Ноэматическая структура смыслопорождения в философском дискурсе

Одним из ведущих направлений в когнитивистике является изучение знаний, используемых в ходе языкового общения; для нас использование оперативных и фоновых знаний в процессе смыслопорождения также играет решающую роль. Процессы, задействованные в переработке информационных потоков (накопление её и использование), включаются в сферу вопросов когнитивного знания примерно с середины 70-х годов прошлого века.

Главные вопросы в рамках когнитивного подхода к смыслопорождающим механизмам, релевантные для нашей работы, - следующие: 1) структуры репрезентации вариативных типов по-знания и со-знания; 2) способы и средства организации по-знания и со-знания в герменевтических процессах понимания и построения языковых сообщений, причём концептуализации может быть подвергнута любая иерархически структурированная ноэмная структура смысла в каждом конкретном тексте. По мнению представителей когнитивной лингвистики, эксплицитно выраженные знания составляют незначительную часть общей базы знаний индивида. Что самое важное, она не статичное «хранилище», а динамичная самоорганизующаяся и саморегулируемая система. Как подчеркивает Ч. Филлмор, исследователи, работающие в области лингвистической семантики, считают, «что их задача состоит в установлении чисто лингвистической информации относительно значений слов и что в принципе вполне возможно провести разграничения между словарем и энциклопедией» [Филлмор 1983: 117]. Для нас работа в системе семантики предполагает прежде всего переход от значения к смыслу, а значит, область ноэматики. Более справедливым Ч. Филлмору кажется следующее: «…в мире существуют вещи, типичные виды наблюдаемых событий, институты и культурные ценности, делающие возможной интерпретацию человеческих поступков. Для большей части словаря наших языков единственная форма, в которой может даваться определение, заключается в указании на эти вещи, действия и институты и в установлении слов, обозначающих и описывающих их части и виды» [Филлмор 1983: 117-118]. Ч. Филлмор не считает, что нельзя разграничить роли лексикографа и составителя энциклопедий, однако он также не уверен, что абсолютно все знания говорящего о слове могут быть собраны и представлены в словаре. «Наиболее полезный практический словарь <…> будет обращаться просто к знанию читателя о мире, предоставляя ему достаточно информации в том случае, когда он не в состоянии понять предложения, содержащего данное слово, а словарное определение не может помочь ему» [там же: 118]. Далее Ч. Филлмор подчеркивает, что «любая попытка соотнести знание человеком значений слова со способностью интерпретации текстов неизбежно приведет к признанию важности внеязыковой информации в процессе интерпретации» [там же], для описания процесса смыслопорождения это означает лишь необходимость привлечения некоторых новых маркеров и условий из области феноменологии и герменевтики к уже имеющемуся методологическому аппарату когнитивной лингвистики.

В вопросе анализа системы представления по-знания и со-знания В. И. Герасимов и В. В. Петров в своей статье «На пути к когнитивной модели языка» подчеркивают достаточную базу исследования оснований знания в целом, однако проблемы возникают с описанием структур и их представлениями. Основным результатом когнитивистики в рамках этого вопроса стала мысль о взаимосвязи и взаимозависимости процессов памяти, а также процессов, определяющих построение и понимание языковых сообщений. Обработка человеком новых данных возможна лишь в процессе обращения к накопленным ранее. Поэтому структуры, применяемые для обработки новых данных, считают ученые, аналогичны используемым для организации памяти. Как видим, когнитивная лингвистика, которая, по словам исследователей, не мыслится без привлечения таких понятий, как интенция, память, действие, семантический вывод и т.д., обращена к психологическим аспектам мышления, что наглядно представлено и в структуре терминологических понятий. Если методы представления знаний достаточно интенсивно развивались в связи с работами в области искусственного интеллекта, то вопросы организации знаний разрабатываются только в последние десятилетия. Наибольшее распространение получила гипотеза об интегральном характере обработки естественного языка: обработка языковых данных должна производиться параллельно на синтаксическом, семантическом и прагматическом уровнях (Р. Шенк, М. Барвиш, И. Минский). «Несмотря на наличие значительного числа работ в области когнитивных аспектов языка, парадигма исследований еще окончательно не сложилась» [Герасимов, Петров 1988: 5-11], - эти слова В. И. Герасимова и В. В. Петрова не утратили своей актуальности и по сей день.

Однако направление развития когнитивного методологического аппарата должно привлекать феноменологические и герменевтические методы для представления реальной картины смыслопорождающих и декодирующих механизмов, что будет способствовать решению практических задач, более подробному рассмотрению вопроса о глубинных механизмах коммуникации, выявлению релевантного для конкретной лингвокультуры пласта по-знания, лингвокультурных и частных аспектов смыслопорождения, а привлечение оных для прояснения окказиональных деривационных моделей смысла на третьем уровне абстракции является неизбежным.

Для когнитолога язык по своей сути является способом/средством образования концептов, перевода предметов и явлений объективной реальности в сферу рефлексивной реальности, в объекты работы духа, языкового сознания, то чем может оперировать «осмысленный» текст [Баранов, Добровольский 1990: 452].

В настоящее время методологический аппарат когнитивной лингвистики включает широкий круг понятий, терминов и методов, которые зачастую были заимствованы из других наук, для расширения возможностей репрезентации схематизации и структурации по-знания с позиций когнитивистики, а потому нужно, прежде всего, рассмотреть некоторые общие положения и терминологический аппарат данной сферы.

Как психология познания так и когнитивная лингвистика одной из центральных проблем считает репрезентацию знания. Х. Гейвин подчеркивает необходимость фокусации подобного подхода на внутреннем лексиконе, некоем «ментальном словаре». При изучении семантической организации процесса по-знания были предложены несколько моделей: кластеризации, сетевая (Бауэра) и сравнения семантических свойств, с нашей точки зрения, ссылки на данные термины и модели описания возможны и при изучении иерархической ноэматической структуры смысла, а не только значения.

