"Новый регионализм" и белорусско-российское приграничье

В условиях современности возрождаются представления о том, что «малое - прекрасно». Начиная с античного города-государства, эти воззрения развились в контексте относительно небольших, окультуренных, интенсивно возделываемых пространств. В их основании этих воззрений - выраженные Ф. Достоевским представления о том, что «в земле, в почве есть нечто сакраментальное». Но нынешний, вовлеченный в процесс глобализации, мир выглядит во многом иначе - как огромное, противоречивое, мало упорядоченное, динамичное информационное пространство, которое делает буквальным воображение персонажа Достоевского: «Перелетаю пространство…». Отсюда - второе издание древнего хаоса, «размытость» ориентаций в реальном топосе мира. «- Можно сказать, что эти места находятся вне поля зрения, бог знает где, безмерно далеко? - Так можно выразиться, если ты еще не измерил этого расстояния и не привык объединяться со временем против пространства и пользоваться первым для покорения второго» [Манн 1991. Т.1, с. 479].

Такой подход - это выражение экологии культуры - перспективного направления геокультуральных исследований. Ключ к постижению Топоса человека - в культурно-цивилизационном измерении «земли», или «почвы».

3.2 Территориально-культурная идентичность. «Месторазвитие»

«Каждое время и каждое место живет для себя самого»

И.Г. Гердер [Гердер 1991, с. 177]

Быть «здесь и сейчас» - значит пребывать не в абстрактном ньютоновском «вместилище» тел и событий. Быть - значит жизнедействовать во всегда конкретном и уникальном для каждого индивида пространственно-временном континууме (лат. continuus - сплошной, непрерывный) - непрерывной совокупности четырехмерного пространства-времени. В такой системе координат возникает и развивается территориально-культурная идентичность - переживаемые и осознаваемые смыслы культурно-географической реальности. Они формируют «практическое чувство» и осознание «почвенной» сопричастности к определенной территориальной общности. Эта идентичность устанавливается как результат двух процессов - объединения и различения. Чтобы идентифицировать территориальную культурно-цивилизационную общность, ее необходимо для себя «о-предел-ить», отделить от других общностей. Поэтому истинное значение такой идентичности предполагает все сходства и различия, объединения и противопоставления.

Территориальная культурно-цивилизационная идентичность связана со специфическим пониманием территории, переживанием индивидом ее культурных и цивилизационных обстоятельств и признаков. Они характеризуют данную территориальную общность как ментально «свою». В силу идеального «перевоплощения» себя в члена территориальной общности, обстоятельства ее существования и сама эта жизнь в совокупности различных аспектов приобретают личностный смысл.

Психологическим механизмом территориальной идентичности, который реализует ее смыслообразующую функцию, является формирование и воспроизводство гештальта (нем. Gestalt - форма, образ, структура) - структурно целостного пространственно-наглядного образа определенной территории Гештальт (нем. Gestalt - форма, образ, структура) - пространственно-наглядная форма воспримаемых предметов; в переносном смысле употребляется по отношению к психическим и культурно-историческим образованиям…Согласно Мертцеру (Mertzger. Psychologie, 1941), «сознание всегда предрасположено к тому, чтобы из данных вместе восприятий воспринимать преимущественно самое простое, единое, замкнутое, симметричное, включающееся в простую пространственную ось» (Краткая философская энциклопедия. М., 1994, с. 102, 103). . Установление стабильных связей между таким гештальтом и переживаемым таким образом «Я» обусловливает роль этого образа в ценностно-смысловой сфере. Характерным следствием территориально-культурной дифференциации является склонность индивидов максимально увеличивать воспринимаемые различия между территориальными общностями и минимизировать различия между членами одной и той же общности.

В российской культурно/цивилизационной традиции выработано близкое представлениям о paideuma и гештальте, но наделенное относительно самостоятельной ценностно-смысловой нагрузкой понятие «месторазвитие». Этот концепт был предложен П. Савицким, представителем одного из влиятельных течений русской мысли - евразийства. Он применял это понятие для обозначения органического характера процессов исторической жизни человеческих обществ на определенной земле. Государства, писал мыслитель, являются родами «общежитий», строящихся на основе «генетических вековечных связей» «между растительным, животным и минеральным царствами, с одной стороны; человеком, его бытом и даже духовным миром - с другой». В этих «общежитиях» элементы «взаимно приспособлены друг к другу и находятся под влиянием внешней среды, под властью земли и неба» и, в свою очередь, влияют на внешнюю среду. «Взаимное приспособление живых существ друг к другу в тесной связи с внешними географическими условиями создает свой порядок, свою гармонию, свою устойчивость». По убеждению Савицкого, необходимо умение сразу смотреть на социально-историческую среду и на занятую ею территорию. Таково ядро социоэкологического мировоззрения - способности видеть глубинную взаимосвязь социальных и природных факторов мира человека.

Далеко не всегда удается удержаться в русле этого плодотворного подхода. Так, Л. Гумилев широко пользовался термином «месторазвитие», но мистифицировал его, усматривая в эволюции этносов «не явление саморазвития, а влияние экзогенных факторов, своего рода толчков» космического характера. Этот подход имеет достаточно сторонников. Такой компонент «месторазвития», как «социально-историческая среда», выхолащивается до представлений о том, что здесь «вещи не существуют, а значат». В этом парадокс постмодерного симулякрума. Но достаточно поставить вопрос: способны ли вещи реально значить, если они не существуют? - чтобы понять, что игнорирование «физики» и абсолютизация метафизики, ценностно-смысловых компонентов социокультурного пространства лишает возможности всестороннего рассмотрения проблемы.

