Молодежь в социокультурном пространстве современной России: имитационный механизм адаптации

Для молодежи, в отличие от старших поколений, характерен как раз духовный поиск, отталкивающийся от традиционных религиозных ориентиров, которые воспринимаются как навязываемые обществом или родителями. Этот поиск, тяга к новому толкает часть молодых людей именно к тем формам религиозности или квазирелигиозности, которые принято относить к нетрадиционным: в различные секты тоталитарного типа, пограничные с религией субкультуры, например, неоязычество. Этот же путь ведет и к сатанизму, присутствие которого в российском обществе расширяется. Нам представляется, что источником всех подобных ориентаций является в конечном счете протест против всех вариантов религиозных и внерелигиозных систем ценностей, которые правящие элиты пытаются использовать в качестве легитимирующей основы установленного порядка.

Проведенный нами обзор показывает, что в современном российском обществе, практически во всех его институтах, так или иначе ответственных за социокультурное воспроизводство социоцентрических терминальных ценностей, сложилась в настоящее время ситуация, исключающая эффективное выполнение этой функции. Поэтому социализация молодежи под влиянием этих дисфункционально работающих институтов уже изначально приобретает формальный, демонстрационный и ритуальный характер. Формальное, симулякрическое бытование ценностей в социальном пространстве ощущается и осознается молодыми людьми как объективное состояние их жизненного мира, исключающее позицию искренней ориентации на социоцентрические ценности-убеждения. В то же время, эффективность социальных практик, основанных на ценностно-нейтральном, а по сути, отрицающем содержание ценностей обмене, показывает молодым людям ту модель социального поведения, которая реально вознаграждаема социальной средой.

Для более глубокого понимания ситуации, в которую попадает адаптирующийся молодой субъект, обратимся к некоторым моментам социологиеской концепции П. Бурдье. В своей трактовке социальной практики Бурдье исходит из того, что практика имеет дорефлексивную природу. Она является продуктом взаимодействия, с одной стороны, объективно сложившихся социальных структур (институтов), а с другой - глубинных интериоризированных структур культуры, которые представляют собой (в пространственной социологии Бурдье) определенные ментальные диспозиции в социальном пространстве, то есть дорефлексивные когнитивные схемы. Совокупность таких схем он обозначает как габитус - устойчивый когнитивный комплекс, определяющий поведение актора на практике. «Габитус есть одновременно система схем производства практик и система схем восприятия и оценивания практик. В обоих случаях эти операции выражают социальную позицию, в которой он был сформирован. Вследствие этого габитус производит практики и представления, поддающиеся классификации и объективно дифференцированные» Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть/ Начала. М., 1994. - С.193-194..

Актор, как явствует из этого определения, на дорефлексивном уровне воспринимает и оценивает сложившуюся ситуацию и соответствующим образом бессознательно строит свои практики. Он может не отвергать рефлексивно интериоризированные ранее ценности, но в своих повседневных практиках дорефлексивно не ориентироваться на них. Речь идет о формировании новой когнитивной схемы интерпретации действительности, в которой социоцентрические терминальные ценности выносятся за скобки как не участвующие в организации реальных социальных взаимодействий и в силу этого и прагматически бесполезные, и не востребуемые самим обществом. Поскольку социальное пространство по-прежнему представляет собой в ценностном отношении вакуум, а искусственные идеологические конструкции так и не обеспечили необходимого социетального единства, общество, как целое, как бы распадается в восприятии акторов на ряд практически автономных структур, в каждой из которых существует свой ритуал имитации следования ценностям, но под формой этого ритуала происходит постоянный прагматически ориентированный обмен. Для того чтобы включиться в реальный процесс жизнедеятельности этих структур, в совокупности презентирующих общество как целостность, необходимо усвоить универсальный ключевой алгоритм симуляции социоцентризма.

Таким образом, имитация-симулякр становится ключом, владение которым обеспечивает участие в реальных социальных обменах, а следовательно, занятие реальных статусных позиций и получение реальных социальных бонусов. Именно эта реальная сфера социальных взаимодействий и является той новой средой, по отношению к которой осуществляется адаптация. Это среда, конституированная обменными практиками, находящимися вне ценностно-нормативной регламентации, поэтому в процессе социализации, которая к тому же сама по себе дисфункциональна, и подготовить молодых акторов к нахождению в ней невозможно. К этой среде можно лишь приспособиться, адаптироваться к ее флуктуациям, то есть принять ценностно-нейтральную, принципиально адаптивную (гибкую), индифферентную, по отношению к социоцентрическим ценностям, модель поведения.

Из сказанного можно сделать следующие выводы:

1. Тенденции сдвига аксиологической сферы от статичных сакральных социоцентрических ценностей-убеждений в сторону динамичных персоноцентристских ценностей развития и благополучия каждого индивида выступают общей закономерностью социальных изменений, связанных с социальной модернизацией и становлением обществ с рыночной экономикой. Эти тенденции присущи всем без исключения обществам, основой функционирования которых являются свободные рыночные отношения. В транзитивном российском обществе, проходящем догоняющую модернизацию с рецидивирующей траекторией, действие этих тенденций специфично в силу трансформационной аномии и социокультурной неоднородности.

2. В силу инерционности культурных процессов, анализ состояния аксиологической сферы современного российского общества нужно начинать с советского периода, когда марксистская моноидеология являлась основой когнитивной схемы восприятия социальной реальности и системы социетальных ценностей россиян, что отражало и содержание социализации в образовательных институтах. Социоцентрическая модель индивидуального поведения была единственной социально приемлемой и инвариантно воспроизводилась в ходе социализации. В позднесоветский период, когда началось разложение советского строя, возник зазор между растущими прагматическими ориентациями населения и нормативно-ценностным содержанием социализации. Официальная идеология превратилась в функционально необходимый симулякр культуры, не адекватный реальной практике, но требующий от акторов имитации приверженности комплексу идеологизированных значений. Возник устойчивый тип социальной личности, ориентированной на имитацию следования социоцентрическим ценностям, по определению Ю. Левады - «человек двойственный». Сформированность характеристик этого социального типа стала фактором распространения имитационной стратегии социальной адаптации в постсоветском российском обществе.

