Философия. Основные идеи и принципы

Решительный шаг к пониманию своеобразия общественного развития был сделан Гегелем. По Гегелю, подлинное развитие есть только в мышлении и истории, в природе же его нет, в ней господствует лишь изменчивость. Основой исторического развития является саморазвертывание «абсолютной идеи», которая проявляется в «духе народа»,-- каждый исторический народ осуществляет диалектическое отрицание культуры своих предшественников, т. е. устраняет из нее все ложное, сохраняя все ценное, и обогащает последнее чем-то совершенно новым. В историческом развитии полнее всего проявляется диалектический закон обновления и преемственности -- закон отрицания. Отдавая должное выдающимся историческим деятелям, Гегель рассматривает их как персонажи, которые лучше или хуже других выполняют определенные роли в великой драме истории, продиктованной духом времени. В его понимании единства индивидуально случайного и исторически необходимого обнаруживаются предпосылки важного методологического принципа, названного впоследствии принципом историзма.

В XIX в. историческое знание поднялось на качественно новую ступень.

Благодаря совершенствованию методов исторического и лингвистического анализа различных текстов, развитию археологии, более критическому отношению к свидетельствам прошлого оно обрело статус науки. Вместе с тем возникло и отчетливое осознание того, что историческое и естественнонаучное знания не просто относятся к качественно различным объектам, но сами качественно различаются. Этот тезис был предельно жестко сформулирован неокантианцами В. Виндельбандом и Г. Риккертом. С их точки зрения, высшая ценность истории -- свободно действующая неповторимая индивидуальность; высшая ценность естественнонаучного знания -- действующий как объективная необходимость, воспроизводимый и повторяющийся закон. Поэтому историческое познание идеографично (т. е. стремится к познанию индивидуального), тогда как естественнонаучное является номотетическим, генерализующим (т. е. ориентированным на познание общего). Такое противопоставление характерно и для ряда западных мыслителей середины и второй половины нашего столетия, таких, как Р. Коллингвуд, К. Поппер, В. Дрей и др. Это вплотную подводит нас к анализу диалектики свободы и необходимости, индивидуального и общего, сознательного и стихийного в развитии общества.

2. ДИАЛЕКТИКА НЕОБХОДИМОСТИ И СВОБОДЫ; ЛИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО

Если человек, никогда не видевший золотого песка или самородного золота и даже не представлявший себе, что это такое, попытается стать золотоискателем, то он почти наверняка не найдет ни крупинки этого металла, даже если случайно обнаружит золотоносную жилу или богатый золотоносный песок. Это и понятно: найти что-либо, не зная, что именно нужно искать, невозможно. При взгляде на историю, возникающем благодаря чтению исторических трудов, мемуаров, старинных документов или летописей, возникает чрезвычайно сложная и пестрая картина, в ней причудливо переплетаются низкие и благородные поступки, высокие страсти и постыдное равнодушие, доблесть и трусость, коварство и простодушие, придворные заговоры и народные восстания, периоды подъема сменяют эпохи упадка, великие личности попадают во власть ничтожеств, духовные ценности попираются теми, кто стремится лишь к наживе, и т. д. Максимум, что выносили из чтения исторических трактатов в прошлом,-- это моральные нравоучения, согласно которым зло в истории торжествует чаще, чем добродетель, интересы народов, как правило, приносятся в жертву властолюбию повелителей, а самыми непримиримыми преследователями борцов за справедливость являются те, кому они хотят помочь.

Почему же возникает стремление найти и сформулировать закон исторического развития? Жизненный опыт людей подсказывает: любая общезначимая деятельность совершается тем успешнее, чем больше в ней прочных, повторяющихся связей, чем надежнее, объективнее и устойчивее являются процессы, лежащие в ее основании. И поскольку жизнь общества и его развитие -- это как раз та сцена, на которой разыгрывается историческая драма, участниками которой являются люди, живущие в данную эпоху, то вполне естественно их стремление найти прочные, закономерные, надежные основания своей деятельности. Как актер не может хорошо сыграть отдельную мизансцену, не зная всего сценария, так и человек не может осуществлять и проектировать свою деятельность, бороться за свои цели, не понимая своего места в историческом процессе, не зная, откуда он пришел и куда идет. Недаром создатели материалистического понимания истории подчеркивали, что она представляет собой деятельность людей, преследующих свои цели. Но значит ли это, что, преследуя такие цели, люди каждый раз задумываются о смысле истории, о ее ходе, о ее результатах, о создаваемых и разрушаемых ею ценностях. Разумеется, нет. В этой связи Энгельс отмечал, что в истории «желаемое совершается лишь в редких случаях; по большей же части цели, поставленные людьми перед собой, приходят во взаимные столкновения и противоречия или оказываются недостижимыми частью по самому своему существу, частью по недостатку средств для их осуществления». Осуществление индивидуальных целей -- именно потому, что они ставятся без учета связей между ними и общим ходом истории,-- в большинстве случаев вызывает вовсе не те последствия, которые были бы желательны для индивида, часто такие последствия прямо противоположны тому, что имелось в виду вначале. Можно ли за этим переплетением целей, столкновением интересов и случайных событий увидеть нечто объективное, действующее с природной или, как говорил К. Маркс, «естественноисторической» необходимостью.

В первом приближении история представляет собой общий итог множества действующих в различных направлениях устремлений и их разнообразных воздействий на внешний мир. Это столкновение множества отдельных усилий, отдельных действий создает в истории состояние, похожее на то, которое существует в природе,-- необходимость прокладывает себе дорогу через бесконечное количество случайностей. Люди же, действующие сознательно как индивиды, действуют бессознательно творцы истории.