Согласно модели кластеризации, информация о многогранных многоаспектных ноэмах, воспринятых на основе априорного опыта ноэматической рефлексии, хранится в кластерах (неких структурах, организующих тип хранения), что базируется на представлении знания с совместным одновременным присутствием в некоей заданной области понятий. Базис данной модели составляет стремление вычленить отдельные кластеры (супергруппы) хранения ноэматических структур смысла, так что, например, воспоминания об одном феномене из пережитого или воспринятого из текстов опыта хранятся в ментальных конструктах о других сходных феноменах, кроме того, мельчайшие кванты смысла составляют единое поле с ядром и периферийными концентрическими областями, и они способны экстраполироваться по принципу метафоризации на другие смысловые конструкты. Логическим развитием модели кластеризации выступает теоретико-множественный подход, гипостазирующий совместное хранение ещё и атрибутов категорий.

Модель сравнения семантических свойств, по Х. Гейвин, - «репрезентация знаний, при которой слова становятся множествами свойств и происходит сравнение элементов этих множеств» [Гейвин 2003: 122], - это очень похоже на ноэмы, однако такое описание даётся мельчайшим единицам значения, а не смысла, в семе нет маркеров модальности, ситуативности и субъективности. Так, каждая единица в тексте имеет определяющие и характеристические свойства. Первые свойства характеризуют принадлежность данной единицы, например, лексической - к множеству (по сути это ноэмы, определяющие класс феноменов), а вторые свойства описывают, по словам Х. Гейвин, «конкретный экземпляр» (для нас это ноэмы концептуализации, ноэмы-доминанты и ноэмы периферии). Определяющие свойства не должны абсолютизироваться и разнятся от лингвокультуры к лингвокультуре, а потому для данной модели когнитивной лингвистики для нас релевантно введение уровня суперструктур, определяющих универсальные общечеловеческие принципы формирования смысла.

Наибольшее применение и развитие получила теория сетевых моделей - модель семантической сети - «иерархическая модель репрезентации знаний, содержащая узлы и атрибуты» (Коллинз, Киллиан, Конрад). Теории семантической памяти предполагали наличие системы хранения информации в виде иерархически построенной сети, где понятия содержатся в виде узлов, а также свойства или особенности, связанные с каждым узлом. Чем выше по иерархии хранится информация, тем больше она обобщена. Эта концепция может быть воспринята и филологической феноменологической герменевтикой, и позволит разложить по иерархическим поясам релевантные ноэмы, как уже было показано выше. Таким образом, в структурной иерархической модели сонма ноэм отсутствует ее избыточность и реализуются лишь релевантные грани в конкретной смысловой структуре. Однако на практике оказывается, что не каждый текстовый знак является «осмысленным» и обладает четко определенным множеством ноэматических характеристик, а также имеет место сходство ноэмных признаков. Некоторые ноэмы приходят и остаются в периферийной сфере конструкта, другие изменяют свой статус на ядерные. Так, для того, чтобы определить, относятся ли к одной сфере ноэмной структуры различные понятия или феномены, согласно этой модели, требуется акт феноменологической рефлексии, на самом же деле без соответствующих мыслительных операций, поисков вверх-вниз по иерархии, понимание появляется уже на луче ноэматической рефлексии.

Усовершенствование и переосмысление данных теорий привело к модели Коллинза-Лофтуса о хранении и ассоциативной априорно воспринимаемой взаимосвязи категоризованных понятий в едином пространстве. Однако главной проблемой моделей подобного типа является ограниченность в описании общих моделей, они связываются, прежде всего, с лексемами, их взаимосвязями и значениями. Именно из данных соображений была разработана модель пропозиций Андерсона-Бауэра, называемая также «ассоциативной памятью человека». В рамках данной модели репрезентация знания происходит в форме пропозиций (утверждений или суждений о фактах объективной реальности). «Пропозиции - это наименьшие компоненты знания, которые могут быть представлены в виде одиночных, имеющих значение элементов» [Гейвин 2003: 129]. Конкретные элементы получены с помощью опять же феноменологической или ноэматической рефлексии. Сложные пропозиции, кроме элементов субъекта и предиката, имеют элементы времени, места, контекста события и пр., что согласуется с наличием модальности, субъективности и ситуативности как основных признаков реализации смысла.

Как известно, представление знания происходит в мыслительных актах и выражается в форме понятий и пропозиций, формирования неких ментальных конструкций. Понятия и являются репрезентацией, которая содержит в себе основные характерологические свойства целого класса объектов или идей. Существуют три основные теории выработки понятий: теория прототипов, теория атрибутов, теория образцов. Слова и отдельные мысли - не единственные единицы информации, которые хранятся в памяти. Согласно Ф. Бартлетту, в ней хранятся более объемные блоки информации, называемые схемами. «Схемы - это общие основные элементы знания, сходные с ментальными моделями, не требующие ожидания». Так, согласно опытам Ф. Бартлетта, испытуемые рационализируют, нивелируют знания (в данном случае - рассказ), приближая их к собственной культуре, представленной в схеме. Имеет место выравнивание (опускание незначительных идей) и заострение (усложнение).

Понятия «фрейм» и «сценарий» были использованы для дескрипции структур хранения: сценарии являются «привычными последовательными действиями. Они могут помочь при обработке обычных событий, но могут задержать нас или привести к неверным решениям, если случится неожиданное событие» [Гейвин 2003: 139]. Однако число актуализируемых элементов речевого акта превалирует над числом таковых в описании значения лексемы, что наталкивает когнитологов (Ч. Филлмор) на вычленение более широких понятий с размытыми границами, таких как «сцена» и «прототип».