Непреходящей и фундаментальной особенностью человека является масштаб и характер территориальной общности, к которой он чувствует сопричастность. Это может быть индивидуальное пространство, ограниченная территория - конкретное место (город, село, область) или значительно более обширные пространства. Отсюда - необходимость рассмотрения структуры территориальной культурно-цивилизационной идентичности и взаимосвязей между ее подсистемами.

Значимость пространства значительно обретает иное измерение, если его «крепость» не становится «китайской стеной», не отделяет наглухо от локальных пространств других относительно небольших социальных групп, которые ощущают и осознают террриториальную общность как «самость», свое малое, но самоценное «Мы» и деятельную сопричастность к нему.

В историческом аспекте человек, как социальное существо, начинал не с индивидуального, а именно с локального пространства, или локуса. «Проклятие, которое тяготеет над общиной, - ее изолированность, отсутствие связи между жизнью одной общины и жизнью других общин, этот локализованный микрокосм, который лишал ее…всякой исторической инициативы» [Маркс Т.19, с. 420]. Древнейшие структуры - род, племя - видимо, не были лишены индивидуальностей, в том числе и ярких (вожди, жрецы, военачальники, иные неведомые, но реальные персоналии), но они еще не могли состояться как личности - продукт дифференциации и сложного синтеза многообразных частных и общих интересов, позиционирования локальных «своих» и «иных» (как правило, «чужих» или попросту непонятных, чуждых и враждебных).

С успехами социогуманитарного знания (этнологии, архелогии и др.) такая оценка претерпела определенные изменения. Оказалось, что изоляция родо-племенных микрокосмов не была абсолютной, и между ними существовали вначале эпизодические, а затем и систематические контакты. В это время предельно обнаружилась исторически обусловленная склонность к противопоставлению своего группового «Мы» инородному групповому «Они», максимальной минимизации различий внутри общности и гипертрофии различий между территориальными общностями.

Этот архетип воспроизводится в эволюции общества, но с особой остротой и драматизмом - в отношениях между «коренными» народами и народами - «варягами», или на белорусском языке - «тутэйшымi i чужынцами». Недавно в подготовленном экспертами ООН докладе отмечалось, что «самые яростные сражения между «коренными» народами и большинством обычно происходили из-за территории. Для многих аборигенных групп земля - нечто гораздо большее, чем основа их физического существования. Земля наделена глубочайшим культурным значением, она центр духовной жизни и источник психологического благополучия» [Цит. по: Ильин В. 2000, с. 165].

Особенно напряженная проблема - соотношение между локальной социокультурной идентичностью и ее сопричастностью к «большим жизненным пространствам». Э. Ренан писал о драме соотнесения теплого «домашнего очага» органичной локальной общности с холодным «сквозняком» Большого общества. Его появление, - это предпосылка почти всеобъемлющего и глубокого качественного перелома в жизни людей. Он выявил, что эмоциональный механизм локальных обществ непригоден или недостаточен для Большого общества. «Исторически человечество встало перед альтернативой: либо дегенерация, дезорганизация, либо выработка новой формы общения,… адекватной более сложному миру, развитие способности субъекта управлять своим развитием» [Там же, с. 166].

Однако отмеченная тенденция не означает, что в Большом обществе люди утрачивают локальные коммуникации. Они остаются медиатором связи с Большим обществом, пересекаясь в информационном обществе непосредственно - во все более интенсивных личных контактах и опосредовано - путем вербальной, цифровой и видеокоммуникацией.

Это неизвестная ранее «вселенская» проблема, но особую остроту она обретает в самой большой стране мира - России, веками выработанной национальной ментальностью. Одна из ее характерных черт - русский человек, освоивший необъятное пространство, столь широк, что, по словам Ф. Достоевского, «не мешало бы обузить». За лесом он, как правило, не замечает деревьев, и повседневность и ее обустройство в локальных рамках - для него «мелочи жизни». Такова основная тенденция, но были и благие исключения. С надеждой писал о них В. Розанов: «Для меня сделалось совершенно очевидно, что всякая данная местность живет худо или хорошо в зависимости от прихода в эту местность или от зарождения в этой местности людей с инициативой.Но у нас нет смекалки, нет, собственно, воображения. Нет и смелой предприимчивости. Нет…практических даров, хотя теоретические дары, может быть, и большие…весь вопрос в деятельных людях…Люди, как Курбатов, Сытин, Морозов, суть как бы живители местностей, а в сумме золотых голов своих и энергий - живители всей России» [Розанов 1992, с. 361, 362]. «Живители местностей» были востребованы Октябрьской революцией, и, вопреки Иванам, не помнящим родства, без них - именитых и безымянных - она просто не могла бы порой до неузнаваемости изменить просторы 1/6 земного шара. Однако такая пассионарная активность не всегда была ко благу человека и природы. Да и «муромский» синдром («Царствуй, лежа на боку») не замедлил дать о себе знать. Символически он блистательно выражен в интенции изображенных А. Платоновым чевенгурских коммунаров, за которых должно «работать солнце», и если подавай революцию, то как минимум - мировую. Но есть и буквальные прецеденты. В. Ленин как-то получил письмо с Северного Кавказа: станичники просили отдать распоряжение «починить завалившийся забор у сельсовета». Реакцию председателя Совнаркома выдает нервный почерк его резолюции: «Завалился? Поднимите своими силами!!». Под идеологизированным самогипнозом «интернационала» Система жила, «под собою не чуя страны», ее локального и территориально-этнического многообразия, «культивировала» единственный код-заклинание: «Наш адрес - Советский Союз». Добром это закончиться не могло, и Система, равнодушная к бесчисленным локальным и региональным мирам, выражаясь ленинским же языком, «крахнула».