В этом пункте важно задуматься над самой категорией «необходимость». Дело в том, что необходимость в природе и обществе -- совсем не одно и то же, и проявляется она по-разному, В природе, как и s обществе, необходимость отнюдь не однолинейна. Как правило, в каждом интервале времени и в каждом процессе имеется не одна, а целый спектр необходимостей. То, что получается, то, что происходит в действительности, обычно является результатом взаимодействия и пересечения многих, одновременно действующих необходимостей. Если ракета запущена, то с необходимостью она должна попасть в цель. Но если запущена ракета-перехватчик и траектории обеих ракет пересекутся а определенный момент и в определенной точке, то первая ракета с такой же необходимостью взорвется, не долетев до цели.

В историческом процессе все обстоит еще сложнее. Это связано с тем, что спектр необходимостей чрезвычайно велик. Они часто противоположны и разнонаправлены. Но самое главное заключается в том, что эти необходимости по-разному осознаются людьми: иногда полно, иногда неполно; иногда искаженно и поразному ориентируют деятельность людей.

Была ли, например, неотвратима Великая Отечественная война 1941--1945 гг.? Был ли с необходимостью предопределен ее внезапный, неожиданный для наших стратегов начальный период?

Известно, что войны во многом определяются экономической и политической ситуацией. Однако это не означает, что день и час начала каждой войны с необходимостью, фатально предопределены. Известно, например, что И. В. Сталин получал неоднократные предупреждения от советских дипломатов, разведчиков, даже от посла Германии и от руководителя правительства Англии об относительно точной дате нападения фашистской Германии на Советский Союз. Такая информация -- объективный исторический факт, предопределявший необходимость своевременно подготовиться к нападению врага и устранить фактор внезапности. Будучи крайне подозрительным, мнительным человеком, слепо верившим лишь в свою проницательность, Сталин отказывался верить переданной ему информации. Более того, он не принял надлежащих мер, чтобы подготовить Красную Армию к неизбежным боевым операциям, и отказывался отдать соответствующие распоряжения, даже когда нападение на СССР стало свершившимся фактом. Об этом убедительно говорится, например, в воспоминаниях маршала Г. К. Жукова. Пресловутая внезапность гитлеровского нападения отнюдь не была чистой случайностью, которую, как и всякую случайность, нельзя было бы предвидеть. Эта «внезапность» оказалась результатом ряда обстоятельств и процессов, с необходимостью вытекавших из авторитарного правления и культа Сталина, усиленных подозрительностью и гигантским самомнением.

Но если в таком случае за так называемыми историческими событиями скрывается необходимость или серия необходимостей, то несет ли человек ответственность за свои поступки, обладает ли он возможностью выбора, может ли личность влиять на ход истории и если может, то как?

Вся сложность понимания исторического процесса определяется в первую очередь тем, что требуется осознать диалектическое взаимодействие объективных условий, объективной необходимости и активной роли людей в истории. Активность же эта состоит вовсе не в интенсивности какой-либо физической или производительной деятельности, а в сознательном целеполагании, в осознании данной социальной реальности, в понимании (верном или неверном) других людей, в принятии решений, в выборе из многих альтернатив наиболее предпочтительных вариантов действий и, наконец, в осуществлении этих действий и в движении к выбранным целям. Это вплотную подводит нас к центральному, с точки зрения философии и истории, вопросу -- вопросу о свободе.

Задавая вопрос о том, может ли человек быть свободным, если его деятельность обусловлена внешними обстоятельствами, объективной необходимостью, мы не должны упускать из виду, что речь здесь идет не о политических свободах, не о так называемых гражданских свободах (они установлены человеком), а о свободе деятельности человека в ее отношении к необходимости. Допущение, будто воля человека способна творить историю по своей прихоти, неверно хотя бы потому, что даже самые лучшие побуждения часто не реализуются ввиду отсутствия для этого необходимых материальных условий. Прихоть и произвол несовместимы со свободой. Тот, кто творит произвол, т. е. действует, не считаясь с волей и намерениями других, с необходимостью вызывает их противодействие, которое рано или поздно сводит на нет его собственные усилия и намерения.

Нельзя поэтому быть свободным, ущемляя свободу других. Свобода, следовательно, включает в себя элемент сознательного самоограничения.

Деятельность человека, руководствующегося лишь собственными интересами, не учитывающего реальные условия и возможности, неизбежно терпит крах независимо от того, ставит ли он себе узколичные цели или стремится «облагодетельствовать» все общество. В такой же степени несостоятельно представление о том, будто человек является рабом исторической необходимости, будто от его деятельности в истории ничего не зависит. Ведь все блага, которыми располагало или располагает любое общество, создаются людьми. Известно также, что именно люди, общественные классы сметали в ходе революций режимы, совсем недавно казавшиеся незыблемыми. Все в обществе -- от простенького каменного скребка до фантастически сложных машин, от первого колеса до космических ракет, от мифов и легенд до гениальных произведений искусства -- создано людьми.