В когнитивистике наиболее перспективным подходом к проблеме репрезентации и трактовки значения становится контекстуальный/ ситуационный. Ф. Бартлетт постулирует небуквальность процессов памяти: воспроизведение текстовой реальности в структурах памяти происходит интерпретативно с учетом норм и стереотипов конкретной лингвокультуры, и здесь на первый план выступает понятие «схемы» в описании репрезентации информации.

Различные структуры знания и по-знания (схемы, сценарии, кластеры) выступают в качестве «пакетов информации (хранимых в памяти или создаваемых в ней по мере необходимости из содержащихся в памяти компонентов)», которые обеспечивают адекватную когнитивную отработку стандартных ситуаций. Эти структуры играют значительную роль в функционировании естественного языка. Следует отметить существование противоположного подхода к решению проблемы представления знаний. Его сторонники (Ф. Дрейфус и др.) считают ключевым звеном отнюдь не знания, а те характеристики, которые не подлежат стереотипизации и концептуальному моделированию (например, целеполагание, формирование и удовлетворение потребностей, эмоциональные состояния, скрытые мотивы, мировоззренческие ценности и т.д.), т.е., по-видимому, то, что мы относим к прагматическим знаниям.

В когнитивной лингвистике представлены различные термины для описания структур репрезентации знания: «фрейм», «сценарий», «глобальная модель» (global pattern), «псевдотекст», «когнитивная модель», «основание» (base), «профиль», «сцена». «Эти термины используются самыми разнообразными способами; некоторые ученые пользуются несколькими из них, различая их по статичности и динамичности, по типам выводов, которые они позволяют сделать и т.д.» [Филлмор 1988: 54].

Ранее Ч. Филлмор писал: «Мы можем использовать термин сцена, когда имеются в виду почерпнутые из реального мира опытные данные, действия, объекты, восприятия, а также индивидуальные воспоминания об этом… схема, когда имеется в виду одна из концептуальных систем или структур, которые соединяются в нечто иное при категоризации действий, институтов и объектов, а также для обозначения различных репертуаров категорий, обнаруживаемых в наборах противопоставлений, прототипных объектах и т.д.; <…> фрейм, когда имеется в виду специфическое лексико-грамматическое обеспечение <…> для наименования и описания категорий и отношений, обнаруженных в схемах; <…> модель, когда разумеем точку зрения конкретного человека на мир или то представление о мире, которое строит интерпретатор в процессе интерпретации текста. «Под моделью текста можно разуметь ансамбль схем, созданный интерпретатором и обусловленный его знанием фреймов в тексте, который в конечном счете моделирует некоторый набор потенциальных сложных сцен» [там же: 50].

Концептуальные схемы происходят из опыта объективной реальности, при их о-со-знании и понимании происходит вычленение фреймовых единиц, отдельные понятия структурируют весь фрейм в сознании, в то же время выстраивается и схема, ассоциирующаяся с ним; схемы структурируют блоки и модели текста, а значит, и модели мира, связанные с ним. Опыт интерпретируется продуцентами и реципиентами текста как некая концептуальная схема. «Люди смогут понять то, что мы говорим, если их языковый репертуар активирует такие же или сходные схемы и если их опыт по освоению этих схем сравним с нашим» [Филлмор 1988: 110].

Сцены объективной реальности могут быть восприняты согласно соответствию прототипичным сценам, репрезентированным в формах простых редуцированных миров, не отражающих всех возможностей объективного реального действования, рассматривая лишь идеальные примеры. Набор фреймов репрезентации и употребления языковой единицы вкупе с определением её позиции в структуре фрейма является основным в анализе языковых единиц.

Р. Шенк предлагает сценарий в качестве одной из простейших форм представления семантических данных высшего уровня. Определяя его как набор взаимосвязанных понятий низшего уровня, он проясняет временную последовательность неких стереотипных событий. В лингвистической традиции данный термин заменен понятием «фрейма». Но при лингвокультурологическом подходе все чаще используется понятие культурно обусловленный сценарий, который мы встречаем и в работах А. Вежбицкой: «культурно обусловленные сценарии» - это краткие предложения или небольшие последовательности предложений, посредством которых делается попытка уловить негласные нормы культуры какого-то сообщества «с точки зрения их носителя» и одновременно представить эти нормы в терминах общих для людей понятий. В частности, в «культурно обусловленных сценариях» выражаются такие негласные правила, которые говорят нам, как быть личностью среди других личностей, т.е. как думать, как чувствовать, как хотеть (и как действовать согласно своему хотению), как добывать или передавать знания и, что важнее всего, как говорить с другими людьми. Правила подобного рода обычно являются для данной культуры специфическими (в большей или меньшей степени).

Ю. Н. Караулов считает тезаурус основанием языковой образности, некой системой знания, а отнюдь не семантикой. Приписывание связей в ассоциативном ряду происходит на основе фоновых знаний. «Этот переход не есть принадлежность вербально-ассоциативного уровня, - считает ученый, - он есть порождение знаний. Всякий образ можно перевести на семантический уровень, можно вербализовать, раскрыть его суть, его когнитивное и эмоциональное содержание, построив соответствующий текст, но происхождением и возникновением своим образ обязан только знаниям, появляющимся, когда мы покидаем поверхностно-ассоциативный уровень и погружаемся в тезаурус» [Караулов 1987: 177].

Образ, по Ю. Н. Караулову, является доступным прямому наблюдению посредством анализа некоторых речевых практик (поэзии, текстов «потока сознания», реферативного представления текста), на основании чего ученый закономерно приходит к идее существования на уровне целостной языковой личности триады «семантика» - «знания о мире (тезаурус)» - «гносеология», вводит понятие «промежуточного языка» (термин Н. И. Жинкина), связывающего три уровня. Он же предлагает с помощью компрессии и редукции реконструировать гносеологические единицы, редукция и компрессия строятся на процессах сжатия или расширения информации как «естественных лингво-когнитивных преобразований, постоянно осуществляемых человеком в процессе коммуникативно-познавательной деятельности» [там же: 184].