В нынешней постсоветской России мало что изменилось. Точечные, досистемные сдвиги на современном этапе модернизации страны в принципе не меняют консервативного качества ее формально федеративной, территориально-региональной структуры в целом, и в этом - постоянная угроза распада российского жизненного пространства.

3.3 Регион - геотрион - геоквадрион: традиционная и инновационная парадигмы

«Новый регионализм», как теоретико-методологическая рефлексия одного из направлений формирующегося постдисциплинарного знания, естественно, порождает нетрадиционные концепты, которые выражают вначале комплексный, затем системный и, в конечном счете, синергийный характер региональных феноменов и их транс-территориальных взаимосвязей как в пределах наций-государств, так и между ними.

«Синтетический» подход к анализу региональной экономики обоснован в содержательной работе [см.: Модели…2002]. С этих позиций интегрируются наиболее важные преимущества двух подходов.

Во-первых, выявление воспроизводства факторов регионального развития позволяет детально исследовать структуру региональных процессов. Во-вторых, концепция согласования интересов «взаимодействия экономик», обусловленная реальной «открытостью» их региональных подсистем, приводит к формированию стратегии регионального развития на основе сочетания национальных и региональных целей. Вообще целенаправленный синтез факторов экономического роста и направлений развития, раскрывающихся в рамках международного обмена товарами и услугами, возможен только на основе оптимального решения проблемы межрегиональных взаимодействий.

Анализ функционирования горизонтальных и вертикальных механизмов согласования региональных взаимодействий позволил сформулировать основное номинальное условие осуществления вертикальной и горизонтальной координации интересов: сумма потерь регионов и центров, обусловленная вступлением регионов в межрегиональное взаимодействие, не должна превышать эффекта, обусловленного этим взаимодействием, и он должен заметно превосходить издержки процесса [Там же, с. 7, 8, 14]

Очевидно, исходным пунктом определения этого внутри - и межрегионального баланса является выявление структуры регионов и критериев их эффективности, и по этой проблеме в литературе представлены разнообразные точки зрения - от предельно эскизных до детально «прописанных». Примером первого варианта может быть регионоведческая работа [см.: Бутов 1998]. Ее автор представляет региональную структуру следующим образом:

В комментарии к этой схеме констатируется в принципе верная, но довольно «тощая» абстракция: главным фактором, обеспечивающим взаимосвязь и взаимодействие указанных подсистем, интегрирующим их в единую социально-экономическую систему, является деятельность людей. Далее человек рассматривается в духе рядоположенности «факторов» как «органическая часть» каждой из отмеченных подсистем, хотя известно, что человек - не «часть», а творец всей системы как целостности, который оказывает «сквозное» и решающее деятельное воздействие на каждую из ее подсистем. В этом смысле он не просто «часть природы», а биосоциальный и ценностно мотивированный и деятельностный субъект, и благодаря этому уникальному качеству он действительно «основной компонент производительных сил национального хозяйства и через связи и отношения с другими людьми образует собственно социально-территориальную общность».

Не вполне приемлемо и предложение автора «…принять за основу следующее определение региона. Регион - это территория в административных границах субъекта Федерации, характеризующаяся комплексностью, целостностью, размещением и специализацией, управляемостью». Хотя некоторые признаки региона указаны верно, но, видимо, речь идет не о всеобщей дефиниции, а о ее российской ипостаси, но в ней ни слова не сказано ни об ассиметрии региона с административно-территориальным устройством государства, ни тем более - о межрегиональных и трансгосударственных формах взаимодействия.

В этом отношении экстравертным контрастом, интенцией к открытости регионов является работа гомельского автора А.М. Титоренко. Он констатирует, что «в настоящее время в мировой экономике набирает силу тенденция расширения состава участников международных отношений и многообразия каналов их взаимодействия. Речь идет о качественно новом состоянии регионов - их выходе на международный уровень. Это проявляется в развитии различных форм экономического сотрудничества непосредственно между территориально-административными образованиями стран, минуя само государство, которое считалось до сих пор (в прошедшем времени? - И.Л.) главным субъектом международных отношений» [Титоренко 2008, с. 364]. Знак вопроса вызван тем, что, наряду с бесспорными констатациями и положениями, желаемое выдается автором за действительное. В обозримом будущем межрегиональные связи не минуют государства, и вопрос - в сетевой координации с ними регионов.

А.М. Титоренко верно отмечает, что пока нет единого мнения о критериях эффективности формирования межрегиональных связей, и предлагает «некоторые показатели развития межрегионального сотрудничества.

1. Распределение внешнеторгового оборота по областям.

2. Среднедушевой объем экспорта в регионах.

3. Региональное распределение иностранных инвестиций.

4. Экспортная квота региона.

5. Коэффициент экспортной специализации региона.

6. Темпы роста валового регионального продукта (ВРП).

7. Доля иностранных инвестиций, связанных с развитием высокотехнологичных производств в общем объеме инвестиций региона, удельный вес высокотехнологичной продукции в объеме экспорта региона.

8. Рост удельного веса отраслей и предпириятий, участвующих во внешнеэкономических связях, в общем количестве промышленных предприятий; удельный вес предриятий негосударственного сектора, связанных с мировой экономикой, в общем количестве субъектов хозяйствования.

9. Удельный вес налогов и других поступлений предприятий, занимающихся внешнеэкономической деятельностью.

10. Количество рабочих мест, созданных за счет предприятий, участвующих в международных экономических отношениях.

11. Удельный вес высококвалифицированной рабочей силы в объеме трудовых ресурсов региона.

12. Рост среднедушевых денежных доходов населения.

