов деятельности -- от производственной до интеллектуальной и политической, в конечном счете через систему многих опосредствований, зависящих от технологических процессов, возникающих в сфере материальной деятельности -- производства, транспорта, добычи ископаемых, их переработки, материального потребления и т. п. В этом смысле мы можем говорить о том, что возникновение новых цивилизаций связано с развитием, распространением и утверждением принципиально новых технологий, меняющих образ жизни и способ социальной деятельности людей, а также их культуру, включая общественное сознание. Американский социолог и философ А. Тофлер в нашумевшей книге «Третья волна» (1980) и в своих последующих работах выдвинул три типа социотехнических революций. Первый тип -- аграрная революция (V--IV тысячелетие до н. э.), знаменующая переход от первобытного общества к древнейшим земледельческим цивилизациям. Второй -- индустриальная революция, порожденная машинным производством (XVII--XVIII), приводит к созданию индустриальной цивилизации. И наконец, третий -- информационная революция, в полном объеме начавшаяся в конце 60-х гг. нашего столетия и разворачивающаяся на наших глазах. Ее результатом должна стать новая информационная цивилизация и соответствующее информационное общество, о котором подробно говорится в XV главе. В общем и целом эта типология социотехнических революций заставляет о многом задуматься. Ее основные категории -- «технология», «цивилизация», «культура» и «общество» позволяют по-новому взглянуть на исторический процесс. Сам Тофлер по своему «идейному происхождению» тяготеет к марксизму, точнее, к той его разновидности, которая в конце 50-х и в 60-е гг. получила распространение в американских академических кругах. На его концепции заметно влияние взглядов другого современного американского социолога -- Д. Бэлла (род. 1919), одного из создателей теории постиндустриального общества. Разумеется, типология Тофлера, отождествляющая постиндустриальное общество с информационным и видящая в нем альтернативу одновременно и капитализму, и социализму, не может быть принята безоговорочно. Есть основания считать, что информационное общество также не способно устранить коренные различия между этими двумя социально-экономическими системами, как не смогло устранить их индустриальное общество, в рамках которого не только возникли, но и продолжают (хотя и по-разному) развиваться обе эти системы. Однако это еще не может служить основанием для пренебрежительного отбрасывания предложенной Тофлером концепции. Она несомненно нуждается в существенной коррекции. Так, первая социотехническая революция, как показывает огромный, доступный нам фактический материал, была не просто аграрной, но аграрно-ремесленной. Она состояла не только в переходе к оседлому образу жизни и ведению культурного сельского хозяйства, связанного с земледелием, домашним скотоводством и т. д., но и в создании городской цивилизации, порожденной возникновением ремесленного труда, отделением его от труда земледельческого и развитием вследствие этого торговли и товарно-денежных отношений.

Какие именно социально-экономические структуры возникали в рамках и на основе аграрно-ремесленной революции -- вопрос совершенно особый. Ясно лишь одно: эта типология позволяет устранить некоторые трудности, вызванные линейной пятичленной схемой смены общественно-экономических формаций. Известно, например, что во многих странах, в том числе в России, а также в странах Центральной и Северной Европы, не было рабовладельческого строя и рабский труд не был господствующим. Предлагаемая типология показывает, что незачем искусственно создавать неисторическую последовательность, согласно которой феодализм обязательно возникает после рабовладения. У многих народов это было действительно так, например в Римской империи в период ее распада и разложения. Но в других регионах мира феодальная система хозяйства (или сходные с ней системы, поскольку «чистый феодализм» -- продукт европейской истории) могла складываться на основе разложения общинно-родового строя непосредственно в ходе длительной и крайне сложной аграрно-ремесленной революции.

Точно так же индустриальная революция открывает перспективу для двух противоположных по содержанию общественно-экономических формаций, развивающихся в рамках индустриальной цивилизации. Жесткая схема линейного формационного процесса доставляла немало трудностей нашим философам и историкам, поскольку лишь в странах Европы (да и то с известной натяжкой) можно было говорить, что развитой капитализм завершается революционным переходом к развитому индустриальному социализму. Известно, что большинство существующих на сегодняшний день социалистических государств возникло либо в относительно отсталых в экономическом отношении капиталистических странах (например, в России), либо в странах, где капиталистическое производство только зарождалось.

Концепция же социотехнических революций позволяет считать, что индустриальная революция приводит к возникновению индустриальной цивилизации, в рамках которой могут иметь место различные общественно-экономические формации, всякий раз, когда в силу тех или иных обстоятельств в данном обществе возникают, развиваются и начинают господствовать основанные на применении машин технологические системы, охватывающие технологию как промышленного, так и сельскохозяйственного производства, а также технологию общения, технологию власти и другие структуры социальной деятельности.

Социалистические революции, т. е. революции, целью которых было создание социалистического общества, в ряде стран совершались при поддержке других, уже вступивших на путь социалистического строительства стран. Часто оказывалось так, что возникновение новых государств, ориентировавшихся на построение социализма, происходило раньше, чем в стране завершалась индустриализация, т. е. революция индустриальная. Поэтому идеологическое клише, идущее от матрицы строго последовательной смены формаций, противоречило объективной реальности. Это вызывало немало трудностей, для устранения которых нужно было проявлять известную изобретательность. Однако дело существенно проясняется, если принимается типология, соответствующая реальности и подлинному историческому процессу. В этой типологии должны найти себе место не только понятия «общественно-экономическая формация» и «социальная революция», осуществляемая при переходе от одной формации к другой, но и менее жесткие, более широкие категории: «цивилизация» и «социотехническая революция».

