Молодежь в социокультурном пространстве современной России: имитационный механизм адаптации

Эта система и организует тот контекст повседневных взаимодействий, в который интегрированы индивидуальные акторы. В этом контексте они ищут способы и средства достижения своих жизненных целей. Естественно, что вовлеченность в среду, конституированную теневыми обменами, влияет и на цели, и на средства повседневных практик индивидуальных акторов.

Во-первых, это влияние проявляется в дальнейшем размывании социальных норм и нормативных социальных ожиданий. Если институциональная среда допускает массовую безнаказанность нарушения формальных норм, актор в своем индивидуальном поведении перестает принимать эти нормы в расчет. С одной стороны, он становится свободным от следования нормам, в том числе и нравственным, двигаясь к достижению своих личных целей; с другой стороны, он сознает, что ему не стоит ожидать от общества защиты, если его собственные права и законные интересы будут нарушены, поскольку и для других участников взаимодействия нравственные и социальные нормы тоже не действуют. Беззащитность индивидуального актора в его повседневности является отличительной чертой теневизированной институциональной среды, которая характеризуется высокой степенью неопределенности и соответствующим уровнем риска для любого актора. Как пишет О. Яницкий, это «среда (ситуация), заставляющая находящегося в ней «нормального» (мирного) индивида пересматривать присущую ему систему ценностей и повседневных практик под единственным углом зрения - самосохранения и выживания» См. подр.: Яницкий О.М. Социология риска: ключевые идеи // Мир России, 2003. - Т.XII. - № 1. - С.3-35..

Вообще эта особенность самочувствия индивидов в транзитивном российском обществе резко контрастирует с ситуацией в советский период: одним из очевидных средовых преимуществ советского общества было доступное каждому ощущение экзистенциальной безопасности, уверенности в том, что завтрашний день не принесет изменений к худшему в повседневной жизни. Современному россиянину очень не хватает этого ощущения. Как пишет Ю.Г. Волков, в современном российском обществе «повышенный уровень повседневного риска стал социально приемлемым. Индивид, живущий в пространстве современной России, учитывает в своих проектах возможность крупных финансовых изменений, подобных августовскому дефолту, и отдает себе отчет в ненадежности каких-либо банковских сбережений; выполняя свой воинский долг, он рискует попасть в «горячую точку», пасть жертвой некомпетентного приказа или неуставных отношений; ложась в больницу на операцию, он готов к ситуации, когда у него не хватит денег на теневой гонорар врачу; попадая в отделение милиции, он ожидает неправового характера обращения или прямого вымогательства» Волков Ю.Г. Социология. Учебник для студентов вузов: По ред. В.И. Добренькова. 2-е изд. М.: Соц.-гум.издание. Ростов н/Д.,: Феникс, 2006. - С. 506..

Среда вынуждает индивида постоянно искать защиты, лишая его ощущения экзистенциальной безопасности. Неопределенность проявляется и в размытости норм, и в отсутствии гарантий формально-правовой защиты личных прав. Нормативная, нетранзитивная институциональная среда способна поддерживать для индивидов достаточный уровень социальной определенности. В теневизированной среде российского общества риск повседневных взаимодействий высок, так как в их процессе актор постоянно вынужден переходить от определенности к неопределенности и наоборот. См.: Зубок Ю.А. Общество риска - молодежная составляющая социальной интеграции // Безопасность Евразии. - 2001.- № 1; Чупров В.И., Зубок Ю.А., Уильямс К. Молодежь в обществе риска. М.: Наука, 2001. В результате теневые обмены становятся единственной предсказуемой и гарантированной формой социального взаимодействия, что обусловливает их дополнительную привлекательность для акторов.

С другой стороны, системность и повсеместность теневых практик определяют известную социальную принудительность участия в них индивида - если не активного, то пассивного. Участие в теневых практиках нередко выступает непосредственным условием занятия статусных позиций, а уклонение от них становится фактором замедления и даже невозможности любой вертикальной мобильности. Актор интегрируется в теневую среду часто помимо собственной воли, вопреки усвоенным в процессе социализации ценностям-убеждениям, как бы вступая в вынужденный компромисс со средой. Всеобщность среды теневых взаимодействий определяет участие в ее обменных практиках людей с самыми разнообразными адаптационными стратегиями. Неспособность актора адаптироваться к теневизированной среде и ориентировать свои практики на ее требования, обусловленная глубоким усвоением нравственных и социальных норм, может оказаться для него по-настоящему фатальной. Значительный средовый риск высокой нравственности отмечал еще П.А. Сорокин: «элементы морально чистые» оказываются не в состоянии подстроиться под окружающую социальную среду ценой отказа от следования нормам, и это «усиливает риск гибели таких людей». Более массовой моделью индивидуального поведения является адаптационная попытка компромисса со средой.

В современном российском обществе характер адаптации определяется также и его средовой неоднородностью. При повсеместной распространенности теневых практик, тем не менее, как отмечают исследователи, для современной России характерно наличие разрыва между макросредой (социетальным уровнем) и микросредами повседневного общения. Так, Л. Бызов полагает, что большая интегрированность на уровне микросред позволяет низовым акторам снижать аномийные риски. Аномия переходного состояния проявляется, по мнению этого автора, главным образом на уровне макросреды, откуда идет ее экспансия на микроуровень. Однако в силу своей большей интегрированности, микросреды не только помогают индивидуальным акторам выжить в условиях аномии верхов, но и подпитывают и культивируют недоверие к власти и официальным институтам. При сохраняющемся и даже растущем разрыве в состоянии макросреды и микросред страдают и разрушаются социоцентрические ценности и поддерживаемые ими нормы. Происходит дальнейшая дезинтеграция макросреды и дистанцирование от нее индивидуальных акторов, которые все более ориентируются на круг «своих», по отношению к которым - и только к ним - нужно выполнять нормы и разделять ценности. По мнению Л. Бызова, «несмотря на то, что микросреда в значительной мере поддерживает индивида «на плаву», указанное расхождение затрудняет процесс индивидуальной адаптации, способствует снижению общей социальной ориентации, росту ощущения ненадёжности и маргинальности, кризису индивидуальных ожиданий, социальной резигнации и сомнению в легитимности основных социетальных ценностей макросреды» См.: Бызов Л. Социокультурная трансформация российского общества и перспективы формирования неоконсервативной субъектности //Базовые ценности россиян: социальные установки. Жизненные стратегии. Символы. Мифы. М.: Дом интеллектуальной книги, 2003..