Так как же они, люди, творят все это? Являясь рабами необходимости, они просто реализуют ее? Или же они творят в подлинном смысле этого слова? Как соотносятся между собой необходимость и свобода? В домарксистской философии к правильному пониманию свободы и необходимости впервые подошел Спиноза. положение об их соотношении в логически завершенной форме сформулировал Гегель: «Свобода есть познанная необходимость». Таким образом, здесь свобода и необходимость не исключают друг друга, а вступают в определенное отношение -- отношение познаваемости. Вместе с тем совершенно очевидно, что познание необходимости есть лишь одно из условий свободы и не исчерпывает ее полностью. Спрашивается, достаточно ли свободы в познании, чтобы человек был поистине свободным? Представим себе, что человек стоит на вершине горы, где в ближайшее время начнется извержение вулкана. Допустим, он знает, что это извержение вскоре начнется. Будет ли он свободен? И от чего? Люди давно, с незапамятных времен знают, почему разливаются реки, однако это знание само по себе не освобождает их от тех бедствий, которые причиняют наводнения. Очевидно, что знание указанных обстоятельств крайне важно, но одного лишь знания недостаточно, чтобы избежать ужасающих последствий вулканического извержения или наводнения. Что же нужно человеку, чтобы обрести действительную свободу? Для этого ему нужно подойти к проблеме свободы и необходимости принципиально иначе, нежели Гегель, и поставить вопрос не о свободе познания или свободе в познании, а о свободе практической деятельности. Свобода познания нужна для осуществления практической свободы, ибо, если человек не знает объективных законов, он остается рабом необходимости; но одного только познания необходимости недостаточно для практической свободы человека. Для этого человек должен уметь на основании имеющихся знаний принимать решения, отражающие его цели и объективные условия, и осуществлять эти решения в практической деятельности. Резюмируя сказанное, можно утверждать, что свобода включает в себя три основных элемента -- познание необходимости, принятие правильных решений на основе полученных знаний и реализацию этих решений.

Это вплотную подводит нас и к пониманию специфической функции личности в историческом процессе. Абсолютизация роли личности в истории была ошибкой ее субъективистских интерпретаций, приводившей к отрицанию или крайнему пренебрежению деятельностью народных масс отдельных сообществ. Однако не менее ошибочным является одностороннее отрицание личностной деятельности, сводившейся, например, в годы культа Сталина и в период застоя к функции простого выражения и реализации воли, интересов народных масс. Этот подход, претендовавший на единственно правильную интерпретацию материалистического понимания истории, в действительности вольно или невольно придавал понятиям «народ», «народные массы» предельно уничижительный смысл. Массы с этой точки зрения, по существу, рассматривались как серая, безликая толпа, автоматически правильно и безошибочно творившая историю и, в силу какого-то необъяснимого мистического инстинкта, воплощавшая в своей деятельности «объективные законы» и «цели истории». При этом начисто забывалось известное положение Ф. Энгельса о том, что история -- это не какое-то особое существо, а деятельность живых, преследующих свои цели людей. Само понятие «народ» («народные массы») при таком подходе оказывалось внеисторическим.

Достаточно спросить, какие массы пыталась сохранить культурные ценности, когда вандалы захватили и разграбили Рим,-- те ли, которые штурмовали или которые защищали «вечный город»?

Стоит задуматься также над тем, какие л.ассы активно творили историю: те ли, которых сотнями тысяч раскулачивали и насильственно объединяли в колхозы, или те, которые осуществляли раскулачивание и подавляли крестьянские волнения в период коллективизации? Кто в действительности выражал объективные законы истории: тот, кто находился в сталинских застенках и концентрационных лагерях, или тот, кто осуществлял репрессии, нес караульную службу и издевался над заключенными? А ведь и те и другие исчислялись миллионами и сотнями тысяч. Наконец, стоит задуматься и над тем, что понятие «масса» з равной степени применимо и к гитлеровской армии, напавшей на Советский Союз, и к Красной Армии, а также к партизанам, сражавшимся с оккупантами за свободу и независимость своей Родины. Поэтому понятие «массы» в его противопоставлении личности имеет смысл лишь для реального конкретного анализа исторических процессов и движений, в которых принимают участие гигантские, структурно богатые, внутренне дифференцированные, крайне разнообразные по своему составу сообщества людей. Только в неразвитых сообществах с малодинамичной, нерасчлененной культурой личность полностью растворяется, исчезает и обезличивается. И у великих массовых движений есть свои инициаторы, свои вожди, руководители, представляющие собой более или менее значительные индивидуальности -- личности. Как раз важнейшей задачей личности в массовых движениях является осознание и формулировка целей, объективных условий, принятие адекватных решений и руководство их реализацией. Это, по сути дела, есть функция осуществления свободы. Чем больше з составе тех или иных сообществ мыслящих, знающих, способных решать и действовать людей, тем выше уровень сознательной и практической свободы, характеризующий деятельность этого сообщества, т. е. деятельность масс. Если уж попытаться осмыслить различия между понятиями «толпа» и «народ», то это различие точнее всего можно выразить так: толпа лишена подлинной свободы, т. е. возможности и способности принимать и осуществлять решения со знанием дела. Она, по существу, обезличена, и поэтому она легко поддается внушению различных «фюреров». Но вместе с тем она неустойчива, недолговечна и распадается при столкновении с серьезными трудностями. Народные массы в той большей степени являются народом в собственном смысле слова, чем больше в их составе личностно различных, духовно богатых индивидуальностей. Именно они осознают цели и объективные условия бытия и исторические судьбы народа. Именно они своей деятельностью по выработке и реализации сознательных решений содействуют свободе всего народа. В свете сказанного становится понятным ключевой тезис социальной философии марксизма: «Свободно лишь то общество, в котором свободен каждый индивид». Из этого следует, что в каждом сообществе, на каждом этапе развития возможны различные уровни осознания социально-исторической необходимости, различные формулировки целей общества и различные способы и пути их достижения. Это вполне сочетается с концепцией сложной, противоречивой структуры объективной необходимости. Признание исторической необходимости вовсе не означает, что все события единообразны и фатально предопределены. Напротив, история общества убедительно свидетельствует об огромном многообразии исторических явлений, хотя все они и обусловлены в конечном счете исторической необходимостью. Это многообразие возникает потому, что в пределах, обусловленных необходимостью, каждое явление развивается под влиянием специфических конкретных условий.