Социальную революцию не следует отождествлять с понятиями политической, экономической и культурной революции. Эти последние, по существу, представляют собой форму проявления социальной революции в зависимости от того, какие этапы и в какой последовательности она проходит, в каких реальных исторических условиях она совершается. Так, переход от развитой рабовладельческой формации, сложившейся в античном обществе, к европейскому феодализму, несомненно, представлял собой социальную революцию. В этом смысле она была некоторым перерывом в постепенности, растянутым во времени скачком. Он совершался в течение нескольких столетий в зависимости от конкретных условий того или иного региона. В то же время неверно представлять эту революцию как «революцию рабов», якобы боровшихся с оружием в руках за установление новой -- феодальной формации, как ее трактовали некоторые советские историки. В странах Скандинавии, Восточной Европы и т. д., где элементы феодализма развивались в течение ряда столетий на родо-племенной основе, вообще не существовало массового рабовладения, и ни о какой «революции рабов» не могло быть и речи. Следует вообще иметь в виду, что социальные революции представляют собой чрезвычайно сложный процесс, внутри которого могут существовать как периоды длительных, спокойных, так сказать, количественных изменений, прерываемых в особых «точках перегиба» (если пользоваться математической терминологией) определенными политическими всплесками, взрывами и даже революциями. Так, Великая французская буржуазная революция конца XVIII в. сочетала в себе совокупность коренных политических, экономических и социальных перемен, в которых наиболее интенсивно выражались задачи этого типа революции, и тем не менее она не может быть втиснута в принятые хронологические рамки 1789--1799 гг. Политическая революция как бы завершала длительный социальный процесс перехода к капиталистической формации во Франции. Напротив, социалистическая революция в России 1917 г. произошла первоначально в политической форме, известной под названием Октябрьской революции. В последующие десятилетия были осуществлены крупные экономические преобразования (коллективизация сельского хозяйства и индустриализация промышленности) и культурная революция (ликвидация безграмотности, развитие народного образования, создание широкой сети культурных учреждений и т. д.).

Поэтому ни противопоставление, ни обособление социальных революций от социотехнической не оправдано и не соответствует действительности. В ряде случаев социотехнические и социальные революции пересекаются, сливаются, идут одновременно, но точно так же существуют ситуации, в которых такое пересечение не имеет места. В наши дни, например, совершается информационная революция, порожденная научно-технологическим прогрессом, ведущая к построению информационного общества и новой информационной цивилизации. Некоторые из наиболее промышленно развитых стран Запада уже вступили на первую ступень информационного общества, характеризующуюся тем, что в сфере производства информации и услуг занято более половины всех работающих. Этот процесс в то же время не сопровождается переходом капиталистической общественно-экономической формации, функционирующей в этих странах, в формацию коммунистическую. А это означает, что социотехническая революция, ведущая к формированию новой цивилизации, не может автоматически рассматриваться как социальная революция. Связанные с информационной революцией глубокие изменения в экономике и культуре также в значительной степени носят революционный характер, так как сопровождаются коренными изменениями в образе жизни, общении, организации труда, мировоззрении, общем культурном уровне и квалификации гигантских масс населения. Все это выдвигает серьезную методологическую проблему: рассмотреть под новым углом зрения, выдвигаемым самим ходом истории, вопрос о применении диалектики количественных и качественных изменений в общественном развитии. Существо этого вопроса связано с тем, что в общественной жизни даже относительно простые количественные изменения, в отличие от аналогичных изменений в природе, сопровождаются глубокими качественными, по существу, революционными трансформациями. И наоборот, так называемые

качественные скачки и революционные взрывы зачастую оказываются сложными, ветвящимися процессами, распределенными во времени и включающими в себя целые «пучки» постепенных количественных изменений. В предыдущей главе уже говорилось о том, что подобного рода процессы имеют широкое распространение, но понимание диалектической оборачиваемости самих категорий «количество» и «качество» приобретает особый смысл, когда мы пытаемся применить их к анализу общественных явлений, и прежде всего таких сложных процессов, как научно-технологическая революция, перестройка, внутри- и межформационное развитие. Поэтому разработка современной типологии революции оказывается важным шагом в направлении лучшей адаптации категорий диалектики к реальным историческим процессам.