Аномийная социетальная макросреда в восприятии рядовых акторов все больше приобретает фантомные, ирреальные черты на фоне явно ощутимой реальности непосредственных повседневных взаимодействий в микросредах и этим определяется растущий дефицит социоцентризма в адаптационных практиках. Фактически актор адаптируется преимущественно к повседневности своей микросреды, и это в значительной мере освобождает его от ограничителей и регуляторов социетального уровня. Отметим, что на уровне микросреды и происходит вовлечение в теневые практики, и ощущение микросредовой автономии облегчает этот процесс.

Наконец, принципиально важным является то, что теневизированная среда социальных взаимодействий стала настолько всеобщей, плотной, гомогенной, что изменить ее, по мнению исследователей, в настоящее время невозможно. По характеристике И. Клямкина и Л. Тимофеева, это всеобъемлющая плотная социальная материя, коррупционно-теневая среда, которую нельзя быстро изменить никакими законодательными и репрессивными мерами Клямкин И. М., Тимофеев Л. М. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т., 2000. - 592 с. - С. 107--108, 204.. У индивидуального актора не остается никакого выбора, кроме как приспосабливаться к этой среде, подстраиваясь под ее требования и ожидания, стремясь вступить с ней в гармоничные отношения.

Однако это нелегко, поскольку правила игры в этой среде существенно отличимы от официальных норм социального взаимодействия, базирующихся на соответствующих «официальному» социальному порядку ценностях-убеждениях социоцентрического типа. В силу чего, направленная социализация молодежи, закладывающая в психологию и поведение формирующихся акторов ориентацию на терминальные социоцентристские ценности-убеждения, апеллирующие к нравственности и гражданственности, и проистекающие из них нормы социального взаимодействия, сама по себе не обеспечивает успешной социальной карьеры. Заложенные социализацией ценностные представления вступают в конкретное противоречие с реальной средой предстоящей жизнедеятельности. Тем более, что уже сами социализационные ценностные ориентации в условиях социальной транзиции подспудно содержат противоречия, заявляя о социальной одобряемости и социоцентризма, и персоноцентризма. Усвоенные персоноцентристские установки вступают в открытое противоречие с социоцентристскими, когда молодой человек выходит в открытую жизнь, в которой социоцентризм, законопослушность и нравственность вовсе не гарантируют ему социальной успешности, материального достатка и даже социальной защищенности. Для разрешения этого противоречия появляется необходимость в адаптационной стратегии, направленной на гармонизацию отношений со средой.

Но эта среда, к которой пытается адаптироваться молодой индивид, - теневизированная, то есть организованная конкретной конфигурацией частногрупповых интересов, и социоцентризм в ней не востребуется и не вознаграждается. Дистанцированность в пространстве современного российского общества макроуровня, анонимно репрезентированного и почти ирреального для индивидуального актора, делает социоцентрические установки бессмысленными с точки зрения его обыденной жизни с ее проблемами и дефицитами. Напротив, вся жизнь индивида определяется непосредственной микросредой, в силу чего ее требования и ожидания имеют для него гораздо большее значение.

Кроме того, в среде, где практикуются теневые обмены, официальные институты, в нормальном случае опосредующие социальные взаимодействия акторов, оказываются избыточными, так как реальные обмены происходят иллегально и непосредственно, в чем и состоит их преимущество для участников с точки зрения теории рационального выбора. Как мы подчеркивали выше, социальные институты - это прежде всего ограничители, размечающие макросоциально приемлемые траектории практик, то есть опосредующие взаимодействия. Иллегальные теневые практики становятся возможными благодаря дисфункциональности официальных институтов. Институты здесь как бы выносятся за скобки, и акторы взаимодействуют не прибегая к их регулирующему посредничеству, - по принятым неформальным правилам.

Однако непосредственный и не ограниченный никакими видами регуляторов, кроме неформальных правил, теневой обмен все же нуждается в официальных институтах как в фоне, питающей среде и необходимом условии своего воспроизводства. Именно наличие официальных институтов и легальных норм обеспечивает условия, при которых теневой обмен становится рационально предпочтительнее и комфортнее действия по легальным правилам и каналам. Как подчеркивают И. Клямкин и Л. Тимофеев, «в том-то все и дело, что «подпольная экономика» в ее современном отечественном варианте не только не противостоит экономике «формальной», но лишь внутри последней и существует, выступая естественным и закономерным следствием легальных («законных») статусов хозяйственных и властвующих субъектов. Если сказать совсем коротко, то в основе вне-легальных экономических отношений в России лежит возможность приватизировать любое общественное благо (в частности, любой закон) и пустить его в теневой оборот» Клямкин И. М., Тимофеев Л. М. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т., 2000. - 592 с..

