Проблемы психологической герменевтики

Для рассмотрения анализа и интерпретации личного опыта пожилыми людьми проанализируем нарративы о своей жизни (автонарративы) пожилых людей (старше 60 лет). Материалы для анализа в виде письменных рассказов представлены научным корреспондентом лаборатории когнитивной психологии Института психологии им. Г.С.Костюка АПН Украины И.А.Ратушным.

Начнем с рассмотрения содержания нарративов. Из каких смысловых блоков строится автобиографический нарратив старого человека?

Почти все рассказы носят реальный фактологический характер, однако принципиально выходят за пределы "моей жизни". Про наших стариков отнюдь нельзя сказать, что они не "помнят родства '. Любой нарратив начинается не с "моего рождения'', а с родителей, бабушки и дедушки, рассказа об истории семьи. Точно также детально рассказывается о более молодых поколениях, о жизни детей, внуков, правнуков. Современные старики "помнят свое имя", их история значительно шире во времени, чем автобиография, даже если поставить им конкретную задачу рассказать о себе. Поэтому автобиографический нарратив старого человека непрямолинеен, он содержит другие, мы бы сказали, встроенные нарративы.

Можно сказать, что в автонарративе старого человека, как правило, присутствуют такие темы бытия.

Смерть. Эта тема присутствует почти в любом нарративе как активная движущая сила действия (убили, умер, репрессировали ..).

Война. Жизнь человека, который пережил войну, делится на "до войны" и "после войны". Рассказ о жизни и выживании во время войны - всегда отдельный „встроенный" нарратив.

Миграция в стране и вне ее (уехали, переехали и т.п.). Имеются в виду как переезды довоенные, связанные с обучением, созданием собственной семьи, работой после окончания вузов, техникумов, так и эвакуация, возвращение, а в дальнейшем - эмиграция, иногда работа за границей, возвращение в родные места, разлука с родными, детьми.

Принципиальна преобладающая ориентация в нарративах на давно минувшие события.

Как видим, содержание нарратива, который, как правило, основывается на тяжелых жизненных воспоминаниях, само по себе не только непосредственно не способствует психологической поддержке, а, напротив, может вызвать (и вызывает) дополнительные переживания, слезы и т.п.. В чем же поддерживающая функция нарратива? Далее мы попробуем показать, что она заключается как в экстериоризации воспоминаний, так и в определенной их мифологизации, то есть частичном «свертывании» в личностный миф.

Рассказы старых людей о себе и своей жизни довольно часто приобретают мифологизированный характер. По Н.В.Чепелевой, наиболее характерной для личностного мифа является ег о сверхценность для личности, и это делает невозможным поиск и восприятие децентрированных смыслов, интерпретационные процессы, рефлексию глубоких уровней. Иными словами, миф - образование недиалогическое [Чепелєва, 2003]. В то же время миф, как и нарратив, выполняет защитную функцию, то есть может способствовать психотерапевтическим моментам. Однако считается, что, если защитную функцию нарратива сопровождает развивающая, то защитам на уровне мифа соответствует функция стагнирующая.

Не оппонируя такому рассмотрению личностного мифа, укажем тем не менее, что в преклонном возрасте несколько изменяется развивающая функция, иначе, чем в другие возрастные периоды, выглядит личностный рост. Поэтому мифологизация на уровне историй старых людей о своей жизни (в особенности о давних событиях) может способствовать эго-интеграционным процессам по Эриксону, решению конфликтов Пека.

К анализу мифологизации нарратива, то есть преобразования реальной собственной истории жизни в миф, "виртуализации" определенных ее периодов, имеет отношение проблема долговременной памяти старых людей, которая исследуется, в частности, с помощью так называемого метода отдаленных воспоминаний [Стюарт-Гамильтон, 2002]. Отдаленные воспоминания - это память на неавтобиографические события, которые сопровождали жизнь человека.

Такая память тестируется с помощью списка имен или описаний событий, которые были "в центре внимания" последние пятьдесят или более лет. Испытуемых просят указать, что именно они могут вспомнить из этого. Для того, чтобы простой ответ "да" действительно что-то прояснял, в список включают некоторые выдуманные имена или события. Однако при этом нельзя гарантировать, что старые люди действительно актуализируют отдаленное воспоминание, а не недавно сохраненную информацию (книги, газеты, телевидение, радио, рассказы и т.п.) об этом событии. Поэтому из материала исследования изымают очень известные события, поскольку они могут быть присущи общим знанием. С другой стороны, если спрашивать людей о малоизвестных ситуациях, то вполне может быть так, что они вообще об этом не слышали.