3. РЕФОРМА И РЕВОЛЮЦИЯ: ДИАЛЕКТИКА ПЕРЕСТРОЙКИ

Абстрактный на первый взгляд, чисто философский вопрос о соотношении эволюции и революции в общественном развитии обнаруживает свою исключительную конкретность, почти осязаемую предметность и практическую важность, как только мы приступаем к анализу основных черт перестройки. Можно, конечно, сказать, что перестройка и обновление общества -- это частный, локальный процесс, порожденный конкретными историческими особенностями развития нашей страны на протяжении последних десятилетий. Они, как известно, были насыщены драматическими и даже трагическими ситуациями высокого накала. В силу ряда причин партийно-государственный аппарат, невероятно разросшийся и укрепившийся с конца 20-х до середины 80-х гг., допустил ряд крупных ошибок и просчетов, что привело ко многим негативным социальным последствиям, тяжело сказавшимся на всех сторонах жизни общества. Однако оценка перестройки как локального процесса ошибочна. Тот резонанс, который она вызвала в мировом общественном мнении, не может быть объяснен тем, что она касается исторических судеб одной из великих держав; перестроечные процессы большей или меньшей глубины, в той или иной степени сходные с нашей перестройкой, совершаются во многих странах мира, и прежде всего социалистических. То обстоятельство, что ошибки и просчеты, аналогичные нашим, хотя и в своеобразных национальных формах, имели место почти во всех этих странах, заставляет задуматься о том, не являются ли они закономерными или, по крайней мере, в высшей степени вероятными при определенном ходе исторических событий. Вместе с тем это дает основание задуматься и над тем, не является ли перестройка закономерным (при определенных обстоятельствах, но отнюдь не фатально) процессом самокоррекции, самостимулирования и реорганизации социалистической общественной системы. Если допущенные в прошлом исторические ошибки и просчеты -- в известной степени плата за новаторство при отсутствии исторического опыта, за отступления от гуманистических идеалов социализма, плата за непроработанность многих его теоретических вопросов, то перестройка может в этом отношении расцениваться как критерий жизнеспособности общества. Ее крах означал бы неудачу еще одного величайшего исторического эксперимента, выпавшего на долю социализма. Поэтому философский анализ диалектики перестройки, ориентированный на поиск механизмов и гарантий ее необратимости, является задачей первостепенной важности.

Посмотрим теперь под этим углом зрения на соотношение эволюционных и революционных механизмов в процессе перестройки, представляющей собой сложный всеохватывающий процесс. С одной стороны, сама перестройка должна затронуть все стороны общественной жизни -- от экономики до общественного сознания и культуры в целом -- и уже в силу этого, а также в силу ее временной ограниченности должна оцениваться как революционный процесс. С другой же стороны, мероприятия перестройки осуществляются сверху, в виде серии экономических и политических реформ и в силу этого, согласно традиционному для нашей философии клише, она должна оцениваться как эволюционный реформистский процесс. Разрешить это противоречие простой отговоркой о диалектическом единстве противоположностей, разумеется, невозможно.

Революционную ситуацию, показывающую, что общество созрело для коренных изменений в сфере политики и экономики, обычно выделяют благодаря двум признакам: верхи, в первую очередь государственно-административный аппарат, не в состоянии управлять старыми методами, а низы, различные категории трудящихся, не хотят жить по-старому, ибо сложившийся порядок вещей и форма руководства не обеспечивают удовлетворение их материальных и духовных потребностей, не соответствуют их моральным притязаниям и представлениям о правах и достоинстве человека. Наличие подобной ситуации совсем еще не означает, что революция происходит с принудительной необходимостью. Оно лишь свидетельствует о том, что социальные противоречия достигли уровня, при котором они могут быть разрешены радикальным, т. е. революционным, путем. Отказ же от подобного решения обрекает общество на кризис, застой, а возможно, и на упадок и даже полное разложение.

Подобного рода исход революционной ситуации не раз встречался в истории человечества. В определенном смысле к середине 80-х гг. подобная ситуация сложилась и в нашей стране. Застой в экономике, социальной и духовной жизни, снижение темпов производства, нарастающее технологическое отставание, засилье централизованного планирования и контроля, тормозящих развитие, растущая некомпетентность и коррупция во многих звеньях партийно-государственного аппарата, отсутствие подлинной демократии и гласности были признаками наличия этой ситуации.

Ее оборотная сторона, выражавшая нежелание масс жить по-старому, состояла в неверии официальным лозунгам и призывам, резком снижении социальной активности, трудовой дисциплины и производительности труда. Выход из сложившейся ситуации мог быть один -- радикальная, революционная, по существу, перестройка общественной жизни. И такая перестройка общества была начата во второй половине 80-х гг. Она включает в себя прежде всего радикальную экономическую реформу и реформу политической системы. Первая из этих реформ осуществляется через ряд законодательных актов и соответствующих партийных и государственных решений и мероприятий. Государственным предприятиям и организациям предоставлена большая хозяйственная инициатива на основе хозрасчета, самофинансирования и самоокупаемости. Широкое развитие получает кооперативная и индивидуальная трудовая деятельность. Механизм политической реформы охватывает ряд законодательных актов и практических изменений, преобразовывавших систему государственных органов, избирательную систему, функции Советов народных депутатов и т. д.; осуществлен ряд мер, долженствующих поднять инициативу, социальную активность и творчество широких слоев населения. Естественно, что реализация этих реформ встретила ряд трудностей. С одной стороны, реформы были поддержаны наиболее сознательной частью трудящихся.

С другой стороны, образовался определенный круг противников перестройки, состоящий из консервативно настроенных людей, а также убежденных противников реформ из числа представителей бюрократизированных звеньев партийно-государственного аппарата, для которых эти реформы означают прежде всего потерю или ограничение их власти. Наряду с этим образовались многочисленные группы людей, занявших выжидательную позицию, вполне объяснимую предшествующими десятилетиями безынициативности и застоя.

Сложность создавшейся ситуации усугублялась еще и тем, что экономическая и политическая реформы были связаны с принципиальным изменением правового статуса государства. Социалистическое государство должно стать государством правовым.