Специфика системы теневых отношений заключается в том, что - вернемся к только что цитированным авторам - «она, как и любая тень, повторяет очертания предмета, отбрасывающего тень, в данном случае - очертания легальных государственных и общественных институтов… российская система теневых отношений есть не что иное, как приватизированное государство, выступающее в роли всеобъемлющего теневого парагосударства» Там же..

Иными словами, теневизированная среда - принципиально двойственная, само ее существование основывается не просто на подмене легальных норм и практик иллегальными, а на раздвоении норм и порядков, их синхронном двойном функционировании. И сам характер этой среды требует от индивида такой же двойственной адаптационной стратегии. Чтобы достигнуть гармонии со средой, индивид должен адаптироваться сразу на двух уровнях - на уровне ценностно-нейтрального, нравственно-индифферентного, но рационального с точки зрения прагматики, теневого обмена и на уровне презентационного поведения, символически демонстрирующего его конформность и лояльность по отношению к официальным институтам, легальным нормам, социоцентрическим терминальным ценностям. Однако этот презентационный социоцентризм - не самостоятельная модель поведения, а часть всеобщего обменно-прагматического контекста, элемент цепи теневых обменов, в ходе которых социоцентрическое поведение конвертируется в социальную и материальную успешность. Он имитируется актором, который тем самым адаптируется к ситуации зазора между макросоциальной и микросоциальной средой, к повышенной неопределенности и риску в повседневной жизни, в целом к двойственному модусу жизнедеятельности всей социальной реальности, к перманентно аномийному состоянию общественных институтов, к сосуществованию структур государства и «парагосударства». Практикуя имитационную стратегию адаптации, актор также достигает гармонии своих персоноцентристских ценностей-целей и тех средств их достижения, которые предлагает двойственная теневизированная среда.

Сформулируем основные выводы:

1. Институциональная среда современного транзитивного российского общества уже длительное время характеризуется слабостью формальных, регулирующих социальные практики, институтов и институционализацией неформальных (теневых) траекторий обменных взаимодействий. Теневые институциональные траектории поддерживаются неформальными нормами, превратившимися в общепринятые регуляторы повседневных практик. Доминирование и всеобщий характер теневых обменов привели к дальнейшему размыванию официальных норм социальной регуляции и расширению границ социально дозволенного, а следовательно, к нейтрализации и дискредитации нравственных регуляторов социального поведения в массовом масштабе; к высокой степени неопределенности, незащищенности и риска для индивидуальных акторов в их повседневных практиках; к социально принудительному активному или пассивному участию множества индивидов в теневых взаимодействиях.

2. Сложившийся теневой институциональный порядок, основанный на прямом обмене, делает избыточным регулятивное посредничество официальных институтов и обесценивает связанные с ними нормы и социоцентристские ценности-цели, на закладку которых направлена социализация в образовательных учреждениях. В то время, как цель деятельности институтов образования заключается в воспитании социоцентричного в своем поведении индивида, теневизированная социальная среда оставляет социоцентричное поведение невостребованным и депремированным, востребуя и вознаграждая преимущественно прагматически-конформистскую модель поведения, в описанных условиях предполагающую участие в теневых практиках. Тем самым уже на выходе из образовательного учреждения молодые люди сталкиваются с механизмом социальной селекции, направленной на самовоспроизводство теневизированной среды. Высокая рискогенность и неопределенность жизнедеятельности в такой среде, низкая эффективность реальной подготовки к ней в процессе социализации предъявляют к индивиду жесткие требования дальнейшей социальной адаптации.

3. Поскольку адаптация происходит по отношению к теневизированной среде, функционирование которой не регламентируют официальные нормы и в которой доминируют частногрупповые интересы, а не анонимный социоцентризм, она нейтральна по отношению к нравственным и гражданским ценностям и направлена на гармонизацию отношений актора именно со средой теневых обменов, в которой реально протекает его повседневная жизнь. Однако теневой характер этой среды принципиально предполагает удвоение, то есть наличие второй, официальной среды со своими институтами, тенью которой она является. Именно презентационное наличие официальной среды сохраняет условия для господства неформальных обменных практик. Поэтому адаптация к теневизированной среде обязательно включает в себя и имитативно-презентационную часть: социальный успех индивида обеспечивается не только участием в теневых обменах, но и деятельностью по имитации социоцентрического поведения и следования официальным нормам.

2.2 Социетальная среда имитационной адаптации

Социальное пространство, в котором молодежь отдает предпочтение имитативной форме адаптации, характеризуется не только атипичным состоянием институциональной среды, но и соответствующими изменениями в системе ценностей населения вообще и молодых людей, в частности. Согласно развернутому определению Н.И. Лапина, «ценности как обобщенные значения (со знаком плюс или минус) объектов, как выражение фундаментальных норм, которые помогают осуществить выбор поведения в жизненно важных ситуациях, в том числе между целями рациональных действий, предстают социальными индикаторами качества жизни. А система ценностей, различающихся по предметному содержанию (духовные и материальные, экономические, социальные, политические и т.п.), по роли в жизнедеятельности индивида (терминальные и инструментальные), по функциональной направленности (интегрирующие и дифференцирующие), создает внутренний стержень культуры, духовную квинтэссенцию потребностей и интересов, влияющую на их реализацию» Лапин Н.И. Социальные ценности и реформы в кризисной России // Социологические исследования.-1993. - № 9. - С. 17-28.. При этом, особое значение для самовоспроизводства социальной системы имеют интегрирующие, или - в терминологии Парсонса - социетальные ценности, определяющие единство общества и задающие культурную парадигму, легитимирующую социальный порядок.