Поэтому нелегко постичь необходимость, лежащую в основе явлений и событий, на первый взгляд очень далеких друг от друга, выяснить общую и определяющую их внутреннюю связь. Человек не свободен в своей практической деятельности, если он не знает законов той области действительности, в которой он стремится к достижению своей цели. Чтобы стать свободным, человек должен не только знать законы, действующие в этой области, но и в соответствии с этим знанием действовать так, чтобы произошли события, которые способствуют достижению поставленных им целей. Поскольку же разные люди ставят и преследуют разные цели, по-разному видят объективную ситуацию, по-разному живут и действуют, то картина истории кажется действительно чрезвычайно пестрой, лишенной закономерностей и следов присутствия исторической необходимости. И подобно тому как золотоискатель должен точно знать, что такое золото, каковы его признаки и сопутствующие явления, чтобы отыскать его крупинки в разноцветных россыпях горных пород, историк и философ должны знать, что такое свобода и необходимость, как связаны между собой действия индивидов и больших сообществ людей, для того чтобы понять механизм развертывания исторического процесса, в котором сложнейшим образом переплетаются стихийные и сознательные действия, историческая необходимость и свободное решение, взаимодействуют массы и личности. Понимание всех этих процессов вплотную подводит нас к принципу историзм -- одному из основных методологических принципов социальной философии марксизма.

В историческом познании на протяжении двух последних столетий более или м«нее отчетливо сформировались два противоположных подхода к истории -- исторический натурализм и исторический идеализм. Первый возник в результате вульгарного, механистического распространения естественнонаучных представлений о природной необходимости и природном детерминизме на развитие обществе. Второй был результатом идеалистической интерпретации исторического процесса. Первый во всех исторических событиях видишь предопределенность. Второй видел в них лишь результат свободной воли. Первый уделял преимущественное внимание лишь стихийным процессам и деятельности масс; второй концентрировал внимание на деятельности выдающихся личностей. Противоположности, как известно, сходятся.

И эти противоположные методологические подходы также сходились, а именно, они сходились в неправильном, одностороннем понимании истории. Принцип историзма не является золотой серединой между натурализмом и историческим идеализмом. Он представляет собой результат их критического преодоления.

Подытоживая все ранее сказанное, можно коротко изложить принцип историзма следующим образом. История представляет собой развитие общества, в котором последовательно сменяются различные формы его организации. Это развитие разворачивается во времени от прошлого через настоящее к будущему.

Однако стадии исторического развития определяются не длительностью пройденных временных отрезков, а типом организации общества, качественно определенными уровнями сложности материально-производственных, экономических, социально-политических и духовно-культурных структур. Мерой развития общества является степень свободы, которую оно обеспечивает всем своим членам, ибо только она гарантирует человеку возможность полной самореализации.

Последовательная смена форм и типов социально-экономической организации общества представляет собой естественноисторический процесс.

Его сходство с «чисто» естественными -- природными -- процессами определяется тем, что з его основе лежат объективные закономерности, выступающие по отношению к деятельности отдельных людей как внешняя принудительная необходимость или, точнее, система необходимостей. Однако человек -- не игрушка слепой необходимости. Обладая разумом, сознанием, он в состоянии накапливать знания, извлекать уроки из исторического опыта, ставить перед собой сознательные цели, принимать и осуществлять решения, которые могут содействовать или препятствовать различным тенденциям в спектре альтернативных необходимостей. В этом проявляется свобода человека. И вместе с тем это показывает, что естественноисторическая необходимость в отличие от природной прокладывает себе дорогу через сознательную, целенаправленную деятельность людей. Так как индивидуальные, групповые и классовые цели бывают различными и даже противоположными, их столкновение порождает различные формы борьбы, приводящей к тому, что исторический процесс разворачивается не линейно, а по сложной зигзагообразной, спиралевидной траектории, с петлями, отступлениями и разрывами. Поэтому закономерный характер этого процесса может быть обнаружен не в каждой точке и не на каждом витке спирали, а лишь при рассмотрении исторического процесса в целом. Так как исторический процесс связан с целенаправленной и сознательной деятельностью людей, а в определении своих целей, понимании интересов и обстоятельств люди могут заблуждаться и ошибаться, то путь истории усеян жертвами, преступлениями, поражениями и ошибками. И за свободу, и за ее отсутствие людям всегда приходилось платить дорогой ценой. Понимание этого, как и понимание принципиальной сложности и неоднозначности общественного развития,-- неотъемлемая черта принципа историзма. Но с этим уж ничего не поделаешь, так как всякое упрощение ведет к искажению познания истории.

3. ЛОГИЧЕСКИЙ И ИСТОРИЧЕСКИЙ МЕТОДЫ ИЗУЧЕНИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ

Если общество находится в бесконечном процессе развития, где на смену одним явлениям приходят другие, то, чтобы правильно понять этот процесс, составить истинную картину происходящего, необходимо отражение его в теории. Таким отражением исторического процесса является принцип историзма. Он требует рассматривать каждое общественное явление в движении от прошлого к настоящему и, далее, к будущему, фиксируя последовательность и связь сменяющих друг друга состояний, выявлять изменения прямых и опосредствованных, внутренних и внешних отношений, в которых проявляется конкретное историческое содержание каждого такого явления или процесса.

Принцип историзма предполагает не только анализ смены одних событий, одних явлений другими, но и исследование тех отношений и связей, которые возникают в процессе смены стадий исторического развития. Каждое последующее общество представляет собой все более сложную и более многообразную систему. Поэтому его изучение дает возможность понять не только его самое, но и -- благодаря познанию более сложных отношений и структур -- предшествующие стадии исторического развития.