Для обозначения структуры представления знаний можно пользоваться термином Л. Вайсгербера «промежуточный язык», главными структурными компонентами которого, по мысли Ю. Н. Караулова, выступают такие феномены, как гештальты, образы, символы, схемы, представления, форма, картины, лексемы.

В рамках когнитивной теории постепенно сложилась теория прототипов, получившая весьма широкое распространение, ярким представителем, разделяющим её идеи можно считать Дж. Лакоффа, который использует четыре типа моделей в процессе анализа процессов категоризации. Таковыми являются: модели пропозиции, избирательно актуализирующие элементы структуры и связи между ними, модели схем образов, репрезентирующие специфическим образом представления, метафорические модели, показывающие переходы от моделей пропозиции определенной сферы к коррелирующей структуре другой сферы, и метонимические модели, по сути, повторяющие в своих функциях три первых модели, но с учетом функциональных особенностей элементов структуры по отношению друг к другу. При подобном анализе Лакоффу удается выявить следующие прототипические модели: 1. Типичные примеры. 2. Социальные стереотипы, которые служат основой для быстрых суждений без фиксации рефлексивного акта (интуитивное ноэматическое порождение). 3. Идеалы как общезначимые лингвокультурные представления об идеальном объекте, при этом многие категории воспринимаются через абстрактные идеальные образцы. 4. Образцы, используя которые категорию можно представить на основе знания ее отдельных членов, которые являются или идеалами, или их противоположностью. 5. Порождение. 6. Частные модели. 7. Самые характерные примеры [Лакофф 1988: 31-36].

Процедурная семантика уже позволяет сочетать анализ представлений и организации знания вкупе. Знание о динамическом контексте в рамках этого подхода представляется процедурно без обращения к понятиям норм и правил. Структуры, предназначенные для представления прагматических знаний, называются стратегиями. Т. ван Дейк и В. Кинч выводят стратегии как структуры репрезентации прагматических знаний. В данном вопросе важнейшим является стратегический подход к пониманию (с эффектом прогнозирования и схематизации действования). Но следует заметить ноэматический, интуитивный и бес-сознательный характер стратегий понимания, а точнее, восприятия, содержания большинства текстов естественного языка со стороны носителя языка. «Действие стратегий носит гипотетический и вероятностный характер; с их помощью производится быстрое и эффективное прогнозирование наиболее вероятной структуры или значения воспринимаемых языковых сообщений. Стратегии характеризуются <…> одновременным действием на нескольких уровнях, способностью использовать неполную информацию и комбинировать как индуктивные, так и дедуктивные способы обработки» [Герасимов 1988: 9].

В некоторых исследованиях последнего десятилетия при анализе процессов восприятия и интерпретации информации используется понятие «скрипта». В работе А. Г. Гурочкиной «Понятия «скрипт» и «сценарий» и их роль в процессе восприятия и интерпретации текста» подчеркивается первоначальное отнесение данного понятия к структурам со-знания, некоторому изображению данных для работы со стандартной последовательностью действий в определенных стереотипных ситуациях текстопорождения. Узловые объекты и связи данных объектов представляют в этой модели сетевую двухмерную структуру скрипта. «Верхние уровни» структуры, содержащие априорно истинные данные, в рассматриваемой ситуации строго фиксированы и представляют жесткую решетку. «Нижние уровни» обретают наполнение в зависимости от конкретной ситуации.

Скрипты есть некоторые пред-данности, фоновые знания долговременной памяти, способствующие прогнозируемому пониманию на основе сложившегося со-знания. Основное количество скриптов как структурированных фоновых знаний и схем действования в прототипических ситуациях усваивается в детстве и в процессе онтогенеза, использование их происходит неосознанно, они служат моделями для сравнения со все новыми и новыми ситуациями как реального, так и рефлективного действования. «Субъекты живут, следуя своим скриптам, и чем большим объемом знаний они обладают, тем в большем числе ситуаций они чувствуют себя комфортно, соотнося конкретные переживания и действия с их ментальными репрезентациями. Скрипты могут быть использованы поведенчески, когда субъект «проигрывает» их, либо когнитивно, например, субъект интерпретирует текст. Иными словами, при восприятии человеком объектов и событий действительности происходит наложение его концептуальных структур на воспринимаемые им предметы и отношения» [Гурочкина 2000: 236]. Скрипты складываются в некие хронологические конструкции, представляющие собой «макроскрипты». Многие ученые считают, что акцентуализированные языковые единицы способствуют в процессе понимания или текстодеривации созданию некоторых тематических сценарных структур, включающих события, актантов, топики и др. При активизации данных тематических структур происходит и активизация релевантной информации (которая в форме скриптов уже имеется в памяти), позволяющей о-сознавать и понимать интуитивно не только реальную ситуацию действия, но и схематизировать дальнейшие действия, выстраивать свои действия в соответствии с заданным сценарием прототипической ситуации. В процессе восприятия и интерпретации текста в оперативной памяти адресата вырабатывается целая цепочка сценариев, которые могут либо последовательно дополнять друг друга, либо вступать в определенные противоречия, что способствует реализации замысла автора» [Гурочкина 2000: 238]. имплицируемого в этой ситуации. Сценарий рассматривается как элемент оперативной памяти, а скрипт - долговременной.

Однако сколько бы новых понятий не входило в круг интересов когнитивной лингвистики, все же наиболее частотным употреблением характеризуется «фрейм», который дефинируется как стереотипное представление об элементах, связях и структуре прототипической ситуации.

Со-знание в интерпретативном акте представляет объективно воспринимаемые данные через призму ранее о-сознанных понятий, призванных описывать структуры - фреймов как целостных структур организации и структурации опыта, но одновременно и инструментов по-знания. М. Минский утверждает наличие огромных систем фреймов с разнообразными структурными узлами и элементами. Рассмотрение одного феномена в свете другого, создание самоссылающейся системы является одним из самых мощных инструментов мышления. По М. Минскому, элементы фреймовой структуры можно назвать терминалами, на которых базируется имманентная возможность к умозаключениям.