13. Изменение уровня цен на региональных потребительских рынках; изменение структуры потребления за счет импортных поставок.

14. Наличие природоохранных проектов с участием иностранных партнеров.

15. Уровень обеспечения внешнеэкономической инфраструктурой [Там же, с. 364-365].

Очевидно, автор отмеченной суммы показателей не всегда следует общенаучному принципу «экономиии мышления», введенному средневековым мыслителем У. Оккамом: «Не следует умножать сущности без основания». Предложенные в вышеприведенном перечне п. 4 («экспортная квота региона») - это стойкий рудимент государственного планирования, а п.п. 14, 15 - вообще не критерии, и сами подлежат оценке. Но если минимизировать совокупность названных признаков до рационального остатка, то оценка эффективности региона будет более убедительной.

Сравнительный анализ социально-экономического развития регионов вызывает определенные сложности из-за различий в расчетах ряда статистических показателей и отсюда - сложностей их корректной сопоставимости. Методологически в целях упрощения анализа до разумной достаточности применяется система так называемых геотрионов [см.: Модели…2002; Никитенко 2006]. Впервые это понятие было введено Н. Д. Матрусовым в 1993 г. [см.: Матрусов 1993].

Затруднения в практическом оперировании понятием «геотрион» порой выражаются в «доказательстве от противного», или в лучшем понимании того, чем он не является. Так, с точки зрения смоленского автора С.В. Вострикова, «функционирование «геотрионов» в трансграничном сотрудничестве (на примере Союзного государства Россия - Беларусь - И.Л.) характеризуетя рядом специфических черт и особенностей:

· «геотрионы», будучи самобытными и уникальными акторами трансграничного сотрудничества, не являются в политическом смысле надгосударственными образованиями и действуют в национальных интересах каждой из сторон и Союзного государства в целом;

· в своей деятельности «геотрионы» не подменяют внешнеполитические функции стран, чьи приграничные территории являются субъектами трансграничных взаимодействий;

· нормативно-правовое регулирование функционирования сетевой системы трансграничного сотрудничества «геотрионов» не выходит за рамки действующего законодательства субъектов Союзного государства;

· организационно-информационная структура «геотрионов» должна осуществлять прежде всего коммуникативно-координирующую функцию, не имея целью обретение неких «особых» полномочий или замену властных институтов, действующих на их территории;

· формирование общего интеграционно-сетевого пространства трансграничного сотрудничества «геотрионов» не ведет к возникновению новой административно-территориальной единицы, имеющей статус юридического лица [см.: Востриков 2010, с. 28].

Воздерживаясь здесь от комментариев по существу некоторых положений (они будут представлены в одном из последующих разделов книги), отметим, что даже совокупность только отрицательных суждений («не являются», «не подменяют», «не выходит», «не имея целью», «не ведет», да простят каламбур, не ведет к позитивной интерпретации термина «геотрион».

В работах А. Ридевского выясняется не сумма показателей эффективности геотрионов, а их типология. Исследования позволили установить, полагает автор, что существует 13 структурных типов геотрионов, и в зависимости от господствующего вида ресурсов их возможным моделям можно дать следующие названия: 1) природные со значительным экономическим потенциалом; 2) природно-экономические; 3) природные со значительным демографо-экономическим потенциалом; 4) комплексные (сбалансированные); 5) природные со значительным демографическим потенциалом; 6) природно-демографические; 7) экономические со значительным природно-демографическим потенциалом; 8) экономические со значительным природно-ресурсным потенциалом; 9) экономические со значительным демографическим потенциалом; 10) экономико-демографические; 11) демографические со значительным природно-экономическим потенциалом; 12) демографические со значительным экономическим потенциалом; 13) демографические со значительным природно-ресурсным потенциалом. [см.: Ридевский 2002; Российско-Белорусское порубежье 2005].

В принципе это полезная типология, и ее дифференциация может исходить не только из ресурсных, но и многих иных оснований, например, интеллектуальных или транспортно-логических. Вместе с тем интегральная проблема заключается в минимизации структуры геотриона. До сих пор термин «геотрион» использвался как опорное и структурно целостное понятие для исследования регионов и межрегиональных взаимодействий путем изучения комплексной триады «территория - население - ВРП» (валовый региональный продукт). Занимаемая территория, природно-сырьевая база, население, в том числе занятое в сфере материального производства, накопленные основные фонды и т.п. формируют ресурсный потенциал региона и являются базой его социально-экономического развития.

До конца 2010 г. публичная статистика по ВРП белорусских регионов была табу. Только в 27.12.2010 г. было опубликовано постановление Национального статистического комитета Республики Беларусь за № 277 «Методика по формированию валового регионального продукта производственным методом в текущих и постоянных ценах», и итоги его выполнения представлены статистикой ВРП уже за первый квартал 2011 г. Воспроизведем ее основные параметры.

«О валовом внутреннем продукте (ВВП) и валовом региональном продукте (ВРП) Республики Беларусь

В I квартале 2011 г. объем валового внутреннего продукта составил в текущих ценах 40,3 трлн. рублей и увеличился по сравнению с I кварталом 2010 г. в сопоставимых ценах на 10,9 %.

Вклад областей и г. Минска (ВРП) в формирование ВВП за I квартал 2011 г.

Индексы валового регионального продукта по областям и г. Минску в I квартале 2011 г.