Компромиссное решение было реализовано в "Тесте на известные имена", в котором предлагаются имена людей очень известных, однако в течение короткого времени. Выбираются такие имена, которые потом практически не упоминались в средствах массовой информации. Интересно, что тестирование лиц в возрасте от 50 до 80 лет обнаружило, что для всех возрастных категорий воспоминания о недавних именах были лучшими, чем о более отдаленных во времени. Этот результат, как отмечает Я.Стюарт-Гамильтон [2002], противоречит широко распространенному мнению, что у пожилых людей память на отдаленные события должна быть лучшей, чем на недавние. В американской психологии такой взгляд получил название гипотезы Рибо [Ribot, 1982]. Кроме того, люди преклонного возраста по этому тесту превосходят молодых. Объясняя этот феномен, специалисты отмечают, что ответы здесь очень сильно обусловлены общими знаниями. По нашему мнению, общие знания в виде кристаллизованного интеллекта играют роль в распознавании известных имен, однако принципиальнее здесь безусловная эмоциональная окраска воспоминаний, которые не могут быть отделены от собственных, автобиографических. Мы считаем, что механизм неавтобиографических воспоминаний срабатывает по принципу их привязки к значимым воспоминаниям автобиографическим (это было тогда, если я вступил в брак, болел, у меня родился первый сын, умерла жена... и др). Так, в одном из романов Игоря Губермана двое старых людей - муж и жена, - рассказывая об одном из страшных событий периода предвоенных репрессий, точно помнят, что и как было сказано, однако датируют событие по-разному: жена -- тяжелым дифтеритом у сына, которым ребенок болел в 1932 году, а муж -- началом модернизации текстильных машин в Ивановской области, которая состоялась в 1933 году.

Как видим, проблема так называемой «памяти свидетеля» принципиальна для пожилых людей. Свидетельства относительно событий, которые состоялись на их глазах, сравнивались для детей, людей преклонного возраста и молодых людей. Среди вопросов, на которые отвечали свидетели, были точные и вводящие в заблуждение. Ясно, что и дети, и старики выполнили задачу хуже, чем молодые. Старики ответили даже на меньшее количество вопросов, чем дети.

Однако они дали меньше неверных ответов, чем дети, и почти как молодые распознавали "подставу". Одним из свойств памяти свидетеля является запоминание источника информации (кто что сказал). Оказалось, что пожилым людям значительно сложнее помнить источник, поэтому их легко дезориентировать в ситуации, скажем, свидетельства в суде, рассказа об определенном событии и т.п. [Cohen G. & Faulkner D., 1989].

Зарегистрирован так называемый пик воспоминаний [Rubin, Rahhal & Poon, 1998]. Оказывается, что в норме большая часть воспоминаний человека отвечает отрезку от 10 до 30 лет. Это обычно объясняют тем, что в этот период происходят ключевые события жизни: работа, выбор профессии, первый половой опыт, любовь, рождение детей и т.п. У наших старых испытуемых на этот период наиболее часто приходится война, что и предопределяет, кроме чрезвычайной эмоциональной окраски воспоминаний, их большую относительную частотность среди других воспоминаний.

Для нас принципиально, что .во многих исследованиях доказано: старые люди более склонны верить, что интерпретация события соответствует действительным воспоминаниям об этом событии [Cohen & Faulkner, 1989]. Поэтому воспоминания могут быть искажены, чтобы отвечать последующей интерпретации.

Кроме того, на личностный миф принципиально влияет доминирующий миф социальный, который, как правило, отражается в доминирующем дискурсе.

Американский ученый К.Род отмечал, анализируя механизм создания доминирующего исторического мифа, что историк находит в минувшем то, что ищет. Он отбирает, подает и подчеркивает факты соответственно той концепции, которая социально желательна и востребована [Read, 1950]. Можно сказать, что и в своем индивидуальном прошлом человек находит то, что ищет. Нарративная психотерапия может направить такие поиски в направленииподдерживающих нарративов v дискурсов.

Итак, в автобиографическом и любом другом нарративе пожилого человека появление мифологических тенденций может быть связано как с отсутствием рефлексий и интерпретаций, так и с забыванием, в особенности на основе вытеснения психотравмирующих воспоминаний, или с последующими интерпретациями и влиянием доминирующих социальных мифов, которые безусловно присутствуют в анализе, скажем, историй о войне (кому и как удалось выжить), о репрессиях, о сложных отношениях с властями, о том, что скрывалось или о чем нельзя было раньше говорить вслух.

Как же именно люди преклонного возраста оценивают точность своих ответов? Этот процесс известен как метазнание. Для этого используют такой, например, вопрос (после определенного теста или методики): Насколько вы уверены в правильности своего ответа на вопрос? Оказалось, что люди преклонного возраста бывают довольно точными в своих ответах (кроме памяти свидетеля, см. выше), однако они все равно считают, что их семантическая память ухудшилась. Кроме того, известно, что о пожилых людях часто думают, что у них плохая память, а о молодых - нет. Поэтому старые люди более чувствительны к ошибкам памяти, и это приводит к занижению самооценки. В этом плане работа с рассказами стариков, заинтересованность других в содержании и соответствующих материалах уж сама собой является психотерапевтическим средством.

Основной проблемой автобиографической памяти является проблема достоверности. Однако имеет ли достоверность воспоминаний значение для реализации психотерапевтической, поддерживающей функции нарратива? По нашему мнению, никакого самостоятельного значения, за исключением того, что сознательное нарушение достоверности может быть симптомом того, что психотерапевтические и психореабилитационные проблемы существуют. При этом очевидное значение имеет содержание и интерпретация воспоминания.

Как было показано выше, содержание автобиографического нарратива старых людей не только не имеет собственного психотерапевтического потенциала, а, наоборот, иногда вызывает довольно глубокие переживания. Однако потенциал свободной собственной интерпретации событий, как и сам факт рассказа о них, могут предоставлять определенные психотерапевтические возможности, прибавлять уверенности, радости бытия, уважения к самому себе и своему возрасту. Иными словами, речь идет о содействии процессам эго- интеграции и достижении положительного полюса этого возрастного периода но Эрику Эриксону - мудрости.