Это означает, что все существенные социальные процессы и правовые отношения должны регулироваться законом, а не волевыми решениями властей, отдельных руководителей или произвола бюрократов. Таким образом, изменение характера государства, экономики и системы политических отношений внутри страны, по существу, носят революционный характер. Они должны разрешить проблемы, приведшие к созданию революционной ситуации в стране. По сути дела, это настоящая социальная революция, но в то же время она не ведет к смене формаций и установлению другого общественного строя. Напротив, сознательная цель, которой служат эти радикальные реформы,-- сохранение, укрепление и обновление социализма. Здесь, стало быть, возникает новая, весьма сложная, требующая философского осмысления ситуация: с одной стороны, изменения, происходящие в стране, носят революционный характер, с другой стороны, они осуществляются через систему реформ, сверху, на основе соответствующих законодательных актов и решений, поддерживаемых большинством населения страны.

Революционный и эволюционный процессы оказываются не разведенными и жестко противопоставленными друг другу, а соединенными, слитыми, взаимопронизывающими. Именно диалектический принцип единства противоположностей позволяет понять, что догматическое противопоставление эволюции и революции в обществе привнесено извне вследствие механического проецирования биологических закономерностей. В условиях относительно спокойного течения истории и не столь сложной ситуации такое «расчленение» могло казаться бесспорным. Но реальность по сложности превосходит любые теоретические построения. Столкновение с этой реальностью заставляет сделать вывод о том, что единство прерывного и непрерывного, количественных и качественных изменений в обществе носит гораздо более сложный характер, чем было принято думать до сих пор.

Следует признать, что в обществе, где нет антагонистических классов, социальные проблемы, противоречия и конфликты могут достигать очень большой остроты. Их разрешение обусловливает возникновение особо сложных социальных процессов, революционных по содержанию, но относительно постепенных и, так сказать, «реформистских» по своему проявлению. Именно непонимание этой диалектической сложности и противоречивости процесса приводит к различным идеологическим колебаниям: шатаниям вправо тех, кто настаивает на политике медленных, суперпостепенных реформ, и шатаниям влево тех, кто требует мгновенного революционного разрешения противоречий, накапливавшихся десятилетиями. Отрицательный исторический опыт застоя, основанного на сверхпостепенности, и «кавалерийских атак», основанных на ультрареволюционности, характерных для эпохи «военного коммунизма» и ускоренной индустриализации и коллективизации, говорит о необходимости поиска более адекватных и более мудрых решений назревших проблем. Реализация новой по форме социальной революции, какой является перестройка, показывает, что диалектическое учение о взаимосвязи, единстве и взаимопроникновении количественных и качественных изменений имеет не только теоретическое, но и практическое, политическое значение. Поэтому с позиции достигнутого философского понимания необходимо по-новому взглянуть на некоторые положения и тезисы, считавшиеся на протяжении многих десятилетий незыблемыми истинами.

Раздел третий ФИЛОСОФИЯ ПОЗНАНИЯ И ДЕЙСТВИЯ

Глава XIII ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ

Рабочий, вытачивающий деталь на токарном станке, математик, составляющий программы для ЭВМ, пилот, ведущий реактивный самолет, врач, ставящий диагноз, физик, определяющий спин новой частицы, и домашняя хозяйка, готовящая обед, должны многое знать и многое уметь. Но пока дело спорится, вряд ли кто-нибудь из них задумывается над тем, что собой представляют знания и как они возникают. Все это кажется само собой понятным, а между тем это вопрос сугубо философский да к тому же и весьма сложный. Значение его обнаруживается сразу же, как только от привычных обстоятельств и дел мы переходим к неожиданным, странным или затруднительным ситуациям.

Достаточно спросить, могут ли обладать знаниями современные ЭВМ, доступен ли процесс познания животным и, если да, каким -- всем или только высшим, чем отличается знание от незнания, в чем ценность знаний для человека и можно ли ускорить процесс познания мира, как сразу же начинаешь понимать, что без ответа на вопрос, что такое знание, что значит знать, решить эти и многие другие проблемы совершенно невозможно.

1. ЧТО ЗНАЧИТ ЗНАТЬ?

Философскую важность ответа на этот вопрос подчеркивал гётевский Фауст в обращении к своему ученику:

Что значит знать? Вот, друг мой, в чем вопрос.

На этот счет у нас не все в порядке.

Немногих, проникавших в суть вещей

И раскрывавших всем души скрижали,

Сжигали на кострах и распинали,

Как вам известно, с самых давних дней

Изучение природы познания, его возникновения и сущности составляет содержание второй стороны основного вопроса философии. В его решении наиболее отчетливо обнаруживается специфика самой философии, ибо ни одна другая наука вообще не рассматривает этот вопрос в качестве своего собственного, а тем более основного. Нечего и говорить, что в эпоху НТР, когда научные знания составляют фундамент технического и социального прогресса, одного этого было бы достаточно для оправдания и доказательства важности изучения философии, даже если бы она не занималась осмыслением других рассмотренных выше проблем.

К тому же вопросы о том, что такое знание, что значит знать или познавать мир, насколько точно и верно человек в состоянии познать самого себя и окружающую действительность, тесно связаны с диалектико-материалистическим учением о развитии и о материальности мира.