3. В современном российском обществе наблюдается кризис социоцентризма в ценностных ориентациях акторов, обусловленный такими факторами, как ослабление доверия населения к государству в результате отказа государства от патерналистской модели отношений с гражданами в 90-е годы; слабость негосударственных структур гражданского общества как альтернативных государству адресатов социоцентристских мотиваций акторов; центробежные тенденции, приведшие к росту значения локальных и этнических идентичностей в сравнении с общегражданскими; разочарование населения в либерально-демократических политических ценностях после «шоковой терапии» и аномии 90-х годов. Ослабление социоцентризма способствовало укреплению персоноцентристских ориентаций.

4. Вакуум социетальных ценностей-убеждений, сохраняющийся несмотря на попытки правящих элит создать новую государствообразующую идеологию, детерминирует примат персоноцентризма в ценностных ориентациях молодежи, находящий проявление в гражданской и политической индифферентности; инструментализации и индивидуализации ценностей свободы и саморазвития; формально-ритуалистическом отношении к ценностям религии, не переходящим в глубокие ценности-убеждения; дефиците нравственных ценностей, выражающемся в росте толерантности к криминальному и безнравственному поведению, агрессивной ксенофобии, размывании общесоциальных критериев нравственной оценки.

5. Все институты современного российского общества, реализующие межгенерационное социокультурное воспроизводство социоцентрических терминальных ценностей, в настоящее время работают в дисфункциональном режиме, транслируя лишь отчужденную от содержания форму этих ценностей. Формальное, симулякрическое присутствие ценностей в социальном пространстве воспринимается молодежью как объективное состояние их жизненного мира, исключающее социоцентрические ориентации. В то же время, эффективность социальных практик, основанных на ценностно-нейтральном, а по сути, отрицающем содержание ценностей обмене, показывает молодым людям ту модель социального поведения, которая реально вознаграждаема социальной средой. Эта модель состоит в фактическом вынесении за скобки социоцентрических по направленности ценностно-нормативных ориентаций при формальной имитации следования им.

2.3 Стратификационные факторы имитативной адаптации молодежи

Социальное пространство современного российского общества специфично и в части его стратификационной структуры, также влияющей на характер адаптационной активности молодежи. Одно из основных проявлений социальной адаптированности субъекта заключается в его способности к восхождению по социальной вертикали. Наша задача - выяснить, почему для того, чтобы осуществить это восхождение, ряд молодых акторов прибегает к имитационному поведению.

При всей официально декларировавшейся социальной гомогенности советского общества, в действительности в нем - в позднесоветский период -шли подспудные процессы расслоения. Два базовых класса - наемные работники промышленности и коллективизированное крестьянство, как и «прослойка» трудовой интеллигенции образовывали официально заявленный срез стратификационной структуры, в то время как внутри всех этих слоев можно было выделять подслои, различающиеся в имущественном отношении. По идеологическим основаниям официальное обществоведение замалчивало и такой факт социального неравенства, как наличие особого слоя партийно-советской номенклатуры с огромными негласными привилегиями. И тем не менее институциональная конфигурация общества вкупе с системной идеологической пропагандой были в состоянии обеспечивать относительную «незаметность» реального неравенства для широких масс.

В значительной мере это было связано с поддерживавшимся искусственно стабильным балансом вертикальной мобильности. Согласно определению П.А. Сорокина, «под вертикальной социальной мобильностью подразумеваются те отношения, которые возникают при перемещении индивида из одного социального пласта в другой. В зависимости от направления перемещения существует два типа вертикальной мобильности: восходящая и нисходящая. В соответствии с этим есть нисходящие и восходящие течения экономической, политической и профессиональной мобильности» Сорокин П. Социальная стратификация и мобильность // Питирим Сорокин. «Человек. Цивилизация. Общество». М., 1992. - С. 302-373. .

При всей закрытости советского общества, о которой много писали философы и социологи Запада См. напр.: Корнфорт М. Открытая философия и открытое общество. М.: Изд-во "Прогресс", 1972. - 526 с., они имели в виду закрытость, вероятнее всего, в идеологическом, ментальном и геополитическом смысле, нежели в социологическом, статусно-стратификационном. Вертикальная открытость послереволюционной конструкции социального пространства была одним из основополагающих принципов марксистской схемы и советской власти в ее первые десятилетия. Лозунг «кто был ничем, тот станет всем» был зримо реализован уже в первые годы советской власти, но и в более позднее время власть тщательно следила за стратификационными процессами, целенаправленно поддерживая функционирование социального лифта для выходцев из низших слоев старой России, в большой степени за счет искусственного торможения и ограничения вертикальной мобильности «бывших», и прямых репрессивных мер. Посредством репрессий и правовых ограничений было расчищено поле для легкой социальной карьеры выходцев из бедных слоев и лиц, ранее социально депривированных по этническому и религиозному признакам. В то же время шла непрекращающаяся жестокая чистка рекрутированных таким способом партийных и советских элит, что способствовало их быстрой ротации.