Иногда старый человек четко придерживается канвы однажды созданного мифологизированного "самопсихотерапевтического" нарратива, фиксирует соответствующую интерпретацию в своем сознании, и она защищает этого человека как психологически, так иногда и "физически". Приведем довольно сильный пример, касающийся талантливого режиссера и оператора Лени Рифеншталь, которая в 2002 году отпраздновала свой столетний юбилей. В тридцатые-сороковые годы минувшего столетия Лени Рифеншталь была известна как автор многих художественных и документальных фильмов, которые сделали для гитлеровского режима оолыпе, чем некоторые партийные функционеры. Она сама рассказывала, что была захвачена "магической и сильной волей вождя нации", и потому своим операторским мастерством ей удалось придать гитлеризму определенный флер мистического романтизма.

Когда после войны Лени Рифеншталь судили за "активное участие в работе нацистской пропаганды", ей удалось доказать, что она ничего не знала об уничтожении людей и ничего не понимала, что Гитлер вводил ее в гипнотический транс и она теряла собственную волю, что во время войны она либо работала в своей монтажной мастерской, либо была в Альпах, либо лечилась и т.п.. Иначе говоря, был сознательно создан виртуальный защитный нарратив, который сыграл обе защитные функции: и психологическую, и спасшую Лени от осуждения и тюрьмы после войны.

Перед своим столетним юбилеем Лени Рифеншталь дала много интервью, однако журналисты отмечали, что она умело избегала ответов на острые вопросы, или повторяя свой защитный нарратив, или отвечая, что ей нечего добавить к тому, что было сказано и сделано. Именно в это время цыганская организация подала на нее в суд, обвинив в том, что после участия группы цыган в массовке фильма "Низина" все они были уничтожены. Однако старая интерпретация события и старый нарратив опять сделали свое дело: она ответила, что вообще ничего не знала и не знает о последующей судьбе участников массовки этого фильма, которых было несколько сотен.

Мифологизированные защитные нарративы такого типа (пусть не так остро выраженные и не такие шокирующие) можно встретить почти в каждом рассказе старых людей о своей жизни. Приведем еще один пример. В начале апреля 2002 года умерла английская королева-мать, не дожив до 102 лет несколько месяцев. Одним из ее мифологизированных (очень красивых) поддерживающих нарративов был такой. Во время войны, когда фашисты бомбили Лондон, было принято решение об эвакуации королевской семьи в Канаду (три маленьких девочки-принцессы). Однако королева гордо ответила на предложение эвакуироваться: "Маленькие принцессы не уедут без меня, я не уеду без короля, а король не уедет никогда!" Исследователи психологии старения убеждены, что следует поддерживать "терапию воспоминаниями" для людей преклонного возраста, поскольку это помогает им примириться с жизнью. Однако здесь есть еще один аспект, который воспроизведен в следующем высказывании: "Люди преклонного возраста могут ощущать контраст между скучным настоящим и полным событиями прошлым. Отдаленные события могут все чаще изучаться и повторяться в уме, если театр ума становится единым шоу в городе" [Rabbitt Р. & Winthorpe С., 1988, р. 302. . Цит. по Стюарт-Гамильтон, 2002]. Тогда, добавим, человеку становится остро необходим слушатель, и психотерапевтическую функцию выполняет уже само преобразование воспоминаний в рассказ, рассказа в нарратив, а также "нарратива для себя" в "собственно нарратив".

Специфика ментальной модели мира старого человека.Смысл жизни. Значимый другой. Пространственно-временные координаты.

Очевидно, что в старости при попытках интерпретации и реинтерпретации личного опыта встают во весь рост, по выражению М.М.Бахтина, «последние вопросы бытия». Эту последнюю проблемность каждый пожилой человек решает для себя «здесь и сейчас», независимо от уровня осознанности или глубины проникновения. В этих последних вопросах и ответах экзистенциальное слияние пространства и времени не требует специального философского обоснования (ведь «здесь» это тоже о времени, а «сейчас» может быть о пространстве, часто ограниченном из-за небольшой мобильности старого человека).

В то же время решение бытийных проблем в разные периоды жизни происходит по-разному. Как писал Юнг, «в полдень нашей жизни мы не можем жить по утренней программе. То, что было истиной утром, вечером может стать ошибочным. Тот, кто попробует привнести в полдень законы утра... должен будет заплатить за это страданиями своей души» [Психология старости, 2004, с. 599]. С другой стороны, опыт, который накапливается на протяжении жизни, как известно, усиливает все аспекты индивидуальности. Эрик Эриксон, говоря о целостности жизненного пути, говорит о роли каждого возрастного периода в развитии личности, и своей концепцией, в сущности, вдохновляет на единый подход к решению экзистенциальных проблем, единое толкование смысла жизни [Ericson, 1982].

Соответственно, самой принципиальной задачей психологической поддержки в старости является помощь в ее принятии как заключительного этапа жизни, в поиске новых смысловых ориентиров, который невозможны без принятия всей жизни в целом, без раздумий о смысле жизни.

В. Франкл считал, что «переживания смысла жизни» относительно независимы от внешних и внутренних обстоятельств (можно сказать, что независимы от старости как обстоятельства!), и в то же время являются необходимым условием сохранения психического здоровья личности (Франкл, 1990]. А Б.Г.Ананьев отмечал, что такие раздумья являются важными именно в старости [Ананьев, 1996].