В названном постановлении Белстата (объемом в 37 страниц! Ровно столько, каков объем Конституции Республики Беларусь) изложена «Методика по формированию валового регионального продукта…» и в п.2 отмечается, что в ней «…используются следующие термины и их определения:

Суммарный ВРП, рассчитанный по всем регионам Республики Беларусь, отличается от ВВП на нераспределенную по регионам часть

(далее - нераспределенная часть):

нерыночных услуг, оказываемых государственными организациями обществу в целом (услуги обороны, государственного управления);

других нерыночных услуг, финансируемых из средств республиканского бюджета, информация по которым отсутствует на региональном уровне;

ненаблюдаемой экономики в части неформальной экономики из-за отсутствия сводных статистических данных выборочного обследования домашних хозяйств о численности физических лиц, занятых оказанием услуг по данному виду экономической деятельности».

С точки зрения директора НИЭИ Минэкономики А. Червякова, «лед тронулся», и «впервые в Республике Беларусь в целях обеспечения сбалансированного развития регионов и достижения установленных параметров экономического роста облисполкомам и Минскому горисполкому определены задания на 2011 год по объемам валового регионального продукта… С одной стороны, данный показатель усиливает ответственность террриторий за конкретный вклад в общие результаты экономической деятельности. С другой - благодаря ему регионы получают большую самостоятельность пр выборе приоритетов своего развития с учетом террриториальных особенностей.

Таким образом, в сравнении с 2010 годом, когда за валовый внутренний продукт отвечало только правительство, сочетание показателей валового регионального продукта и валовой добавленной стоимости отраслей позволяет четко установить зоны ответственности и обеспечить перекрестное понимание и прозрачность формирования ВВП на региональном и отраслевом уровнях. В 2011 году должен быть сделан решительный шаг по переходу от экономики директив к экономике инициатив, стимулированию предпринимательства и деловой инициативы» [Червяков 2011, с. 9, 10, с. 15].

Предоставим экономистам профессиональную привилегию соответствия такой высокой оценке и обратим внимание только на одно, но методологически принципиальное положение из справки к принятой методике: «Нераспределенная часть валового регионального продукта (ВРП) представляет собой валовую добавленную стоимость нерыночных услуг, оказываемых государственными организациями обществу в целом (услуги обороны, государственного управления); других нерыночных услуг, финансируемых из средств республиканского бюджета; ненаблюдаемой (курсив мой - И.Л.) экономики; налогов на продукты, поступающих в республиканский бюджет и субсидий на продукты, предоставляемых из республиканского бюджета Республики Беларусь».

Поистине «черт прячется в деталях». Что такое вообще «ненаблюдаемая экономика»? Этот вопрос на научном семинаре Фонда «Либеральная миссия» (Москва, 29.11.2004) поставил старший экономический советник отдела экономики и политики Всемирного банка В. Дребенцов. «Мы должны договориться о терминах. Ненаблюдаемая экономика складывается из двух принципиально разных частей. Первая часть - это теневая экономика, экономика, которая сознательно прячется. И вторая - неформальная экономика, которая на самом деле не только занимается разрешенными видами бизнеса, как и теневая экономика, но в принципе ни от кого даже не прячется - просто никто не хочет ее учитывать.

Сам термин «ненаблюдаемая» - двусмыслен. Ненаблюдаемая кем? Население наблюдает ее каждый день - начиная от продажи какой-нибудь бабушкой сигарет и кончая косвенным узнаванием об уводимом из страны капитале или о расходах олигархов. Можно предположить, что ее не наблюдает государство.Согласно же Государственному комитету по статистике (Госкомстату) РФ, ненаблюдаемая экономика дает 23% валового внутреннего продукта. Мы получили цифру - 26%. Принципиальной разницы нет, но мне кажется, что и эта цифра занижена. Я думаю, она все же ближе к 30%».

Итак, с точки зрения международного эксперта, т.н. «ненаблюдаемая экономика» в России дает 26-30% ВВП (плюс-минус столько же - ВРП), т.е. треть их объема. Однако в методике Белстата эта впечатляющая цифра проходит под рубрикой «Нераспределенная часть» и сводится (по итогам первого квартала) 2011 г. к цифре 16,2% от ВВП/ВРП. К «ненаблюдаемой» экономике методика относит только домашнее хозяйство, которое действительно с трудом подается учету. А относительно теневой экономики - ни слова. Вызывает возражение и «перечень форм государственной статистической отчетности, используемых при формировании валового регионального продукта производственным методом». Всего названо 23 (?!) формы. Когда же создавать ВВП/ВРП?

Однако вернемся к методологически исходному пункту - термину «ненаблюдаемая экономика». Если она не «наблюдается» вообще, то от каких-либо расчетов по этой позиции следует отказаться, потому что она - «вещь в себе», и «тайна велика сия». Если же она подобна эмпирическим путем действительно ненаблюдаемым микро - или мегаобъектам, скажем, движению элементарных частиц или расширению Вселенной, то ее возможно воспроизводить методом гипотетических моделей. Их, конечно, можно вводить в информацию Белстата и других структур методом экспертных оценок. Но это будут не едва ли не директивные и лишь ориентировочные показатели доли, к примеру, отправленного в оффшорный зарубеж капитала, который не работает на страну.

Таковы неизбежные издержки и потери директивного управления. К примеру, сообщается, что основным индикатором, определяющим уровень и темпы социально -экономического развития регионов, является объем валового регионального продукта (ВРП). В 2011 г. предусматриваются темпы роста ВРП от 109-110% в Витебской, Гродненской, Минской и Могилевской областях до 109,5-110.5% в Брестской области и г. Минске. Казалось бы, есть статистическая база для управленческих ориентаций и решений. Однако реалии не столь определенны. К примеру, воспроизведем беседу Президента с губернатором Витебской области А. Косинцов 2010 году. Губернатор заявил, что в областном сельском хозяйстве рентабельность в области составляет 7,6 %, а без дотации - минус 7,6%. Далее состоялся разговор об уровне дотаций. Президент заключил: «Короче, ты работаешь убыточно в сельском хозяйстве, и если бы не государство…». «Естественно, - сказал губернатор. - Если бы не дотации государства, то и не было бы плюсовой рентабельности. Разработана сейчас программа…». Снова президент: «Если нет плюсовой рентабельности, значит, ты иждивенец, нет прибыли, так же?». «Ну это вся страна в таком положении», - заключает губернатор [см.: Мартинович 2010].