Он предполагает не только рассмотрение каждого этапа истории в неразрывной связи с его прошлым и будущим, но и всестороннее исследование изучаемого объекта с точки зрения его специфики, его собственной сущности, поскольку каждая ступень развития познания и общественной жизни оправдана для своего времени и в своих условиях. Поэтому необходимой стороной принципа историзма является конкретно-исторический подход к исследуемым явлениям. Конкретный анализ определенных ситуаций дает возможность правильно осмыслить и объяснить реальный ход истории. Только так можно понять исторические события в том виде, в каком они имели место в действительности.

Рассмотрение любого явления ? отрыве от конкретных условий неизбежно ведет к искажению явления, к серьезным теоретическим и часто к практическим ошибкам. Во всех случаях оно представляет собой отход от принципа историзма. Так, в условиях сталинщины оценка историками жестокостей Ивана Грозного по отношению не только к родовитым боярам и представителям тогдашней царской бюрократии, но и к массам народа как исторически оправданных мер, продиктованных якобы интересами укрепления и консолидации России, была, как показали исследования, глубоко ошибочной. Она была продиктована не конкретным анализом данной исторической реальности, а «опрокидыванием» в прошлое представлений Сталина о своей исключительной роли в истории. Поэтому не случайно жестокости и бессмысленные зверства истолковывались как действия, оправданные исторической необходимостью.

Историческое развитие любого объекта, любого явления может быть описано в виде теории объекта (логический метод) и в виде истории объекта (исторический метод). Использование исторического метода предполагает описание реального процесса возникновения и развития объекта, осуществляемое с максимальной полнотой, в подробностях истории явления. Задача такого исследования -- раскрытие конкретных условий, обстоятельств и предпосылок различных явлений, их исторической последовательности и смены одних стадий развития другими. Логический метод выражает законы возникновения н развития этого явления.

Этот метод фиксирует объективную логику событий, отвлекаясь от их случайных конкретно-исторических особенностей, зигзагов в их развитии.

Естествен вопрос: каково взаимоотношение этих двух методов? В истории философии эти два метода часто противопоставлялись друг другу как взаимоисключающие.

Такое противопоставление делало видение исторического прошлого односторонним, а его оценки явно предвзятыми. Если бы мы попытались, например, рассматривать эпоху застоя в нашем обществе как нечто застывшее, вне связи с конкретной историей, мы никогда не смогли бы понять его причины, ответить на вопрос, почему аналогичные застойные явления возникали в других странах, и тем более не смогли бы понять, каковы механизмы их преодоления.

Диалектико-материалистический историзм предполагает единство обоих методов -- логического и исторического. На чем это единство основано? Объективно -- на единстве внешнего мира, который представляет собой единый процесс развития.

Этот процесс находит свое отражение в сознании человека, и поэтому логика развития объектов материального мира есть действительное содержание логического мышления. Единство логического и исторического заключается в том, что логическое являет собой отражение исторического процесса в освобожденном от случайностей, от несущественного виде. Ф, Энгельс писал: «С чего начинает история, с того же должен начинаться и ход мыслей, и его дальнейшее движение будет представлять собой не что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме...».

Единство логического и исторического не следует понимать как логическое тождество, это единство -- диалектическое, предполагающее противоречия. Посмотрим, как К. Маркс исследовал капиталистический способ производства. Он начал свой анализ с простого товарного производства, изучил прежде всего товар, отправную точку развития капитализма, а затем перешел к исследованию других категорий политической экономии капитализма. Вслед за этим он занялся промышленным капиталом, хотя известно, что торговый капитал исторически возникает раньше.

Почему же Маркс отступил здесь от исторической последовательности событий? Дело в том, что промышленный капитал представляет собой более сложное, более развитое явление, нежели капитал торговый. Только подвергнув всестороннему анализу промышленный капитал, Маркс смог открыть закон прибавочной стоимости. В свою очередь это позволило раскрыть сущность торгового капитала.

Здесь мы сталкиваемся с такой особенностью логического анализа, когда исследование более поздних и более развитых форм процесса дает ключ к пониманию и изучению более ранних его форм. Подобное отступление от истории, встречающееся, как мы видим, в логическом методе, не уводит исследователя от истории, а, наоборот, дает возможность полнее и глубже проникнуть в суть исторического процесса в целом, выявить главные, существенные моменты развития, открыть его законы. Какой метод исследования -- логический или исторический -- предпочитает в каждом конкретном случае ученый, это зависит от характера исследуемого объекта, от задач, стоящих перед исследователем. Но при всех условиях правильно примененный, диалектически понятый логический способ исследования является в сущности тем же историческим способом, освобожденным от его исторической формы.

Принцип историзма представляет собой, как мы видим, надежную основу научного познания общества. Он дает возможность правильно понять не только прошлое. Он -- неоценимое средство изучения настоящего, которое может быть правильно понято и исследовано лишь в связи с прошлым, как продукт исторического развития. Принцип историзма, основанный на познании законов исторического развития, является и средством познания будущего, его научного предвидения.