Каким образом анализировать смысложизненные интерпретации пожилых людей? На этот вопрос дает ответ исследование содержания или, иначе, наполнения авто нарративов как определенной рамочной структуры, которая обрамляет раздумья о смысле жизни. Мы вообще не видим другого подхода, кроме нарративного (вербального), к исследованию смыслов, конечных экзистенциальных (насыщенных) ценностей. Так, например, нарративным оказывается подход М. Виндберг, которая исследовала опыт репрессированных людей в Латвии, их насыщенные ценности. Под насыщенной ценностью здесь понимается ценность экзистенциальная, смысловая, к которой человек пришел самостоятельно, которая образовалась в процессе интеграции ценностей и подтвердилась жизненным опытом. Ведущими исследовательскими приемами в этом случае оказались нарративные методы, а именно анализ литературных произведений репрессированных (мемуаров, стихов), записи воспоминаний, а также написание «завещаний» молодому поколению необоснованно репрессированными,, и их контент-анализ [Виндберг М., 2003]. Известен также музей-театр воспоминаний, где автонарративы - воспоминания старых людей использовались как сценарии для театральных постановок [Агапина, Кисельная, 2003].

Нарративный подход предоставляет определенный потенциал для решения одного из самых болезненных вопросов старости - поиск так называемой «новой идентичности» (кто я и зачем?), нового, безусловного смысла жизни, необходимость доказательства ее адекватности. Ведь, по В.Франклу, смысл всегда идел впереди бытия, задавая его „темп" [Франкл, 1990]. Существует также мнение, что смысл -- это потенциальные возможности (бытия, человека, деятельности и т.п.), а вытягивание этого смысла из „текста жизни" является тем, что обычно называют развитием [Карпіловська, 2004]. От этого „темпа бытия", то есть темпов развития, не только в старости зависит практически вся жизнедеятельность человека.

Если адекватный смысл жизни играет существенную поддерживающую роль, так необходимую в старости, то неадекватный сводится к эрзацам-заменителям. Доказано, что с потерей смысла жизнь связаны и алкоголизм, и наркомания, и другие признаки жизненного выгорания, которые нередко встречаются в старости. По мнению В.Э.Чудновского, смысл жизни - это не просто идея, присвоенная человеком, а особое психическое образование, которое, приобретая относительную устойчивость, эмансипировалось от условий, его породивших, и может существенно влиять на жизнь человека, как конструктивно, так и деструктивно [Чудновский, 2004]. Смысл жизни субстанционален, иными словами, он является объективной реальностью, характеризующейся определенным внутренним единством, относительной устойчивостью и самостоятельностью. Однако В.Франкл считал, что смысл - это всегда также и конкретный смысл конкретной ситуации, ответ на "требование момента" [Франкл, 1990]. Поэтому В.Э.Чудновский описывает смысл жизни как иерархическую структуру "большого", базового смысла и смыслов "маленьких", конкретных, ситуационных. Эти иерархии смыслов во многом зависят от возрастных особенностей их построения. В нашем случае можно говорить о взаимодействии базового смысла и ситуативных смыслов, связанных со старостью.

Наиболее адекватной является иерархия гармонического взаимодействия, когда главный компонент смысла - это одновременно и ведущая его составная часть, и элемент. Такое взаимодействие динамично, и может обеспечить развитие смысловых образований, их возрастную диалектику.

Для старости, по мнению этого автора, характерна распадающаяся структура смысла жизни, и происходит это аналогично другим кризисным ситуациям в жизни человека. Здесь можно говорить об "обратном развитии" смысла жизни. Если раньше он был механизмом самотрансценденции и саморазвития, то есть выхода личности за собственные границы и возможности, то в старости он приземляется в малой ситуации и локализуется в ней. И только сохранение или порождение нового ответа на вопрос "зачем?", который выступает как смыслообразующий фактор, может остановить деструктурирование иерархии смыслов, ее распад. Л.И.Анцыферова [Анцыферова, 2004, 2006.] приводит примеры из жизни известных психологов такой актуализации цели-ценности-смысла в преклонном возрасте, которая принципиально определяла и переструктурировала для личности этот возрастной период. Она отмечает, что эти личностные новообразования являются результатом характерной для поздних лет активности человека по интеграции целостного опыта своей жизни, рассмотрению собственных идей в новых связях. Поиск и нахождение новых интегративных жизненных смыслов в старости принципиально важны для сохранности активности, компенсации интеллектуальных дефицитов, вообще для самосохранения.

Итак, можно считать, что основной экзистенциальной (интерпретационной) проблемой старости является удержание распадающейся структуры смысла жизни. Автонарратив удерживает тот старый смысл, который с точки зрения старости ("с моста...") признается адекватным, и способствует его согласованию с реальным актуальным смыслом, смыслом настоящего.

Несколько иной подход развивает И.Ялом [Ялом, 2000]. По его мнению, положительный жизненный смысл зависит от наличия определенной гармонии между целями и ценностями человека, с одной стороны, и ролями и потребностями социальной структуры, к которую он включен, - с другой. Показано также, что человек ощущает свою жизнь более осмысленной, если считает, что приближается к достижению своих целей с удовлетворительной скоростью. Последние аспекты (гармония между собственными целями и потребностями социальной структуры, а также удовлетворительная скорость достижения целей) принципиально разрушаются в старости в связи с невостребованностью старого человека. К сожалению, это же можно сказать относительно других приведенных Яломом выводов из эмпирических исследований смысла жизни. К сожалению, поскольку первым в этом списке указан такой: отсутствие ощущения смысла жизнь способствует психопатологии грубо линейным образом: чем меньше ощущение, тем больше психопатология.