В годы время хрущевской оттепели и брежневского позднесоветского периода ситуация радикально поменялась. Механизм массовых репрессий, составлявший основной инструмент ротации элит, перестал действовать. Других же механизмов, которые бы работали на правовой основе, не существовало в силу общего неправового, административно-приказного характера функционирования властных институтов. Возникли и быстро набрали силу тенденции образования негласной групповой солидарности партийно-советской номенклатуры с негласными же правилами кулуарной внутриполитической игры, подковерной борьбой группировок. Номенклатура быстро - в масштабе исторических сроков - превратилась в солидаризированный стабильный социальный слой с огромными возможностями и неконтролируемой со стороны населения властью. При этом, как отмечает О. Гаман-Голутвина, позднесоветская номенклатура испытывала глубокое неудовлетворение «в связи с перманентно воспроизводившимся противоречием между функциями владения и распоряжения, свойственного советской номенклатуре, преемницей которой стали постсоветские элиты. Распоряжаясь колоссальными материальными государственными ресурсами, совпартноменклатура в части личного состояния была весьма бедной, а по меркам сегодняшнего для -- нищенствовала. Большая часть имущества даже высших иерархов было казенной; на мебели стояли штампы управления делами, и это имущество подлежало периодической инвентаризации. Именно противоречие между правом распоряжения -- действительно масштабным, в отдельные периоды практически неограниченным -- и правом владения (вернее, фактическим отсутствием такового) стало ключевым противоречием сознания советской номенклатуры, побудившим советский правящий класс стать «могильщиком» советской системы» Гаман-Голутвина О.В. Авторитаризм развития или авторитаризм без развития: судьбы модернизации на постсоветском пространстве // «Вестник МГИМО - Университета». - 2010. - № 4. - С. 77-84.. Однако позднесоветская номенклатура, состоявшая главным образом из выходцев из бедного крестьянства и рабочего класса в первом поколении, сохраняла рудименты сознания единства с этими классами, а также руководствовалась приверженностью к идеологическим догмам, почему и продолжала поддерживать открытые каналы вертикальной мобильности для молодежи из базового слоя.

Именно эти открытые каналы вертикальной мобильности, посредством которых дорекрутировалась низовая номенклатура, обеспечивались кадрами силовые структуры, директорский корпус промышленности, научные институты, и составляли, с нашей точки зрения, привлекательность советской системы для широких слоев населения, несмотря на невысокий в целом даже в лучшие периоды уровень потребления, постоянные мобилизации, депремированный по сути напряженный труд, ограничения прав личности в их общечеловеческом понимании. Реальная открытость вертикалей служила для массового сознания наглядным подтверждением истинности идеологических догматов и социального проекта будущего, начало которому было положено революцией.

Но по мере того как номенклатура превращалась в привилегированную социальную солидарность, широкие слои советского общества все более замечали и осознавали зазор между идеологическим содержанием социализационных нормативов и реальным нарастанием социального неравенства номенклатуры и базового слоя. Общество становилось более рефлексивным, во многом благодаря контрпропагандистской деятельности диссидентских кругов и специализированных западных радиостанций. Наличие социального неравенства, в виде негласных привилегий номенклатуры, было осознано активной частью базового слоя как главный дефект существующей системы - наряду с отсутствием права на выезд и теряющей производительность экономикой. Именно борьба с номенклатурными привилегиями стала пафосом и оправданием горбачевской перестройки, заявленная цель которой заключалась в возвращении к «ленинским нормам партийной жизни», то есть уничтожении сложившегося неравенства базового слоя и номенклатуры.

Однако динамика социальных изменений вышла из-под контроля группы инициаторов перестройки, причем, именно недоверие базового слоя к номенклатуре стало питательной средой перехода к более радикальным преобразованиям в обществе и экономике и, соответственно, смены девальвировавшегося идеологического проекта. Системная трансформация позднесоветского общества в общество с либеральной рыночной экономикой стала осуществляться под лозунгами обеспечения базовому слою более высокого уровня жизни «как на Западе» и создания равенства стартовых возможностей, которому препятствовало в позднесоветском обществе существование социально неподконтрольной номенклатурной солидарности.

Тем не менее, дальнейший ход событий повернулся иначе, номенклатурная солидарность не выпустила из-под контроля ход преобразований, а, напротив, вступила в альянс с вышедшей на поверхность общества теневой экономикой. При отсутствии существенных денежных накоплений у большинства представителей базового слоя, массовой низкой ресурсности населения, организованного стремительного обесценивания ваучера на внутреннем рынке на фоне «шоковой терапии» - и, с другой стороны, при быстром сращении оси богатства и оси власти (Т. Заславская) равенства стартовых возможностей не получилось, а имущественная дифференциация стала расти чудовищными темпами. Согласно Н. Тихоновой Тихонова Н.Е. Факторы социальной стратификации в условиях перехода к рыночной экономике/ Автореф. дис. … доктор. социолог. наук. М., 2000. С.10-12., трансформирующееся стратификационное пространство в 90-е годы строилось по критериям функционирующих одновременно двух систем стратификации. Одна из них была сохраняющаяся прежняя, «сословно-корпоративная», предлагающая практически прежние критерии стратификации - на «номенклатуру» и базовый слой обслуживающих ее работников. Другая же система стала образовываться на основе частного сектора экономики. Наличие двух систем стратификации и своеобразные отношения между ними составляют и в настоящее время специфику стратификации социального пространства российского общества.

Отказ государства от социальных гарантий в 90-е годы и внеправовой «распил» бюджета бюрократической номенклатурой всех уровней привели к массовому обеднению базового слоя и образованию слоя образованных работающих «новых бедных». Их социальный статус можно рассматривать в двух аспектах. С одной стороны, низкий имущественный статус бюджетников в контексте рыночной экономики влечет за собой не только низкий уровень жизни, но и объективно низкий реальный статус в обществе. Именно бюджетники в городах и бедное население сел, где так и не сложились успешные фермерские хозяйства, составляют базу сохраняющейся сословно-корпоративной системы распределения социальных статусов (Н.Тихонова). Другие исследователи говорят о сохраняющемся крепостническом характере государственной экономики (Ю. Афанасьев), имея в виду низкую материальную вознаграждаемость труда в госсекторе экономики и особенно в непроизводственной сфере, а также общую низкоресурсность работников и использование косвенных внеэкономических механизмов регулирования поведения (административный ресурс).