Особые универсальные конструкты знания позволяют мотивировать, определять и структурировать некие ассоциативные группы языковых единиц, которые оказываются связанными опытом схематизации, возможно, посредством обращения к единому фрейму интерпретации: 1) понимание естественного цикла движения солнца; 2) знание стандартных способов вычисления того, когда один дневной цикл кончается и начинается новый; 3) знакомство с календарным циклом из семи дней; 4) принятая в культуре практика связывать различные части недельного цикла с работой и досугом.

Фрейм в данном случае представляет базис образа, находящего репрезентацию во множестве отдельных ассоциированых лексем.

«Неправильное понимание может возникнуть вследствие того, что реципиент сообщения приписывает слову ту интерпретацию, которая ему знакома, например, рассматривает слово first «первый» в нормальном фрейме счета и не подозревает о наличии в данном контексте специально обусловленной интерпретации. <…> обращение к фреймам необходимо как для описания конкурирующих между собой употреблений этих слов, так и для объяснения неправильного понимания. Выбравшие неправильную интерпретацию не просто потерпели неудачу в «понимании» слов, они не смогли определить, какая фреймовая структура имелась в виду в данном контексте» [Филлмор 1988: 58].

Ч. Филлмор в своей работе подробно останавливается на некоторых общих моментах семантики фреймов и теории семантических полей: 1) положительные постулаты теории поля могут применяться и в теории фреймов и выстраивать семантику фреймов; кроме того, 2) те же критические замечания по поводу применимости теории поля могут касаться и семантики фреймов.

Проводя последовательный подробный анализ сравниваемых концепций, можно постулировать аналогичность понятия «поля» в теории лексических полей фрейму. Согласно воззрениям Й. Трира, понимание значения слова сводится к пониманию структуры, в которой это слово функционирует, и эта структура существует именно потому, что существуют другие слова. Как полагал Й. Трир, слова не имеют смысла, если слушающему не известны противопоставленные им другие слова из того же понятийного поля; и они неопределенны, если нет их концептуальных соседей, претендующих на свою часть понятийного поля и своим появлением определяющих границы произнесенного слова. Таким образом, Й. Трир утверждал, что в сознании интерпретатора должны быть сами слова, а не лежащие в их основе «понятия» или «факты» [Trier 1932: 426].

Интересным является утверждение семантики фреймов о гипотетическом владении и о-сознании значения некоторой языковой единицы безотносительно знания других членов ассоциированного ряда соположенных языковых единиц (элементов системы), по сути, не важным является наличие самой системы, что невозможно в теории лексических полей. По Ч. Филлмору? семантика фреймов призвана анализировать фреймы интерпретации как некую альтернативную реальность о-сознания фактов объективной реальности. Главным в данном допущении является то, что «семантика фреймов допускает существование фреймов, каждый из которых имеет единственного представителя в сфере лексики, возможность, в принципе отвергаемая теорией лексического поля» [Филлмор 1988: 62]. Так, возможно адекватно представлять себе семантику какой либо лексемы без знания лексем оппозиции (парадигматических противопоставлений). Филлмор в своей работе «Фреймы и семантика понимания» приводит высказывание Фоконье, доказывающее факультативность знания парадигмы в целом для понимания отдельного элемента: «Они не являются частью языка как такового <…>, однако язык не может обойтись без них» [там же: 65].

Взаимозависимость фреймов интерпретации и языковых средств выражения определяется самой структурой языка. Фреймы могут как создаваться языком, так и существовать независимо от него, находя в нем свое отражение. Фреймы активизируются интерпретатором или же самим текстом и вводятся в герменевтический процесс понимания, в случае приписывания интерпретатором фрейму интерпретации, и помещения в модель, которая существует независимо от текста. Фрейм «активируется» текстом, если некоторая языковая форма или модель регулярно ассоциируется с рассматриваемым фреймом. Фреймы могут быть врожденными (узнавание черт лица), могут возникать в ходе накопления когнитивного опыта (установления, нормы), иногда полностью зависят от языковых выражений.

Филлмор в своих работах отказывает лингвистическому анализу без привлечения метатеоретического и лингвокультурологического подходов в праве полностью и без противоречий рассматривать структуры по-знания: «Нельзя считать осмысленным требование к лингвистике о том, чтобы она ввела в сферу своего исследования все знания такого рода; однако лингвистика должна представлять себе, как возникает такое знание, как оно функционирует в формировании категорий значения, как оно действует в процессе понимания языка и т.д. <…> подход семантики фреймов к значению существенно более энциклопедичен, чем подход традиционный. <…> она не стремится установить априорное различие между собственно семантикой и (идеализированным) концептом понимания текста» [Филлмор 1988: 66].

Подлинная концепция семантики естественного языка предполагает интерпретативный анализ процессов введения знания и его отдельных аспектов, их отражения в языке. При этом интерпретативные акты, касающиеся текстов естественного языка, являются процедурами максимального извлечения смысловости и содержательности из текста.