Эмпирические исследования, проанализированные Яломом, свидетельствуют, что принадлежность к группам, преданность определенному делу и наличие четких жизненных целей способствует положительному ощущению смысла жизни. Перечисленные моменты не является, к сожалению, ведущими характеристиками старости. Не совсем ясно также, как реализовать в старости положение относительно того, что жизненный смысл нужно рассматривать в развивающейся перспективе: типы жизненного смысла на протяжении жизни индивида изменяются, кроме того, формированию жизненного смысла должно предшествовать решение других задач развития.

С другой стороны, экспериментальные исследования свидетельствуют об определенных аспектах смысложизненного творчества, которые могут показать направление соответствующей работы с пожилыми людьми. Речь идет о том, что глубокие религиозные установки, а также самотрансцендентные ценности способствуют положительному ощущению смысла жизни [Ялом, 2000].

Каковы же те мини-смыслы, которые образуют иерархию смысла жизни в старости? Откуда берется экзистенциальное наполнение нарратива? Здесь имеет место своеобразное взаимопроникновение: метанарративы поглощают конкретные нарративы, а уже потом проникают в них и там распадаются на части - так называемые "темы бытия".

Среди таких экзистенциальных метанарративов старости мы выделяем две категории. Первой являются темы бытия, которые в психодраме называются "большими фигурами": пространство-время, жизнь, смысл жизни, смерть, судьба, жизненный выбор, истина, любовь, свобода, вера и т.п.. Иными словами, имеются в виду метанарративы об экзистенциальных ценностях. С другой стороны, экзистенциальными по своей сути мы считаем метанарративы о значимом другом. Значимый другой, часто уже не существующий, однако остающийся ведущей "темой бытия" и конституирующей составляющей "оживления" мира, предоставления ментальной модели мира диалогического характера, является вторым большим крылом экзистенциального наполнения нарратива старого человека.

Новейшие исследования проблемы смысла жизни убедительно свидетельствуют о неразрывной связи этих двух основных аспектов ментальной модели мира старого человека: смысла жизни и значимого другого. Так, А.М.Лобок [Лобок , 2005] рассматривает ситуацию смысла как экзистенциально базовую ситуацию человеческой личности именно в контексте соотношения Я - другой, Я - мы. По его мнению, ситуация смысла не является беспрерывной и однородной. Можно говорить о таких трех возможных типах: ситуация смыслового покоя, ситуация смыслового кризиса и ситуация смысловой деятельности. Ситуация смыслового покоя характеризуется тем, что у человека нет отсутствия смысла. Он не проживает проблему смысла и не мучится этой проблемой.

Он просто идентифицирует себя с определенным коллективным „мы' и включен в определенные повседневные структуры и ритуалы существования. Бл аго даря многочисленным „мы" у человека возникает псевдосмысл. Смысл возникает тогда, когда выясняется, что его нет. Итак, „смысл" - это проектное орудие описания определенного состояния дисгармонии с миром (подчеркнуто нами. М.Л.)" [Лобок, 2005, с. 31]. А момент нахождения своего индивидуального Я как не совпадающего с равными существующими „мы", - это и есть момент возникновения смысложизненного кризиса. Тождественность Я и „мы", способность Я быть удовлетворительно представленной в сумме разных „мы" является, по А.М.Лобку, важнейшим условием экзистенциальной стабильности личности. Следовательно, важнейшим условием появления смысложизненной проблематики является определение своего Я как не совпадающего ни с одним „мы".

Необходимо становление особой деятельности -- носителя смысла: если жизнь пронизана смыслом и деятельностна в этой связи. „Движение к смыслу, - отмечает автор, - это не просто поиск ответа, который где-то есть, а обоснование права своего Я, права своей уникальности на смысл и деятельностное принятие своего Я в его несовпадении с „мы". Это та ситуация, когда нужна воля к смыслу. А еще нужна востребованность Я - другой, который принимал бы (в диалоге) это Я и ощущал бы в нем потребность (подчеркнуто нами М.Л.)... Это совсем не то же самое, что готовое „мы", где Я растворяется и исчезает в „мы" - стереотипах; это диалог:, который развивается, Я-Я с не заданным и неизвестным заранее финалом. Востребованность другим - важнейшая составляющая деятельностной онтологии смысла" [Лобок , 2005, с. 32-33].

Последний момент принципиален относительно роли и места значимого другого в построении смысловой ситуации и, соответственно, ментальной модели старого человека. Востребованность пожилого человека с его новым (скорее, недеятельностным) смыслом жизни другим, значимым для него, человеком, потребность этих двух взаимно значимых людей в диалоге относительно этого смысла, выступает, соответственно, как интеллектуально- децентрационный фактор построения ментальной модели мира старого человека. Поэтому значимый другой, по нашему мнению, может рассматриваться как точка отсчета в системе жизненных координат старого человека. Значимый другой (то есть виднейший представитель референтной группы), является, безусловно, одной из координат ментальной модели мира вообще, а в старости в особенности, поскольку большинство значимых уже перешло в список утрат, а другие не всегда понимают старого человека в массе его измерений и проблем. Другой вообще-то иной, однако для старого человека - не всегда, часто он рассматривается как тождественный себе, или, наоборот, старый человек рассматривает себя как тождественного этому значимому другому. Значимый другой является, возможно, третьим в любом диалогическом общении старого человека.