Как было сказано выше, общество, экономика которого основана на рыночных отношениях, базируется на специфических социетальных ценностях. Как всякая социальная система, оно не может существовать без опоры на разделяемые подавляющим большинством ценностные приверженности. Однако они иные, чем в традиционном обществе. Если традиционное общество основывается на сакральных ценностях религиозной традиции, то общество, проходящее стадию капиталистической модернизации, так или иначе порывает с сакральной традицией и десакрализует или трансформирует ее ценности. Как показано М. Вебером, эта трансформация в целом состоит в смягчении дихотомии сакрального и профанного, в сакрализации мирского труда вместе с его результатами - достатком и социальным успехом.

Исторически это изменение ценностной сферы происходило сначала в западной культуре, в зоне первичного зарождения процессов модернизации. Здесь продолжительность изменений была длительной, а их характер постепенным. В российском обществе модернизация приняла не только догоняющий, но и рецидивирующий характер. Краткосрочность периодов российской модернизации, маятникообразная траектория экономического развития предопределили стремительность ломки сложившегося общественного мировоззрения, которое во многом сохраняло традиционные черты, хотя при этом и восприняло, главным образом в советский период, некоторые характеристики модернизированной ментальности. Основным содержанием изменений в сфере общественной аксиологии было переключение со статичных («вечных») ценностей традиционной культуры на ценности динамические, связанные с развитием и саморазвитием общества и индивида, формированием нового социокультурного типа человека, специфика которого ассоциировалась со способностью самостоятельно принимать решения, меняющие окружающий мир, природу, социальную среду и собственную личность. Но эта общая аксиологическая программа модерна различалась: в западной секуляризованной культуре в центре находится индивидуальная личность в своей динамике и ее индивидуальная достижительность, а в модернизируемом советском - общество в целом, его преобразование, достижения и успехи, что определялось сохранением традиционной коллективистской ментальности и традиционным же непринятием в расчет индивида. Как отмечают исследователи, «по существу, homo soveticus economicus представляет собой современную разновидность рабов, с атрофированными навыками творческой инициативы, трудовой солидарности и производственного интереса» Михайленко В.И. О ценностных основах консолидации российского общества// Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. М.: Ин-т социологии РАН, 2006. Ч.4. С. 292.. Поэтому в системе ценностей советского общества относительно легко поддерживался и транслировался социоцентризм - за счет практического игнорирования индивидуальной достижительности. Более того, карьеризм, стремление к личному обогащению, «семейственность» на производстве и другие проявления индивидуальной или групповой достижительности подвергались внятному общественному осуждению. Социоцентрическая модель индивидуального поведения утверждалась как единственно социально приемлемая и инвариантно воспроизводилась в ходе социализации.

Однако эта инвариантность и соответствие в общих чертах социализационного набора норм реальной социальной практике сохранялись в полной мере лишь на ранних этапах советского периода, когда это соответствие поддерживалось несменяемостью власти, стабильностью политического режима, жесткой перераспределительной экономикой, изоляцией от других стран, моноидеологией и ее диктатом в сфере культуры. Уже небольшие перемены, внесенные новыми послесталинскими советскими лидерами, привели к возникновению критического взгляда на власть и установленный социальный порядок, а также к снижению накала идеологического неприятия населением западного мира. И уже тогда начинает закладываться зазор между нормативным содержанием социализации, в котором еще остается высоким процент идеологических мотивационных установок и ограничений, и повседневной реальностью, все больше опровергающей идеологические клише.

В позднесоветский период этот зазор начал быстро расширяться по мере нарастания очевидности кризиса социалистической экономики, проявившегося в возникновении в ней обширного теневого сектора, системы искусственного дефицита и т.д. Кризисные процессы в экономике создавали фактические основания для роста прагматических установок и мотиваций в массовых повседневных социальных практиках, вступивших в очевидное противоречие с догматическим содержанием идеологии. Для успешной повседневной жизнедеятельности требовались совсем иные качества и умения, чем те, которые закладывались социализацией. Характер повседневных социальных практик обладает, однако, приоритетом в процессе формирования личности. Согласно Б.С. Гершунскому, «именно в социальной сфере, а отнюдь не только на уровне сознания, самосознания или подсознания личности, формируются те критериальные основания и ценности, с которыми человек сознательно или подсознательно сверяет свое отношение к жизни, свое поведение и поступки» Гершунский Б. Философия образования для XXI века. - М.: Совершенство, 1998. - 608 с. - С. 126..

Марксистская моноидеология оставалась государствообразующей, в силу чего она составляла и нормативную базу содержания направленной социализации в системе образования. Несмотря на то, что реальные социальные практики во многом опровергали идеологические догмы, они сохранялись, поддерживались и суррогатно развивались на уровне теоретического обществознания. Возник своего рода зазор между обыденным и теоретическим уровнями общественного сознания, связанный с дефицитом адекватной социальной рефлексии. Официальная система социальных норм, ожиданий и оценок основывалась по-прежнему на старых когнитивных схемах объяснения общественных процессов, возникших в рамках марксистской идеологии, и составляла основное содержание социализации в образовательных учреждениях.