Е. В. Рыжкова в рамках языкового анализа фрейма полагает, что аналогичной фрейму организационной общностью в лингвистике должна представляться тематическая группа (далее ТГ) (фрейм функционирует в со-знании, а тематическая группа - в системе языка). Некоторое объединение лексем различных частей речи в определенной теме, касающееся как явлений в целом, так и их качеств и характеристик и связанное с эмпирическим опытом человека рассматривается как тематическая группа. Каждая конкретная тематическая группа «обслуживает», служит отлавливанию того или иного фрейма. Поскольку фрейм представляет собой некую структуру данных, сети отношений, ТГ также структурирована, ее члены являются именами терминов фрейма - связанных с ним субфреймов. Таким образом, фреймы отдельных предметов и ситуаций представляют собой вербально-образные комплексы. Далее она развивает свою мысль в русле идей Ч. Филлмора: при появлении в поле зрения индивида какого-либо терминала фрейма последний активируется весь. Поэтому, считает Е. В. Рыжкова, предъявление того или иного слова, входящего в ТГ, также способствует активации всего фрейма или его части, достаточной для адекватной передачи соответствующего знания. Сознание человека достраивает недостающие терминалы фрейма в соответствии с опытом. При столкновении с новой ситуацией человек подбирает в сознании наиболее подходящий фрейм для ее структурирования и осмысления, что оказывается возможным благодаря гибкой структуре фрейма.

А. П. Бабушкин предлагает лингвистический анализ когнитивных структур, который базируется на работе с понятиями «схемы», «фрейма», «сценария», которые, однако, «по-разному осмысливают содержание одних и тех же терминов, служащих для обозначения данных репрезентаций»; различными способами «интерпретируют схемы, фреймы и сценарии как формы организации и структуры представления знаний <…>, но не связывают их с семным составом языковых единиц» [Бабушкин 1999: 40].

Лингвистический подход вычленения концептов, по А. П. Бабушкину, предполагает схватывание идеальной стороны концептуализируемого понятия лексемой и хранения её в дефиниции в некоем обобщенном, свернутом представлении, «представлено в совокупности сем, формирующих систему» [там же]. Фиксация рефлексии и когнитивной работы разума происходит, по Бабушкину, в единицах языка. Сама характеристика сем в дефиниции предлагает возможности подразделения концептов на следующие типы: «мыслительные картинки, схемы, фреймы, инсайты, сценарии» [там же]. Все это наталкивает нас на мысль о том, что понятие «концепта» - это гипероним, некоторое родовое понятие, а означенные выше типы представляют видовые характеристики. Как утверждает ученый, семы образности репрезентируют «мыслительную картину», семы меры - «схемы», архисемы - «фреймы», семы структуры и устройства - «инсайт», динамические семы - «сценарии». Подобные модели дифференциации применимы и в отношении пресуппозиций «когда предметом внимания <…> будет выступать по-особому организованная имплицитная информация, разделяемая участниками коммуникативного акта» [Бабушкин 1999: 40].

Как утверждает А. П. Бабушкин в своей работе «Архитектоническая типология пресуппозиций в диалогическом тексте», концептуализированное понятие эксплицируется набором сем, вербализующих когнитивное знание, т.к. «концепт - структура представления знаний, пресуппозиция - имплицитный смысл высказывания» [там же: 41].

Но каждое концептуализированное понятие может быть изначально предложено в качестве неузуального образования и быть затем введено в практику философского употребления, данное введение производится путем некоторых интерпретативных операций с конструктом, изучим их более подробно.

4.4 Лингвокультура и смыслопорождение (концептуальный аспект)

На современном этапе развития лингвистической науки стало очевидным, что «…исследования только формальной структуры языка и его коммуникативной функции ограничивают реальное место языка в процессе культуросозидания. Иной подход к языку, необходимый для выяснения его сущности, заключатся в изучении языка не только как средства общения, но, прежде всего, как неотъемлемого компонента культуры этноса» [Бижева 1999: 3]. Как компонент духовной культуры язык занимает в ней особое место, выступая непременным условием становления, развития и функционирования других компонентов культуры.

Между миром и языком стоит мыслящий человек, носитель языка. Общественная природа языка проявляется как во внешних условиях его функционирования в данном обществе (би- или полилингвизм, условия обучения языкам, степень развития общества, науки и литературы и т.п.), так и в самой структуре языка, в его синтаксисе, грамматике, лексике, в функциональной стилистике и т.п.

Слово отражает не сам предмет реальности, а то его видение, которое навязано носителю языка имеющимся в его сознании представлением, понятием об этом предмете. Понятие же составляется на уровне обобщения неких основных признаков, образующих это понятие, и поэтому представляет собой абстракцию, отвлечение от конкретных черт. Путь от реального мира к понятию и далее к словесному выражению различен у разных народов, что обусловлено различиями в истории, географии, особенностями жизни этих народов и, соответственно, различиями развития их общественного сознания. Поскольку наше сознание обусловлено как коллективно (образом жизни, обычаями, традициями и т.п.), то есть всем тем, что выше определяется словом «культура» в его широком - этнографическом смысле, так и индивидуально (специфическим восприятием мира, свойственным данному конкретному индивидууму), язык отражает действительность не прямо, а через два зигзага: от реального мира к мышлению и от мышления к языку. С. Г. Тер-Минасова отмечает, что «метафора с зеркалом уже не так точна, как казалось вначале, потому что зеркало оказывается кривым: его перекос обусловлен культурой говорящего коллектива, его менталитетом, видением мира, или мировоззрением» [Тер-Минасова 2000: 40].

З. К. Тарланов рассматривает язык в неотрывной связи с этносом: «Язык в этнических границах его носителей - это не только и не столько средство общения, сколько память и история народа, его культура и опыт познавательной деятельности, его мировоззрение и психология, закреплявшийся из поколения в поколение багаж знаний о природе и космосе, о болезнях и способах их лечения, о воспитании и подготовке к жизни новых поколений людей в интересах сохранения и умножения этноса и его самобытности. Тем самым язык представляет собой форму культуры, воплощающую в себе исторически складывавшийся национальный тип жизни во всем ее разнообразии и диалектической противоречивости» [Тарланов 1993: 6].