Еще одним важным экзистенциональным аспектом нарратива вообще и автонарратива старости, в частности, является его очевидная связь с категорией времени. Поэтому анализ интерпретационных аспектов личного опыта в старости мы завершим рассмотрением проблемы времени в нарративе. Ясно, что время здесь рассматривается и как конкретное время, и как жизненное временное пространство, то есть время-пространство, пространственно- временная координата ментальной модели.

Пространственно-временное восприятие, как известно, насыщено личностными смыслами и играет конституирующую роль в построении картины мира. Д.А. Леонтьев [Леонтьев Д., 1999] говорит о трансформации временных параметров действительности, причем, по его мнению, время даже больше, чем пространство, нагружено для человека личностными смыслами. Последние отображаются как в непосредственной эмоциональной оценке отрезков времени, гак и в переоценке или недооценке скорости течения времени.

Существуют исследования, в которых с помощью восприятия времени старым человеком (проба Фресса-Пиаже) определяется уровень его тревожности [Калинин, 2006; Либерман, Либерман, 2001] Испытуемый измеряет длительность субъективной минуты (с помощью экспериментатора). Если она существенно меньше, чем 60 сек., то имеем дело с тревожной личностью, если больше - с депрессивной. Оптимальное отклонение - в границах плюс-минус 7 секунд, которое свидетельствует об относительном эмоциональном равновесии. Культурологические дискурсы напоминают о сужении жизненного пространства и времени в старости, а также про их искривление в старости ("шагреневая кожа", "портрет Дориана Грея"...). Нарратив о своей жизни работает, с одной стороны, на расширение жизненного пространства в сторону прожитого и пережитого, с другой стороны, как "встречный" вектор, который удерживает старение, или даже переворачивает вектор времени на 180 градусов.

А.А.Леонтьев в книге "Деятельный ум" [Леонтьев А., 2001] приводит последние заметки А.Н.Леонтьева относительно структуры и процесса построения временных и пространственных координат образа мира, его ментальной модели. По мнению А.Н.Леонтьева, время при построении образа мира расширяется, причем не только в будущее (перспективное- запланированное, биографическое, "постбиографическое", а также историческое-общественное), а й в минувшее, которое также бывает биографическим, "предбиографическим" и историческим. И все это, как считает А.Н.Леонтьев, равняется "сейчас" .

Последнее является принципиальным моментом в теоретическом рассмотрении старости и перспектив психологической поддержки старых людей, ведь ментальная модель мира, которая расширяется во времени и пространстве в прошлое, может быть для них поддерживающей и стабилизирующей. Не событийная фиксация в нарративе может быть, по А.Н.Леонтьеву, локализована не только в конкретном времени, но и вообще не локализована, или локализована в биографическом времени, или локализована в историческом (общественном) времени.

Анри Бергсон в книге "Время и свобода" говорит о тесной связи между ощущением времени и самоощущением субъекта. Бергсон считает, что, именно воспринимая время, человек ощущает себя субъектом; в потоке времени он воспринимает продолжительность, или непрерывность. Кроме того, в таком восприятии времени человек ощущает себя свободным и способным к творчеству, всегда потенциально готовым поступить иначе.

Своеобразность восприятия времени и событий, которые его конституируют, приводит к тому, что некоторые специалисты при описании индивидуального развития различают жизненный путь и биографию [см., например, Хойфт, Крузе, Радебольд, 2003]. Жизненный путь охватывает события и фазы развития, которые можно соотнести с определенными моментами или отрезками времени и, соответственно, их выстроить в определенной последовательности. Кроме того, речь идет об условиях, а также исторических, общественных и культурных процессах, в рамках которых имели место эти события и фазы развития. При описании жизненного пути акцент делается на объективности описания как событий, так и контекста.

С другой стороны, биография понимается как жизненный путь в субъективно значимых планах. В жизни бывают события или фазы развития, которые индивид рассматривает как личностно важные маркеры. Их можно интерпрет ювать как узловые моменты, которые структурируют поток времени и вокруг них группируются другие события, а временная принадлежность последних указывается в соответствии с такими узловыми моментами.

При анализе прошлого Хойфт и соавторы [Хойфт и др., 2003] различают время измеренное и время, которое переживается.

Измеренное время касается анализа жизненного пути человека и представляется целостным на базе однородных единиц, а именно единиц времени. При этом прошлое является, в сущности, абстракцией, ведь такое рассмотрение абстрагируется от значения, которое человек придает отдельным событиям и этапам развития.

С другой стороны, при анализе биографии мы исходим из времени, которое переживается. В воспоминаниях прошлое выгладит не целостным, а разнородным явлением: воспоминания не распределяются по временной оси равномерно, а в ретроспективе образовывают узлы, которые связаны с определенными решающими событиями и, добавим, их интерпретациями.