Чтобы упростить нашу задачу, рассмотрим несколько примеров, в которых продемонстрированы различные виды знания.

Человек, что-либо знающий или умеющий делать, может сказать:

1) я умею (знаю, как) выточить деталь на токарном станке;

2) я знаю, как (умею) составить программу на языке пролог для современной ЭВМ;

3) я знаю, почему поднимается в воздух и летает аппарат, который тяжелее воздуха (реактивный самолет); я умею им управлять;

4) я знаю, что такое малярия, что такое психический стресс;

5) я знаю, что такое спин частицы и как его измерить или вычислить;

6) я знаю, что такое бифштекс, и умею его готовить.

Даже из этого краткого списка видно, сколь разнообразны знания человека, каких различных предметов они касаются. В первом и втором примерах речь идет о действии или деятельности; в первом -- о предметно-орудийной практической деятельности со станком и металлическими заготовками, во втором -- о теоретической, так сказать, «карандашно-бумажной» деятельности. Третий пример говорит нам о знании физических законов и их использовании. Это (законы) как раз та «суть вещей», о которой говорит Фауст. А вот знание о причинах и сущности психического стресса относится уже не к миру материальных вещей, а к духовно-психической деятельности человека. Такие знания, по поэтическому выражению Гёте, сокрыты в «скрижалях души».

Английский философ Г. Райл (1900--1976) предложил делить все знания на две группы: знания «как» и знания «что». Первые отвечают на вопрос, как сделать. Вторые -- на вопрос, что собой представляет данный предмет, какова его сущность. Это, конечно, очень упрощенная классификация. Но для начала обсуждения нашего вопроса ее можно принять. Сравнивая между собой различные знания группы «как» и группы «что», мы замечаем общую всем им черту -- они выражены при помощи слов на определенном языке. Знания о бифштексе и токарном станке выражены на естественном разговорном языке; знания о законах физики (примеры 3 и 5) -- на языке математических формул; знания о сущности малярии и психических стрессах -- на языке биологии и медицины. Каковы бы ни были различия между этими языками, мы везде имеем дело с мыслью (знанием), выраженной в языке. И поэтому многие философы отождествляли знания с его словесным языковым выражением, ибо «язык есть непосредственная действительность мысли». Однако из этих слов не следует, что между языком и мыслью, т. е. знанием, стоит знак равенства, поскольку кроме «непосредственной действительности» есть еще действительность опосредствующая, скрытая от поверхностного взгляда. Как раз ее-то и должна понять и раскрыть теория познания -- важный раздел всякой развитой философии.

Выявление этой опосредствующей действительности мысли, т. е. структуры, внутреннего строения знания, как свидетельствует вся история философии,-- очень сложная задача. Ранние античные философы сосредоточили свое внимание на попытках создать учение о происхождении и строении мира в целом, о его основных кирпичиках -- элементах. Поэтому вопрос о происхождении и структуре знания в качестве самостоятельного вопроса ими не рассматривался. Что же побудило древних философов задуматься над природой и происхождением знания?

Первая причина была связана с обнаружением противоречий в философско-математической программе пифагорейцев. Открытие бесконечных так называемых иррациональных чисел заставило задуматься над тем, откуда берутся противоречия в математической программе пифагорейцев. Элеаты (Парменид, Зенон) предположили, что мир един, неподвижен, неизменен. Противоречия же связаны с двояким происхождением знания. Один его источник -- чувства и ощущения -- дает ненадежные знания, или мнения, относящиеся к случайным, изменчивым событиям. Другой источник -- разум -- дает надежные знания, подчиненные законам логики, но и сама логика, как показал Зенон, несвободна от противоречий. Этот вывод стимулировал интерес к изучению логических доказательств и структуры знания.

Другая причина заключалась в том, что в середине V в. До н. э. сложилось несколько противоречащих друг другу научно-философских учений о строении и происхождении мира: ионийская натурфилософия, считавшая основами мира чувственные элементы (огонь, воздух, землю, воду); пифагорейская философия, считавшая атомами мира числа; философия Демокрита, признававшая основными кирпичиками мироздания лишь материальные атомы. В этом одна из причин того, почему Сократ (ок. 470-- 399 до н. э.) и софисты провозгласили, что философия вообще не должна заниматься учением о внешнем мире, а обязана сосредоточиться на исследовании внутреннего духовного мира. Ей следует прежде всего изучить происхождение наших знаний, мнений, убеждений, доказательств, так как именно в них -- источник всех противоречий. Ученик Сократа Платон впервые сформулировал развитую концепцию происхождения и сущности знания.

По Платону, существуют как бы два мира -- мир идей и мир человеческого бытия. Платоновские идеи, считает А. Ф. Лосев (1893--1988), можно было бы интерпретировать научно, материалистически -- как качественные определенности, как сущности или совокупности основных свойств, вещей и процессов, существующие в отрыве, независимо от последних. Сам Платон их, конечно, так не трактовал. Для него они вечны, совершенны и неизменны, а мир вещей и сам человек суть лишь их несовершенные копии, случайные, временные их воплощения. Бытие человека подобно тогда мрачной пещере с небольшим выходом в ослепительный мир идей. Подобно предметам, появляющимся перед выходом из пещеры, идеи отбрасывают неверные тени на заднюю ее стенку. Знания и процесс их получения -- познание -- это и есть тени идей, которые человек постигает своими ненадежными органами чувств. Но существует еще особое -- внутреннее -- зрение, присущее разуму. С его помощью философы могут приблизиться к пониманию идей. Поэтому философия и есть высшая наука, дающая умозрительные знания. Промежуточный род знаний об арифметических и пространственных, т. е. геометрических, пропорциях дает математика. Наконец, физика, опирающаяся на чувственное наблюдение, поставляет самые несовершенные знания.