В любом варианте понимание оценки эффективности региональных геотрионов будут напоминать схоластический спор Альберта Великого и Фомы Аквинского на тему «Есть ли у крота зрение?» - до тех пор, пока смысл этого термина, отвлеченный от конкретно-исторических оснований своего «месторазвития», не будет переведен на язык постцисциплинарного метазнания. Уже в советский период стало понятным, что «научные исследования в области региональной экономики по своему характеру глубоко комплексные, охватывающие необычно широкий круг вопросов. Только таким путем, на основе синтеза результатов исследования по большому кругу естественно-технических и гуманитарных отраслей наук возможно научно обоснованно оценить (феномен региона - И.Л.)…Поэтому методологические проблемы региональной экономики имеют особо важное практическое значение» [Некрасов, с. 42].

Что является не просто наиболее значимым, но и системообразующим в поиске такого постдисциплинарного синтеза? Выше отмечалось, что оперирование термином «геотрион» уже выявило определенные возможности многофакторного структурирования информации. Вместе с тем в ней обнаружилась и «родовая травма» - безликость, равнодушная к субъектной, культурно-цивилизационной специфике региона, которая, в конечном счете, и определяет его «лица необщее выраженье».

С целью преодоления этого дефекта плоская структура содержания термина геотрион может и, на мой взгляд, должен быть трасформирована и представлена, как сфера (метафорически - древо), и конкретизирована введением и содержательным наполнением смыслотермина геоквадрион. С его позиций регион рассматривается как тетрада (от греч. tetrбs, род. падеж tetrбdos -- четверка), или квадрат. Его корневая система - историко-культурная (цивилизационная, геополитическая и геоэкономическая) детерминация; подсистемы: а) эко-демо-ресурсный потенциал; б) организационно-экономические отношения; в) управление и самоуправление, их законодательная и нормативно-правовая база. Такая логика объясняется тем, что относительная полнота анализа и рекомендаций достигается пониманием геотриона на конкретно-историческом культурно-цивилизационном основании и обусловленной им системе управления - прогнозировании, проектировании, планировании, практической организации.

ГЕОКВАДРИОН

Размещено на http://www.allbest.ru/

Не менее знач

Эвристический характер этой модели может быть определен путем экспликации его смыслообразующего культурно-цивилизационного ядра. Строго говоря, без него феномен региона еще остается комплексом факторов, но еще не их системой в синергийной совокупности существенных признаков, качественных критериев и количественных индикаторов региональных практик. Так, если корневая система их древа - историко-культурная обусловленность во многом зависит от самоидентификации/идентификации геоквадриона как регионального субъекта, то, к примеру, его РВП в сопоставлении с известным георесурсным потенциалом ясно показывает масштаб неиспользованных резервов.

Результативность предлагаемого системно-динамического и синергетического критерия подлежит верификации, и уже есть первый опыт его концептуального освоения [см.: Левяш Эволюция 2010; Он же. Регионалистика…2011]. В следующей главе книги креативный потенциал смыслотермина «геоквадрион» развертывается в контексте белорусско-российского «нового приграничья» как специфического и целостного «месторазвития».

4. Белорусско-российское приграничье (БРП): культурно-историческая, геополитическая и геоэкономическая детерминация

4.1 «Новое приграничье» Беларуси и России: система факторов

Заслуживают внимания уже различные масштабы «нового приграничья» для России и Беларуси. Из 89 субъектов Российской Федерации 49 являются приграничными регионами. 21 из них граничит со странами Содружества Независимых Государств, 3 - с регионами Республики Беларусь.

Однако главное - это очевидная содержательная новизна границы, пограничья для всех постсоветских государств, включая Республику Беларусь и Российскую Федерацию. Ныне введенный Евросоюзом Шенгенский режим - это по преимуществу не новация, а имитация изобретения Российской империи и далее - СССР (минус полукрепостной паспортный режим для колхозников). Многие десятилетия они существовали, говоря языком геополитики, в «большом пространстве» и не знали внутренних границ. Еще недавно Минск и Москва не имели ни представления, ни тем более - опыта территориально-политических границ между собой, и соответственно - проблемы ныне пограничных регионов не были межгосударственными.

Специфика отмеченной проблемы и в том, что вызвавший ее процесс имеет - на языке синергетики - агрегатный, досистемный характер бифуркации, т.е. во многом неопределенного, переходного состояния приграничного взаимодействия. Такое состояние во многом затрудняет постижение концептуальных оснований консолидации государств СНГ и его институционального строительства. Ясно одно: в практической деятельности между государствами СНГ устойчиво прослеживаются следующие структурные уровни взаимодействия: межгосударственное, межрегиональное и, как их специфическая форма, приграничное сотрудничество. Они не рядоположены (через «и»), а представляют собой нелинейное сочетание вертикальных (иерархических, подобно «матрешке») и горизонтальных (сетевых), относительно автономных зависимостей.

В известных документах, материалах и экспертных материалах, как правило, не ставится задача выявить конкретное своеобразие третьего уровня - пограничья каждого из этих государств. Если же оно становится предметом анализа, типичной является статья «Беларусь как пограничье» в вильнюсском журнале «Перекрестки» [см.: Шпарага 2005]. Она представляет определенный интерес, но в ней проблема Беларуси обсуждается только как приграничья ЕвроЗапада, и ни слова о ней как приграничья ЕвроВостока - России.