В условиях развивающихся рыночных отношений сословно-корпоративная система стратификации еще более потенцирует и заостряет имеющуюся имущественную и статусную поляризацию в рамках традиционных для России и так и не преодоленных в годы советской модернизации социальных различий между городом и селом, столичными мегаполисами и провинцией, продвинутыми и депрессивными регионами, чиновниками номенклатуры и рядовыми обывателями См.: Тихонова Н.Е. Факторы социальной стратификации в условиях перехода к рыночной экономике/ Автореф. дис. … доктор. социолог. наук. М., 2000. С.10-12..

С другой стороны, достаточно длительный срок функционирования общества в режиме рыночной экономики сформировал базу другой системы социально-экономической дифференциации - по критериям финансово-экономической (большой, средний и малый бизнес-слои), а также профессионально-квалификационной (высококвалифицированный наемный персонал частноэкономического сектора) состоятельности. В настоящее время существуют многочисленные сложноструктурированные неформальные связи, отношения и солидарности, объединяющие бизнес-слои и номенклатурную бюрократию разных уровней. Эти связи и солидарности объединяет одно основное их качество - теневой, внеправовой или противоправный характер.

Согласно Н. Тихоновой, главная особенность статусно-ролевой структуры трансформирующегося российского социального пространства заключается в общей смещенности книзу большинства легальных социальных статусов. Это обусловлено наличием иллегальной статусной иерархической вертикали, поддерживающей реальные социальные практики. С другой стороны, смещение статусных позиций вниз отражает факт неподкрепленности традиционно высоких легальных статусных позиций соответствующего уровня материальными возможностями и условиями жизни на фоне растущего благосостояния и потребления бизнес-слоя. Еще одна важная особенность российской структуры социального пространства - немногочисленность и неоднородность среднего класса. Подавляющее большинство населения представлено «базовым» и «низшим» слоями. Наконец, российское общество отличает большое количество маргинализованных, деклассированных акторов, утративших стабильные статусные позиции, выпавших из легальной статусно-стратификационной системы. Это работники, получающие доход от постоянной занятости в теневой сфере, мигранты, безработные и т.д.

Кроме того, важнейшая особенность стратификационно-статусного строения социального пространства современной России заключается в раздельном сосуществовании двух статусных систем: легальной и иллегальной, то есть формальный легальный статус актора может не совпадать с его теневым статусом. Это обстоятельство, возможно, является определяющим фактором влияния на достижительные практики акторов, в том числе и молодых, переориентируя их на своего рода «теневую достижительность», то есть на целеполагание в рамках тех или иных теневых сегментов социума. Наличие иллегальных статусов связано с иллегальным сращением бизнеса и бюрократии, которое и образует ту ткань, ячейками которой выступают эти теневые статусы. Теневая статусная иерархия выстраивает «солидарность производителей риска», о которой упоминает О. Яницкий, характеризуя специфику современного российского социального пространства. В рамках рыночной экономики теневая статусная иерархия существует в целях обеспечения возможности неправовых обменных практик, направленных в первую очередь на материальное обогащение, а также на деятельность по закреплению и переделу теневых сфер влияния. Как пишут И. Клямкин и Л. Тимофеев, «особенность переживаемого страной периода заключается не столько в недостаточном развитии рыночных отношений, сколько в чрезмерно широком распространении принципов рыночного поведения. В частности, объектом рыночной конкуренции становятся все без исключения общественные блага, доступ к которым по закону должен быть равным для всех граждан - в силу равенства их конституционных прав. В этих условиях исполнительная власть, бюрократия, в чьи прерогативы входит распоряжение общественными благами, получает важные рыночные преимущества. Как показывают наши собеседники, чиновничество реализует эти свои преимущества на многообразных и связанных между собой теневых рынках» Клямкин И. М., Тимофеев Л. М. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т., 2000. - 592 с. - С. 203..

Смещенность вниз большей части легальных статусов, на которую указывает Н.Тихонова, как нам представляется, связана именно с тем, что реальное движение финансовых потоков, перераспределение средств и самих легальных статусов, открытие и закрытие вертикальных каналов для тех или иных индивидуальных акторов осуществляется в теневой системе статусной дифференциации. Чем, естественно, обесцениваются легальные статусы, превращаясь в чисто формальные, а их носители вынуждены так или иначе позиционировать себя по отношению к иллегальной системе. В зависимости от их самопозиционирования они получают ту или иную долю возможностей реального социального действия, а также ту или иную долю поддержки теневых агентов влияния при продвижении по социальной вертикали.

Само по себе обесценивание легальных статусов и наличие в обществе парастатусной системы дезорганизует и дезориентирует акторов, толкая их к девиантному поведению, поскольку деформации статусной иерархии, согласно Э. Дюркгейму, есть признак и проявление социальной аномии. В то же время, доминирование теневых статусов проявляется в контроле теневых структур, авторитетных акторов и групп теневого поля над легальными каналами вертикальной мобильности. Сохраняющаяся сословно-корпоративная модель распределения легальных статусных позиций при доминирующем положении теневых акторов и траекторий определяет высокую степень контролируемости, то есть закрытости для спонтанного продвижения, каналов вертикальной мобильности в пространстве современного российского общества. В особенности это имеет значение для молодых людей, принадлежащих к базовому и, тем более, низшему слоям.