Итак, отсюда вытекает противоречивый характер субъективного восприятия времени, что особенно принципиально при восприятии времени в старости. С одной стороны ретроспективе жизнь кажется непрерывным потоком, а, с другой, эта непрерывность постоянно прерывается значимыми моментами и событиями, то есть жизнь представляется и дискретным явлением, которое можно разделить на отдельные отрезки. Именно эти отрезки, их смысловое наполнение, временная последовательность и установленные субъектом связки и т. п. являются, по нашему мнению, базой для интерпретативных процессов, а также, как отмечает Хойфт, для построения "временного горизонта" [Хойфт и др., 2003].

Укажем, что мы не рассматриваем здесь проблему так называемой эгоистической стагнации [Абрамова, 2002], то есть почти сознательного отказа от собственной экзистенции в старости, которая выражается в ориентации только на прошлое. Каковы общие принципы психокоррекционной работы с пожилыми людьми в аспекте хронотопных координат ментальной модели? Представляется на первый взгляд, что именно для старости адекватен базовый подход современной психотерапии, идущей от З.Фрейда, соответственно которому причины индивидуального поведения следует искать в предшествующих обстоятельствах жизни личности. Однако И.Ялом как яркий представитель экзистенциальной психотерапии склонен полемизировать с таким утверждением, поскольку, по его мнению, здесь имеются «истоки терапевтического отчаяния».

Если мы детерминированы прошлым, откуда тогда берется способность изменяться? - задает он закономерный вопрос [Ялом, 2000]. Ясно, что такое "терапевтическое отчаяние" часто встречается именно при работе с людьми пожилого возраста.

Однако, по мнению И.Ялома, существует много способов объяснения, которые не опираются на минувшее... Например, будущее или, иначе, наше представление о нем, не меньше, чем прошлое, детерминирует поведение. Такая вещь, как "еще нет", существенно влияет на наше поведение У человека - и на сознательном, и на неосознаваемом уровнях - существует ощущение задачи, идеальное "Я", множество целей, к которым человек стремится, знание о своем предназначении и конечной смерти. Все эти конструкты направлены в будущее, однако они сильно влияют на интерпретацию опыта и, соответственно, на поведение" [там же]. Хайдегер также теснейшим чином связывает интерпретацию будущего с прошлым и настоящим [по Хойфт и др., 2003]. Не вызывает сомнения, что такая аргументация очень важна относительно психотерапевтических подходов к старости.

Итак, экзистенциальная психотерапия склонна сравнительно меньше фокусироваться на прошлом, а больше - на настоящем (ответственность за использование экзистенциональных возможностей, конструирование мира и его ментальной модели), а также на будущем, на последующих решениях и целях. При работе с прошлым и настоящим, по Ялому, важными являются следующие два аспекта. Во-первых, важно, чтобы индивид не брал на себя непомерной ответственности, научился «прощать» себя за настоящее и прошлое. Во-вторых, психологическая реальность, как известно, не идентична исторической реальности (об этом подробно шла речь выше), И.Ялом ссылается на Ранка, которая, оппонируя Фрейду, считал, что реконструкция прошлого зависит ке только от фактов, но и от установки или реакции индивида относительно их. Проблема прошлого, -- комментирует Ялом, - это проблема памяти и сознания. Иными словами, прошлое реконституируется настоящим. Поскольку через терапию человек изменяет свой нынешний образ самого себя, он может перевоссоздать и реинтегрировать свое прошлое [Ялом, 2000].

Значит, такая способность к трансформации (текучесть, подвижность) ментальной модели мира в старости носит поддерживающий характер. Она необходима во всех основных аспектах ментальной модели: и в аспекте отношения к себе, и в аспекте отношения к другому, и в аспекте отношения к окружающей среде.

Принципиальным в этом плане является как смысловое преобразование ментальной модели, ее насыщение новыми личностными смыслами, так и гибкое "развитие ментальной модели во временных и пространственных координатах. И.Ялом с блеском сравнивает соотношение между временными координатами настоящего и прошлого в построении ментальной модели с соотношением между пониманием и контекстом в герменевтике: "Герменевтический подход к интерпретации рассматривает отношение между пониманием и контекстом: он утверждает, что усвоение понимания требует определенного контекста, однако это новое понимание изменяет восприятие контекста. Итак, интерпретация - это органический процесс, в котором контекст и понимание последовательно перевоссоздают друг друга. Этот же принцип может применяться и к отношениям между прошлым и настоящим: прошлое человека, в отличие от руин старого храма, не фиксировано и не ограничено; оно создается настоящим и в свой постоянно текучей символической имманентности влияет на настоящее" [Ялом, 2000, с.396]

Хорошо, если реинтеграция ментальной модели носит действенный характер, однако в старости, учитывая принципиальные физические и физиологические изменен! ограниченную мобильность и т.п., основными признаками такой трансформации, по нашему мнению, могут быть изменения в автонарративе, иначе говоря, интерпретационные преобразования.

Проведенный анализ проблемы понимания и интерпретации личного опыта в старости позволяет сделать следующие выводы.

Содержание автонарратива, в особенности в старости, отражает ведущие направления построения ментальной модели мира, а именно: смысл жизни старого человека как стержень ментальной модели, его ценностно- ориентировочная основа; пространственно-временные координаты ментальной модели в старости; значащий другой как диалоговая (децентрационная) подструктура ментальной модели. Важным аспектом ментального моделирования мира в старости является удержание структуры смысла жизни, который распадается. Только сохранение или порождение нового ответа на вопрос "зачем?", который выступает как смыслообразующий фактор, может остановить деструктурирование иерархии смыслов, ее распад. Такая актуализация цели-ценности-смысла в преклонном возрасте принципиально определяет и переструктурирует для личности этот возрастной период. Этот процесс важен для сохранения активности, компенсации интеллектуальных дефицитов, вообще для самосохранения.