Однако значение принципа историзма и основанного на нем единства логического и исторического методов познания совсем не ограничивается тем, что они позволяют воспроизвести более верную и точную картину прошлого. Они имеют и огромное социальное значение, обусловленное тем, что знание исторической действительности является мощным фактором формирования исторического сознания и самосознания народа. Это объясняет также и то, почему искажение исторической истины или предание забвению прошлого, каким бы порой горьким и тяжелым оно ни было, является мощным средством духовного порабощения. Писатель Ч. Айтматов в романе «И дольше века длится день» рассказывает старинную казахскую легенду о манкуртах. Манкурты -- это люди, попавшие еще в детстве в плен к жестоким завоевателям. Надевая обруч из сыромятной кожи на голову ребенка-пленника, который по мере высыхания стягивался и, мешая развитию мозга, приводил к потере памяти, они делали такого ребенка манкуртом, т. е. потерявшим память. Манкурты становились не только физическими, но и духовными рабами своих повелителей, способными на любое преступление и предательство, даже по отношению к самым близким людям. Лишение исторической памяти -- один из испытанных приемов всех авторитарных и тоталитарных режимов, он проявляется обычно в произвольных «переписываниях» истории таким образом, чтобы она каждый раз оправдывала и обосновывала любую прихоть и любое злодеяние «мудрых» и «никогда не ошибающихся» вождей. Поэтому-то историческая ложь не просто заблуждение, не просто ошибка, она может превратиться в определенных условиях в мощный фактор деформации и разрушения общественного сознания.

Из сказанного следует, что понимание подлинного содержания принципа историзма и основанных на нем методов познания прошлого -- важнейшее условие формирования истинного исторического сознания общества.

Глава VI? ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПРОГРЕСС

В предыдущей главе мы выяснили характер исторического процесса, взаимодействие объективных и субъективных факторов общественного развития. Теперь мы обсудим вопрос о направлении этого развития, Он возникал перед всеми, кто стремился осмыслить исторический процесс в целом. Ответы на него составили очень пеструю картину, в которой, однако, нам следует разобраться.

В глубокой древности Гесиод выдвинул версию, согласно которой история прошлз пять веков '. Первый из них был «золотым». Люди в это время отличались высокой моралью, были благочестивы, жили легко и беспечно, безболезненно умирали. Следующий -- «серебряный» -- век был уже намного хуже предыдущего. Причиной ухудшений послужило начавшееся падение морали и благочестия Этот процесс падения нравов продолжался и дальше, в силу чего каждый последующий век оказывался хуже предыдущего. Самый плохой, самый страшный -- «железный» -- век, современный Гесиоду, демонстрирует полный развал нравственности. Правда, констатировав этот факт, Гесиод не объяснил, что же будет дальше. Нам это известно, но не будем чрезмерно строги к Гесиоду, памятуя о том, что в европейской истории он был первым, кто попытался понять ее путь. Важно отметить, что его точке зрения представляет собой четко выраженную идею регресса (от лат. regressus -- обратное движение), т. е. такого типа развития, который означает переход от высшего к низшему, деградацию.

Большинство античных авторов не разделяло точку зрения Гесиода. Ведь он жил s эпоху распада общинно-родового строя и возникновения нового, первого в истории классового общества -- рабовладельческого; крушение старых устоев общества и нашло отражение в его пессимистической теории. Мыслители же античности -- Платон, Аристотель и др ···· жили уже в эпоху полисной рабовладельческой демократа; , ?? крывшей, по их представлениям, определенную перспектив? для общественного развития. Отражением этих перспектив б^ги их взгляды на историю как не процесс, идущий по восходящей линии. Но представление о мире как о некоей затянутой сфере, перенесенное на развитие общества, привело к идеям, согласно которым общество развивается не бесконечно, а в ограниченном круге, повторяя уже пройденные этапы.

Эпоха феодализма с ее теологическими теориями общественной жизни, провиденциальными по своему характеру, не внесла сколько-нибудь существенного вклада в рассматриваемую проблему. И хотя мыслители этой эпохи понимали историю как направленный процесс, внутренняя закономерность истории отрицалась, а само направление развития человеческого общества считалось заданным богом.

В борьбе с этими взглядами и родились первые теории исторического прогресса (от лат. progressus -- движение вперед). Они возникли в период развития капитализма, появления буржуазии -- класса, олицетворявшего общественный прогресс. В XVI! в. идеи общественного прогресса развивал Вико, который считал, что все народы проходят в своем развитии три этапа -- божественный (подчинение жрецам), героический (аристократическое государство), человеческий (республика или конституционная монархия). Пройдя эти этапы, человеческое общество начинает движение по нисходящей линии и возвращается к исходной точке развития. Затем все повторяется вновь. Вико полагал, что современное ему общество находится в конце периода зрелости, после чего должна начаться эпоха упадка. Большая заслуга Вико состоит в том, что он выдвинул идею общественного прогресса, однако в целом его учение предполагает не бесконечное общественное развитие, а общественный круговорот.

Эпоху, непосредственно предшествовавшую французской буржуазной революции, характеризует целая плеяда мыслителей, страстно веривших в исторический прогресс и стремившихся его обосновать. Так, Гельвеции усматривал в процессе общественных изменений восхождение человечества от низших, примитивных форм организации жизни к более высоким и сложным ее формам. Ж. Кондорсе (1743--1794) не только выражал уверенность в том, что общественный прогресс существует, но и доказывал, что он подчинен общим законам. Если люди знают эти законы, то они могут предвидеть и ускорять развитие общества.

Однако при всей очевидной революционности этих взглядов Гельвеции, Кондорсе и другие философы указанной эпохи полагали в то же время, что основой общественного прогресса является прогресс разума. Их философия истории характеризуется непониманием необходимости предшествующих этапов истории, всей сложности и противоречивости прогрессивного развития общества.