Ситуация, сложившаяся в позднесоветском обществе, обусловила формирование устойчивого социального типа личности, охарактеризованного Ю.А. Левадой как «человека двойственного» и способного существовать в двоящемся социальном контексте позднего советского социализма. «Советский человек остается и надолго останется двойственным, приспособленным к отеческой заботе со стороны власти и готовым скорее к "единодушному" одобрению (или отрицанию), чем к ответственному действию и самостоятельной мысли» Левада Ю.А. От мнений к пониманию: социологические очерки, 1993-2000. М.: Московская школа политических исследований, 2000. . Именно «человек двойственный» стал субъектом социальной адаптации, действовавшей по имитационному механизму. Официальная идеология, объяснительный суррогат и основа внутренней и внешней политики государства, продолжала обеспечивать социетальное единство ценностей и служила базой советского типа социоцентризма, воспроизводившегося в процессе социализации, и «человек двойственный» вынужден был пользоваться ее языком и культурными кодировками, когда позиционировал себя публично как лояльного гражданина, так как, помимо закрепившегося в национальной ментальности страха перед государственной машиной и другими людьми, другой репрезентации социоцентризма в обществе просто не было. Но повседневные практики «человека двойственного» не вмещались в рамки когнитивных схем идеологии и вообще не рефлексировались на теоретическом уровне, зато осмысливались на уровне обыденного рассудка, создавая зримый контраст с идеологической догмой. Справляясь с этим контрастом с помощью юмора, советский обыватель сохранял социальную конформность и одновременно добивался допустимого окружающим контекстом материального успеха, существуя в удвоенном жизненном мире.

Официальная идеология со своим набором ценностей в этом жизненном мире функционировала как необходимый для поддержания социетального единства симулякр культуры, как следовое образование, уже не имеющее содержания, адекватного эпохе. В этой симулятивной игре различий вокруг несуществующего тождества участвовали как элита, так и рядовые акторы, поскольку эта игра позволяла заполнить вакуум социального объяснения и давала возможность единства всех слоев общества. Поэтому причастность этой культуре, легитимация любой деятельности однозначно требовали от актора симулятивной имитации приверженности комплексу идеологизированных значений, тогда как значительная часть реальных практик протекала вне культурной репрезентации и рефлексивного осмысления на основе этих значений.

Начало системной трансформации поставило точку на создавшейся ситуации. Однако устойчивая модель поведения, ассоциируемая в социологии с типом «человека двойственного», оказалась способной к сохранению в изменившемся социальном контексте.

Чем отличается социальный контекст современного трансформирующегося российского общества от советского? Прежде всего - плюрализмом культурных моделей, жизненных стандартов и систем ценностей. Согласно Н.И. Лапину, быстрая плюрализация ценностей населения, десоциализация личности, рост всеобщей напряженности были характерны уже для первой стадии кризиса советской системы Лапин Н.И. Социальные ценности и реформы в кризисной России // Социологические исследования.-1993. - № 9. - С. 17-28.. В дальнейшем, быстрая социальная дифференциация усугубила этот плюрализм. Отсутствие эффективного общественного консенсуса по поводу ценностей вообще является застарелой социальной болезнью России. Некоторые исследователи даже полагают, что социокультурный раскол определяет культурную специфику российского общества. Обычно под социокультурным расколом понимается противостояние рациональных, правовых и традиционно-эмотивных ценностных детерминант. Однако в трансформирующемся российском обществе основная линия раскола иная, она определяется как противостояние этоса трудового созидания этосу неограниченного, даже демонстративного потребления; противостояние либерально-западнических политико-экономических ценностных ориентаций и соответственных консервативно-почвеннических. Вследствие этого, правящие элиты испытывают определенные трудности с нахождением интегративных ценностей, которые были бы способны вернуть нравственное и гражданское единство общества и стать аксиологической основой новых социоцентрических ориентаций.

Что можно отметить в этой связи в современном российском обществе? Кризис социоцентризма как такового. Во-первых, наличествует кризис традиционно характерного для российской культуры государственнического типа социоцентризма. Отождествление общества с государством - один из ключевых пунктов социального мышления россиян. Но, как отмечают исследователи, «современное российское государство вообще мало стимулирует людей к осознанию себя его гражданами. Критическое отношение россиян к своему нынешнему государству и его структурам установлено множеством исследований, недоверие к государственным институтам достигает невероятных размеров. Выражается это во взаимной «безответственности»: государство не несет ответственности за своих граждан и за то, что с ними происходит, и, соответственно, граждане не несут ответственности за свою страну» Данилова Е.Н. Гражданские и этнические идентификации в России и в Польше // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. М.: Ин-т социологии РАН, 2006. - С. 96..

Во-вторых, негосударственные, так сказать, социоцентрические ориентации, направленные на идентификацию с гражданским обществом, также слабы ввиду неразвитости самих структур гражданского общества, низкой популярности гражданских инициатив у населения. Традиционно присущий многим россиянам патернализм, ориентация на государство и его активность, несмотря на недоверие к нему, имеют оборотной стороной слабость негосударственных гражданских ориентаций, приводящую тоже к ослаблению социоцентрических установок: «Отсутствие различного рода ассоциаций, сообществ, сильных профсоюзов и т.п., в которые граждане объединяются «снизу»… приводит к тому, что в обществе начинают господствовать диктат сильного, ориентация исключительно на собственные интересы. … Поэтому так важны сегодня любые гражданские инициативы, любые проявления активности гражданского общества» Плискевич Н. Система «Власть - Собственность» в современной России (Электронный ресурс). URL: http://institutiones.com/general/1033-sistema-vlast-sobstvennost-v-sovremennoj-rossii.html. Формирование гражданской идентичности, то есть крепких гражданских ценностей-убеждений, происходит «только в гражданском обществе, когда у человека появляется возможность самоопределения и самоорганизации в категориях общественных групп и движений, существующих относительно независимо от государственной власти» Рыжова С.В. О соотношении религиозной идентичности и гражданского сознания // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. М.: Ин-т социологии РАН, 2006.- С.141.. Традиционный для россиян патернализм часто препятствует подобной групповой самоорганизации, так как государство рассматривается как возможный источник разнообразных бонусов и занятие независимой позиции в сознании и предубеждениях масс россиян пока прочно ассоциируется с риском утратить благосклонность государства. В целом, наличие гражданских ценностей-убеждений в современном российском обществе достаточно часто является фактором риска в многообразных отношениях гражданина с государством и представляющей его бюрократической номенклатурой, и население, в том числе и молодежь, это осознает.