В. Н. Телия также подчеркивает, что язык играет особую роль в трансляции культурно-национального самосознания народа и идентификации его как такового. В языке, по её мнению, в системе характерных для него образов, эталонов, стереотипов, мифологии, символов и т.п. опредмечено мировоззрение народа и его миропонимание, осознаваемые в контексте культурных традиций. Именно эта соотносительность и обусловливает то, что язык не только отображает действительность в форме ее наивной картины и выражает отношение к ее фрагментам с позиций ценностной картины мира, но и воспроизводит из поколения в поколение культурно-национальные установки и традиции народа - носителя языка [Телия 1996: 231]. В. Н. Телия убеждена, что «навязывание» языком культурно-национального самосознания впитывается «вместе с молоком матери», когда осваивается и потом воспроизводится - сознательно и бессознательно - вся содержащаяся в единицах языка информация, в том числе - и культурно значимая, которая может быть представлена в ходе анализа языковых фактов в виде культурно-национальной коннотации, осознаваемой носителями языка в той или иной глубине ее содержания. В этой связи автор предполагает, что в языке закрепляются и фразеологизируются именно те образные выражения, которые ассоциируются с культурно-национальными эталонами, стереотипами, мифологемами и т.п. и которые при употреблении в речи воспроизводят характерный для той или иной лингвокультурной общности менталитет [там же: 233].

Рефлексия относительно языка как выразителя культуры некоторого этноса характеризует все лингвистические направления, развивающиеся в рамках антропологической парадигмы в современном языкознании.

Общеизвестным является тот факт, что культурная и языковая картины мира тесно взаимосвязаны, они непрерывного взаимодействуют и, очевидно, берут свои корни в реальной картине мира. Взаимодействие концептуальной картины мира и языковой картины мира проявляет себя по-разному в различающихся лингвокультурах, ведь любой язык не только предоставляет нам свой способ познания и мышления, но и свой неповторимый вариант мирочленения, акцентуализации, а значит, и концептуализации некоторых фактов объективной реальности и понятий. Изучение языковой картины мира позволяет выявлять закономерности, характерные для строя определенного языка и национально-культурного сознания носителей, а также способы смыслообразования, характерные для той или иной лингвокультуры.

Понимание способов концептуализации понятий как различных «способов» смыслообразования создает базу для описания языковой картины мира в ее деятельностном аспекте. Лингвокультурологический подход к проблеме языковой картины мира заключается в описании «множественности» способов смыслообразования в различающихся лингвокультурах.

Как известно, схемы, выработанные в рамках системомыследеятельностной методологии (СМД-методологии), имеют универсальное применение и могут быть приложимы к самым разным объектам. В работах Г. И. Богина, как нами было указано выше, впервые применяется понятие ноэмы для анализа смыслообразующей рефлексии [Богин 1982].

В отношении понятия ноэмы А. Белый пишет: «Ноэмы - это указание, осуществляемое рефлексивным актом сознания, обращенного на минимальный компонент онтологической конструкции. С этой точки зрения, ноэма соответствует семе, играющей ту же самую роль при определении уже не смыслов, а выводимых из их совокупности значений, что необходимо для построения словарей и грамматик…» [Белый 1994: 10-11].

По сути своей, понятие ноэмы является первичным по отношению к понятию семы так же, как смысл первичен по отношению к значению. Г. И. Богин пользуется понятием «ноэма» при анализе рефлексивных усилий читателя, направленных на понимание художественного текста, поскольку понимание состоит из ноэм [Богин 1986].

При рассмотрении возможностей смыслопорождения главенствующим является тот факт, что значение состоит из означенного набора сем, смысл же - из интенционально релевантных ноэм. Значение внеконтекстно, тогда как смысл существует только в ситуации. Ноэма по сути есть самая малая единица с функцией установления связи и отношений между элементами коммуникативной и деятельностной ситуации, которая является главным квантом смыслообразования, но не только смыслодекодирование и реализация смысла как такового невозможны без учёта ноэматической иерархической структуры.

В настоящем исследовании при тех же исходных посылках обратимся к анализу смыслов слов как продуктов опредмеченного в них рефлексивного мышления (фиксации рефлексии) о понятиях «Dasein/In-der-Welt-sein», «Бытие/Вот-бытие» и « / » (сейдзон/сондзай), так как мы считаем данные понятия наиболее репрезентативными для рассматриваемых лингвокультур. Основным для понимания процесса смыслопорождения является выявление ноэматики, стоящей за вербализованными в текстах культуры мыследеятельностными актами. Иначе говоря, предпринимается попытка выявить онтологические картины соответствующих понятий в разных языковых картинах мира, а также зафиксировать рефлексивные акты, которые приводят к ноэматическим изменениям.

Как известно, отношение человека к миру определяется смыслом. Именно смыслы образуют культуру. «Культура есть универсальный способ, как человек делает мир «своим», превращая его в Дом человеческого (смыслового) бытия» [Бенвенист 1995: 61]. Согласно Г. Фреге, «имя» выражает (drьckt aus) свой «смысл» (Sinn) и означает (bedeutet) свое «значение» (Bedeutung) [Frege 1986: 35]. Заметим, что не во многих языках имеются отдельные слова для обозначения самостоятельных понятий «значение» и «смысл». В европейских языках наиболее четко эти понятия разведены в русском и немецком языках, ср. смысл - Sinn и значение - Bedeutung. Тогда как, например, в английском и французском языках такого четкого различения нет, ср.: смысл - meaning, reference, denotation (англ.); sens (фр.); значение - meaning, sense (англ.); sens (фр.). Г. Фреге отмечал, что смыслы - совсем не то, что значения. Значения являются общими для всех, смыслы же принадлежат (или передаются) конкретному индивидууму, причем это происходит в определенное время. Стоит также добавить, что эта принадлежность и передача смысла имеет место в определенной ситуации.