Автонарратив удерживает тот старый смысл, который с точки зрения старости признается адекватным, и способствует его согласованию с реальным актуальным смыслом, смыслом настоящего, иначе говоря, работает на взаимодействие кристаллизованной ментальной модели мира и текучих ментальных репрезентаций.

Способность к трансформации (текучесть, подвижность) ментальной модели мира в старости носит безусловно поддерживающий характер. Имеется в виду и смысловое преобразование ментальной модели, ее насыщение новыми личностными смыслами, и многовекторное развитие ментальной модели во временных и пространственных координатах, при удержании в адекватных координатах траектории его кривизны и других отклонений. Основными признаками такой трансформации являются интерпретационные изменения в автонарративе.

Нарратив о своей жизни как определенная внешняя репрезентация эго- идентичной ментальной модели работает в старости на удержание старого смысла жизни и его согласование с новыми смыслами, на расширение жизненного пространства в сторону прожитого и пережитого, а также как "встречный" вектор времени, который замедляет старение, или даже переориентирует развитие в старости, способствует личностному росту пожилого человека.

3.3 ПОНИМАНИЕ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОПЫТА

Пространство внутреннего опыта человека можно условно разделить на сегменты, одни из которых являются более структурированными, а другие более неопределенными, структурно диффузными, как бы «пунктирными». В частности таким достаточно хорошо структурированным сегментом внутреннего опыта является профессиональный опыт как многообразно закодированная в ментальном пространстве индивида экзистенциальная история его бытия в профессиональном контексте. В случае значительной вовлеченности индивида в профессиональную деятельность и большого «удельного веса» профессионально «Я» в интегральной структуре его личности профессиональный сегмент может быть даже определяющей частью всего его внутреннего опыта. Мы исходим из того, что знания, умения и навыки в профессиональном опыте индивида переплетены с памятью о конкретных, личностно окрашенных ситуациях их проявления и применения, об этапах и перипетиях профессиональной карьеры субъекта, о разных ситуациях взаимодействия с конкретными людьми и т.д. Память профессионала хранит следы переживаний успехов и неудач, побед и поражений, своих собственных и чужих поступков на профессиональном поприще. Важное место в профессиональном опыте занимают разного рода отношения, оценки и самооценки, а также рефлексия основных мотивов и побуждений профессиональной деятельности, относительно которых будет уместным воспользоваться понятием личностного интерпретационного комплекса как полимодальной совокупности самооценок, оценок, суждений, мыслей, установок, которые формируются путем субъективных рационализации и обобщений при помощи и согласии окружающих; он является внутренне согласованными, обеспечивает единство личностного опыта; существует у каждого человека в функции инструмента оценки себе и других, организации собственного поведения [Лактионов, 1998].

Профессиональный опыт является наиболее отрефлексированной частью жизненного опыта, поскольку это диктуется потребностью профессионального успеха и законами социального подкрепления.

Осознание его зависит от конкретной цели, обстоятельств и ситуации деятельности, а степень осознания детерминирована рефлексивной способностью самого субъекта опыта.

Предложенная Н.В.Чепелевой схема анализа опыта [Чепелева, 2003] приложима и к анализу профессионального опыта. Так, личный профессиональный опыт индивида можно разделить на внешний и внутренний.

Внешний личный профессиональный опыт - это сама профессиональная деятельность, реализованная и пережитая самим субъектом, то, что он действительно испытал, что изведал, его реальная жизнь и реальная деятельность.

Внутренний личный профессиональный опыт - это внутренняя проекция, внутренняя репрезентация основных аспектов этой деятельности, ее внутренняя картина. Внутренний личный профессиональный опыт не является простой копией внешнего, его отражение подвержено значительным трансформациям. Означивание, осмысление и упорядочивание внешнего опыта начинается уже на этапе его восприятия (которое само есть категоризация) и продолжается под влиянием мощного фильтра языка и под давлением субъективной системы смыслов индивида. Одно и то же событие, пережитое разными людьми, по-разному воссоздается в их внутреннем опыте, связь между ним и его внутренним образом может оказаться абсолютно неожиданной. Как утверждал В.Дильтей [Дильтей, 1924], то, что дано нам во внутреннем опыте - это переживание, которое не имеет никакой аналогии в природе. Если внешний опыт имеет определенную дискретность (у него может быть выразительное начало, конец, он длится какой-то промежуток времени, а потом уступает место новому опыту, другим ситуациям и событиям), то внутренний опыт скорее попадает в разряд процесса, который, однажды начавшись, далее постоянно длится. В рамках психологической герменевтики внутренний профессиональный опыт можно рассматривать как текст, пронизанный культурными схемами и нормами своего времени, понимание которого детерминировано интерпретационными рамками языка. Профессиональный опыт возникает и консолидируется в результате избирательной сосредоточенности индивида на определенных аспектах жизненного мира в ходе конкретной деятельности и приводит к формированию специфического образа мира. Последний представляет собой определенную конфигурацию профессионально значимых объектов, мощно нагруженных личностным смыслом, причем связи между этими объектами обусловлены мотивами, потребностями, целями и направленностью соответствующей деятельности.