Напомним, что П. Сорокин выделял три вида вертикальной мобильности: экономическую, политическую и профессиональную. Рассмотрим их последовательно.

Каналы экономической вертикальной мобильности, то есть каналы подъема наверх благодаря легальному накоплению материальных и финансовых ресурсов, для низкоресурсных категорий молодых людей практически закрыты, поскольку бизнес-деятельность всех уровней поставлена в парализующую зависимость от бюрократического аппарата и силовых структур, осуществляющих на теневом уровне регулирование и защиту («крышевание») бизнеса. Тем самым, обретение экономической независимости оборачивается попаданием в зависимость от теневых структур и деятелей и зачастую путь в бизнес оказывается рискованным. Правовая незащищенность предпринимателя в поле экономических взаимодействий заставляет его искать защиты у тех же теневых структур, а сращенность бюрократии и бизнеса - искать неправовые, коррупционные пути решения своих организационных проблем. Здесь опять мы сталкиваемся с ситуацией поиска компромисса между формальным и неформальным порядком, которую описывает В. Радаев Радаев В. Деформализация правил игры и уход от налогов в российской хозяйственной деятельности // Вопросы экономики. - 2001. - №6. - С.60-79.. То есть имитация следования формальным нормам права как траектория адаптационного поведения имеет место и здесь. Актор вынужден для успеха своей бизнес-инициативы обращаться за санкцией в формальные инстанции, но это действие является лишь имитацией следования закону, поскольку само содержание взаимодействия бизнесмена с чиновником - теневой обмен благами, не имеющий ничего общего с законом. Как отмечают И. Клямкин и Л. Тимофеев, «потенциальный предприниматель, не имеющий необходимого «капитала неформальных связей», бывает даже вынужден совсем отказаться от намерения открыть свой бизнес» Клямкин И. М., Тимофеев Л. М. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т., 2000. - 592 с. - С.97..

Поэтому молодые выходцы из небогатых семей, не имеющие лишних денег и теневых ресурсов, в большинстве своем не демонстрируют оптимизма в оценке своих экономических перспектив. По данным опросов, 52,3% «неблагополучных» в материальном отношении молодых респондентов отрицают для себя возможность когда-либо улучшить свое материальное положение Зубок Ю.А. Проблемы социального развития молодежи в условиях риска// Социологические исследования. - 2003. - №4..

Закрытость легальных путей к обогащению, в условиях рыночного общества, ориентирующего на достижительные ценности и высокий уровень потребления, часто приводит к переходу актора на иллегальные траектории. Как отмечает Ю. А. Зубок, современная российская молодежь из малообеспеченных семей ищет возможности экономической вертикальной мобильности в зоне риска, используя для достижения целей обогащения иллегальные и криминальные практики Там же.. Иначе говоря, отсутствие работающих каналов экономической вертикальной мобильности стимулирует молодых людей к поиску иных средств обогащения, а эти средства лежат за пределами правового поля и, согласно нормам, транслируемым социализацией, не являются социально одобряемыми. Таким образом, достижение успеха требует адаптационного поведения, связывающего достижительные цели с социально девиантными средствами. Но открытые криминальные практики характерны главным образом для выходцев из необеспеченных слоев, не претендующих на повышение легального социального статуса, почему они, в отличие от предпринимательской деятельности, и не требуют имитации.

Политическая вертикальная мобильность ассоциируется с карьерой в органах власти и управления, политических партиях и организациях. В современном российском обществе специфика политической жизни, как и экономической, определяется «сращением оси богатства и оси власти» (Т. Заславская). Применительно к политическим практикам это означает отсутствие хотя бы относительной их независимости от конфигураций макроэкономической конъюнктуры, частногрупповых (анклавных) интересов, распределения финансовых потоков и т.д. Политические практики, формирование и переформирование организаций и партий, заявляющих политические цели, зависят, главным образом, от экономического контента. Причем не в том смысле, который имел в виду В.И. Ленин, говоря о политике как концентрированном выражении экономики, а в другом: политические институты и регулируемые ими практики образуют презентационные формы, содержанием которых выступает взаимодействие частногрупповых экономических интересов и солидарностей, фактически приватизировавших политическую сферу. По словам О. Гаман-Голутвиной, «обретение полноценных привилегий в 1990-е годы стало революцией элит, а собственность стала ключевым основанием рекрутирования во власть. Произошла приватизация не только государства, но и статуса элиты» Гаман-Голутвина О.В. Авторитаризм развития или авторитаризм без развития: судьбы модернизации на постсоветском пространстве // «Вестник МГИМО - Университета». - 2010. - № 4. - С. 77-84. . О том, что это так, убеждает легкость, с которой современные российские политики меняют партии и идеологии, вступают в коалиции и выходят из них. Об этом говорит и искусственность в наименованиях политических партий, по которым никак не прослеживается, интересы какого слоя, какие политические ценности и идеалы они выражают. Об этом свидетельствует и отсутствие в российской политической жизни настоящих, «живых» идеологий, способных создать у масс людей искренние и бескорыстные мотивации к политическому участию, при наличии, однако, блеклых и непривлекательных идеологических симулякров, создаваемых с помощью манипулирования теми или иными «образами врага», при участии традиционных для России религиозных институтов, прежде всего, РПЦ.

В этой презентационной политической реальности вертикальная политическая мобильность может оказаться только и только презентационной. Российские политические элиты становятся все более закрытыми, все более уходят в тень, их деятельность все более кулуарна, непрозрачна, что выливается в подлинную закрытость государства от общества. Распределение управленческих должностей, полномочий и соответствующего административного ресурса происходит в пределах сформировавшегося элитного слоя, в достаточно тесном кругу, соединяемом неформальными отношениями и связями. Условием продвижения вверх является именно наличие неформальных связей.