Наиболее полное осмысление идеи общественного прогресса в домарксистской философии связано с именем Гегеля. Он утверждал, что развитие есть движение вперед от несовершенного к более совершенному-·, доказывал, что несовершенное должно быть понято и как нечто такое, что содержит в себе -- в зародыше, в тенденции -- свою собственную противоположность, т. е. совершенное. При всей диалектичносги этих взглядов они тем не менее оставались целиком идеалистическими. Гегель понимал исторический прогресс как процесс саморазвития «абсолютной идеи», что, как нетрудно заметить, напоминает теологические концепции общественного развития. Другим, не менее важным, недостатком его взглядов на общественный прогресс является их крайняя противоречивость. Провозглашая идею бесконечного прогрессивного развития, Гегель вместе с тем доказывал, что венцом исторического развития является конституционная монархия, реализованная в Пруссии. Принося диалектические идеи в жертву своей философской системе, призванной, по его замыслу, завершить развитие всей истории философии, он не видел прогресса в будущем, ограничиваясь лишь анализом прошлого.

Итак, факт прогрессивного развития общества был провозглашен еще до возникновения материалистического понимания истории. Но предшествующая философская мысль не могла дать однозначного ответа на вопросы о том, в чем заключается сущность общественного прогресса, каковы закономерности, обусловливающие поступательное развитие общества.

2. КРИТЕРИЙ ПРОГРЕССА

Материалистическое понимание истории дало возможность не только сформулировать сам принцип прогрессивного развития общества, но и ответить на те принципиальные вопросы о социальном прогрессе, которые были поставлены историей развития общества и общественных наук, т. е. создать теорию общественного прогресса. К числу таких вопросов относится в первую очередь вопрос о критерии прогресса. В домарксистской мысли сложилось такое положение, когда каждый мыслитель, признававший прогрессивный характер развития общества, пользовался таким критерием прогресса, который подтверждал его собственную концепцию «прогрессивности», даже если оказывался совершенно неприменимым для целых исторических эпох, а нередко и социально-исторического процесса в целом.

Например, французские просветители XVIII в. считали критерием прогресса развитие разума. Их идеи сами по себе благородны, но все дело в том, что «развитие разума», как его понимали эти мыслители, перечеркивало значение тех исторических эпох, которые, по их мнению, разумом не отличались. Социалисты-утописты, в свою очередь, были сторонниками моральных критериев прогресса. Их критика капитализма состояла в основном в его моральном осуждении, в доказательстве его несправедливости.

Разумеется, нравственность как критерий прогрессивности того или иного общества чрезвычайно важна. Но моральный критерий нередко оказывался крайне субъективным, так как неясно, например, какая моральная система является предпочтительной, применима во всех ситуациях, ко всем обществам и во все времена. Французские просветители указывали в свое время на моральную чистоту так называемых диких племен, якобы существовавших до их соприкосновения с европейской колонизацией, развратившей и деморализовавшей их. Действительно, такие пороки буржуазного общества, как коррупция, власть капитала и т. п., диким племенам были не известны, но ведь элементы каннибализма, принесения человеческих жертв, санкционированная полиандрия, полигамия, «предоставление» жен и дочерей во временное пользование гостям, скальпирование пленников, вполне согласовывавшиеся с нормами примитивной первобытной морали, вряд ли могут сделать такую мораль общепринятым и объективным критерием прогресса. В то же время следует со всей определенностью подчеркнуть, что полный отказ от каких бы то ни было моральных критериев прогресса, нередко отождествлявшихся с «мелкобуржуазными предрассудками» и «интеллигентским слюнтяйством», может привести к самым ужасным социальным и духовно-культурным последствиям. Общество, в котором моральные принципы и критерии приносятся в жертву властолюбию, а общечеловеческая мораль объявляется несовместимой с классовой, может прийти в состояние моральной деградации, к политическому и общесоциальному упадку, к потере гражданского и человеческого достоинства, к отрицанию прав человека, а вследствие этого к потере гражданской и экономической активности, что неминуемо ведет к застою, деформации и перерождению общества.

Научная теория общественного прогресса нуждается не в субъективных критериях, отражающих неспособность мыслителей разобраться в сложном характере социального развития, а в критерии объективном, не зависящем от произвола исследователя. Исторический материализм сделал важный шаг к выработке такого критерия.

Сложность выяснения критерия общественного прогресса была обусловлена, в частности, тем, что общество представляет собой сложную систему, включающую огромное количество элементов и процессов. Эти различные составляющие также развиваются, поэтому к ним тоже должно быть применимо понятие прогресса. Если рассматривать общество как систему, то различные его составляющие представляют собой подсистемы, каждая из которых способна к прогрессивному развитию и имеет свой критерий прогресса. Так, критерием прогресса в здравоохранении является снижение заболеваемости, критерием прогресса в развитии транспорта -- рост количества перевозок, критерием прогресса в торговле -- рост товарооборота и т. д. Все такие критерии характеризуют, однако, лишь отдельные стороны общественной жизни, и ни один из них не может дать представления о прогрессе общества в целом.

Развитие общества как системы вовсе не означает, что все ее подсистемы развиваются одинаково. Напротив, диалектика общественного развития такова, что развитие различных сторон общественной жизни совершается очень часто неравномерно. Более того, прогресс в одних областях общественной жизни осуществляется на фоне регресса других областей. Так, в рабовладельческом и феодальном обществах, пришедших на смену первобытному строю, где равно уважались права и достоинства всех членов общества, прогресс в развитии производительных сил, в науке, в искусстве достигался за счет бесчеловечной эксплуатации основной массы населения, за счет низведения людей до положения рабочего скота. «Невозможна дружба и с конем,-- писал Аристотель, один из идеологов рабовладельческого общества,-- или быком или с рабом в качестве раба. Ведь [тут] ничего общего быть не может, потому что раб -- одушевленное орудие, а орудие -- неодушевленный раб...».