По мнению В. П. Белянина, весь мир представляет собой некое «хранилище значений», которые непрерывно открываются людям другими людьми. Вместе с тем, накопленные значения преломляются в индивидуальном со-знании человека, образуя некую структуру понятий об окружающем мире в единстве с «личностным смыслом и чувственной тканью» [Белянин 2003: 61]. Однако исследователь полагает, что «значение» - термин, относящийся к области лексикологии, так как представляет собой «нечто, конкретно определяющее структуру слова как явление, постоянное в синхронном срезе» [там же: 59]. «Смысл» же - «…ситуативен и привязан больше к тексту, чем к слову. Он субъективен и в большей или меньшей степени зависит от характера текста» [там же: 60], а также от точки зрения и степени фоновых знаний (эмпирики) интерпретатора.

В рамках такого подхода (в известной дихотомии язык/речь и, соответственно, значение/смысл) сформировалось представление о том, что значение (как языковая категория) характеризует сугубо номинативные единицы в противоположность коммуникативным единицам, где категорию значения заменяет категория смысла. В противоположность таким представлениям, некоторые исследователи высказывают мысль о том, что ни категория значения, ни категория смысла не могут существовать раздельно и быть представлены в языковых единицах различной коммуникативной потенции. «Значение и смысл формируются и функционируют только в единстве, будучи взаимосвязаны не только генетически, но и функционально» [Бубер 1993: 144].

Со всей очевидностью возможно предположить, что смыслу присущи следующие основные категории:

· недоступность в прямом наблюдении;

· инвариантность, выражающаяся в возможности перефразирования, иносказания, в любых других преобразованиях, осуществляемых в любом языке;

· актуальность, ситуативность и субъективность;

· неполная эксплицируемость;

· недоступность полному восприятию;

· концептуальность смысла, включенность в единую (общечеловеческую) систему знаний (картину мира) и возможность существования над языками.

Г. И. Богин в своем фундаментальном труде «Обретение способности понимать» (2001) четко обозначил различия между рассматриваемыми понятиями: «Смыслы «есть» только в рефлексии, только в движении, в потоке коммуникации с человеком и текстом, они являют себя через самих себя, переживаются не через «отражение внетекстовой действительности», а через переживание, пробуждаемое рефлексией в душе реципиента. Смыслы - не «форма существования материи»: они характеризуются как «данности сознанию». «Смысл тяготеет к динамизму, значение - к стабильности, и оба эти признака создают необходимый баланс в понимании как субстанции. Значение близко к содержанию, смысл - к ситуации с ее личностным компонентом. Смысл выводится из ситуации; если эта ситуация вербальная, смысл выводится из вербального контекста. Отвечая на вопрос о смысле, обычно придумывают вербальную ситуацию (контекст)» [Богин 2001: 36]. «Если смысл - представитель свободы реципиента, свободы его выбора, свободы его интендирования, обращенного на элементы онтологической конструкции, то значение - представитель и носитель культуры, а также социальности того же реципиента. Именно значение - это тот конструкт, благодаря которому мои смыслы оказываются привязанными к смыслам и всех других людей…» [Богин 1993: 33].

В настоящей работе, исходя из трактовки концептуального анализа, разработанного Н. Д. Арутюновой, рассмотрим контекстуальные употребления слова с целью многократного определения понятия-концепта. Концептуализацию понятий «Бытие» и «Вот-бытие» возможно исследовать через описание ноэматических характеристик лексики как совокупности культурных смыслов в разных культурных областях.

Таким образом, традиционный концептуальный анализ дополняется анализом ноэматических свойств лексики в соответствии:

· с ее статусом - принадлежностью к определенной лингвокультурной области;

· с уровнем рефлексии, приведшим к возникновению той или иной ноэмы.

Отсюда следует вывод, что понятие «Бытие» в русской лингвокультуре соединяет такие важнейшие для русского человека концепт-понятия, как «Бог», «человек», «мир», и является одним из основных концептов русской языковой картины мира (во многом благодаря эмоциональной коннотации).

В немецкой философии максимально нагруженным смыслами является концепт «Dasein», который, являясь «просветляюще-утаивающим явлением самого Бытия», связывает воедино остальные концепты «In-der-Welt-sein, Seiende» (в переводе, по В. В. Бибихину: Бытие-в-мире, Бытийность). Рассматривая философское осмысление концепта «Dasein», М. Хайдеггер осуществляет творческую переработку лексики, фиксируя своё внимание на группах слов, связывая их ассоциативно, несмотря на их принадлежность к различным семантическим полям.

Понятие «Dasein» было введено в XVII веке по аналогии с латинским «Existentia» для обозначения определенного вида «Бытия», одновременно было введено и понятие «Sosein» в значении «Essentia». Хайдеггер переосмысливает это «Dasein» и не случайно переносит его в свои труды, понимая его в своей основе как Da-sein.

Для немецкой лингвокультуры, как и для русской, характерна вербализация эмоциональной и аксиологической рефлексии, что, предположительно, является типичным для лингвокультур европейского типа в целом. Смыслы в русской и немецкой лингвокультурах вербализуются и выявляются в процессе интерпретаций.

Для японской лингвокультуры в целом не характерно вербальное обсуждение сущности понятий. Японская культура ориентирована на «намек» на смыслы, принадлежащие «Небытию». Иероглифическая письменность также реализует эту тенденцию: иероглифы существуют как рисунки смысла или символические указания на смысл. Как следствие, в основе японского языкового мышления лежит не Слово, а Образ, идеограмма, иероглиф. В результате чего для иероглифического слова первичны смыслы, а не значения.

Примером подобному толкованию может служить переход иероглифа (son/zon) с сохранением его остаточных коннотаций в другие концепты и сложные понятия, часто не только философского, но и обыденного языка. Следует упомянуть также, что каждый из иероглифических знаков имеет подобную возможность.

Со всей очевидностью следует вывод о том, что любые языки, основанные на непосредственном включении некоего маркера в порождаемую, а не воспроизводимую речь, имеют гораздо больше возможностей для сохранения аллюзий, при ранее использованном маркере в составе сложных понятий, тем самым включая в канву философского дискурса саму жизнь.