Что касается политических партий, то и здесь господствует тот же принцип презентационности - от партий, образующих системную оппозицию, которые являются лишь презентацией оппозиционности, и до партии власти, формально репрезентирующей в легальном политическом поле многопартийной системы реальное господство бюрократических групп, сращенных с экономическим капиталом.

Поэтому в политической сфере действуют каналы вертикальной мобильности, большей частью не связанные с действительным продвижением во власть тех, кто уже не аффилирован с элитой. Зато они отражают реальное расслоение общества. Если высокая партийная карьера в «Единой России» характерна для выходцев из управленческой элиты, элиты силовых структур, аффилированных с ними лиц, то через партии системной оппозиции могут подниматься наверх представители тоже достаточно благополучных слоев - тех же силовиков, малого и среднего бизнеса. КПРФ, например, включает в ряды своих функционеров бизнесменов, крупных ученых, литераторов, а не только выходцев из рабочего класса. Тем не менее, и их движение наверх ограничено: лидеры партий системной оппозиции практически несменяемы, что говорит о презентационном характере внутрипартийной практики.

Что в этой ситуации остается для молодежи из базового и низшего слоев, стремящейся к политической карьере? Варианты могут быть такие: вступление в молодежные организации, существующие при «партии власти», и попытка восходящей карьеры в них, - однако это презентационные массовые организации, требующие имитации политических убеждений; вступление в одну из партий системной оппозиции и занятие в ней невысокого, но стабильного функционерского места, - но и здесь потребуется имитация; различные полуэкстремистские и экстремистские молодежные организации, членство в которых рискованно и ведет не наверх, а к стигматизации и социальному аутсайдерству.

Вероятно, в этом одна из причин массового равнодушия молодых людей к политическому участию. Они не рассматривают его как канал восходящей мобильности. Однако зачастую принимают участие в различных массовых акциях по приглашению провластных молодежных организаций за небольшое вознаграждение или скромные бонусы в виде бесплатных поездок или посещения концертов. Это, по-видимому, означает, что молодежь - осознанно или нет - рассматривает политическое участие как чисто презентационную форму деятельности, где нужны платные статисты, а не целеполагающие акторы. Либо молодые акторы превращаются в имитирующих убеждения партийных функционеров. Политическое участие молодежи - и с точки зрения организаторов, и с точки зрения непосредственных исполнителей - становится элементом иллегального социального обмена и вознаграждается теми или иными благами.

Наконец, рассмотрим возможности профессиональной вертикальной мобильности современной российской молодежи. Ее каналами являются система профессионального образования и рынок труда.

Одним из наиболее традиционных «социальных лифтов» всегда была система высшего образования: к примеру, в большинстве обществ с сословной организацией получение диплома автоматически влекло за собой возведение в личное дворянство и соответствующий резкий скачок в статусной иерархии. В советском обществе статус обладателя высшего образования и тем более ученой степени также изначально был высок. Но постепенно доступность высшего образования привела к его инфляции, что сказалось в относительном снижении общественного статуса дипломированных специалистов. Кроме того, по мере утверждения рыночной экономики статус и престиж стали прочно ассоциироваться с материальным уровнем жизни, а образование само по себе не обязательно приносит высокий достаток. Согласно Ю.Г. Волкову, для современного российского общества типична ситуация низкого материального вознаграждения и - как следствие - низкого престижа и статуса высокообразованных и высокоинтеллектуальных людей Волков Ю.Г. Социология. Учебник для студентов вузов: По ред. В.И. Добренькова. 2-е изд. М.: Соц.-гум.издание. Ростов н/Д.,: Феникс, 2006. - С. 269.. В.И. Добреньков и А.И. Кравченко так иллюстрируют происшедшие изменения статуса высокообразованного россиянина: «Профессия физика в шестидесятые годы пользовалась высоким престижем в СССР, а бухгалтера - низким. В современной России они поменялись местами. В данном случае престиж прочно связан с экономическим статусом данных видов занятий» Добреньков В.И., Кравченко А.И. Социология: В 3 т. Т.2: Социальная структура и стратификация. М., 2000. - С. 114..

В советском обществе, как бы то ни было, образование оставалось надежным социальным лифтом, обеспечивавшим стабильную занятость, вполне прожиточный заработок и социальный престиж. До сих пор большое число молодых людей и их родителей по инерции уверены в самоценности диплома о профессиональном образовании как инструменте профессионального и жизненного устройства. Правда, в отличие от советского прошлого, обесценилось среднее профессиональное образование: «старые советские образовательные модели -- самодостаточность школьного образования, профессиональное среднее образование -- уходят в прошлое. Средние специальные учебные заведения -- колледжи, ранее называвшиеся «техникумами», -- все чаще становятся только ступенькой для поступления в вузы. Колледжи -- это часто единственный канал образовательной мобильности для выходцев из провинции, из семей, бедных ресурсами (связями или деньгами). Они используют колледж не как самостоятельное и достаточное образование, а как возможность затем попасть в вуз: многие колледжи обеспечивают бесплатное поступление на второй курс вуза (чаще всего не очень престижного)» Бочарова О. Высшее образование в России: вертикальная мобильность и социальная защита // Отечественные записки. - 2002. - №1. - С.106-112..