Противоречивость прогресса выражается, однако, не только в диссонансе, но иногда в разнонаправленности отдельных процессов внутри общей системы. Так, бурный расцвет древнегреческого искусства, по замечанию К. Маркса, не отвечал общему ходу развития рабовладельческого общества. Некоторые формы античного искусства были возможны лишь на ранних стадиях развития этого общества, когда питательной почвой искусства являлась мифология. И вообще такая форма общественного сознания, как искусство, обладая относительной самостоятельностью, вовсе не обязательно достигает особого расцвета в период бурного развития производительных сил.

Быстрый рост производительных сил на ранних стадиях развития капитализма вовсе не означал быстрого прогресса во всех областях общественной жизни. Напротив, период первоначального накопления капитала вошел в историю как период невероятных страданий масс, резкого падения морали господствующих классов. Об этом периоде истории К. Маркс писал, что «новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят».

При всей сложности и внутренней противоречивости общественного прогресса вопрос о его критерии не только не снимается, но, наоборот, приобретает особую важность. При этом любой критерий прогресса, взятый из области общественного сознания (морали, права, религии и т. д.), не может быть единственным общеисторическим критерием прогресса, поскольку взгляды людей сами меняются под влиянием объективных условий общественной жизни. То, что считалось моральным в условиях рабовладения, является безнравственным с современной точки зрения. То, что могло считаться юридически обоснованным и справедливым в условиях частной собственности, является несправедливым и противоправным в условиях социалистической собственности на средства производства. Итак, общеисторический критерий прогресса нельзя найти лишь в области общественного сознания.

Было бы в то же время большой ошибкой думать, что критерий прогресса легко обнаружить в одной лишь сфере общественного бытия. Однако именно такой взгляд был господствующим в нашей философской, экономической и исторической литературе на протяжении многих предшествующих десятилетий. Не было свободным от него и предыдущее издание этой книги.

Считалось, будто бы в трудах создателей исторического материализма имеется однозначное указание на то, что единственным критерием социального прогресса являются преимущества того или иного общественного строя в сфере материального производства, а точнее, в уровне развития производительных сил, который часто отождествлялся с уровнем развития техники и производительности труда. При этом чаще всего ссылались на известные слова В. И. Ленина: «Производительность труда, это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя»'.

Не говоря уже о том, что производительность труда хотя и зависит от уровня производительных сил, в том числе и от их технической составляющей, но не тождественна с ними, и обсуждаемая нами точка зрения не учитывает, по какому поводу и в каких конкретных исторических условиях было высказано процитированное положение. Оно вполне отражало конкретные проблемы, стоявшие перед нашей экономикой з самом начале послереволюционного периода. Экономика была сильно подорвана империалистической войной и хозяйственной разрухой. В этой ситуации, сопровождавшейся разрушением производительных сил, снижением трудовой дисциплины, падением производительности труда и компетентности многих руководящих органов и руководителей, приведенное высказывание было четко ориентировано на то, чтобы стимулировать прежде всего решение технико-экономических проблем, подъем производительности труда и производительных сил в целом. Однако экстраполированное за рамки данного периода не в меру усердными интерпретаторами, оно принимало сомнительный оттенок.

Известно, например, что по сравнению с уровнем производства и производительностью труда, достигнутого сельским хозяйством в ряде стран античного мира на определенных этапах развития, производительность сельскохозяйственного труда s странах средневековой Европы долгое время оставалась более низкой. Вместе с тем как раз на протяжении этих столетий утвердился и победил новый общественный строй -- феодализм, опиравшийся, как известно, именно на сельское хозяйство.

Другой пример касается уже наших дней. За последние семь десятилетий европейский, американский и японский капитализм сумели найти в своих социальных и экономических структурах новые импульсы, новые возможности и механизмы для быстрого развития производительных сил, резкого повышения производительности труда и стремительного научно-технологического прогресса. По всем этим показателям вследствие конкретных исторических причин, о которых много уже говорилось раньше, наша страна и другие социалистические страны существенно отстали.

Тем не менее было бы поспешным из этого конкретно-исторического факта делать вывод, что новый общественный строй в принципе, в более широком историческом масштабе времени уступает по своим созидательным возможностям капитализму, что нынешнее отставание непреодолимо на путях социалистического развития. Есть веские основания думать, что обновленный, демократический социализм сумеет в полной мере раскрыть свои возможности в мирном соревновании с капитализмом. Думается, что по вопросу о возможностях и исторических преимуществах двух социальных систем жизнь еще не вынесла своего окончательного заключения. Но уже сейчас можно сделать вывод, что ни критерии, целиком относящиеся к сфере общественного сознания, ни критерии, целиком сводимые к сфере общественного бытия, а тем более к одним лишь экономическим категориям, не позволяют правильно понять природу и сущность социального прогресса. Чтобы преодолеть антидиалектическую разорванность и противопоставление таких критериев, мы должны указать фундаментальную философскую категорию, характеризующую глубинную сущность жизни и деятельности человека, а стало быть, и всего исторического процесса, в котором эта деятельность осуществляется. Такой категорией, на наш взгляд, является рассматривавшаяся выше категория свободы.

Напомним, что свобода представляет собой сложную категорию, отражающую процессы и действия, одновременно относящиеся и к сфере сознания, и к внешнему по отношению к нему бытию. Человек свободен не только тогда, когда он что-либо знает. Знание существенно, но недостаточно для свободы. Знаменитый буриданов знал конечно же, что ему необходимо сено, и видел два совершенно одинаковых стога свежего сена, находившиеся от него справа и слева на совершенно равном расстоянии.