С другой стороны, наличие и проявление гражданских ценностей-убеждений по большей части остается социально не премируемым и в ряде случаев, там, где идет речь о ситуациях протеста или противостояния бюрократии, способствует социальной изоляции и стигматизации их носителя. Население традиционно недолюбливает инициативных и принципиальных, выбирая индифферентно-дистанцированное отношение к ним.

В-третьих, исследования показывают и частое превалирование локальных и этнических идентификаций по отношению к гражданским, общероссийским, что тоже свидетельствует о снижении уровня социоцентрических ориентаций и о наличии центробежной тенденции, ориентирующей индивидов, скорее, на идентификацию с более дробными объединениями, чем с такими макросоциальными акторами, как государство и общество. «Этнические (и локальные) идентификации, судя по результатам факторного анализа, автономны от общегражданских… Соответственно, в России для части населения важнее этнические и локальные сообщества» Данилова Е.Н. Гражданские и этнические идентификации в России и в Польше //Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. М.: Ин-т социологии РАН, 2006. - С. 85.. О «центробежной энергии распада», высвободившейся после крушения СССР и пробудившей тенденции регионализации, этнического изоляционизма, ксенофобии, пишет и О. Яницкий, характеризуя ее как один из мощных факторов социального риска в постсоветском российском обществе. Естественно, что эти тенденции имеют не только объективное, но и субъективное измерение, проявляясь в ослаблении общегражданских идентификаций и поддерживающих их ценностей-убеждений. У молодежи, рожденной и воспитывавшейся уже вне огромного интегративного потенциала советской государственности и идеологии, это выражено гораздо сильнее, чем у поколений родителей, особенно у молодых представителей этнических меньшинств, для которых этническая идентичность часто превращается в сверхценность. Социоцентризм в установках такой молодежи присутствует в «центробежной» модификации как ориентация на «малый социум»: этническую группу, клан, общину, но не на государство и гражданское общество. Однако этот «малый социум» можно рассматривать и как своего рода собирательное «я», процветание и успешность которого представляют персоноцентрическую цель.

Из других факторов, способствующих ослаблению социоцентристских ориентаций населения, отметим нарастание диспропорций в социально-экономическом и социокультурном развитии регионов, а также рост экономической и социокультурной пропасти между столицей и небольшим числом мегаполисов - и нищающей российской провинцией См.: Федотова В.Г. Модернизация другой Европы. М.: ИФ РАН, 1997. -- 255 с. . Как отмечает С.Л. Кропотов, «десятилетние усилия посткоммунистической власти внятно сформулировать «российскую национальную идею» так и не увенчались успехом - не давался сюжет, так и не удалось выстроить нарратив, без которого никаких «идей» и национальных идентичностей не может быть по определению. Причины здесь не только объективные (невозможность построения целостной, непротиворечивой модели идентичности), но и субъективные, в том числе эпистемологические - …простая немыслимость общности в ситуации колоссальной фрагментации экономики, усиление разрыва между центром и провинциями» Кропотов С.Л. Сцена террора в культурных войнах: проблемы воображаемой общности и политики идентичности// Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. М.: Ин-т социологии РАН, 2006. - С. 230..

Далее, ослаблению социоцентрических установок способствует и то, что рецидивирующая специфика российской модернизации породила затяжной конфликт и маятникообразные колебания ранга противостоящих друг другу терминальных социокультурных ценностей. Повышение ранга либерально-демократических ценностей, связываемых с модернизацией, сменяется поворотом к традиционализму и консерватизму, и наоборот. Исследования конца первого десятилетия ХХI века отмечают, что интерес к демократическим ценностям, повысившийся в 90-е годы, ныне пошел на спад, в том числе и среди молодежи, период взросления которой как раз совпал с либерализацией 90-х. Социоцентризм, скорее, ассоциируется с традиционализмом и умеренным консерватизмом, для которого ключевыми ценностями остаются порядок и стабильность, а не свобода. Однако эту ориентацию следовало бы назвать «государствоцентризмом» или этатизмом.

Что касается старшего поколения, то для многих его представителей социоцентрические ориентации имеют четко выраженную ностальгическую окраску. Так, исследования гражданской идентичности современных россиян выявили достаточно высокий процент людей, продолжающих идентифицировать себя с Советским Союзом, а не с РФ: «Советская идентичность запечатлена в памяти людей старших поколений. За более чем 10 лет с того момента как перестал существовать Советский Союз, причастность к советскому народу еще живет в людском сознании: более 60% выбирают такую идентификацию, либо когнитивно, либо эмоционально, из них почти 17 % не приемлют нынешнего российского гражданства (не выбирают характеристику «гражданин России»)». Естественно, что молодежь не может ориентироваться на эту ностальгическую и контрпродуктивную модель гражданских ценностей, и межпоколенческий социокультурный лаг не сокращается, препятствуя восстановлению социетального единства.