В последнее десятилетие исследователи отмечают бурный рост заинтересованности в получении высшего образования, что, очевидно, связано с крушением массовых ожиданий, возлагавшихся в 90-е годы на предпринимательство, как альтернативный канал вертикальной мобильности. При этом, высокий интерес к получению высшего образования присущ выходцам из всех социальных слоев. Однако исследования обнаруживают различие в характере мотиваций к получению высшего образования в зависимости от социальной принадлежности: «в крупных городах, в «продвинутых» группах, высшее образование обладает самодостаточной ценностью и является необходимым знаком поддержания и воспроизводства социального статуса. Представляется, что выходцы из этих социальных групп в наибольшей степени воспроизводят и поддерживают специфический «студенческий» образ жизни. Для них высшее образование -- одна из составляющих успешного жизненного пути, наряду с другими ресурсами, обеспеченными им средой. Существует также большая группа абитуриентов и студентов, для которых получение высшего образования становится единственным каналом социальной мобильности и дальнейшего трудоустройства. Эта группа обычно сильно мотивирована на поступление. Ее представителям свойственно или четкое представление о сфере своих профессиональных/образовательных интересов, или ярко выраженное желание «вырваться». Наконец, очень распространенной является мотивация получить высшее образование (часто неважно какое) как некую социальную гарантию. Здесь следует отдельно рассматривать проблему отсрочки от армии, которая стала средоточением сильнейших эмоциональных напряжений и предметом спекуляций и торга со стороны вузов и армейских структур» Бочарова О. Высшее образование в России: вертикальная мобильность и социальная защита // Отечественные записки. - 2002. - №1. - С.106-112.. По данным другого исследования, 47% респондентов из числа студентов вузов мотивированы к учебе самим стремлением к получению диплома, вне зависимости от специальности Старостина Т.В. Вузы на рынке образовательных услуг//Социологические исследования. - 2003. - № 4. - С.121-125..

Для первой группы поступающих, выделенной О. Бочаровой, высшее образование выполняет функцию не социального лифта, а воспроизводства уже имеющегося у родительской семьи статуса. Независимо от прочности мотиваций к учебе и дальнейшей профессиональной деятельности ресурсы и статус родителей, интеллект и общая «продвинутость» обеспечат им жизненный успех.

Для студентов, относящихся к третьей группе, получение образования изначально выступает лишь формальным социальным лифтом. Студент, относящийся к этой категории, не обладает сильными мотивациями к учебе, но родительских ресурсов хватает, чтобы обеспечить ему продвижение с курса на курс без усилий и иногда даже вообще без личного участия: в дело включается коррупционная составляющая, и процесс учебы превращается в серию актов купли-продажи оценок. По словам одного из респондентов И. Клямкина и Л. Тимофеева, «после того как человек поступил в институт, у него уже появляется выбор: либо учиться, либо платить. То есть в принципе можно платить за все экзамены, зачеты, пересдачи» Клямкин И. М., Тимофеев Л. М. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т., 2000. - 592 с. - С.154.. Реального прироста знаний, естественно, не происходит, однако формальное прохождение этапов обучения отражается в документах. Такая категория студентов рассматривает свое нахождение в вузе как необходимую для осуществления восходящей мобильности презентационную деятельность, не воспринимают знания как ценность, хотя и признают значимость образования как символического капитала для дальнейшей конвертации.

Для второй группы получение высшего образования действительно может стать социальным лифтом. Но процессы, идущие внутри самой системы образования и на рынке труда, ставят образование как «социальный лифт» и для таких студентов под вопрос, толкая и их к имитационным практикам.

Во-первых, продолжающее нарастать социальное и имущественное неравенство между жителями столичных мегаполисов, провинциальных индустриальных городов и сел приводит к выделению двух различно функционирующих подсистем российского высшего образования См.: Черняховский С. Негосударственные вузы - защита от коммерциализации // Русский журнал (Электронный ресурс) URL: http://www.russ.ru/pole/Negosudarstvennye-VUZy-zaschita-ot-kommercializacii.. Одна из них - элитные вузы столиц, в том числе платные, отличающиеся высоким качеством обучения и соответствующим статусом диплома, обеспечивающим престижное и выгодное трудоустройство. По данным исследователей современного платного высшего образования в России, «самые престижные столичные вузы, соответственно статусу своего диплома, задают верхнюю планку цен: 4000 - 9000 долларов в год. Менее престижные вузы, особенно провинциальные, в настоящее время гораздо дешевле. Таким образом, высокие цены держатся лишь в небольшом сегменте российского образования, там, где гарантируется высокий уровень обучения и соответствующие перспективы выпускников на рынке труда, в том числе международном» См.: Княгинин В. Россия постиндустриальная: коммерциализация образования / Княгинин В., Трунова Н. // Платное образование. - 2006. - № 6. - С. 38-43.. Однако именно из выпускников этой категории вузов рекрутируется состав будущих управленческих, финансовых, интеллектуальных элит.

Для молодежи из базового слоя, особенно провинциальной, как правило, поступление и учеба в элитных вузах, даже на бюджетных местах, оказываются недоступными из-за недостаточной ресурсности родителей, отсутствия нужных теневых связей, несоответствия возможностей провинциальных семей из базового слоя стоимости проживания в столичных мегаполисах.

Другую подсистему образуют гораздо более многочисленные провинциальные вузы, ориентированные на массовый слой, с иным уровнем финансирования, более низким качеством преподавательских кадров и обучения. О. Бочарова отмечает: «основной рост спроса на образовательные услуги наблюдается в провинции. Участие столичных регионов в предоставлении образовательных услуг сокращается, соответственно, увеличивается доля провинции. Это выражается, например, в появлении в массовом количестве филиалов столичных вузов, в том числе в небольших городах. Родители видят в этом часто единственную возможность для детей получить высшее образование, причем за сравнительно небольшие деньги» Бочарова О. Высшее образование в России: вертикальная мобильность и социальная защита // Отечественные записки. - 2002. - №1. - С.106-112.. Но и эти вузы труднодоступны для низкоресурсных семей: «для представителей низкостатусных групп (особенно для тех, чей статус снизился в последнее десятилетие), жителей небольших городов и сел проблема доступа их детей к получению высшего образования является одной из самых болезненных. Они не обладают ни материальными ресурсами, ни связями, поэтому их детям, в случае если им так и не удалось поступить в вуз, грозит значительное сужение социальных горизонтов». Там же.