Аристотель, учившийся у Платона, подверг взгляды своего учителя критике. Он утверждал, что главный источник знаний -- не умозрительное постижение идей, а изучение реальных единичных вещей. Согласно Аристотелю, идеи суть просто обобщенные сущности вещей. Только последние обладают реальным существованием. Поэтому самые ценные знания о мире дают физика и все остальные науки, основанные на наблюдении. Им должно подчиняться и развитие математики. Так наметились две противоположные научно-философские программы: платонистская -- идеалистическая и аристотелевская -- по существу материалистическая (хотя с отдельными колебаниями в сторону идеализма). Но самой важной заслугой Аристотеля было создание последовательного систематического логического анализа знаний.

Знания, каков бы ни был их источник, выражаются в языке. Чтобы их исследовать, нужно рассмотреть формальную, т. е. логическую структуру предложений и основных типов понятий, которые выражают и формулируют знания. Оказалось, что при всем многообразии знаний можно выделить некоторое конечное число выражающих их формально-логических структур. Таким образом Аристотелю удалось сформулировать основные простейшие законы формальной логики. Он впервые стал рассматривать научные знания как последовательность предложений (высказываний), связанных между собой логическими отношениями и выводимых друг из друга по правилам логики. Взгляды Аристотеля оказали огромное влияние на последующее развитие философии.

В средние века философия из самостоятельной отрасли знания, противостоящей мифологии и религии, была усилиями христианских теологов превращена в служанку богословия. Однако исследования процесса познания и структуры знания продолжались, хотя их характер заметно изменился. Христианство считало главным источником всякого познания божественное откровение и священное писание. Если античные философы часто обожествляли сам космос, саму природу, то христианство полегало природу чем-то косным, неизменным, а венцом творения признавало лишь человека. Бог вложил в человека душу и способность к познанию. Отсюда проистекает и интерес средневековых философов к психической деятельности и познанию как одному из свойств души. Правда, христианство ставило веру выше знаний, но тем не менее христианские философы-схоласты потратили немало сил для развития логического учения о структуре знания и доказательств. Наряду с высшим источником знаний -- откровением -- средневековые теологи выделяли разум как ангельское свойство, дающее знания о самых глубоких тайнах мира, рассудок -- источник нашей способности последовательно рассуждать, чувственное знание -- источник многих заблуждений и ошибок. Хотя в целом такое понимание было ошибочным, оно сосредоточило усилия философов на тщательном изучении отдельных видов познания. Это в значительной мере содействовало переходу от средневековой схоластики к новой философии, тесно связанной с наукой и во многом противостоящей и даже отрицающей религию. Разумеется, основные причины этого коренились в самом развитии общества, промышленности, торговли, техники и связанным с этим становлением новой науки. Так как наука представляет собой особую систему знаний, опирающихся в первую очередь на наблюдение и эксперимент, а не на божественное откровение, то с ее развитием в новое время философский интерес к источникам знания и его структуре существенно изменился.

Новое естествознание, представленное Коперником, Кеплером, Галилеем, Ньютоном, Гюйгенсом и другими учеными, с одной стороны, было тесно связано с экспериментом, а с другой -- облекало свои знания в математическую форму. Увлечение математикой не обошло стороной и общественные науки, представители которых нередко пытались создавать механистические модели общества. Несмотря на их крайнюю примитивность, эти модели все же привлекали интерес широких кругов ученых и философов к вопросу об источниках математического знания, о взаимосвязях математических доказательств и научных экспериментов. Все это привело к тому, что в XVII в. сложилось два философских направления: рационализм (Декарт, Спиноза, Лейбниц) и эмпиризм (Ф. Бэкон, Локк), по-разному понимавших происхождение и сущность познания.

Крупнейший представитель рационализма Декарт утверждал, что основные разумные идеи заложены в душе человека богом. Этим, кстати, роль последнего и ограничивалась. Человек усматривает эти идеи «внутренним» зрением (интуицией) в силу их отчетливости и ясности. Пользуясь, далее, точно сформулированным методом и правилами логики, он выводит из этих идей все остальные знания. Опыт же служит для подтверждения и установления соответствия полученных знаний материальным объектам и их свойствам. Спиноза .пошел еще дальше, утверждая, что структура знаний такая же, как и структура мира. Крайнее выражение принцип рационализма нашел у Лейбница, который считал, что соответствие знаний внешнему миру гарантировано извечной предустановленной гармонией. Ее установлением и ограничивается исходная роль творца.