В то же время современная российская действительность не предлагает молодым людям привлекательной для них модели демократических ценностей. Этому в большой степени способствовала дискредитация демократических процессов и ценностей самими правящими элитами постперестроечного периода. Если в 90-е годы массы людей разочаровались в демократии и либерализме из-за неоправданной жестокости «шоковой терапии» и резкого отказа государства от своих традиционных социальных обязательств, то в последние десятилетия, как подчеркивает Ж.Т. Тощенко, «происходила имитация демократизации страны. Наряду с оправданными мерами по повышению ответственности региональных органов власти… осуществлены акции по ограничению представительства различных политических партий в законодательных и представительных органах власти. Установлен неоправданно высокий барьер для прохождения политических партий в Государственную Думу - 7% голосов. И меры, принятые по допуску представителей партий, набравших не менее 5%, это, скорее, изображение демократичности, чем ее реальность» Тощенко Ж.Т. Кентавр-проблема. Опыт философского и социологического анализа: монография. М.: Новый хронограф, 2011. - 172 с. - С.205.. (курсив наш - авт.). Отсутствие питательной среды для реального развития демократии обусловило падение интереса населения и особенно молодежи к демократическим ценностям, неверие в демократические лозунги. Все более размывается само представление массового сознания о содержании демократических ценностей, которые ассоциируются с аномией, анархией, беспределом, а также с антироссийской деятельностью «пятой колонны», ангажированной Западом. Фактором утраты нравственных ориентиров в политике, лежащих в основе выработки осознанных убеждений, является и поведение представителей элит, в соответствии с политической ситуацией меняющих партии и позиции, демонстрируя этим отсутствие каких бы то ни было убеждений.

Вероятно, по этим причинам у молодежи свобода и политическая демократия из разряда терминальных ценностей отчетливо перекочевали в категорию инструментальных. Это видно из того, что ранг индивидуальной свободы как ценности у современных молодых россиян очень высок, но она рассматривается ими как средство и условие не ограниченного общественными обязательствами жизненного устройства, более эффективной самореализации, достижения социальной успешности. Иначе говоря, свобода нужна, но не как самоцель и не как социальная, разделяемая с другими, ценность.

Молодое поколение демонстрирует дефицит социоцентризма и тем, что оно политически и социально индифферентно. О росте индивидуализма и социальной, политической, гражданской индифферентности говорит то, что современные молодые россияне в массе своей уклоняются от социального и общественного участия. В сравнении с показателями участия британской молодежи в общественных ассоциациях, публичных дискуссиях, клубной деятельности - 30%-40% - молодые россияне, проявляющие общественную активность, составляют всего 2-3% от общего числа. При этом, даже в этом небольшом количестве к общественной деятельности и гражданским инициативам тяготеют в основном представители студенчества и самой младшей возрастной подгруппы российской молодежи. По мере взросления, интерес к общественной деятельности ослабевает. Приведенные данные относятся именно к общественной активности на досуге, то есть к активности, практикуемой без принуждения и материальной заинтересованности, что говорит о снижении ранга связанных с этой деятельностью ценностей именно как терминальных ценностей-убеждений. Это вполне объяснимо, если напомнить, что социализация молодого поколения россиян проходила в условиях аномии, массового разочарования поколения родителей сначала в марксистско-идеологических, а затем в либеральных ценностях.

Однако у современной российской молодежи не сформированы не только политические и гражданские ценности-убеждения. В массе молодых людей слабеет само стремление иметь позитивные убеждения, в частности, не ценится самообразование и работа над собой, если то и другое не направлены на конкретные прагматические цели. Об этом свидетельствует то же сравнение молодых россиян с англичанами. 20% молодых британцев в свободное время занимаются в кружках, посвящают свой досуг самодеятельности и общению по интересам, тогда как у российской молодежи соответствующий показатель составляет 1,5%-2% Горшков М. К. Петухов В.В., Андреев А. Л., и др. Молодежь новой России: образ жизни и ценностные приоритеты / ИНАБ № 4 - 2007. - М.: Институт социологии РАН, 2007. - С. 82-83.. В то же время молодые россияне готовы вкладывать усилия и средства в образование и самообразование, если это необходимо для успешной карьеры и реализации достижительных целей.

Дефицит гражданских и политических ценностей-убеждений, пронизывающий все современное российское общество, дополняется растущим дефицитом актуальных нравственных ценностей. Это можно заметить по растущему взаимному безразличию и отчуждению людей, отсутствию готовности приходить на помощь друг другу в трудных и опасных ситуациях. Нехватка необходимой толерантности по отношению к носителям иной крови, культуры, религии проявляется в возросшем числе преступлений на почве национальной и религиозной неприязни, открытых групповых межэтнических столкновениях. Растет социальное неприятие сексуальных меньшинств. В то же время исследователи уже много лет отмечают рост неоправданной толерантности к явным нарушениям норм нравственности и права: неосуждение обществом и индивидами взяточничества, коррупции, самосудных убийств и многих других криминальных и безнравственных по своей природе деяний. Большую лепту в это внесли и вносят СМИ, популяризирующие криминальные модели поведения и тем самым способствующие их габитуализации («опривычиванию») в массовом сознании.

Отметим и такой фактор, как снижение качества и сокращение объема гуманитарной составляющей школьного образования, традиционно служившей базой нравственного воспитания (в особенности - преподавание литературы). Последнее обстоятельство имеет особенное значение ввиду огромной роли образования как института социокультурного воспроизводства и воспроизводства менталитета народа. Как пишет Б.С. Гершунский, «...менталитет социума отражает те инвариантные характеристики индивидуальных и общественных менталитетов, которые дают наиболее общие и достаточно стабильные во времени представления о духовном мире, ценностных приоритетах и мировоззренческих установках всего народа, образующего данный социум, его мотивационных устремлениях и потенциальной поведенческой активности» Гершунский Б. Философия образования для XXI века. - М.: Совершенство, 1998. - 608 с. - С. 128.. Снижение внимания общества к качеству гуманитарного образования - важнейший фактор размывания нравственных критериев в массовом сознании и утраты им непосредственной нравственной интуиции, столь характерной для россиян в прошлом. Господство в современном образовании ориентации на технократическую рациональность приводит к пропорциональному сокращению представленности в нем культурно-духовной составляющей См., напр., Валицкая А.П. Российское образование: Модернизация и свободное развитие // Педагогика. - 2001. - №7. - С.3-6.. Расширение знаниевой компоненты образования идет за счет сокращения выполнения им социокультурной функции, что отражается на эффективности социализации в рамках образовательных институтов.