Специфика приграничья, как относительно локализованного взаимодействия Беларуси с Россией, обладающего относительной самостоятельностью, раскрыта в работах [Григорьева 2004; Никитенко 2006], но в принятых государствами СНГ модельных законах о приграничном сотрудничестве не прослеживается предметная связь с этими актуальными и содержательными трудами. Это характерный пример того, что СНГ, маятник которого даже после 20 лет учреждения этой региональной организации колеблется между вызывающей озабоченность стагнацией и вялотекущей реинтеграцией, испытывает острый дефицит синергии интеллектуальных сил, прежде всего экспертного сообщества.

Помимо неразработанности общего методологического базиса, такое состояние объясняется также ассиметрией эмпирических реалий двух триад: приграничные с Беларусью регионы Российской Федерации - Псковская, Смоленская и Брянская области - входят в большинство ее аутсайдеров, а продвинутая триада белорусских регионов - Витебская, Могилевская и Гомельская области Республики Беларусь больше тяготеют к сотрудничеству с дюжиной известных - если не «полюсных», то опорных - российских регионов.

Совокупность отмеченных обстоятельств обусловливает открытый характер проблематики белорусско-российского приграничья, его состояния и потенциала, необходимость разработки концептуальных оснований политико-правовых документов и материалов и тем более - практики.

Если белорусско-российское приграничье является феноменом более широких межгосударственных и межрегиональных взаимоотношений, то его специфика может быть раскрыта лишь в контексте как уже известных, так и инновационных концептуальных представлений, в том числе и в логике смыслоконцепта «геоквадрион»

4.2 Культурно-исторический и геополитический контекст

Для современной России, волею судеб наследницы двух империй, непреходяще значима проблема освоенного и дважды утраченного фронтира на европейском направлении в ХХ столетии как катастрофических итогов двух мировых войн и распада СССР. Значительная часть российского истеблишмента и экспертного сообщества испытывает имперско-романтическую ностальгию. Перед нами - типичный фрагмент из статьи известного российского политолога С. Кургиняна с вразумляющим названием: «Понимать надо!»: «Единственное спасение для Лукашенко и нас - в том, чтобы Белоруссия немедленно и без всяких условий вошла в Россию на нормальных федеративных условиях. Если суверен - народ (а не элита со своими корыстными целями), то белорусскому народу не надо защищать суверенитет от русского, потому что это один народ. Это даже не украинская ситуация, где есть массовый актив со стратегической альтернативной точкой зренияИсторически совершенно необходимо самым прочным образом соединить Белоруссию и Россию. При этом невозможно соединение на конфедеративных и более мягких основаниях. Это действительно развалит Россию. А значит, основания должны быть достаточно жесткими» [Литературная газета. 27.04.-5.05.2005].

Такое «выпрямление спирали» - это недооценка противоречивых реалий исторического опыта вхождения Беларуси в Российскую империю. Беларусь, начиная с XVI-XVIII в.в., - это среднеевропейское (не восточноевропейское) государство со стабильными ориентациями на Запад и Восток, т.е. его миссия быть фронтиром [см.: Левяш Беларусь между…2008]. Однако Беларусь, вышедшая из среднеевропейских по своей корневой системе и характеру Киевской Руси, Княжества Литовского и Речи Посполитой, но гонимая геополитическими ветрами, стала «Северо-Западным краем» России. А он, по заявлению П. Столыпина, «был и останется русским». Обретя в СССР формальный статус союзной республики, Беларусь de facto была провинцией российского Центра и - вопреки бесспорным цивилизационным достижениям советского строительства - казалось бы, окончательно утратила культурно-историческую субъектность «особой национальности» (К. Калиновский).

Опыт вхождения Беларуси в Российскую империю был не только во многом позитивным, но и негативным. В конечном счете, за столетия Беларусь сформировалась как братская России, всему славянскому миру, и все же специфическая культурно-цивилизационная общность. С распадом СССР она обрела исторический шанс стабильного и свободного развития как нормальная нация-государство. Недооценка этой реальности, призыв к фактической инкорпорации Беларуси - даже «на мягких основаниях» - объективно льет воду на мельницу безоглядных белорусских «западников» и повышает градус напряженности и без того в непростых отношениях между Беларусью и Россией. Крайности действительно сходятся.

Вообще идеализация и «приватизация» общего противоречивого наследия - это характерная примета великодержавного мышления. Об этом свидетельствует уже вопрос, заданный экспертам российским Центром проблемного анализа и государственного проектирования: «Представьте, что каким-то образом в какой-то перспективе Россия реинтегрировала свою государственность (курсив мой - И.Л.) на территории Советского Союза. Каким образом это повлияет на жизнеспособность российской государственности? Под ее жизнеспособностью государственности понимается способность государства сохраняться и быть успешным неограниченно длительное время».

В самой постановке вопроса содержится не только некорректность - трактовка многонационального СССР как «своей», а именно российской государственности, но и - в этой версии - убежденность в возможности ее реинтеграции. Принятое в российском политическом истеблишменте понятие «ближнее зарубежье» неявно предполагает фактическое порубежье - культурно-цивилизационное, геополитическое и геоэкономическое центрирование жизненного пространства бывших советских республик вокруг Москвы. Видимо, в России искренне не понимают, что дважды в одну реку войти нельзя, и забывают, что неизменно «для танго нужны двое».