Рационализм отчасти отражал действительные особенности естественнонаучного и математического познания своего времени. Аксиоматическая геометрия Евклида казалась тогда идеалом построения любой науки. И поэтому рационалисты всемерно подчеркивали значение выводного логического знания. Напротив, эмпиризм был попыткой ответить на вопрос, не решенный рационалистами: как и откуда берется знание о реальном изменчивом чувственно воспринимаемом мире, не совпадающем с чисто математическими схемами и выводами. Ф. Бэкон считал, что оно возникает как результат обобщения и сравнения присутствия или отсутствия изучаемых свойств (например, тепла) в различных экспериментальных ситуациях. Причем единственным и основным источником знания являются ощущения, а разум лишь анализирует и систематизирует их. У Локка этот тезис развивается еще в рамках философского материализма. Но уже Беркли и Юм делают из него идеалистические выводы. Раз единственным источником знания являются ощущения, то невозможно знать, существует ли что-либо за их пределами. А поэтому логично допустить, что материи вообще нет (Беркли) или что мы не можем познать ничего, кроме ощущений; постановка вопроса о внешнем мире просто не может быть научно обоснована и опирается на привычку (Юм).

Несмотря на то что каждое из этих направлений схватывало и отражало какие-то действительные моменты познания, ни одно из них не давало верной картины целого.

Кант и Гегель тоже не смогли преодолеть эту односторонность. Кант пытался ответить на вопрос, каким образом математика, опирающаяся на чистую логику, может быть применена к естествознанию, опирающемуся на наблюдение и эксперимент.

Время и пространство, считал он, существуют в нашем сознании независимо от всякого опыта. Вместе с тем они (время и пространство) трансцендентальны, т. е. являются до опытными (априорными) условиями и предпосылками опыта. Именно поэтому арифметика и алгебра, возникающие на основе идеи времени, и геометрия -- на основе идеи пространства, могут применяться к эмпирическому знанию. Это знание систематизируется и упорядочивается с помощью основных двенадцати категорий, характеризующих вещи с точки зрения их количества или качества, конечности и бесконечности, множественности и единственности, причинных взаимодействий, возможности, случайности, необходимости и т. п. Полученные в результате знания дают сведения о явлениях, внешней чувственной стороне, а внутренняя сторона, сущность или «вещь в себе», по терминологии Канта, недоступна рассудку и может быть постигнута лишь высшим разумом, который не нуждается ни в каком опыте и является поэтому, как утверждал Кант, трансцендентным, т. е. опирающимся на веру и высшее знание, не зависящее от наблюдения и эксперимента. Кант для постижения «вещи в себе» отводил известное место творческому воображению. Но ответить на вопрос о том, как строится знание об объективных законах мира («вещах в себе»), он так и не смог. Неясно оставалось также, откуда берутся сами априорные формы и категории. Гегель попытался преодолеть эти противоречия, подчеркивая, что любое знание есть результат развития. Оно возникает, изменяется под воздействием внутренних противоречий и даже превращается в свою противоположность. Но так как развивается лишь познание и общество, а природа после акта творения неизменна, то вопрос о соответствии знаний объективному физическому миру оказывался неразрешимым. Большим достижением Гегеля было понимание того, что познание связано с деятельностью человека, хотя в его философии она ограничивалась лишь духовной сферой.

2. СТРУКТУРА И ПРОЦЕСС ПОЗНАНИЯ

Основные положения теории познания диалектического материализма таковы:

1. Непосредственной действительностью мысли (познания) является язык. Но структуры познания непосредственно не совпадают со структурой действительности (как думал Спиноза). Это совпадение или соответствие опосредствовано деятельностью человека и прежде всего предметно-практической деятельностью.

2. Язык есть форма выражения и фиксации знаний. Но структура языка не совпадает полностью со структурой знания, а тем более со структурой действительности (как утверждал Л. Витгенштейн в «Логико-философском трактате»).

3. Знания могут быть поняты, если их рассматривают в процессе возникновения, развития и усложнения, а не только как некий «готовый», завершенный феномен (как это делали почти все предшественники К. Маркса, исключая разве Гегеля).

4. Знания, даже самые отвлеченные (например, математические), в конечном счете социально обусловлены. Их содержание определяется не только свойствами отражаемых объектов и спецификой познающего субъекта, но и различными групповыми, профессиональными, сословными, кастовыми, классовыми и в широком смысле идеологическими установками и интересами. (Этим, кстати, объясняется и то, почему новаторов в области познания часто преследовали -- «сжигали на кострах и распинали», говорил Фауст.)

5. Основная функция знания есть отражение объективного мира, человека и формирование правил деятельности.

Насколько важны эти положения, мы увидим, анализируя те самые шесть предложений-примеров, которые приведены в предыдущем параграфе. Что знают люди, произносящие первые два предложения? Они знают смысл понятий (т. е. слов или словосочетаний) «станок», «деталь», «выточить», «программа», «ЭВМ», «пролог», «лисп» и т. п. Это значит, что в огромном скоплении разнообразных явлений и процессов они могут точно выделить (распознать) вещи или виды деятельности, обозначаемые этими понятиями. Кроме того, они знают правила, о которых явно не говорится в данных предложениях, а именно правила, регулирующие деятельность токаря, вытачивающего деталь, или математика, составляющего программу. Наконец, они в состоянии выполнить соответствующие действия (операции и процедуры) с заготовками деталей, со станками, с математическими символами и т. п.

Теперь можно сделать интересный вывод. Хотя оба вида знаний относятся к группе «как», они содержат в то же время сведения (знания) о существенных признаках вещей, процессов, без чего люди не могли бы распознавать предметы, необходимые для осуществления деятельности. Следовательно, такие знания принадлежат одновременно и к группе «что».