В этом смысле, вузы «массового спроса» смягчают неравенство возможностей и отчасти решают проблему с поступлением. Однако в силу сказанного выше, профессиональные компетенции выпускников этих вузов не гарантируют востребованности современным рынком труда. Более того, по мнению ряда исследователей См. напр.: Полетаев А. Рынок образовательных услуг и рынок труда // Платное образование. - 2006. № 3., в современном российском обществе имеет место институциональный конфликт между экстенсивной динамикой рынка образовательных услуг и интенсивными флуктуациями рынка труда с его растущими требованиями к качеству подготовки выпускников массовой категории вузов. Таким образом, для этих выпускников полученные дипломы далеко не всегда означают хорошие жизненные возможности. В то же время, они и не всегда означают, что их обладатели получили реальные социально востребованные знания. Можно сделать вывод, что на массовом уровне полноценное образование уже далеко не всегда само по себе функционирует как канал восходящей мобильности. Более того, в ряде профессий непроизводственной сферы получение диплома может сработать как «социальная воронка», надолго прикрепив молодого специалиста к низкооплачиваемой и не обладающей социальным престижем деятельности или даже маргинализировать его, сделав «лишним человеком» на рынке труда.

В силу этого, даже изначально мотивированные к учебе студенты провинциальных вузов зачастую вынуждены существовать как бы в двух мирах: не отказываясь от возможности получить формальный статус специалиста «впрок», они с первых курсов совмещают учебу с работой в далеких от получаемой профессии сферах, которые, однако, могут предложить им приемлемый уровень доходов и социального престижа. В отличие от подрабатывавших студентов прошлого, для которых учеба в вузе была основным занятием и она, а не подработка, определяла их статус, современные молодые люди часто именно работу рассматривают как статусно-определяющую и более престижную деятельность, чем учеба. А возникшая благодаря работе платежеспособность часто используется для оплаты оценок во время сессий. Тем самым студенты вынужденно имитируют отношение к знаниям как самостоятельной ценности, рассматривая процесс учебы как формальное прохождение необходимых стадий.

Естественно, времени на учебу они могут тратить на порядки меньше а качество приобретаемых знаний при невысоком уровне образовательных услуг на выходе из системы образования часто не соответствует требованиям рынка труда.

С другой стороны, провинциальный рынок труда реагирует на ситуацию длительно существующей инфляции высшего образования: диплом о высшем образовании может требоваться для приема на места, где должностные обязанности совершенно не предусматривают такой потребности, и даже вне зависимости от заявленной в дипломе конкретной специальности. В этих ситуациях свидетельство об образовании выступает своего рода гарантией общей социализированности и коммуникативных качеств молодого работника, но не обеспечивает вертикального движения, то есть фактически рассматривается как чисто формальный документ, ничего не говорящий о подлинных профессиональных качествах работника.

Наконец, в непроизводственной сфере, где из-за низкой доходности рабочих мест предложение квалифицированной рабочей силы не всегда покрывает спрос, диплом о высшем образовании часто выступает формальным свидетельством о присвоенной специальности, а вопрос о реальных знаниях выносится за скобки. Как подчеркивают аналитики, рынок труда востребует образование скорее как формальный атрибут рабочей силы, безотносительно к реальным знаниям, о которых внешне свидетельствует диплом См.: Полетаев А. Рынок образовательных услуг и рынок труда // Платное образование. - 2006. - № 3.. Тем самым подкрепляется установка студентов на имитативную учебу.

И в то же время, само по себе наличие реальных знаний не гарантирует их востребованности рынком труда в плане обеспечения на их базе вертикальной профессиональной карьеры. Сословно-корпоративная система распределения статусных позиций далеко не способствует адекватности этого распределения реальным знаниям и способностям молодых людей. А теневые групповые солидарности, со своей стороны, формируют постоянный спрос на их интеллектуальное обслуживание и воспроизводство, создают теневые рабочие места с несопоставимо более выгодными условиями и доходами. Многочисленные теневые референты, спичрайтеры, консультанты и аналитики реализуют свой потенциал и знания в рамках рыночного обмена за наличные. При этом участие в иллегальных солидарностях само по себе иногда в конечном счете становится каналом восходящей мобильности. То есть и здесь условием восхождения является имитация.

Таким образом, возможности профессиональной восходящей мобильности в трансформирующемся российском обществе тоже для части молодежи связаны с имитативными практиками.

Подводя итоги сказанному, сформулируем основные выводы.

1. Сосуществование сословно-корпоративной и рыночно-экономической систем стратификации в трансформирующемся российском обществе деформирует критерии и каналы восходящей вертикальной мобильности. Рыночно-экономический компонент создает иллюзию равенства возможностей и видимость наличия в обществе механизмов ее реализации. Кроме того, он способствует формированию и распространению достижительных мотиваций, прежде всего по отношению к материальному достатку, повышает ранг материальных ценностей, превращая их в универсальный критерий жизненного успеха. Но сословно-корпоративный компонент порождает препятствия для развития свободного рынка, поддерживая привилегии и статусы бюрократии, сохраняя закрытость каналов социального восхождения для молодежи из базового и низшего слоев. В условиях рыночной экономики корпоративные принципы превращаются в систему защиты частногрупповых экономических интересов элиты. Таким образом, создается ситуация, когда молодые люди из базового слоя и социальных низов видят единственно важную жизненную цель в достижении высокого достатка и статусных позиций, но не имеют открытых социально приемлемых каналов для ее реализации.