В период становления императорской России идентичность обширной территории в ареале Киевской Руси не случайно маркировалась Украиной. По В. Ключевскому, до начала ХУI в. было две «Украины» - русско-литовская и московская. Этим именем - Украйна - назывались все степные пространства, находившиеся на южной окраине литовско-русских и московских владений, между Днестром и Доном [см.: Острогорский 1992, с. 91]. После распада СССР географически «плоское» и внешнее по отношению к объекту указание «на Украине», как символ вторичности и зависимости, встречает энергичную отповедь сторонников ее современной суверенности, и они настаивают на большей адекватности и органичности формулы «в Украине».

Наша страна - не исключение. До сих пор в официальных российских документах и тем более - в литературе аутентичный этноним «Беларусь» замещается более привычным «Белоруссия», вопреки, правда, пока неофициальным замечаниям по этому поводу с белорусской стороны.

Такое неадекватное наследие выросло из весьма запутанных исторических корней. Во многом их можно объяснить известным присловьем: «Паны дерутся, а у хлопцев чубы трещат». В данном случае «паны» - это вершители классической геополитики с ее железным «законом больших чисел», или проще - равнодушием к судьбам конкретных людей, а «хлопцы» - это население нынешнего белорусско-росссийского приграничья.

Пограничные территории, вошедшие в состав нынешних Российской Федерации и Республики Беларусь, исторически были тесно связаны и порой находились в одних и тех же административных структурах. Во время войн между императорской Россией и Речью Посполитой эти пограничные земли часто переходили «из рук в руки». По первому разделу Речи Посполитой (1772) северо-восточные земли Беларуси и западная часть Смоленщины были присоединены к России и затем составили Витебскую, Могилевскую и Смоленскую губернии.

После революции в ходе национально-государственного строительства отдельные приграничные территории переходили из РСФР в Белорусскую ССР и наоборот. Так, в 1918 году в состав советской Белоруссии некоторое время входили Себежский, Невельский, Велижский, Смоленский, Рославльский, Демидовский, Дорогобужинский, Ельнинский районы, а в 1919 году уезды не только Смоленской, но Витебской и Могилевской губерний вошли в состав России. В 1924-1926 г.г. к Белорусской ССР отошли 17 уездов и отдельные волости Витебской, Гомельской и Смоленской губерний, где белорусы составляли большинство населения [см.: Беларуская…1996, с. 5-12, 20-25].

После распада СССР обретение Беларусью реального государственного суверенитета не сняло, а лишь обострило проблему ее самоидентификации. Эта проблема непреходяще актуальна для страны, которая все более целенаправленно самоопределяется не только относительно ЕвроЗапада, особенно Польши и новых прибалтийских государств, но также и в пределах СНГ, в первую очередь - Украины. Возникла необходимость в признании внешних границ Республики Беларусь, их международно-правовом оформлении, заключении договоров и соглашений с государствами-соседями, что в своей совокупности является одним из важных факторов стабильности взаимоотношений.

В своей белорусско-украинской ипостаси этот процесс затянулся на многие годы. Украинский политический эксперт, президент Полесского фонда международных и региональных исследований (г. Чернигов) Г. Максак в статье «Украина - Беларусь: состояние и перспективы» (см.: Информационно2011) отмечает, что хроническим и одновременно наиболее острым вопросом для белорусско-украинских отношений является вопрос ратификации белорусской стороной договора о государственной границе. Несмотря на значительный прогресс в этом направлении. Автор напоминает, что 12 мая 1997 г. президентами Республики Беларусь и Украины был подписан Договор между Украиной и Республикой Беларусь о государственной границе. Соглашение было ратифицировано украинским парламентом 18 июля 1997 года, в то время как вопрос ратификации документа белорусской стороной все еще открыт. Это притом, что официально Минск неоднократно заявлял об отсутствии территориальных претензий к Украине.

Номинальным поводом для промедления с ратификацией Договора является желание официальных властей Беларуси увязать этот вопрос с выплатой Украиной долга сомнительного правового статуса, образовавшегося в 1992 году. В то время белорусские предприятия, работавшие с украинскими в рамках совместных производственных сетей, перечислили на счета предприятий в Украине деньги за выпущенную, но так и не полученную продукцию. Беларусь неоднократно обращалась к Украине с требованием выплатить эти денежные средства, но украинское руководство не реагировало должным образом.

Вопрос ратификации такого важного межгосударственного соглашения дал возможность привлечь внимание Киева к этой проблеме. Однако, уже 12 лет она не находит решения, учитывая жесткие позиции переговорных сторон. Беларусь настаивает на присвоении долгу статуса государственного, в то время как Украина утверждает о его лишь корпоративном характере. Также имеются значительные разночтения в вопросе определения размера долга, учитывая разные методики расчета. Минск сначала озвучивал цифру в 220 млн. долларов США, потом снизил до 113 млн. долларов США. Киев готов учесть претензии на сумму примерно 50 млн. долларов.

Украина принципиально не идет на признание долга субъектов хозяйственной деятельности в качестве государственного, но выражает готовность к поиску механизмов возмещения признаваемого объема задолженности в виде финансовых ресурсов или определенных материальных ценностей. К примеру, путем обустройства украинско-белорусских пунктов пропуска.

Компромиссные решения были готовы в 2002 г., но белорусская сторона отказалась от их принятия. В 2003 г. президент Украины Леонид Кучма признал наличие проблемы долга. Позже премьер-министр В. Янукович подписал протокол, определяющий сумму долга в размере 134 млн. долларов США. Однако, со сменой политических элит в Украине в 2004 году, проблема откатилась на прежнее место. Президент В. Ющенко не признал долг.

Эта проблема на протяжении 2006-2008 гг. становилась камнем преткновения при подготовке встречи глав Беларуси и Украины. Существенные сдвиги произошли в 2009 году.