Посмотрим теперь на примеры 4, 5 и 6. С первого взгляда это типичные образцы группы «что», особенно четвертый пример. Но в действительности врач, знающий, что такое малярия и стресс, не только умеет выделять симптомы этих заболеваний, не только знает, что возбудителем малярии является особый микроорганизм -- малярийный плазмодий, а причиной стресса -- определенные перегрузки, вызывающие бурную реакцию особых желез, действующих на центральную нервную систему, но и должен уметь производить определенные действия, чтобы проанализировать кровь больного и точно подтвердить свой диагноз. Он должен уметь осуществлять практические физико-химические операции по распознаванию микроорганизмов, классификации гормонов и т. п. В примерах 5 и 6 имеется своеобразный сплав знаний «что» и «как». Физик и домашняя хозяйка, хотя и стоят на разных уровнях познания, должны, отвечая на вопрос, что такое спин или бифштекс, уметь измерить данные явления (физик) или изготовить его (домашняя хозяйка). Теперь понятно, почему классификация Г. Райла является лишь самым первым и довольно грубым приближением. Мы приходим к важному заключению, что все виды знания имеют более или менее тесное отношение к миру материальных объектов, причем отношение не прямое, а опосредствованное. Посредник, который связывает языковую оболочку знаний (непосредственную действительность мысли) с внешним миром,-- это активная преобразующая деятельность людей, деятельность предметно-практическая. То, что действия или деятельность входит в структуру знания, является величайшим открытием диалектического материализма и подчеркнуто в словах К. Маркса о том, что первоначально мышление «вплетено» в практическую деятельность.

В результате структуру знания можно (правда, весьма упрощенно) представить так:

1. Субъект познания -- мыслящий человек.

2. Язык -- система символов (словарь) и правил их комбинирования в форме предложений (грамматика, синтаксис).

3. Система правил деятельности с определенными объектами.

4. Правила соотнесения языковых выражений (понятий и предложений) с различными объектами или видами действий (семантика). Их называют также правилами обозначения.

5. Действия (операция и процедуры), соответствующие правилам пункта 3.

6. Система соответствующих объектов, обозначаемых определенными языковыми символами.

Таким образом, знания имеют не двухчленную структуру, например «знаковые системы -- ощущения» (как думали Беркли и Юм) или «знаковые системы -- явления» (как думал Кант), а многочленную структуру, включающую ряд подсистем, важнейшей из которых является активная преобразовательная деятельность человека. Именно социально-историческая ограниченность, различные предрассудки и предубеждения мешали мыслителям прошлого осознать решающую роль практической деятельности человека в образовании и развитии знания. Саму практику они понимали либо как профессиональную деятельность (врачебная, юридическая практика), либо как делячество, как «заземленность», как торгово-промышленный бизнес, т. е. рассматривали ее, по словам Маркса, «только в грязно-торгашеской форме ее проявления».

Диалектический материализм понимает под практикой совокупность всех видов социально-значимой преобразующей деятельности людей, основой которой является предметно-орудийная, производственная деятельность. Поскольку деятельность в этом смысле исторически меняется и зависит от форм общественной организации, развития орудий труда, производственных отношений и культуры в целом, постольку и характер и содержание соответствующих знаний также изменяются и развиваются, подчиняясь всем законам диалектики и принципу развития.

Из этого со всей очевидностью следует фундаментальный вывод о том, что общественно-производственная практика людей -- источник и основа всех наших знаний.

Говоря о системе знаний, мы должны иметь в виду, что она представляет собой сложную развивающуюся полиструктурную систему. Можно различить два вида познания: индивидуальное -- в рамках жизнедеятельности индивида и родовое -- в рамках развития всего человечества. Рассмотрим основные этапы развития познания.

Материалисты XVII--XVIII вв. считали, что развитие индивидуального познания, или онтогенез знаний (от греч. ontos -- сущее), проходит два этапа -- чувственно-эмпирический и рациональный. Многие философы до сих пор отождествляют эту точку зрения с позицией философского материализма вообще. Предположим, что это отождествление обоснованно. Что же из этого вытекает? Т. Гоббс сформулировал ответ следующим образом: «...нет ни одного понятия в человеческом уме, которое не было бы порождено первоначально, целиком или частично, в органах ощущения»1. Был ли он прав? Выясним, как выглядят ощущения, например зрительные, с точки зрения современной науки.

Луч света падает на спелую вишню. Он представляет собой поток фотонов, из которых состоит электромагнитное поле, с определенной частотой колебаний и энергией. Часть фотонов рассеивается при падении, другая, причем строго определенная,-- поглощается поверхностью вишни. Наконец, третья отражается по законам оптики и попадает в глаз человека. Энергия и частота колебаний поглощенных и отраженных световых волн зависят от физико-химического строения поверхности предмета. Поэтому отраженные волны, можно сказать, несут информацию о форме, величине и физико-химическом строении поверхности освещенного предмета. Глаз человека схематически устроен так. Передняя часть глазного яблока имеет маленькое отверстие -- зрачок, прикрытое прозрачной пленкой. За ней находится прозрачный хрусталик, имеющий форму двояковыпуклой линзы.