Как показали исследования, дисфункции института образования этим не исчерпываются. Современная российская система образования пронизана коррупцией. Хотя этим она едва ли отличается от других институтов. Степень разрушительности и дисфункциональности, связанная с этим, применительно к системе образования гораздо выше, поскольку практикуемые дисфункциональные модели замечаются и воспринимаются молодым поколением. По утверждению одного из респондентов И.Клямкина и Л.Тимофеева, «если говорить о той коррупции, с которой сталкивается каждый и чуть ли не ежедневно, то… самое безнравственное, что у нас есть, - это система образования» Клямкин И. М., Тимофеев Л. М. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т., 2000. - 592 с. - С.142-143.. Если основной социализирующий институт так воспринимается обывателем, то что можно сказать о выполнении им функции воспитания у молодежи нравственных ценностей-убеждений и социоцентрических ориентаций? Очевидно, что при сложившейся ситуации институты образования действуют как школа симулятивного воспроизводства ценностей.

Наконец, религиозные ценности-убеждения россиян тоже претерпевают в настоящее время изменения. После многих десятилетий официального атеизма, религиозные ценности продвигаются правящей элитой как возможная основа обновления социетального единства. Исследователи отмечают: «Российское общество в постсоветский период характеризуется поисками нового идеологического базиса, способного объединить россиян, разобщенных в результате экономических и социальных изменений, на основе единых ценностей. В ходе конструирования новой нормативно-ценностной основы российского общества задействуются также религиозные системы ценностей» Шумилова Е.А., Ходжаева Е.А. Особенности становления российской гражданской идентичности мусульман в Татарстане.\\ Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. М.: Ин-т социологии РАН, 2006. - С. 132.. Однако после недолгой эйфории, связанной со снятием ограничений на религиозное самовыражение, массовый интерес к вере приобрел, скорее, формальный характер: религиозность проявляется на уровне ритуалов гораздо больше, чем на уровне глубоких эмоциональных переживаний и осознанных убеждений. Интенсивность религиозной жизни, характерная для дореволюционного российского общества, так и не восстановилась. «В сравнении с дореволюционным прошлым, в нынешней посткоммунистической России... большинство населения религиозно безразлично, хотя многие и считают себя «православными» Кырлежев А. Заметки о типах религиозного сознания // Власть Церкви. Публ. статьи. 1994-2000. М., 2003.. Другие авторы отмечают двойственность и ритуальный характер новой российской православной религиозности: «Как культурная идентичность православность становится, по меньшей мере, двуслойной идентичностью. Культурные характеристики (празднование некоторых религиозных праздников и ношение креста, например) выступают внешней оболочкой, соприкасающейся с «большим» социумом, а собственно религиозная составляющая (в узком смысле слова) остается в латентном состоянии... Под религиозной составляющей в данном контексте мы подразумеваем весь комплекс психологических переживаний, связанный с рациональным и иррациональным опытом постижения христианского Бога» Рыжова С.В. О соотношении религиозной идентичности и гражданского сознания // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. М.: Ин-т социологии РАН, 2006. С. 145.. Как видим, возрождаемая православная религиозность рассматривается ее носителями как внешняя культурная форма, проявляющаяся в выполнении религиозных ритуалов, оформляющих повседневную жизнь, а не как внутреннее состояние, способное продуцировать устойчивые религиозные убеждения.

Проблематичность формирования у молодых россиян глубоких религиозных убеждений, как основы социоцентрической ориентации, связана и с конфессиональной неоднородностью российского общества, затрудняющей превращение конфессиональных ценностей-убеждений в социетальные. Опора на традиционные ценности православия в поисках новой государствообразующей идеологии может привести к еще большему расколу общества, уже не по властно-имущественному, а по конфессиональному признаку: «В условиях, когда Россия превратилась в поликонфессиональную (а не только многонациональную) страну, уповать только на православие является ошибочным из-за абсолютизации этой идеи», - пишет Ж.Т. Тощенко Тощенко Ж.Т. Кентавр-проблема. Опыт философского и социологического анализа: монография. М.: Новый хронограф, 2011. - 172 с. - С.88.. В известной степени, выходом из положения в последнее время послужило введение в оборот обобщенного понятия «традиционные религии», объединяющего православие в единый социокультурный комплекс с другими религиями, издавна существующими на территории России. Этот термин взяла на вооружение и сама РПЦ: «..Мы настаиваем на правомочности употребления термина «традиционные религии»… речь идет о религиозных верованиях, которые бытовали в данных местах исстари и не были занесены в них извне, не были, как мы сегодня сказали бы, импортированы в нашу страну. Так вот, уникальная особенность отечественной национальной истории заключается в том, что на протяжении тысячи лет в России традиционные религии ее народов никогда не входили в прямые конфликты и столкновения» Митрополит Кирилл. «Опыт взаимодействия традиционных религий - великое культурно-цивилизационное достояние многонациональной России». Выступление председателя ОВЦС на первом заседании Объединенной комиссии по национальной политике и взаимоотношениям государства и религиозных объединений при Совете Федерации //http://www.mospat.ru/archive/33465.htm. Однако искусственность этого понятия очевидна, равно как и его неоднозначность. Оно также обладает дискриминационным потенциалом, тем более что не вполне ясно, какая инстанция и по каким критериям должна дифференцировать религии на традиционные и нетрадиционные.